Об Асклепии, Аренде и Ли Кеньоне

 

Однажды я услышал, как один старый рыбак упомянул о Гротто Асклепиос (пещера Асклепия). Я навострил уши. Дело в том, что эта пещера неподалеку от Эпидавра была известна мне и раньше, но только как место действия мифических героев легенд. И вот о ней говорилось всерьез. Я жаждал подробностей.

Старик, от которого я услышал о Гротто Асклепиос, сказал мне:

– Эта пещера пересекает Цавтат из края в край, от бухты до рыбачьей гавани. И я прошел ее всю насквозь, правда, тогда я был молодым и сильным парнем, ведь было это как‑никак лет сорок назад. Да здесь всякий знает, где она.

Считалось, что пещера сообщается с морем, так как в шторм она наполнялась гулким шуршанием далекого прибоя. Если предположить, что пещера была в древнем Эпидавре местом поклонения Асклепию (я предпочитаю греческое Асклепий латинизированному Эскулапус), то она, по всей вероятности, должна иметь выход где‑нибудь в центре города. Оставалось ждать, пока приедет д‑р Хубрехт, археолог нашей экспедиции.

На следующий день от Хубрехта пришла телеграмма. К сожалению, она была составлена по‑немецки, принята по телефону в Сплите и в окончательном виде стала наполовину югославской, наполовину бог знает какой еще, но одинаково непонятной для нас. Когда он приезжает? И приезжает ли вообще? Или снова задерживается? С этой трилеммой в голове Ханс отправился в Дубровник, надеясь что‑нибудь разузнать.

В час дня, когда мы встретили его, чтобы вместе сесть на обратный паром, телеграмма была для него столь же неясной, как и день назад. А еще часа через два, когда мы сходили в Цавтате по шаткому трапу, Ханс случайно обернулся и вдруг, словно с цепи сорвавшись, бросился назад, на паром. Те несчастные, что оказались на его пути, избежали принудительной ванны только благодаря близости набережной. Гам колышущейся толпы прорезал крик ребенка, на которого наступили в суматохе. Все это, как вы, вероятно, уже поняли, знаменовало прибытие д‑ра Хубрехта. Начались взаимные представления.

Аренд и Сьюзан Хубрехт были очаровательной парой. Он – серьезный университетский профессор со всеми соответствующими атрибутами: борода лопатой и лукавый взгляд умных пронзительно‑голубых глаз за стеклами роговых очков. Она – изящно оформленный сгусток энергии, готовый идти за своим профессором на край света.

Мы сидели в кафе на набережной и наблюдали ежедневный променад загорелых дочерна молодых цавтатцев, когда кто‑то вдруг сказал по‑английски прямо у меня над ухом: «Я вас ищу, а вы вот где!» – и Ли Кеньон вынырнул из‑под переплетений виноградных лоз и направился к – нам. Высокий и голубоглазый Ли чем‑то напоминал крепкогрудых викингов.

– Как тебе удалось дотащить весь свой скарб, все эти кино, фото и прочие камеры? – удивился я, зная, что автобус останавливается в полукилометре отсюда.

– Очень просто. Водитель остановил автобус прямо против кафе и сам помог мне дотащить мои пожитки. И вот я здесь. Можешь себе представить?

Вот уж это я мог себе представить, и даже очень хорошо. Точно так же нежданно‑негаданно Ли объявился в прошлом году, когда мы снимали фильм на Балеарских островах.

Ли и Аренд немедленно завязали высоконаучный спор. Оба они побывали в одних и тех же местах на Крите, где Ли был официальным фотографом Британской археологической школы, проводившей раскопки в древнем порту Кносс.

Поскольку день был полон хлопот, все мы изрядно устали и рано отправились спать. Ли пошел вместе со мной на «Язычник», где ему предоставили каюту для гостей, которую он делил с Гертрудой.

Гертруда была компрессором. Чудовище в тонну весом, притянутое к полу стальными болтами, которые насквозь прошивали дубовый настил и выходили с обратной стороны, она занимала большую часть каюты. Несмотря на такой почет, завести ее поутру не было никакой возможности. Но и будучи заведенной, она той дело останавливалась. Первоначально Гертруда замышлялась как то, что во флоте Ее Величества носит название переносного компрессора для нагнетания сжатого воздуха в торпеды, и поэтому давала почти вдвое больше воздуха, чем требовалось для наполнения наших аквалангов. Мы слегка усовершенствовали ее, приладили фильтры, но в остальном только канареечный цвет отличал ее от ей подобных. Она была списана по старости министерством обороны и приобретена нами за десятую часть номинальной стоимости.

Наскоро поужинав на борту «Язычника», мы отправились спать. Просто поразительно, как вообще можно спать после целого дня погружений. Опускание на глубину метров в десять никак, конечно, не скажется на здоровом человеке, но два или три глубоких погружения в день надолго лишат сна нетренированного ныряльщика.

Как правило, мы начинали работу в девять тридцать утра, чтобы около десяти быть готовыми к первому погружению. Каждый делал в день по три погружения и массу всякой побочной работы: осматривал и помечал вытащенные на борт черепки, разбирал и ремонтировал снаряжение и оборудование, рыскал со шноркелем на мелководье в поисках осколков посуды или следов стен. По вечерам Бел стряпала, а я проявлял черно‑белую пленку (цветная пленка отправлялась по почте в Англию) и просматривал свои заметки, одновременно обсуждая с Ли или Хансом наши планы на следующий день. Потом я успевал еще попечатать час или два на машинке и только тогда, обычно около двенадцати, отправлялся спать.

То и дело утром кто‑нибудь охотился в более глубоких водах, у окаймляющих бухту островов. Рыбы здесь было великое множество. Под скалами на двадцатиметровой глубине нежились жирные меру, в изобилии встречались мурены, различные виды морского леща и корба[8]. Кстати, корбы были излюбленной добычей Бел. Она обнаружила (позднее оказалось, что честь открытия все‑таки принадлежит ихтиологу Вильяму Бибу), что в задней части черепа у корба находятся два плоских перламутровых окостенения, из которых при надлежащей обработке получаются изысканнейшие браслеты. До сих пор у Бел их было четыре, но, так как она задалась целью заполучить двенадцать браслетов, будущее средиземноморских корбов рисовалось мне в весьма мрачных тонах.

Вскоре прибыл еще один аквалангист – Гордон Ленгхем, архитектор из Кардиффа. И до его приезда наши аппараты были постоянно в деле. Отплывая из Гибралтара, мы имели лишь три комплекта: два одинарных и один двойной, а также акваланг типа Хейнке. В Неаполе наше снаряжение пополнилось новым комплектом Нормалер с маской кругового обзора и двумя баллонами. Таким образом, на восемь ныряльщиков у нас было пять полных комплектов. Когда первая смена выходила из воды, для второй уже были готовы перезаряженные баллоны.

К этому времени мы нанесли на карту большую часть бухты Тихой и начали исследования у основания стен, буквально обнюхивая каждый сантиметр дна. Это приносило свои плоды. День за днем мы вытаскивали на поверхность то обломки посуды, то светильник, то лампады, то несколько глиняных блюд и осколки амфор. К ним прикреплялся ярлык (в котором указывалось место обнаружения, глубина, дата, кем найдено). Все наши находки сваливались на палубе. Доктор Хубрехт прибыл как раз вовремя, чтобы помочь нам хотя бы слегка ее очистить. С неподдельной грустью мы следили за тем, как он выбрасывал за борт наши «лучшие» находки, бормоча при этом что‑нибудь вроде: «А! XVIII век» или: «Хм! Кажется, середина XVII века». И он небрежно швырял через плечо то, что минуту назад казалось нам шедевром классической римской керамики. Впрочем, несколько вещей он все же отложил для более тщательного осмотра. Им мы предоставили почетное место внизу, в каюте. А потом я усадил д‑ра Хубрехта заодно с Ли в ялик, вывез их в море и выступил перед ними с кратким резюме всей нашей деятельности с самого первого дня. В этот погожий день море было спокойным и чистым. Его зеркальную поверхность не тревожила даже легкая зыбь. Это помогло Хубрехту рассмотреть линии стен под водой, хотя на такой глубине он и не мог сказать ничего определенного о загадочных холмиках. Но стены очаровали его: и в самом деле, они очень напоминали древнегреческие постройки. Я видел нечто похожее в Италии.

После этого вечер вопросов и ответов продолжался еще часа два. «Какова ширина стен?» «А высота?» «Обнаружили ли где‑нибудь следы штукатурки между камнями?» Целый водопад вопросов. Наконец: «Это все, что мне нужно! Но какая великолепная кладка! Взгляните, с каким мастерством каждый камень подогнан к другому!» Тем не менее я понял, что, хотя мы измерили стены и даже нанесли их на карту, мы сделали вопиюще мало из того, что нужно было бы сделать. Стены превращались в объект номер один.

 

Глава IX

«Квентин» и мистраль

 

Последующие несколько дней мы ползали носом по дну, отыскивая черепки посуды и тщательно осматривая каждый камень неправильной формы. К своему удивлению, я обнаружил гораздо больше следов стен, чем в первый раз.

Всего нам удалось найти одиннадцать стен. Кое‑где они опирались на ложе из темно‑серой глины, прикрытое местами лишь тонким слоем песка. Все стены простирались более или менее явно с востока на запад. Это необычайно заинтересовало Аренда, потому что именно в этом направлении древние греки обычно воздвигали свои постройки. Мы обнаружили также следы стен, которые терялись в наплывах песка и грязи на пятиметровой глубине. Для успешного продолжения поиска нужен был насос, и, чем скорее, тем лучше.

Ханс отправил телеграмму д‑ру Николаичи с сообщением о прибытии д‑ра Хубрехта и слезной просьбой ответить поскорее, где и как мы сможем заполучить насос.

Через несколько дней пришел обескураживающий ответ. Положение с насосом довольно сложное, писал д‑р Николаичи. Пожарная помпа поломалась, а кроме того, она вообще не была приспособлена для работы в соленой морской воде. Было бы лучше отправиться в Дубровник и повидаться с начальником тамошней пожарной команды. Может быть, он сможет предоставить нам насос.

 

 

 

_{Подъем древней амфоры со дна моря}

Ханс сел на паром в пять часов утра в гордом одиночестве. Никто не пришел проводить его в этот рас‑светлый час. Мы набирались сил для дневных погружений…

В этот день Бел нашла небольшой глиняный сосуд. Такие сосуды древние римляне ставили на могилы своих близких, наполнив его предварительно вином или маслом. «Прекрасная получится пепельница», – решила Бел. Аренд прикусил губу, и я понял, что в археологических кругах это почитается святотатством. Позже Бел добыла нижнюю часть еще одного такого сосуда. За неимением сумки она засунула находку в верхнюю часть своего бикини: результат был несколько пугающим. Интересно, как прореагировал бы на подобную распущенность нравов сэр Артур Эванс?

Бел нашла еще и небольшую амфору, в которой гнездился молодой осьминог. Он не пожелал покинуть дом предков и потому кончил на сковородке, зажаренный в чесночном соусе. С легкой руки Бел мы стали проявлять незаурядный интерес к морской фауне, и вскоре палуба «Язычника» начала заполняться остовами незадачливых морских обитателей. Это увлечение, однако, скоро прошло. Как‑то раз кто‑то из наших наступил на медузу и распластался на спине, вернее, на акваланге. После этого я решил, что впредь обитатели глубин, если только они непригодны в пищу, будут оставаться там, где они родились и выросли.

Мы плыли у самого дна, вертя и тыкая железными прутьями во всех направлениях, сметая холмики грязи на своем пути. А когда мы всплыли, Гордон крикнул:

– Эй, смотрите‑ка, вон на берегу Ханс. Машет руками, прямо как ветряная мельница.

«Должно быть, что‑то очень срочное», – подумал я. В минуту снарядив ялик, я помчался к берегу.

– Танцуй, старина, у нас есть насос! – залпом выдохнул Ханс, когда я подошел к пирсу. – Можем забрать его хоть сейчас.

Мы вернулись на «Язычник», где Ханс, окруженный толпой одетых, полуодетых и совсем неодетых поклонников, рассказывал:

– Пожарной команде дали новенькую помпу, а куда прикажете девать старую? До нее никому нет дела, официально ее вообще вроде бы не существует, а это как‑никак переносной насос в пять сантиметров диаметром с моторчиком. Кроме него нам дают две катушки шланга метров по тридцать. Нужно только все собрать. Я сказал их начальнику, что поближе к полудню мы подъедем за пресной водой. И заберем насос. Он ужасно обрадовался и заверил меня, что погрузит все своими силами да еще и даст механика, чтобы помочь нам запустить этот насос, только бы от него избавиться.

 

 

 

_{Классическая греческая ваза впервые за последние 1600 лет поднимается на поверхность}

Часом позже Том и Колин прыгнули на берег и закрепили концы, а Бастиан и Гордон старались удержать корпус «Язычника» от столкновения с причальной стенкой. День был ветреный, и по бухте ходили волны. Я ни за что не рискнул бы причалить в такую погоду: хотя бухта и казалась защищенной со всех сторон от непогоды, шалый западник нет‑нет да и врывался сюда, норовя бросить «Язычник» на причальную стенку.

А затем показалась процессия, которая, без сомнения, яркой страницей запечатлелась в цавтатских анналах. Впереди несли насос. За ним шествовал механик с десятком помощников, а сзади еще человек пять волочили шланг. Ли решил, что это будет неплохим кадром для его фильма. Толпа увеличивалась. Подоспели вездесущие туристы с неизменными фотоаппаратами.

Механик начал манипулировать всевозможными ручками. Вскоре стало ясно, почему начальник пожарной команды настаивал на его присутствии. У «квентина», как окрестили насос, был на редкость строптивый нрав. (Впрочем, скоро это имя пришлось заменить на созвучное «кретин», но в тот момент он был еще «квентином», и мы почти любили его.) Он кашлянул пару раз и изрыгнул огонь, едва не испепелив механика. Обожженный механик уступил поле битвы другому энтузиасту, но у того явно не хватало техники и опыта для единоборства с «квентином». Вскоре и он последовал за своим предшественником. Тогда из толпы выступил боец старой школы, из тех, кто, идя к воскресной проповеди в парадном костюме, без колебаний погружают руку по самое плечо в замасленный двигатель проезжей машины. «Квентин» склонился перед столь достойным противником и приветствовал его вмешательство хрипловатым, но мерным стуком. Дело пошло на лад.

На следующий день Ханс, Аренд и Сьюзан изо всех сил старались казаться безразличными к тому, что произошло накануне, но все понимали, что насос может стать провозвестником качественно нового этапа в работе экспедиции. Теперь у нас было средство сорвать со стен покров двух тысячелетий. Конечно, чтобы довести эту работу до конца, потребуется раза в четыре больше народу и еще лет пять или шесть, но мы могли в конце концов сделать то, что было в наших силах.

Поднялся ветер. Это значительно осложнило работу. Со шлангом в тридцать метров мне придется поставить «Язычник» на якорь где‑нибудь вблизи от места работ. Мы порешили начать с наиболее глубокой из найденных нами стен, чуть севернее гостиницы «Эпидавр». Нам удалось встать на якорь таким образом, что стоило чуть отпустить якорную цепь, как ветер разворачивал корму в направлении стен. А кроме того, обыкновенный пожарный шланг, которым мы пользовались, нельзя ни сгибать, ни перекручивать. Он должен всегда представлять прямую линию в направлении объекта, что подчас весьма трудно. Ханс поплыл вперед и установил буй на месте будущих работ, за ним следовал Бастиан Хаккерт со шлангом. Ли вызвался нырять первым.

Я запустил «квентин». Ли, нетерпеливо ждавший на трапе, немедленно нырнул. Я повернул клапан до отказа. Наши ребята, которые плавали как раз над Ли, подняли вверх большой палец – это означало, что все в порядке. У меня же возникло некоторое сомнение. Поверхность моря в этом месте даже не замутилась, тогда как я ожидал, что вся вода вокруг сразу же и надолго утеряет свой сине‑зеленый цвет. Впрочем, скоро Колин успокоил меня: под водой не видно ни зги, даже собственной руки, вытянутой перед маской. Значит, насос и в самом деле работал исправно. К этому времени корабль начало слегка покачивать, трап колыхался над водой, угрожая вывихнуть руку зазевавшемуся ныряльщику. Кто‑то из наших и так уже носил яркий синяк под глазом. Я метался по палубе, от машины к трапу, помогая очередной смене надеть комплект, следя за компрессором, заряжая воздухом баллоны и размышляя о том, сколько еще я смогу протянуть в таком темпе.

Мы недаром потратили в свое время целый день на отработку техники. Вдоль стены располагался тяжеленный стальной стержень весом около ста килограммов, притянутый к самодельному поплавку – ярко‑красному баку из‑под масла. Смысл этого несложного приспособления состоял в том, чтобы удержать пловца на месте, когда с ломом в одной руке и шлангом в другой ему придется преодолевать силу отдачи вытекающей струи. Пловец должен был работать на ощупь, потому что через секунду все вокруг превращалось в непроглядное месиво ила, песка и грязи. Предполагалось, что на пятиметровой глубине запаса воздуха хватит приблизительно на полчаса; как только воздух в акваланге кончается, пловец подает сигнал, направив шланг вверх. Его сменщик, поджидающий сигнала на трапе, прыгает в воду и, двигаясь вслепую вдоль шланга, в конце концов наталкивается на партнера, который передает ему шланг и возвращается на яхту. Пустые баллоны перезаряжаются, и все повторяется сначала. Система работала как часы. Ханс следил за насосом, Бел готовила для пловцов горячий кофе, я скакал по палубе, как заяц, приводя в движение весь этот сложный механизм из людей, вентилей и шестеренок.

 

 

 

_{Мы изучаем найденную на дне моря древнюю стену}

Только на следующий день нам удалось обозреть результаты своего труда. Там, где раньше едва проглядывала верхушка стены, она выдавалась теперь сантиметров на сорок. Итак, система действительно работала, но только в хорошую погоду и не очень быстро. Однако всякая серьезная попытка очистить от наносов большую площадь немыслима без шланга куда более высокого давления и меньшего диаметра и своеобразного очистного устройства для просеивания ила. Именно таким оборудованием пользовался капитан Жак Ив Кусто на своем «Гран Конглуэ» при подъеме затонувшего греческого корабля с грузом вина. Эта операция до сих пор считается наиболее успешным предприятием такого рода.

На мой взгляд, пока все шло у нас неплохо. Каждый занимался своим делом. Ханс, будучи человеком трудолюбивым, но слабохарактерным, начал даже раскопки на берегу, разумеется понукаемый Арендом, который, как истый археолог, не мог удержаться от такого соблазна. Из‑за порванной барабанной перепонки Аренду не разрешалось нырять. Я часто ловил его тоскующий взгляд, устремленный в глубину. Итак, Аренд и Ханс начали раскопки на берегу, у самой кромки воды, надеясь откопать там следы стен. Это оживило заглохший было интерес к нам со стороны местных жителей, которые вновь, как бывало, приветствовали нас неизменным: «Что нашли?» – и с недоверием выслушивали стереотипный ответ: «Стены». Как видно, от нас ожидалось не меньше чем статуя из чистого золота. Кстати, в этих местах бытовала легенда о римских статуях, некогда упрятанных от разгула варваров на корабле, а затем исчезнувших навсегда.

Вскоре, как раз когда дело с очисткой стен более или менее пошло на лад, погода внезапно ухудшилась. Сначала задул мистраль, который «Вестник Адмиралтейства» легкомысленно аттестовал как «северный или северо‑восточный ветер весьма специфического свойства».

Ветер налетал свирепыми порывами, один из которых сорвал полотняный палубный тент. Когда мы чинили его, показался знакомый рыбак. Седая борода придавала ему вид восточного мудреца. Я спросил, что он думает о погоде.

– Погода, э‑хе‑хе! Мистраль есть скоро кончаться!

 

 

 

_{Бастиан Хаккерт плывет над подводной стеной}

Ободренные этим известием, мы стали готовиться к продолжению работы. И в самом деле, ветер как будто начал стихать. Затем внезапно море вспучилось, могучий порыв напряг наш парус. Р‑р‑раз – утренние швы треснули, как бумага, и парус украсился новым созвездием дыр.

Ветер еще клокотал в них, когда тот же рыбак проехал мимо, стоически выгребая против волны.

– Мистраль есть скоро кончаться, а? – проревел я сквозь грохот.

– Да, да, мистраль есть совсем кончаться, этот есть бора.

«Бора?» – я заглянул в «Вестник Адмиралтейства». Ответ был как нельзя более ясным: «Бора крайне опасна для парусных судов, так как возникает внезапно и дует с огромной силой». С меня достаточно. Подождем, пока погода уляжется, а тем временем осмотрим берег в этом месте.

 

Глава X

Пещера

 

Уже давно мне хотелось посетить местный музей и осмотреть Гротто Асклепиос. По одним сведениям пещера начиналась где‑то в самом Цавтате, а по другим вовсе даже не в Цавтате, а в двух‑трех милях от города.

И вот мы с Бел в музее.

Что это за прекрасное зрелище, когда в ленивом луче солнечного света светятся камни с греческими надписями и митраическими[9] картинами, ссохшиеся сосуды, окаменелые куски дерева и тусклая бронза римской утвари!

Мы стоим перед останками Долабеллы, римлянки, найденной в 1920 году под развалинами церкви Сант‑Никола.

Череп Долабеллы покоится в картонном ящике в обрамлении того, что некогда было, несомненно, грациозными округлостями, вызывавшими восхищение поклонников. Мне удалось сделать довольно удачное фото Ли, прильнувшего к бездонным глазницам Долабеллы.

Позже мы поднялись на холм к мавзолею, который упоминается сэром Артуром Эвансом как церковь Св. Рокко. Это несколько римских саркофагов, высеченных прямо в скале. Нам показали остатки римского амфитеатра и стену, которая когда‑то стояла в величественном обрамлении мраморных плит. По мелким каналам журчит вода. По всей видимости, здесь когда‑то были римские бани.

И все же мне не терпелось отыскать пещеру. О ней здесь ходили легенды, а даже мой более чем скромный опыт археолога подсказывал, что зачастую за легендами стоят весомые факты; надо только уметь их обнаружить. В конце концов, Шлиман не нашел бы Трои, не верь он в легенду.

Одна из легенд повествовала о Кадмии и его жене. Боги немилосердно преследовали их детей. Убитые горем, супруги умолили Зевса превратить их в змей. Зевс не заставил себя долго упрашивать, он немедленно обратил Кадмия в пресмыкающееся. К ужасу окружающих, змея вскарабкалась на грудь женщины и свернулась в клубок, пытаясь согреться. А потом внезапно стало уже две змеи. Они уползли в горы, где и прожили душа в душу остаток своих дней. Так излагает историю Кадмия Овидий. Все эти метаморфозы происходили в цавтатской пещере.

Для нас более важное значение имела легенда о том, что в пещере гнездилась змея, принесенная в жертву богу Асклепию.

Имя это знакомо многим по греческим мифам. Нас заинтересовало то, что Асклепий был особо почитаем в древнем Эпидавре. В его честь, как известно, греки воздвигли величественный храм. Ну как тут не сделать предположения, что культ Асклепия греки принесли с собой и в новый Эпидавр?! А вместе с Асклепием появилась и неизменная змея, потому что змея, с ее способностью менять кожу, считалась символом врачевания, символом вечного обновления. Очевидно, пещера и была местом отправления культа Асклепия и его змеи.

Но существует еще и третья легенда. Змея в ней перевоплотилась в дракона и стала олицетворением зла, которое символизирует язычество. В пещере было логово этого дракона, который своим дыханием затягивал туда зазевавшихся крестьян и пастухов, подвергал их неслыханным мукам, а потом справлял над ними шумные трапезы. Христианский святой Илларион пришел к входу в пещеру, начертал на стене крест, а затем вызвал дракона на битву. Тот опрометчиво покинул свое убежище и, как водится, был убит.

К сожалению, никого из местных жителей не интересовали ни легенды, ни сама пещера. Тем не менее нам удалось познакомиться с одним стариком, который рассказал, что семь – десять лет назад некий монах загорелся желанием узнать, есть ли хоть доля правды в христианской легенде. Он вошел в пещеру… навсегда. Поговаривали, что в глубине ее находится бездонное озеро. В него‑то, как полагал старик, и угодил несчастный монах.

– Входил туда кто‑нибудь после этого?

Он думает, что нет. Да и кому какое дело до этой пещеры.?

– А вода там пресная или соленая, морская?

– Нет, – отвечал он, – пресная, холодная вода и очень чистая. – И через секунду, помрачнев, добавил: – Была чистая, покуда туда не свалился этот монах!

Я сам попытался разузнать кое‑что о пещере и установил, что в годы прошедшей войны немцы смонтировали там насос для снабжения города пресной водой: значит, озеро было довольно глубоким.

Оставалось совсем немного – отыскать эту самую пещеру. Бел и я исходили все тропки у вершины цавтатского холма, но так ничего и не нашли. Мы вернулись в кафе, на набережной, где столкнулись носом к носу с Арендом и его женой. Оставив женщин в кафе, мы с Арендом продолжили поиски.

На этот раз мы выбрали одну из узких улочек, что взбегали на холм меж домов. Без сомнения, она мало изменилась со времен Римской империи. Об этом ясно говорили тесаные мостовые плиты греческого или римского происхождения, которые напомнили мне камни Помпеи.

Миновав дома, мы вышли на вершину холма, где Аренд заметил два римских саркофага, высеченные в скале. Он вознамерился разглядеть их поближе, но, уцепившись за скалу, больно укололся о колючки, разбросанные кем‑то поверх стены с единственной целью охладить пыл непрошеных визитеров. Последующая часть его монолога была на голландском, но по жестам и интонации я понял, что именно он хотел сказать. Мы двинулись дальше, потом свернули на другую тропинку. Но не успели пройти и нескольких шагов, как увидели ступеньки, почти совсем укрытые от глаз в зарослях ежевики. Они круто сбегали вниз, к чернеющей расселине.

– Ты думаешь, нашли? – с сомнением спросил Аренд.

– Должно быть, иначе для чего же ступеньки? – С этими словами я поскользнулся и, сделав неимоверный пируэт в воздухе, удачно приземлился на ноги у самого входа.

С первой же минуты я понял, почему посещение пещеры столь претит даже людям с неразвитым обонянием. Уже первые три ступеньки недвусмысленно указывали на недавнее присутствие гомо сапиенс, которые пока еще обходились без канализации в качестве неотъемлемого компонента быта.

Мы взглянули друг на друга. Я включил электрический факел, и мы с осторожностью вошли внутрь.

После первых же метров оказалось, что воздух в пещере чист и свеж. Один из проходов оканчивался трехметровым обрывом. Другой извивался по узкому тоннелю, выходившему на террасу, где, по всей вероятности, и таился вход в основную пещеру. Мы хотели бы продвинуться дальше, но семиметровый перепад заставил нас отложить дальнейшее исследование этого коридора. Мы вернулись к входу и стали спускаться вниз по ступенькам. Я осветил факелом потолок, весь в частоколе сталактитов, и вдруг почувствовал, что стою в воде. Она была столь прозрачна, что даже при ярком свете факела была совершенно незаметной. Измеренная на глаз глубина бассейна, на берегу которого мы стояли, не превышала трех‑четырех метров при длине метров в шесть или семь и трехметровой ширине. Вглядевшись пристальнее, я не то чтобы увидел, а, скорее, почувствовал, что этот тоннель продолжается под водой.

Перспектива исследования подводной части пещеры не на шутку взволновала Аренда. Оказывается, не только в море акваланг может сослужить хорошую службу науке. Кроме того, здесь наверняка еще никто не нырял. И если пещера была уже заполнена водой во времена греков и римлян, а это вполне вероятно, то там могло отыскаться что‑нибудь любопытное. Меня же во всем этом деле привлекала также возможность найти где‑нибудь на дне бассейна бренные останки монаха‑неудачника.

Внезапно Аренд воскликнул:

– О боже! Сьюзан ждет меня к семи!

Я посмотрел на часы: два часа пролетели как одна минута. Мы помчались в кафе, где Бел и Сьюзан встретили нас взглядами исподлобья. Но присутствие одной мешало другой высказать все, что накипело на сердце, и обе смолчали. Мы же с Арендом трещали без умолку, чтобы дать им время поостыть.

И вот великий день настал. Я уложил в ялик все наше снаряжение: восемьдесят метров лучшего итальянского пенькового каната толщиной в четыре сантиметра, три подводных факела и все шерстяные свитеры, сколько их было на «Язычнике». Из наших ныряльщиков в Цавтате оставались только Бастиан Хаккерт и Том Мюллер. Колин Поллард и Гордон Лэнгхем дотянули до последнего дня отпуска и вернулись в Англию всего за день до штурма пещеры.

Мой план состоял в том, чтобы первым войти в пещеру самому, оставив позади Тома и Бастиана в качестве резерва, а также как спасательную команду на случай опасности. Мы прекрасно понимали, что длительные погружения невозможны из‑за низкой температуры воды, тем более что у нас не было никакой защитной одежды, разве что старые свитеры. Они, конечно, согревают, но все же непригодны для работы в холодной воде подземных источников.

Аренд и Ханс должны были исследовать «сухую» часть пещеры, тогда как Ли выступал в качестве фотографа и по совместительству летописца.

Мы начали взбираться по склону холма к пещере. Немногие прохожие, которых мы встречали по пути, были не на шутку озадачены зрелищем диковинной процессии. Вероятно, они думали: «И что нужно этим чудакам, которые тащатся по пыльной дороге, согнувшись под грузом баллонов, ласт, шноркелей, масок и бог знает чего еще?» В любом другом месте прохожие из любопытства последовали бы за нами, чтобы посмотреть, что мы все‑таки будем делать, а здесь… Здесь они лишь пожимали плечами и шли своей дорогой.

У входа в пещеру мы еще раз осмотрели снаряжение и зажгли лампы. Потом, разделив груз между собой, шагнули из света во тьму. Я шел впереди, но то и дело останавливался и при свете фонаря озирал свой отряд. Прямо за мной шествовал Аренд, вслед за ним Бастиан, потом Том и наконец Ли. Я остановился там, где ступеньки становились круче, обернулся и хотел предупредить остальных, но тут я увидел, что Том как бы шагнул в космос; потеряв равновесие, он выставил вперед обе руки, пытаясь нащупать опору. Ступеньки закручивались здесь в крутую спираль, оставляя пролет глубиной метров в семь. Том наклонился, как в замедленной съемке, и словно нехотя рухнул в темноту. Я поднял факел и увидел, как он падал ногами вперед, ударяясь спиной о каменную стену. Помню, я подумал тогда: «Какое счастье, что он надел акваланг. Это смягчит удар» – а секунду спустя: «Проклятие, баллоны могут взорваться!» Из глубины послышался металлический скрежет, а за ним глухой удар. И тишина… Я крикнул в эту враждебную тишину:

– Спокойно, Том. Не двигайся. Я иду к тебе. – И остальным: – Всем оставаться на местах!

Я боялся, что в замешательстве мог, чего доброго, свалиться и кто‑нибудь еще.

Вспомнив, как Аренд повествовал однажды о своих альпинистских похождениях, я хотел попросить его помочь мне, но он и сам уже стоял за моей спиной. Мы начали спуск. На мне все еще был надет акваланг, который пришлось оставить на первом же подходящем выступе. Том лежал на спине, лицо его было залито кровью. Когда я подошел к нему, он застонал и поднял голову.

– У меня из носу идет кровь, – пробормотал он.

Я ощупал его: нет ли переломов. Спина в полном порядке; руки, ноги тоже, кажется, целы; только глубокие царапины на груди и на локтях кровоточат. Самого Тома больше всего волновал его нос. Это напомнило мне человека, которого сбила машина и который, очнувшись, отказался от стакана воды:

– Что я, кисейная барышня, что ли?

Потом мы вытащили Тома на свет божий. Опасаясь шока, я решил перенести его на корабль, на попечение женщин. Мы же вернулись к месту происшествия. Все‑таки Тому удивительно повезло! Остаться в живых после такого падения – удел одного из тысячи. И что странно, цилиндр, на который пришелся удар, даже не был искорежен, только слегка поцарапан.

Для своих девятнадцати лет Том показал удивительное самообладание. Лететь вертикально с семиметровой высоты, а потом еще столько же катиться по выщербленным ступенькам – это, знаете ли, требует мужества и при дневном свете, а уж в полной темноте, когда неизвестно, сколько придется еще падать и где в конце концов очутишься, – этого могут не выдержать даже самые закаленные нервы. Мы все сочувствовали ему: царапины и шрамы завтра же нестерпимо заноют, а поскольку ему предстояло вернуться в Англию через три дня, сезон для него на этом был закончен.

 

 

 

_{Вдоль пещеры в кромешной тьме, по пояс в воде}

Вернувшись в пещеру, мы спустились к воде, подбирая по дороге свои оставленные где попало доспехи. В колеблющемся свете лампы кристальная вода казалась теперь зловещей. Мы начали догадываться о том, как встретил свой последний час монах. Он оступился, скатился в воду и захлебнулся в бассейне, а рядом не было никого, кто помог бы ему. Вскоре пришел Ханс с карбидной лампой. На этот раз Бастиан войдет в воду вместе со мной, а Ли будет рядом с аквалангом наготове. Прежде я намеревался обвязать канатом талию, но с камерой для подводных съемок это было бы неудобно. И тут мы обнаружили, что все наши свитеры послужили подстилкой Тому. У нас оставался всего‑навсего один свитер и влажная рубашка идиотски радостной раскраски. Но мы будем нырять, черт возьми, в свитерах или без свитеров! Вспыхнули факелы и осветили поверхность воды.

– Все готово, Бастиан?

– Все готово!

Я медленно скользнул в воду, Бастиан следом за мной. Будто Алиса в стране чудес шагнула по ту сторону зеркала, в другой, полусказочный мир. Ледяная вода захватила дух, и я было подумал, что не выдержу. Еще несколько секунд – и стало ясно, что минут пять‑десять мы все‑таки продержимся. Этого вполне достаточно, чтобы выполнить основную задачу – установить, является ли бассейн тупиком или имеет продолжение. Мы были в четырех метрах от поверхности, а бассейн все расширялся и уходил куда‑то вглубь. Я поманил Бастиана и сфотографировал его, когда он рассматривал крупный острый, как игла, сталактит. Бастиан схватился за него, чтобы подтянуться вперед, и вдруг сталактит растворился, ушел в никуда в его руке. Раз уж в этой пещере есть сталактиты, ясно как божий день, что она не вечно была под водой, потому что они порождаются только многовековой работой медленно падающих тяжелых капель. С другой стороны, их хрупкость свидетельствовала о том, что под водой они находятся достаточно долго, ибо сталактиты у входа в пещеру обладали твердостью гранита.

Вскоре я увидел впереди себя еще один проем, величественный, как портал, а за ним – новый зал. Мы были теперь на глубине около шести метров. Я попытался навести фокус, чтобы снять Бастиана на фоне провала, но почувствовал, что погружаюсь в какую‑то липкую массу. И вдруг все исчезло. Пресная вода не столь плотна, как соленая, и в этой среде наш балласт был слишком тяжелым, поэтому‑то меня и потянуло вниз. Дно здесь было покрыто метровым слоем поразительно мелкого пылевидного ила. К несчастью, я поднял облако, которое окутало нас мутной пеленой и сделало все вокруг неразличимым. Бастиан указал на веревку – она натянулась. Значит, мы дошли уже до конца. Если двигаться дальше, мы, чего доброго, не отыщем дороги назад в этом подобии горохового супа. Я нехотя дал Бастиану сигнал «Путь окончен». Мы повернули и двинулись назад.

 

 

 

_{Осматриваем находки, найденные в пещере}

Когда мы вышли наконец из воды и шагнули в знакомый и близкий мир, товарищи обрушили на нас град вопросов. Ок