Об отважных рыбах и обманутых надеждах

 

«Никогда не знаешь, что найдешь, когда ныряешь". Эта новая версия старого афоризма стала рабочим девизом для большинства из нас. И только Барбара ныряла ради самого процесса.

– Где сегодня? – спросила она однажды. В тот, день мы, пробившись сквозь метровый слой окаменевшей глины, достигли наконец основания стены. И оставаться здесь больше не имело смысла.

– Может быть, в западной части бухты? Кстати, не далее как вчера там видели акулу, – съехидничал я.

– Идет! Какая там глубина? – с вызовом парировала она. Барбара была предана аквалангу и морю безоговорочно и навсегда. Она затягивала пояс с грузом и среди всех прочих: «Где мои ласты?», «Какой кретин взял мою маску?», «Да отверните же мне вентиль кто‑нибудь!» – слышалось ее деловитое «Увидимся внизу» – и одним броском она без всплеска исчезала в воде.

Однажды мы вышли из бухты и стали на якорь в открытом море. Ветер дул чуть сильнее, чем хотелось бы. «Кто нырнет?» – обычный призыв. Это, конечно, ничто не решает, поскольку все одновременно откликаются: «Я!» Но у нас только шесть аквалангов, и кому‑то придется ждать, пока не перезарядят баллоны. Наконец первая смена определяется. Это Иден с Дэвидом, Бел и я.

Вода довольно теплая, но только до глубины метров в шесть. Потом она холодеет и на двадцатиметровой глубине окутывает нас леденящей пеленой. Я плыл вслед за другими с фотоаппаратом в руках. Раньше я обычно шел на глубину первым, рассчитывая осмотреть дно и вернуться за фотоаппаратом. Вскоре выяснилось, что это бессмысленно, потому что вода от движений плывущих заволакивается на несколько дней облаками грязи. И теперь я сразу брал с собой аппарат, хотя он и замедлял продвижение в воде.

На нашем пути не встретилось ровно ничего интересного. Поскольку воздух в аквалангах наполовину иссяк, мы с Бел изменили направление и повернули к месту нашего рандеву с Дэвидом и Иденом. Когда мы подплывали к отмели, я заметил возвышение странной формы. Я указал на него Бел и подплыл поближе. Оказалось, что это не то повозка, не то кровать на колесиках с довольно громоздким грузом, наполовину скатившимся на дно. Я сделал круг и внимательно оглядел ее. Что это такое? Непохоже, чтобы эти колеса когда‑либо катились по рельсам. И вдруг в мозгу как искрометный удар: мина! донная мина на тележке! Я сфотографировал ее. Множество голубых гибких рыбешек стрельнуло перед объективом: дорогостоящее порождение нашей воинственной цивилизации стало их домом. Несколько кадров цветной пленки – зрелище стоит того.

 

 

 

_{Бел наткнулась на заржавевшую магнитную мину}

– Амфора! Я вижу амфору! – взволнованно прокричал Дэвид, стоявший на бушприте. Мы плыли назад после длинного дня погружений, и Дэвид был «надносмотрящим» – он должен был оповещать нас обо всем необычном на нашем пути. Я засек место.

– Как она выглядела, Дэвид? – поинтересовался я.

– Она наполовину ушла в песок, и ручки торчат в разные стороны. Вообще, в этом месте амфоры были отнюдь не редкостью. Их уже не раз находили поблизости. Я решил обыскать все вокруг и на следующий день встал здесь на якорь. В таких случаях самым разумным было бы систематически обследовать дно с поверхности со шноркелем и маской. И не успел якорь коснуться дна, как мы уже были в воде, расплываясь каждый в своем направлении.

– Колонна! Я вижу вертикальную колонну! – крикнула Барбара. Наконец‑то удалось найти то, на что мы так долго надеялись. Хотя, если принять в расчет два тысячелетия и шесть метров ила и грязи, трудно было поверить, чтобы нам удалось отыскать стоящую вертикально колонну. Так неужто цель близка? Я доплыл до места в рекордное время и увидел внизу, под собой, неясный пока еще силуэт. Как будто стоит вертикально. Конечно, колонна, а что же еще? Но почему тогда прямо над ней какие‑то торчащие во все стороны ручки? Это настораживало. Набрав полную грудь воздуха, я нырнул. Когда я приблизился к этой штуке, все сомнения отпали в единый миг. И не было уже ни колонны, ни ручек, а были лишь стабилизаторы огромной неразорвавшейся бомбы, зарывшейся в песок хищным носом. Мы надели снаряжение и внимательно, притом с большим уважением, осмотрели ее. Я с трудом смог уговорить Бел позировать мне, держась за плавник стабилизатора. Это была злая шутка, потому что в следующий же момент я нечаянно нажал вспышку, не предупредив Бел, и оба, она и Питер, устремились наверх, словно по ним выпалили из ружья. Я последовал за ними, но по дороге заметил, что у Идена что‑то не ладится: он, кажется, прихватил мало груза и неожиданно исчез где‑то наверху. Я передал аппарат Дэвиду. В этот момент всплыла Бел и показала шноркель, который она нашла на дне.

– Похоже, что это шноркель Идена, – сказал Дэвид. – А где он сам? Надо предупредить его, прежде чем у него кончится воздух.

По моим предположениям, он был где‑то поблизости, поэтому Бел поплыла в одну сторону, я – в другую, а Дэвид остался на борту, чтобы держать наготове остальных. У самого дна вдруг отказал мой вентиль, и воздух стал потоками вырываться из баллона. Я поспешно всплыл, завернул вентиль и, взяв в рот загубник, поплыл к яхте. На лестнице стоял взволнованный Дэвид: нигде вблизи он не заметил и намека на пузыри.

Уже спустился в воду Ли, за ним Барбара. Я велел Дэвиду следить за происходящим, а сам, сменив аппарат с капризным вентилем, ушел на дно. В таких случаях основное – быстрота: грань между жизнью и смертью может пролегать как раз через те несколько минут, за которые надо найти пострадавшего, лежащего без сознания на дне, поднять его на поверхность и сделать искусственное дыхание.

Не успел я всплыть, как пронзительный вопль Ли возвестил о том, что Иден найден. А вот и он сам, живой и невредимый, показался в сотне метров от яхты:

– Что такое? Почему шум? Я только искал свой шноркель.

Слава богу, ложная тревога, но тем не менее она послужила неплохим испытанием нашей «техники спасения утопающих». При любом погружении мы с тех пор взяли за правило знать, что делает каждый аквалангист и где он может находиться в тот или иной момент. И хотя со стороны вся наша компания выглядела довольно беззаботно, каждый из нас был постоянно наготове на случай тревоги. Как бы ни называлось то, чем мы были сейчас заняты – аквалангизм, свободное погружение или подводный спорт, – последствия небрежности могли быть роковыми. Это благодарное и захватывающее занятие при условии, что все предосторожности соблюдены, а участники прошли соответствующую тренировку. Последнее касается в одинаковой мере как новичков, так и опытных ныряльщиков. Известен ныне хрестоматийный пример одного греческого ловца губок, участника экспедиции на мысе Артемизий, который с презрением отверг «ихнюю липовую декомпрессию», снарядом пролетел с глубины пятьдесят метров и замертво свалился на палубу, убитый газовой эмболией. Да, любая ошибка или небрежность чревата тяжкими последствиями, о чем и свидетельствует статистика жертв аквалангизма в Европе и США.

Наступил «день великой подводной охоты». Такие дни стали традицией из‑за необходимости периодически разнообразить меню. Всего два дня назад Бастиан уехал домой, в Швецию, и нам его очень недоставало. Дело не только в жизнерадостности и неиссякаемом задоре Бастиана – он был и нашим ведущим охотником и в случае надобности мог один заготовить рыбы на всю нашу прожорливую компанию. Большинство из нас не имели опыта подводной охоты. Ли был вечно занят своими съемками, я тоже фотографировал напропалую. Однако настала и моя очередь «позаботиться о детишках». Бел все же купила немного мяса, так, на всякий случай.

Однако прежде всего я хотел сфотографировать большого меру, которого приметил в пещере неподалеку, на глубине метров тридцать. Он был очень велик, килограммов на сорок – сорок пять. Я и раньше пытался сфотографировать его, но меру ловко ускользал от меня в темноту пещеры. Чтобы не упустить его и на этот раз, я прихватил подводный факел. Бел держала в руках ружье, потому что у меня все же теплилась надежда заполучить пару‑другую рыб на обратном пути.

Когда мы огибали одну из подводных скал, я заметил нашего знакомца, который на всех парах несся к спасительной пещере. Я рванулся было за ним, но – в который раз – он исчез в своей норе… Я осмотрелся. Все в полном порядке: блитц наготове, фокус наведен. Осторожно сунул факел в пещеру. Как я и предполагал, этот хитрец беззаботно трепыхал плавниками, поглядывая на меня с плохо скрытым презрением. Мне осталось поднять аппарат и нажать спуск. На какую‑то долю секунды вспышка ослепила меня. Когда пелена спала, я увидел, что он запрятался еще глубже в пещеру. Подплыв к Бел, я поднял вверх большой палец: по этому знаку она взяла из моих рук аппарат и передала мне ружье – старую французскую развалину с тяжеленным гарпуном, увенчанным массивным трезубцем.

Теперь не было больше любопытствующего фотографа в поисках броско расцвеченных рыб или других морских обитателей. Был волк среди волков, охотник, идущий по свежему следу. Где‑то наверху ждала меня с добычей изголодавшаяся наша компания. Я осторожно исследовал все трещины и углубления в скалах. Секрет в том, чтобы подобраться тайком, без резких движений, и тогда успех обеспечен. В мире рыб, как и в нашем горестном мире, существует только две категории обитателей: хищники и обреченные. Итак, спокойно, не спеша, посмотрите подольше вон под ту скалу. Пусть глаза привыкнут к полумраку, и вряд ли вам сдержать изумление при виде всего того, что откроется взгляду.

Возможно, в полуметре от вас покоится монументальная голова с выпученными глазами, в которых застыло философское любопытство и некоторое недовольство по поводу вашего вторжения. Это меру.

Средиземноморские меру редко превышают сорок – пятьдесят килограммов. Другая рыба, которую можно повстречать в этих местах, – морской лещ весом в три‑четыре килограмма – отличное рыбное блюдо. Он скользит по воде и внезапно ныряет в расселину или проход в скалах, но и там нервно мечется взад и вперед, представляя собой довольно неудобную мишень. Бесполезно стрелять наугад – наверняка промахнешься: надо спокойно ждать и постараться не спугнуть его. Внимательно прицельтесь… выстрел! – ну вот и все, только смотрите, чтобы он не соскочил с гарпуна.

Корб – еще один обитатель подводных скал Средиземноморья – весьма легкая добыча, если толково и не спеша взяться за дело. Завидев вас, он уплывает и пытается спрятаться под скалу, точно так ж£ как собрат его – пресноводный карп. Не упускайте его, преследуйте его настойчиво, и тогда рано или поздно, заглянув под скалу, вы увидите, как он ходит кругами у своего гнезда. Обычно это даже не один, а два или три корба. Впрочем, мне случалось находить под одной скалой сразу одиннадцать рыб. Тогда нужно высмотреть самого крупного, да побыстрее, потому что корбы хотя и медлительны, но, ощутив опасность, приходят в смятение. Тогда вся стая забивается в щели и дыры в скале, где вам их не достать. Корбы, как правило, не превышают в весе двух килограммов.

И еще один завсегдатай подводных скал, который смотрит на вас из расселины голодным взглядом убийцы – это мурена. О, это очень мерзкое создание, к тому же абсолютно лишенное чувства юмора. Ее мясо сгодится для супа, некоторые, возможно, даже посчитают его лакомым блюдом, но вот приготовить мурену должным образом дилетанту не под силу. Охотясь на мурену, нужно ухитриться попасть ей в голову или в шею, иначе она оплетет ствол гарпуна, как змея, стуча зубами на манер пишущей машинки. А уж если она вцепится вам в руку, оторвать ее удастся только с мясом – зубы мурены загнуты внутрь. Можно, конечно, острым ножом отсечь ей голову. Советуют также расслабить мышцы, и тогда она‑де отпустит вас на какой‑то миг и попытается захватить кусок побольше. Может быть, вам и удастся вырваться, но гораздо вероятнее, что вместо одного укуса вы получите два!

В наши дни специалисты утверждают, что укус мурены не ядовит, как полагали еще совсем недавно. У мурен не обнаружены ни ядовитые железы, ни мешочки с ядом. Однако не стоит забывать, что у этих рыб крайне загрязнена ротовая полость, ибо они, как известно, не имеют привычки чистить после еды зубы, поэтому в рану почти неизбежно попадает инфекция. Я знавал одного инструктора подводного плавания, который чуть не умер от последствий такого укуса. Как‑то маленькая мурена укусила Бел. Она крайне опрометчиво сунула руку под скалу, нащупывая спрятавшуюся там медузу, но вместо медузы разозленная мурена вцепилась ей в руку пониже локтя. Я был ниже Бел метров на пять, но крик ее донесся до меня совершенно отчетливо. Я увидел, как она пытается ножом отсечь мурене голову. Но, как она рассказывала позже, тело мурены было слишком скользким. Кончилось тем, что я ухватил мурену за шею и буквально распилил надвое. У меня был нож острый как бритва, но все равно на это ушло немало времени. А мурена так и не отпускала руку Бел, пока я не разжал ножом челюсти. Уж лучше держаться от них подальше!

Морской угорь, наоборот, встречается довольно редко. Один из способов заполучить его состоит в том, чтобы постучать по скале в месте его предполагаемого убежища. Тогда обходительный угорь вылезает из норы навстречу дорогому гостю. Я как‑то решил опробовать этот метод и обстучал около сотни нор, пока наконец угорь не высунул голову, неодобрительно посмотрел на меня и тут же скрылся. Впрочем, есть действительно успешный прием, чтобы заставить угря выползти из норы: нужно нанизать на гарпун морского ежа (одно из тех колючих созданий, которые пронизывают бесчисленными занозами руки и ноги ныряльщика, продирающегося меж скал и камней). Приблизившись к норе, нужно стряхнуть приманку на скалу поблизости. Ни одно яство не является столь соблазнительным для угря, как ярко‑оранжевые звездообразные морские ежи.

В тот день судьба не спешила вознаградить мой охотничий раж. Несколько рыб, которых я убил, не пошли бы даже на закуску семи изголодавшимся типам, которые там, наверху, потирали руки в предвкушении роскошной трапезы. В этих местах часто встречаешь маленьких меру, которые бесстрашно тычутся носами прямо в маску, как бы стремясь заглянуть внутрь. Я подплыл к скале и, лежа на выступе, заглянул под нее, дожидаясь, пока мои глаза привыкнут к темноте. Что‑то блеснуло в глубине. «Еще один маленький меру», – подумал я. Мое ружье было нацелено внутрь пещеры, палец лежал на спуске. Я задержал дыхание, чтобы пузыри воздуха не спугнули того, кто скрывался в расселине. И вдруг неясные очертания оформились в четко различимое тело. Это был не маленький меру – из расселины уставился на меня меру‑гигант. То, что я принял за блеск маленькой рыбки, было большим выпуклым глазом, который вперился в меня из темноты. Я заколебался, пытаясь сообразить, не слишком ли он велик для гарпуна.

Под водой, где все несколько преувеличено, трудно судить о правильном размере предмета, а уж тем более если глаз огромной рыбины сверкает прямо у тебя перед носом. Я прицелился и нажал спуск. Казалось, скала сдвинулась с места. Я ухватился за конец гарпуна и почувствовал, как он гнется под неимоверным усилием. Я стал тянуть гарпун на себя изо всей мочи, чтобы не дать рыбе вклиниться наглухо в узкую щель. Раненый меру забирается как можно дальше в расселину и, раздувшись, пытается зацепиться за выступы скалы мощным спинным плавником. Тогда остается только пробить его брюхо запасным гарпуном и выпустить воздух. «Нет, уж этого не вытащить никакими силами», – подумал я. Надо не дать ему оправиться от первого потрясения. Я попал меру в голову и теперь тянул что было мочи за гарпун, чтобы не дать рыбе развернуться. Медленно‑медленно голова меру выползала наружу.

Когда Бел, которая все время пыталась взглянуть на него, увидела наконец его истинный размер, она шарахнулась в испуге сразу метра на три в сторону. По мере того как он выползал из‑под скалы, я заметил, что один из зубцов на конце гарпуна прогнулся в противоположную сторону и гарпун медленно, но верно вытягивался из его тела. Меня прямо ошпарила мысль о том, что после всех трудов я могу потерять его. Стоит только ему выбраться из‑под скалы – и несколько ударов могучего хвоста освободят его. А не отпустить ли его, в самом деле?

Но инстинкт убийцы взял верх. Я хотел выхватить нож, но это значило бы отпустить одну руку. Внезапно меру рванулся, и гарпун выскочил наружу. Я сунул руку под его жаберный щиток. С моей стороны это было крайне неразумно, потому что, во‑первых, эта часть его тела обладает такой же всесокрушающей способностью, как и зубы, а во‑вторых, сами жабры покрыты острыми, как иглы, наростами. Засунув туда руку, невозможно вытянуть ее обратно, не рискнув при этом серьезно пораниться. Есть один способ удержать такую рыбу – надавить ей на глаза большим и указательным пальцами. Это парализует ее на некоторое время. Впрочем, у меня не было возможности сделать даже это. Теперь ему не вырваться, но и мне тоже, поэтому весьма непонятно, кто же кого поймал. Ощущение было такое, словно рука попалась в мышеловку, края которой покрыты острыми иглами. Бел металась со своим ружьем, но не могла пустить его в ход из боязни попасть в меня, а я не мог взять у нее гарпун и вонзить его, потому что был слишком близко и не мог замахнуться, да и гарпун был слишком длинен. Свободной рукой я вытащил нож. Нужно заколоть его до смерти! Я нанес ему несколько ударов по голове – он бешено рвался во все стороны. Я чувствовал, как каждое его движение срывает с моей руки лоскуты кожи. И тогда я вогнал нож как можно глубже, сначала в правый, потом в левый его глаз. После этого вспорол ему брюхо. «Теперь‑то ты угомонишься, приятель!» – подумал я.

А вокруг сновали полчища мелкой рыбешки, жадно пожиравшей куски его искромсанного тела. И все это время я подтягивался ближе к поверхности. Тем не менее мы были все еще метрах на двенадцати глубины, и схватка продолжалась. Я ударил ножом в его нижнюю челюсть, пытаясь высвободить свою руку, но он внезапно рванулся, и моя рука соскользнула с рукоятки. Нож задел бедро острием и отозвался режущей болью в ноге. Теперь я тоже ранен! Его кровь смешалась с моей. Я взял у Бел гарпун и воткнул его в нижнюю челюсть меру. Потом передал его Бел – теперь‑то он у нее на крючке. Подтягиваясь к кораблю, я стал вытаскивать свою руку из‑под его жабер. Когда над нами показалась тень корабля, я был уже свободен. Руку кололо тысячью игл, в воде плавали содранные кусочки кожи. С большим трудом я привязал рыбу к одному из крюков для снастей рядом с лестницей и выбрался на борт.

Все были слишком увлечены осмотром рыбы, чтобы заметить мое бедственное положение, кроме верной Бел, которая перебинтовала меня самым бережным образом. Когда я приковылял обратно на палубу, Дэвид спросил:

– А что это за зеленые пятна в воде? И пришлось объяснить ему, что кровь в морской воде приобретает темно‑зеленый оттенок и что уже на десятиметровой глубине морская вода полностью поглощает красные лучи, точно так же, как желтые и оранжевые, а на глубине тридцать метров все вещи приобретают однообразную серо‑голубую окраску.

Нога нестерпимо ныла, а боль в руке заставляла меня морщиться дней десять после этого каждый раз, когда я входил в воду. Бел поставила на палубу ведро с дезинфектантом, которым я и обмывал свои многочисленные раны.

 

Глава XV

Визит к Асклепию

 

В то утро «Язычник» заливал пресную воду, и мы почти полностью успели высказать все, что думали друг о друге. А потом зычный крик Ханса известил нас о том, что цистерна с водой переполнена и что компрессор работает на пределе. Все помчались в каюту, через несколько минут были в полном облачении и готовы к погружению. Мы собирались проверить рассказ местного рыбака о множестве амфор, якобы разбросанных на десятиметровой глубине возле рифа у острова Супетар. Мне лично это казалось, мягко говоря, вымыслом, поскольку мы уже облазили все дно в этом районе. Но однажды, решив исследовать беспристрастно все возможные версии, я примирился с тем, что целый день уйдет на малоперспективный поиск. В тот день бухта порадовала нас лишь тремя римскими глиняными блюдами примерно 300 года до н. э., настолько источенными морем, что мы не смогли их опознать. Впрочем, специалистам часто удается то, что кажется невозможным дилетанту, – я отложил их в сторону для последующей пересылки Аренду в Голландию.

Поздно вечером от Аренда пришло письмо. Он писал, что его путешествие домой, в Голландию, было вполне удачным, более того, полезным: в конверте мы нашли фотографию, сделанную им в Италии. Это была стена здания, которая, несомненно, относилась ко временам Древней Греции и обнаруживала ту же самую кладку, что и столь знакомые нам стены в Чистой бухте. Значит, и те и другие стены одного происхождения. Аренд выслал также переводы некоторых надписей. Одна из них, надпись на большом глиняном черепке, заинтересовала меня. Этот осколок, по всей видимости, был частью основания какой‑то статуи. Латинская надпись на нем гласила: «Публию Корнелию Долабелле из коллегии семи жрецов, консулу из рода Титов, наместнику божественного Августа Тиберия, города верхней провинции Иллирия даруют сию статую». Аренд далее указывал, что Долабелла действительно был консулом в 10 году до н. э. и легатом в 14 году до н. э. Из семьи Долабелла происходила и знатная римлянка, чьи останки, обнаруженные при раскопках церкви в Цавтате, хранятся теперь в музее Цавтата.

Другое письмо было адресовано нам Фернаном Бенуа из музея Борелли в Марселе. В его планы входило посетить Югославию в сентябре, и тогда он мог бы ознакомиться с нашими находками. Мы были несказанно рады этому известию, поскольку мнение такого общепризнанного авторитета по греческой и римской утвари и вооружению было бы очень ценным.

Нога моя постепенно заживала, и меня то и дело подмывало еще раз заглянуть в пещеру Асклепия. На этот раз мы решили сократить число участников до двух человек. Я задумал взять с собой фотоаппарат и вволю поснимать по дороге. Хотелось заплыть как можно дальше, впрочем, это зависело от того, как далеко мы сможем проникнуть с канатом длиной сто метров. Потом мы собирались вернуться той же дорогой и осмотреть дно под рухнувшими обломками скал, поискать, нет ли там чего‑нибудь интересного. И еще, из опыта прошлого погружения я знал, как существенно двигаться побыстрее в леденящей воде пещеры.Вот где «сухой» костюм был бы незаменим. А на мне только три свитера, да и Ли экипирован не лучше. Одной из наших целей, помимо пополнения коллекции, было исследовать, не блокирован ли наглухо основной туннель. Мне вдруг пришло на ум, что два римских акведука, ведущие в Цавтат, вполне могли бы простираться в направлении водного резервуара, скрытого в пещере, и что вода, возможно, поступала в город по системе сообщающихся сосудов, которая была прекрасно известна и часто применялась в Древнем Риме. Если это так, то, значит, в пещере создали искусственную преграду, чтобы удержать воду, а это уже было крайне интересно.

И вот мы готовы тронуться в путь. Снаряжение аккуратно разложено на палубе. Питер, Иден и Барбара ждут нас на приморском шоссе в полукилометре от«Язычника». И вдруг треск и скрежет снизу: Ли оступился и рухнул в трюмный люк. Мы вытащили его.

– Я в отличной форме, – простонал он, морщась от боли. Воистину над пещерой Асклепия довлел какой‑то злой рок: сначала Том, теперь Ли…

Я задумался. К походу все готово. Конечно, можно быстро снарядить кого‑нибудь из ныряльщиков, но хватит ли ему самообладания и опыта, если, не дай бог, случится что‑нибудь неожиданное? С другой стороны, Барбара имела дело со спелеологией, но вряд ли она сумеет собраться так быстро, да и защитной одежды для нее не было. Что ж, я пойду один, больше ничего и не остается. Если пещера и в самом деле уходит далеко вглубь, я поплаваю поблизости от входа и попытаюсь получше ознакомиться с ее топографией. А потом мы предпримем последнюю, заключительную попытку. Если же вблизи находится тупик, то я просто осмотрю эту часть пещеры, и на этом все предприятие будет окончено.

Бел и я погрузили все в ялик и отчалили. Остальные к этому времени порядком приустали, поджидая нас, и распростерли свои бренные тела на обласканных солнцем камнях. При нашем появлении они вскочили и изобразили бурную деятельность. Я намеренно взял с собой один акваланг, чтобы предотвратить порыв возможных добровольцев. Как я и ожидал, Барбара сейчас же загорелась желанием заменить Ли. Но… ей ничего не оставалось, кроме как тащиться вместе с другими по запыленному склону. Подойдя к входу, мы зажгли факелы. Вошел в пещеру Дэвид, за ним я и все остальные. Вскоре из глубины донесся голос Дэвида – он сообщал, что достиг «берега», вернее, шагнул в воду, ничуть не подозревая о существовании бассейна, как и я в свое время: вода была такой кристально чистой, что свет факела выхватывал из темноты только известковое дно, а вода ощущалась лишь леденящим прикосновением к лодыжкам.

Вот и все: отсюда я пойду один, в эту мрачную влажную жуть, которая могла бы удовлетворить даже самых взыскательных поклонников Хитчкока[10]. Для того чтобы создать должное настроение у остальных, я выступил перед ними с краткой лекцией о культе Асклепия в древнем Эпидавре – о том, что Асклепий был усыновлен Аполлоном, вскормлен козой и воспитан

кентавром, что его сыновья стали врачевать в греческой армии, которая спасла Елену от троянцев, что поклонники и пациенты Асклепия вносили плату за лечение в виде золотого или серебряного слитка, воспроизводившего по форме пораженный орган, что римляне, как полагают, заимствовали у греков культ Асклепия после чумной эпидемии в 293 году до н. э. или другой, не менее мрачной исторической даты. Мой рассказ произвел впечатление. Питер и Иден, наши неоперившиеся лекари, были и до этого знакомы со своим святым патроном, хотя они, верно, и не знали такого количества интимных подробностей его биографии. Их крайне компетентные комментарии к лекции носили в основном характер междометий: «не может быть!», «потрясающе!» и т. д.

Излив весь этот словесный поток, усталый, но довольный, я начал одеваться: натянул два свитера и ветронепроницаемую куртку вместо третьего свитера, который попросту не налезал на два предыдущих. Мое снаряжение включало глубиномер, поскольку я хотел засечь предельную глубину пещеры, и два подводных факела, висевших у меня на поясе с грузом. Один из них был запасным на случай поломки первого – меня отнюдь не согревала перспектива очутиться в полной темноте. За пояс был заткнут шноркель. Ну и, наконец, на шее на прочном нейлоновом шнуре висел мой аппарат. Для посвященных: я зарядил аппарат цветной пленкой, заранее поставил фокус на пять метров и захватил самый яркий блитц. Я рассчитывал, что просто наведу камеру на то, что заинтересует меня, подниму шторку, и да поможет мне бог!

– Ты похож на рождественскую елку! – заметила Барбара. Во всяком случае, у меня было именно такое ощущение. Дэвид щелкнул зажимом на спине, и вот я готов к погружению. Наши сигналы немногочисленны – два рывка означали: «сматывай веревку, я плыву назад и не хочу в ней запутаться», повторные рывки были сигналом опасности: «я в беде, с силой тяни на себя, но, если почувствуешь сопротивление, жди и тихонько трави веревку – я, кажется, наткнулся на препятствие». Моя веревка длиной сто метров позволит зайти достаточно далеко, пожалуй, за один день большего и не пройти.

Я шагнул в воду. Холодным обручем сдавило колени. Стоя здесь, я почувствовал, что оставляю за спиной милый уютный мирок, который мне по некоторым соображениям очень дорог. Знакомые лица при свете факела казались сонмом небесных ангелов по сравнению с разливом черных вод подо мной, напоминавших воды легендарного Стикса[11].

– Будем надеяться, что здешнее чудовище тобой побрезгует, – несколько искусственно хохотнул Питер. Я стиснул челюсти на загубнике и подумал о теплом солнце снаружи.

При последнем погружении мы с Бастианом просто рвались вперед, стремясь обнаружить конец коридора. Теперь же я внимательно осматривал пещеру метр за метром. Она уходила вглубь и на расстоянии метров десяти от входа расширялась в просторный зал. Столб сантиметров двадцати в диаметре перегораживал проход. Левый коридор был высотой метров шесть, но казался менее интересным, чем правый, четырехметровый проход, где сталактиты спускались с потолка наподобие острых щучьих зубов. Я пощупал один из них: он был острым, как игла, и твердым, как гранит, не то что приветливо мягкие сталактиты на мелководье у входа. Я решил продвигаться медленно, ибо любое неосторожное движение могло повлечь серьезные ранения, или, чего доброго, в результате удара я мог потерять сознание.

У меня было ощущение человека, очутившегося нежданно‑негаданно в каком‑то странном доме, где властвуют призраки. Я плыл, оглядываясь по сторонам, и думал: «Здесь не бывал никто уже две тысячи лет, с тех пор как сюда хлынула вода». Сноп света от факела ярким пятном отпечатывался на стенах, а там, вдали, черным провалом зиял еще один коридор, уходивший в темноту. В самой середине зала монументальной колонной на перекошенном полу высился толстый сталагмит около метра в диаметре. Дно было очень неровным: мой глубиномер показывал то двенадцать метров у левой стены, то четыре метра – у стены справа. Я подвинулся к темнеющему в стене проходу. Он постепенно сужался, и, прежде чем продолжать плавание, нужно было сделать несколько снимков. Первая лампочка сработала на славу: вспышка на пару минут ослепила меня: и я сфотографировал колонну и основной проход. Вторая лопнула у меня в руках при попытке вставить ее в гнездо: руки от холода закоченели, осязание притупилось, и я сжал лампочку слишком сильно. Больше лампочек у меня не было. Дернув за веревку дважды, я почувствовал, как она натянулась, и поплыл назад. Свет факела сиял впереди теплым ободряющим огоньком. Всплыв на поверхность, я сунул фотоаппарат в протянутую руку и снова торопливо исчез в воде.

Теперь, когда у меня не было камеры, моя маневренность возросла вдвое, и все вообще было бы прекрасно, если бы не пронизывающий холод. Оглянувшись, я увидел, что позади меня видимость уменьшается, взметнувшиеся со дна осадки клубились в воде непроницаемыми мутными облаками. Я поспешил в основной зал, обогнул колонну и поплыл в проход. Непроглядная пелена окутала меня со всех сторон, а вода напоминала разбавленный чай. В свете факела плясали, кружась, частички пыли. Я решил сматывать удочки. Два рывка, и вот веревка напряглась силой надежных рук на другом конце.

Метр за метром оставался позади. Пелена грязи заиграла всеми цветами радуги, потом стало светлеть, и я всплыл на поверхность. Меня подхватили и вытащили на сушу. Стуча зубами от холода, я весь курился паром. Пещерные видения вдруг навалились на меня все разом. Я был просто не в состоянии отвечать на бесчисленные вопросы.

– Ты пробыл под водой семь минут! – сказал Иден, взглянув на часы.

«Семь минут! Да если каждые семь минут моей жизни длились бы так долго, я, наверно, прожил бы лет двести». И я шагнул наружу, в свет и солнце.

Ли не терпелось услышать о результатах погружения. К сожалению, он должен был оставить нас через пару дней. Исчерпав свой запас пленки, он не мог дождаться момента, когда начнет ее проявлять.

– Если ты задумал слазить в пещеру еще раз, поторапливайся, – советовала Бел.

Это верно. Дэвид и Барбара уезжают в тот же день, что и Ли. Следовательно, остаются Бел, Питер, Иден и я сам. Боже, как летит время!

– Если случится что‑нибудь сногсшибательное, не «забудь отстукать мне телеграмму. Я тут же примчусь, – увещевал меня Ли.

И тут я понял, что он имеет в виду. В прошлом году в Ибизе у него чесались руки снять барракуд, невесть как попавших в эти края. Но они как в воду канули. А через два дня после того, как опечаленный Ли отбыл в Лондон, мы с Бел обнаружили стаю барракуд голов в двести: они мирно резвились у подводного источника метрах на сорока глубины. Поначалу они обдали нас холодным сиянием нагловатых глаз, но не подпустили ближе чем на пять метров. Заметив небольшую расщелину в отвесном склоне рядом с источником, я спрятался в ней, и потом, когда рыбы успокоились и принялись парить надо мной в нескончаемом хороводе, я осторожно поднялся и встал в самой середине этого мятущегося сборища одушевленных торпед, которые шныряли справа, слева, сверху, снизу, всего в нескольких сантиметрах от меня. Но самым странным было ощущение единого коллективного мозга, который заставлял их всех одновременно, точно по команде, менять направление. Да и самому мне казалось, что, когда они все бросаются в одну сторону, а потом резко – в другую, я и сам начинаю испытывать воздействие какого‑то телепатического побуждения сделать то же самое.

У меня было с собой пневматическое ружье, и я решил посмотреть, как поведет себя стая, если неожиданно напасть на одну из барракуд. Мне рассказывали, что в Карибском море эти свирепые рыбы набрасываются на раненое морское существо любых размеров и начинают терзать его, а потом, обезумев от вкуса крови, мечутся по морю в поисках новой добычи. И горе тому, кто попадется им на их смертоносном пути! Впрочем, мое убежище было в двух шагах, и я чувствовал, что смогу достигнуть его прежде, чем барракуды покончат со своим злополучным собратом. Я прицелился и пронзил гарпуном ближайшую ко мне барракуду. И тут же поспешно покинул стаю, таща свою жертву за спиной на гарпунной веревке. К моему несказанному изумлению, это не вызвало даже легкого замешательства среди барракуд. Возможно, они уж насытились в тот день. Пронзенной рыбе мой выстрел доставил, правда, мало удовольствия. Я старался всячески избежать хлопающих челюстей ее саблезубого рта и по дороге назад держался на безопасной дистанции. Это не помешало мне вечером оценить ее по достоинству, когда, нарезанная тонкими ломтиками, она доходила на плите в соусе из каперсов.

Мое письмо, содержащее полный отчет об этом малозначительном эксперименте, чуть не довело Ли до инфаркта. И теперь он был не на шутку встревожен тем, что какой‑нибудь замысловатый осколок древности только и ждет его отъезда, чтобы стряхнуть покров двухтысячелетних наслоений и предстать во всем великолепии перед остальными участниками экспедиции. Я заверил его, что протелеграфирую в этом случае без всяких проволочек, а потом мы зашли в кафе на набережной и попрощались с ним по‑мужски.

Неделя непрерывного патрулирования по бухте на акваплане дала очень немного: несколько амфор и разнообразные осколки посуды, разбросанные по дну тесаные камни типа тех, что неоднократно встречались нам при исследовании подводных стен.

Обшарив дно у острова Мкран, двинулись к острову Бобора. Здесь, в расселине меж двух больших скал, мы обнаружили развалины затонувшего корабля. Деревянные балки, почти целиком сгнившие, были разбросаны на глубине от пятнадцати до пятидесяти метров по обеим сторонам острова. В морях, где часто штормит, волны, как правило, довольно скоро разносят в щепки корабли, затонувшие на глубине до двадцати метров. Поэтому мы и сосредоточили поиск в более глубоких водах, где, к нашей радости, в изобилии водились мурены и меру, что делало все предприятие не только интересным, но и полезным.

Питер и Иден нашли в развалинах корабля какую‑то кость. «Большая берцовая кость обезьяны», – торжественно констатировали они. Все наши потуги доказать невозможность появления обезьяны на древнегреческом корабле так и не смогли поколебать их в этом убеждении, тем более что авторитетов в области анатомии на борту не было. Я так и занес находки этого дня в судовой журнал: «Обломок железного руля, несколько медных пластин, одна навигационная лампа и большая берцовая кость обезьяны».

Мы встречали поблизости множество мелких осьминогов, и в этой связи начались разговоры о пещерном чудовище.

– Не знаю, как там насчет драконов, – произнес Иден, – но одно могу сказать – осьминоги тоже здорово кусаются! Несколько лет назад мне случалось участвовать в ночном погружении на итальянском побережье. Я пойма<