Испытывал состояние, похожее на

Блейк нашел, что для него достаточно мира космического сознания, и он не тратил

времени на так называемые блага и богатства сознательной жизни.

нирвану: все его способности, вся его личность слились в его высоком идеале, в том, что Данте называет «il ben dell'intelletto» [139:11].

Блейк

 

получил

очень

 

ничтожное

образование. Он умел

только читать и писать.

Кажется, он был немного

знаком и с арифметикой,

но,

 

наверно,

 

его

спос Эт

обн и

ослю

ти ди

в ане

ри и

ф ме

ме ю

титк н

е и малейшего отношения к образованию, а большинство из них –

как, например, сам Блейк–думают, что образование по меньшей мере бесполезно. Блейк

говорит об этом так: «Образование бесполезно. Я нахожу его неправильным. Образование –

большой грех, ибо оно все равно что еда плодов от древа познания. Ошибка Плотина была в

его образовании: он во всем различал добродетель и порок, добро и зло. На самом деле нет ни

добродетелей, ни пороков, ибо все добро в глазах Божиих» [139:80]. Это напоминает нам, что

Ролэ говорит о Бэконе: «Он получил свое знание не из книг, а из находившегося внутри

источника» [141:47]. Уитмен говорит: «Вы перестанете питаться книжными призраками»

[193:30].

В своем предисловии к

Это

 

убеждение «Иерусалиму» Блейк говорит, что

одинаково для всех людей, это произведение было

обладающих космическим «продиктовано» ему. Другие

сознанием. Это говорю не выражения Блейка доказывают, что

«я» – видимый человек, но он сам смотрел на это произведение

(как сказал Иисус Христос) не как на собственное, а как на

«Я говорю то, что сказал мне откровение, которое он лишь

Отец мой» [14:12:50]. Ап. записал. Блейк говорит об

Павел говорит: «Я не

«Иерусалиме», что это – величайшая поэма, что он может хвалить ее, потому что не он

сочинял ее, он лишь записывал диктуемое, что автор ее – в вечности. В письме от 25 апреля

1803 года он говорит: «Я написал эту поэму под диктовку, от двенадцати до тридцати строчек

за один раз; при этом я не раздумывал, писал даже против своей воли» [139:41].

У Блейка была интуиция, вдохновение, откровение – называйте это как хотите. Оно

было так же реально для его духовного глаза, как материальные предметы реальны для

телесного* глаза. Нет сомнения, что его телес‑

Уитмен говорит: «Я уверен, действительно от Тебя исходит побуждение, пыл, мощь, чувство, нечто внутреннее, приказание, послание небес» [193:324]. Гаутама сказал:

«Благородные истины не были между нисшедшими учениями, но внутри его возникло зрение, увидевшее их» [159:150].

ный глаз – глаз чертежника

http://www.e‑puzzle.ru

и живописца – был сильнее обычного. При указании его духовного глаза он воплощал

в художественные образы то, что видел своими духовными глазами [139:62].

Каждое слово этого отрывка совершенно приложимо к Уитмену и другим лицам, Отсутствие

суетности у него не

переходило

 

в

неспособность

разбираться

 

в

практических вопросах:

обладавшим космическим сознанием, конечно принимая во внимание разницу в эпохах, обычаях и национальности

и большой запас житейской

мудрости. Он был человек возвышенного независимого духа, совершенно не считался

со сплетнями о его образе жизни, средствах и т. п. Он не скрывал своей бедности, но и не

бравировал ею. Он редко пользовался услугами, которые не был бы в состоянии оплатить

[139:69].

Он знает, что то, что он говорит, достойно самых великих классиков. Он не выше их

потому, что сила человека не в умении превзойти предел, поставленный человеку. У него и у

них одна сила – дар Божий: вдохновение и видение [139:72].

Надо признаться, что во

Уитмен говорит: «Я многих случаях Блейк говорит о

познал древность. Я изучал, себе с безмерным, несносным

сидя у ног великих мастеров. самовосхвалением. Но в самом

Теперь, о великие мастера, деле, это лишь проявление как раз

если бы могли вернуться и

той простоты его характера, о которой я только что говорил. Это постоянный разговор о

самом себе, но не суетный, не эгоистический [139:72].

Он был в лучшем смысле это‑ Ощущение счастья является одной из го слова счастлив, принимая характеристик космического сознания, во внимание  все, что ему пришлось

испытать и перенести. Это ощущение счастья говорит в высшей степени в его пользу.

Пальмер говорит, что «если бы его спросили, знает ли он счастливого человека среди

интеллигентных людей, Блейк был бы единственным, кого он сразу назвал бы». У Блейка

было очень мечтательное идеалистическое настроение. Воображение совершенно подавляло

его телесную и светскую жизнь. Он был совершенное дитя по простоте характера,  по

абсолютному отсутствию личных интересов. У него совсем не было выдержки и

самообладания, хотя обыкновенно им руководили благородные побуждения и преданность

долгу. Таковы были основные черты характера Блейка, на протяжении всей его жизни

отразившиеся в его сочинениях и картинах. Все это делает его достойным любви и уважения

и придает очарование всем его произведениям, особенно поэмам. Невольно чувствуется, что

он действительно живет выше тверди небесной, что он говорит с архангелами, а на земле он

как те дети, с которыми сидел Христос [ 139:70].

Блейк завершил свой труд благодаря интуиции. Это относится не только к его

художественным произведениям, но еще в большей мере приложимо к его поэмам. Они

целиком проникнуты вдохновением, и читатель должен понимать их духовно или не читать

их вообще [139:74].

Есть много доказательств того, что Блейк понимал метафизические, или

сверхчувственные, области мысли. О других можно сказать, что до понимания этих областей

они доходят спекулятивным путем, но Блейк дошел до них не разумом, а прозрением.

Несомненно, его «Пророческие книги» в значительной мере воплощают в себе эти

сверхчувственные области [139:120].

http://www.e‑puzzle.ru

Что касается религиозных убеждений, Блейк был действительно ревностным

христианином, но своеобразным христианином, совершенно не подходящим под догматику

какого‑либо христианско‑

Религия Блейка – его отношение к Церкви, к Богу, к бессмертию – характеризует

человека, достигшего космического сознания, что ясно видно из жизни и произведений

подобных ему людей.

го вероисповедания. Последние сорок лет жизни он ни разу не был ни в одной церкви

[139:76].

Он глубоко и горячо верил в Бога. Но он так же верил, что люди – боги, что

собирательный Человек – Бог. Он верил в Христа. Но неизвестно, как он представлял Его

себе. В разговоре с Робинсоном он сказал: «Иисус Христос есть единственный Бог. Но таков

же и я, и вы» [139:77].

Кажется, что Блейк верил в бессмертие, и в главных чертах его вера не сильно

отклоняется от общепринятого взгляда на этот вопрос. Когда он узнал о смерти Флаксмана, он заметил: «По‑моему, умереть – это не больше чем перейти из одной комнаты в другую».

В одном из своих сочинений он пишет: «Мир воображения – это мир вечности. Мы все, после смерти нашего материального тела, отойдем в лоно Божие» [139:79].

В юности Блейк, по всей вероят‑ Дж. Фр. Парсон то же самое гоности, читал кое‑кого из

мисти‑ ворит о Бальзаке [6:11], Topo – ческих и каббалистических писа‑ об Уитмене

[38:143]. Вообще, об телей – Парацельса, Якова Бёме, этих людях постоянно говорят, Корнелия Агриппу: в его рассуж‑ что они читают один другого, дениях, темах и тоне, а

иногда и в Конечно, иногда это случается, частностях, много такого, что но вообще этого

нельзя сказать о можно проследить и у указанных них уже потому, что среди них авторов

[139:80].

было много безграмотных лю‑

дей, а другие изучали иные области знания. Блейк, Бальзак, Уитмен, Карпентер и

другие – каждый самостоятельно видели потусторонний мир и говорили по своим

наблюдениям, ибо его нельзя представить с чужих слов.

Смерть Блейка была так же благородна и типична, как и его жизнь. Джилкрист [94:360‑361] так описывает ее:

«У него не было тяжелой болезни, а только постепенное ослабление физического

здоровья, нисколько не отзывавшееся на его умственных силах. Друзья не предвидели

скорого конца. Он пришел 12 августа 1827 года, когда Блейку оставалось приблизительно еще

три месяца до семидесятилетия. В день своей смерти, говорит Смит со слов вдовы Блейка, он

сочинил и пел гимн Творцу. Когда жена посмотрела на него, он сказал: «Дорогая моя, эта

песнь – не моя, нет, не моя». Он сказал ей, что они не разлучатся, что он всегда будет около

нее, всегда будет заботиться о ней. Приблизительно в шесть часов вечера окончилась

благочестивая песнь, а вместе с нею отлетела его душа. Жена сидела рядом, но даже она не

заметила момента смерти. Бедная соседка, единственный друг вдовы Блейка, потом говорила:

«Я присутствовала при смерти не человека, а благословенного ангела».

И

Остается  лишь просмотреть несколько выдержек, чтобы решить, было ли у Блейка

космическое сознание.

Мир воображения – это мир вечности. Он – то божественное лоно, в которое все мы

отойдем после смерти нашего «растительного» тела. Этот воображенный мир – бесконечен и

вечен, в

Блейк так называет космическое сознание. Сравните с выдержкой у Уитмена: «Клянусь, я теперь думаю, что все без исключения имеет вечную душу. Деревья укоренились в земле.

Она есть у морских водорослей. У животных» [193:337].

http://www.e‑puzzle.ru

то время как мир рождения,

произрастания – конечен и временен. В этом бесконечном мире существуют

постоянные реальности всего того, что мы видим отображенным в этом «растительном»

зеркале природы [95:163].

Мы находимся в мире рождения и смерти. Мы должны отринуть от себя этот мир, если

мы хотим быть такими художниками, как Рафаэль, Микеланджело и древние скульпторы.

Если мы не отвергнем от себя этот мир –

Мир простого сознания. Бальзак говорит: «(просто сознательный) человек судит о всех

вещах отвлеченно: добро – зло, добродетель – порок. Его формула права – весы. Его

правосудие – слепо. Правосудие Божие (т. е. космического сознания) видит: в этом

заключается все» [5:142].

мы будем только как венецианские живописцы, которые будут отринуты и потеряны

для искусства [95:172].

Актер лжет, говоря «ангелы счастливее людей, потому что они лучше». Ангелы

счастливее людей и дьяволов, потому что они не

всегда допытываются: что зло, что добро; не всегда едят от древфпознания добра и зла

на радость сатане [95:176].

«Указывая лучшее и отделяя его от худшего, age vexes age. Зная совершенство и

уравновешенность вещей, я молчу, пока они говорят» [193:31].

Т. е. это появление у всех космического сознания.

Страшный суд – это разрушение «Специализм (космическое сознание) открывает человеку, скверного искусства и науки – пишет Бальзак, – его истинное призвание. Перед ним

[95:176].

рассветает бесконечность [5:144]. Проверка счетов природы

может быть отложена, но она должна произойти и ты должен свести с ней счеты» [176:126].

Многие соблазняют себя

Блейк говорит, что надеждой, что Страшного суда не

обыкновенное сознание не будет... Я не стану поддакивать им.

помогает, а мешает ему. Ошибки – сотворены, истина –

Бальзак об этом же пишет: вечна. Ошибки или сотворенное

«Оно вредно потому, что будет сожжено, и тогда, но не ранее

оно мешает человеку выйти того, откроется истина или

на путь специализма вечность. Ошибки погибнут в тот

(космического сознания), момент, когда люди перестанут их

ведущего

 

его

 

к поддерживать. Я смотрю на

бесконечности» [5:142]. внешний мир, но для меня это не

Индусы и теперь, и прежде помощь, а препятствие, отсутствие

учили, что необходимо действия. «Как, – спросят меня, –

подавить и уничтожить когда восходит солнце, разве вы не

много

 

способностей, видите круглый огненный диск

присущих обыкновенному размером в гинею?» «О, нет! Нет!

сознанию, чтобы войти в Тогда я вижу бесчисленные

условия, необходимые для легионы духов небесных,

озарения [56:166 и далее]. восклицающих: "Свят, свят, свят, Карпентер (хорошо зная

Господь Всемогущий!"» Мой телесный глаз я спрашиваю не больше, чем я спросил бы

форточку о том, что из нее видно. Я смотрю через глаз, а не глазом [95:176].

http://www.e‑puzzle.ru

 

В Апокалипсисе под фигурами Адама и Евы (из них истекает поток потомства) сидит

блудница, называемая тайной (сознательная жизнь). Ее (тайну) схватили два существа (жизнь

и смерть). У каждого существа по   три головы – «растительное» существование. В

откровении говорится, что они раздели ее и жгут факелами (т. е. смерть открывает ее, а

страсти и сознание жгут ее огнем). Это олицетворяет вечное поглощение растительной жизни

и смерть (жизнь и смерть просто сознательных). Факелы в руках жизни и смерти

представляют собой вечный огонь, огонь зарождения и жизни: это – вечное поглощение. У

кого есть видение (космическое сознание), те видят эту

вечную жену (тайну) и тре‑ Иисус Христос сказал про сознательную пещут от того, чего

другие не жизнь: «Червь ее не угасает». [12:9:48] боятся, но они презирают и Уитмен говорит:

«Я смеюсь над тем, что смеются над тем, чего боятся вы зовете уничтожением» [176:86].

другие [95:166].

Я не стыжусь, боюсь или противлюсь сказать вам, что должно быть вам сказано: я

действую по приказу приходящих ко мне днем и ночью небесных вестников. Но не надо

предполагать, что эти вещи не сопряжены с заботами и беспокойством» [95:185].

ИТОГИ

а)

Блейк получил космическое сознание, когда ему было за тридцать лет.

б)

В его случае нам ничего не известно о субъективном свете.

в)

Кажется ясным факт большого умственного озарения.

г)

Ясно выражено увеличение нравственного чувства.

д)

Кажется, у него есть чувство бессмертия, составляющее характерную черту

космического сознания.

е)

Как и в большинстве случаев, здесь отсутствуют детали, необходимые для

доказательства, но сочинения и смерть Блейка дают право предположить, что Блейк обладал

космическим сознанием. Не будучи знатоком живописи, я не могу сказать что‑либо о

картинах Блейка.

Оноре де Бальзак 1799‑1850

«Пожалуй, самое большое имя французской литературы послереволюционной эпохи»

[78:304].

I

Вот что говорит о Бальзаке более современный писатель, У. П. Трент [3:566]:

«Иногда случается нечто совершенно неожиданное, вроде моего недавнего открытия, когда я кончил пятидесятый том сочинений Бальзака. Я думал, что оды Горация, шекспировская драма и Одиссея составляют три строго разграниченных этапа моей

умственной жизни, что после них не найдется книги или автора, который смог бы захватить, увлечь меня. Я ошибся. Отдельные повести Бальзака на меня сильно действовали, но редко

захватывали. Бальзака я читал годами, но теперь, когда я увидел его целиком, он внезапно

встал передо мной во весь

рост, во всю мощь, встал как

один из немногих мировых

гениев, на которых

человечество может указать

с чувством вполне законной,

несокрушимой гордости. Я

кончил

 

читать

«Человеческую комедию» с

http://www.e‑puzzle.ru

таким же впечатлением, какое у меня было от гомеровских поэм, от шекспировских драм, я

чувствовал, что я пронесся по вселенной и был перед истинным творцом».

Еще более близкий к нам по времени X. Т. Пек [128а:245] дает такой общий вывод из

изучения Бальзака:

«Этому великому гению место в литературе еще не отведено окончательно.

Французские критики сопоставляют его  имя с Шекспиром. Английские находят такое

сопоставление слишком смелым. Мое личное мнение: Бальзака надо поставить еще выше

Шекспира, на самую вершину пирамиды литературной славы».

«Полную биографию Бальзака невозможно написать. У его соотечественника, виконта

де Спельберг де Ловенжуль, который полностью понимал Бальзака, есть еще

неопубликованные письма и бумаги Бальзака. Но даже если и их прибавить ко всему уже

написанному, все же в высшей степени сомнительно, что мы будем в состоянии открыть в

них Бальзака – реального человека. Временами общительный, он не поддавался изучению. В

его жизни были периоды, когда он совершенно исчезал из вида. Каждый может объяснять по‑

своему тайну, родившую силу и славу Бальзака».

Бальзак говорит о Данте, что Данте был «специалист». Бальзак сам был «специалист».

Бальзак вкладывает в уста Данте такие слова: «Итак, этот бедный малый думает о себе, что он

ангел, изгнанный с небес. Кто из нас вправе вывести его из заблуждения? Быть может, это я?

Я – так часто магической силою подымающийся от земли. Я – принадлежащий Богу. Я –

тайна для самого себя. Разве я не видел, что ангел, самый прекрасный из всех [космическое

сознание], живет на этой земле? Что этот малый? Он более или менее вне себя, чем я? Сделал

ли он более смелый шаг по пути веры? Он верит: несомненно, вера приведет его на светлый

путь, на такой путь, по которому иду я» [9:263].

Это применимо и к Бальзаку.

Бальзак был выше обыкновенных людей. Об этом многие догадывались при его жизни.

Тысячи увидели это после его смерти. Тэн, стараясь найти объяснение очевидному факту, говорит: «Он работал вдохновением. Опасной, высшей способностью, которой человек

воображает или открывает в отдельно стоящем факте все возможности, существующие в этом

факте. Это – род второго зрения, свойственного пророкам, ясновидящим. Они часто находят

истину, но чаще – ложь. Обычно они добиваются лишь правдоподобия» [6:12].

Ближе к истине подходит Г. Ф. Парсон, когда он спрашивает в предисловии к «Луи

Ламберу»:

«Разве хронический экстаз, в котором находился Луи Ламбер, не может быть

результатом озарения настолько более сильного, чем то озарение, которое обычно

наблюдается, что состояние уже не может быть описано словами. Получивший такое

озарение отрывается от человечества, потому что его внутренним чувством открыто

неизъяснимое» [ 6:11 ].

Если принять, что Бальзак обладал космическим сознанием, то не трудно ответить на

вопрос Парсона.

Бальзак обладал космическим сознанием: это возможно доказать с помощью тех, кто

следил за его жизнью и его указаниями на внутреннюю жизнь. Наблюдения посторонних лиц

приведены в биографии Бальзака, написанной К. П. Уормели, составленной в основном по

воспоминаниям сестры Бальзака, Лауры, г‑жи Сюрвиль. Наблюдения над внутренней жизнью

мы находим в произведениях Бальзака, главным образом в «Луи Ламбере» и «Серафите». Его

внешняя жизнь раскрывала иногда его внутреннюю. Мисс У. пишет: «Теперь невозможно

написать биографию Бальзака, и сделать это, вероятно, никогда не удастся. Чем Бальзак был

по отношению к самому себе? Какова была его истинная сущность? Под какими влияниями

он вылился в то, чем он был? Как глаз его, видевший многогранную жизнь других людей, видел его собственную жизнь? На чем воспиталась его душа, увенчавшая свою земную

http://www.e‑puzzle.ru

работу видением Слова Живого? Вкратце, что это была за душа? На это нет ответа: его душу

нельзя было видеть» [4:1].

Говоря о Бальзаке, надо помнить, что он был необычайно здоров умственно и телесно.

Дух его подымался в области, доступные лишь вдохновению, он исследовал вопросы, изучение которых мы привыкли ставить в связь с физической слабостью и удалением от всего

жизненного. Однако Бальзак обладал всеми человеческими инстинктами, он любил и

наслаждался жизнью. Несомненно, в этом лежит одна из причин его силы. Это была часть его

многостороннего гения. Это давало ему возможность действительно жить, переносить все

свое существо в действующих лиц своих произведений, лиц, которых он вызывал из вершин и

глубин человеческой природы. У него была природная веселость и безобидный юмор. Ни

заботы, ни долги, ни утомительная работа, ни тайная печаль не могли сокрушить его

здоровую жизнерадостность. Бальзака лучше всего можно определить эпитетом «могучий» –

он был могуч физически и духовно. У него был большой здравый смысл, руководивший его

суждениями о людях и обстоятельствах [4:58‑59].

Еще в ранней юности Бальзак решил сделаться писателем. Кажется, уже мальчиком он

чувствовал, что на этом поприще ему суждено совершить нечто выдающееся. В школе он

написал сочинение на тему о воле и эпическую поэму. Впоследствии в Париже он в течение

десяти лет писал под псевдонимом «Орас де Сент‑Обен». За это время он написал около

сорока томов – говорят, они не представляют собой никакой ценности. Знаток  Бальзака

[ 106:87] так суммирует этот период его жизни: «Еще до тридцатилетнего возраста он

опубликовал около двадцати больших повестей, написанных в стиле грязного парижского

остроумия. Бальзак был тогда еще беден и совершенно неизвестен. Несколько этих повестей

недавно были переизданы, но даже лучшие из них совершенно невозможно читать. Нет

писателя, которому пришлось бы пройти более тяжелую писательскую школу, которому

пришлось бы более безнадежно топтаться у подножия лестницы славы».

Затем, приблизительно к тридцати годам, его гений начинает проявляться в «Шуанах» и

«Физиологии брака». Он приобрел космическое сознание в начале 1831 года, тридцати двух

лет от роду, ибо «Луи Ламбер» был написан в 1832 году, несомненно, сразу после озарения.

На тридцать четвертом году жизни (в 1833 г.) он вполне переродился, вошел в свою новую

жизнь. Он предчувствовал это с раннего детства.

Мадам Сюрвиль говорит: «Лишь в 1833 году, приблизительно тогда, когда он напечатал

«Деревенского врача», он впервые подумал собрать всех своих героев в нечто единое и

создать общество. Счастлив был для него тот день, когда его озарила эта идея. Он вбежал ко

мне: «Кланяйтесь мне, – весело сказал он, – я на пути к гениальности!»

Затем он рассказал свой план. План несколько страшил его – как бы ни был громаден

его ум, однако нужно было время, чтобы разработать подобную схему. «Как будет чудесно, если мне это удастся!» – говорил он, ходя взад и вперед по комнате. Он не мог быть спокоен.

Радость светилась во всем его существе. «Я охотно позволяю им называть меня писакой, пока

я вырубаю камни для моего здания. Я    заранее предвкушаю изумление этих близоруких

созданий, когда они увидят, что мой храм растет!» [4:83]

Судя по рассказу г‑жи Сюрвиль, весьма вероятно, что Бальзак был в состоянии

космического сознания или когда был у нее, или незадолго до прихода к ней.

Бальзак попытался сделать то, что было сделано Данте, «Шекспиром» и Уитменом, каждым – в своей собственной области.

«Бальзак задумал иллюстрировать рассказом или группой рассказов каждую грань

французской жизни и обычаев первой половины XIX века. Он задумал нечто колоссальное и

исчерпывающее до конца. Полное не только в общем, но и в частностях. Коснуться всего

выдающегося, осветить все характерное. Воспроизвести всякое чувство, всякую идею, каждого человека, всякое место, чем‑либо замечательное. Осветить все, как бы это мало и

незначительно ни было, раз оно играло какую‑нибудь роль в жизни французского народа».

Ламартин так описывает Бальзака в начале тридцатых годов:

http://www.e‑puzzle.ru

«Бальзак стоял перед камином в той милой комнате, где мне пришлось видеть так много

замечательных людей. Бальзак не был высок, но мне не удалось разглядеть, какого он был

роста: его подвижность и просветленное лицо не дали разглядеть его хорошенько. Он

раскачивался, следуя своим мыслям. Иногда казалось, что он отделяется от пола. Иногда он

нагибался, как будто чтобы подобрать идею у своих ног, затем подымался снова, следя за

полетом витавших над ним мыслей. Когда я вошел, он был захвачен разговором с г‑ном и г‑

жею де Жирарден. Он остановился лишь на миг, чтобы бросить на меня быстрый?

проницательный, в высшей степени милый взгляд.

Бальзак был плотно сложен. Прямые плечи. Шея, грудь, корпус и ноги – могучи, но не

тяжелы. Его душа была видна: казалось, что она легко, весело, как легкий покров, а не как

тяжелое бремя несет его тело. Пропорции его сложения увеличивали, а не уменьшали его

силу. Он свободно жестикулировал своими несколько короткими руками. Он говорил как

оратор. Его голос резонировал со стремительной энергией его легких, но в нем не слышно

было ни сарказма, ни гнева. Он несколько раскачивался на ногах, легко несших его торс.

Мысль виднелась в движениях его крупных, пухлых рук. Таков был наружный вид этого

могучего человека.

Трудно было думать о фигуре Бальзака, глядя на его лицо. Его лицо говорило, от него

невозможно было отвести глаз, оно завораживало и очаровывало. Густыми волнами падали

его волосы. Черные глаза пронизывали добротой: они дружески вглядывались в ваши.

Полные красные щеки. Нос правильный, хотя несколько длинный. Губы хорошо обрисованы, но полны и приподняты у углов рта. Зубы неправильны и раскрошены. Голова немного

наклонена набок, но когда он разгорячался в разговоре, то быстро приподнимал ее с какой‑то

героической гордостью.

Преобладающим выражением была доброта и мягкость души – они брали верх даже

над интеллектом.

Он околдовывал ваш ум, когда говорил, – ваше сердце, когда молчал. Его лицо

неспособно было выражать зависть или ненависть. Казалось, оно не может отражать что‑

либо, кроме доброты. Его доброта не была безразлична. Это была любящая доброта, доброта

осмысленная. Она располагала к благодарности и откровенности. Она не обращала внимания

на тех, кто не любил его.

В наружности Бальзака была детская радость: душа играла. Он пришел отдохнуть среди

друзей, и не было возможности не веселиться там, где был он» [4:123‑125].

О Бальзаке было сказано: «Он озарял жизнь». Он был иллюстрацией к своему

собственному выражению: «Все, что мы представляем собою, заключается в душе».

Пробежим несколько его писем к близкому другу, чтобы пролить свет на то, чем мы

интересуемся в Бальзаке.

«Август, 1833. Вы получите «Le Médecin de Compagne» на будущей неделе. Он

обошелся мне раз в десять больше, чем «Louis Lambert». В «Le Médecin de Compagne» нет ни

единой   фразы, мысли, которая не была передумана несколько раз. Все было читано, перечитано, переправлено. Труд ужасный. Теперь могу умереть спокойно: я много

потрудился для моей родины. По‑моему, лучше было написать одну эту книгу, чем написать

законы и выиграть сражения. Эта книга – Евангелие в действии» [4:143].

«Октябрь, 1833. Знаете ли вы, как встретили моего «Medicin»? Потоком оскорблений.

Три газеты, принадлежащие к моей партии, отозвались с глубочайшим презрением и о нем, и

об авторе» [4:143].

«Декабрь, 1835. Течение никогда еще не влекло меня вперед так быстро. Человеческий

мозг ни разу еще не был занят более грозно‑величественной работой. Я увлекаюсь работой, как картежник – игрой. Сплю всего пять часов, работаю восемнадцать. Кончу тем, что

заработаюсь насмерть!» [4:145]

Как и все люди, одаренные космическим сознанием, Бальзак был очень любим всеми

окружающими.

http://www.e‑puzzle.ru

Его прислуга любила его. Кухарка Роза – настоящая повариха – приходила в

отчаяние, когда барин в течение месяцев работы совершенно пренебрегал ее изысканной

стряпней. Мне зачастую приходилось видеть, как она на цыпочках являлась в его комнату, неся прекрасный суп. Она дрожала от нетерпения – ей так хотелось видеть, что он будет

есть. Бальзак мельком взглядывал на нее – вероятно, он услышал запах супа – затем

нетерпеливо откидывал назад рукой свои волосы кивком головы и огрызался: «Роза, идите

вон. Мне ничего не надо. Оставьте меня в покое». «Но monsieur потеряет здоровье, если будет

продолжать в таком же роде, monsieur захворает!» «Нет! Нет! Оставьте меня – говорю вам,

– громовым голосом кричит Бальзак. – Я ничего не хочу! Вы мне мешаете! Идите вон!»

Добрая душа медленно поворачивается, очень медленно, и бормочет: «Так стараться, чтобы

угодить monsieur! Такой суп, как он хорошо пахнет! Зачем monsieur держит меня, если он не

хочет того, что я для него делаю!» Это было чересчур для Бальзака. Он вернул ее, залпом

выпил суп, сказал ей что‑то самым задушевным тоном, а когда она, сияя, шла на кухню, он

крикнул ей вслед: «Смотри, Роза, чтобы больше этого не было!»

Когда умирал его маленький грум, Бальзак крайне заботился о нем, и в течение всей

болезни каждый день бывал у него.

Да, Бог дал нашему большому писателю золотое сердце. Все, кто его действительно

знал, просто обожали его. У него было свойство заставить полюбить себя до такой степени, что в его присутствии забывались действительные и выдуманные жалобы, оставалась лишь

привязанность к нему» [4:162‑163].

Говорят, что не много писателей могли лучше Бальзака очертить нравственные

качества.

Гёте говорит, что если у человека нет данного качества, то этого  качества ему не

удастся описать.

Как же так, Гюго говорит, что гении – прокляты? Это надо понять так: людям, наделенным высочайшими качествами, приписывают – отсутствие этих качеств.

Возвращаясь к Бальзаку, отчего сомневаться, что этот человек, давший все

доказательства своего величия, был велик как в нравственном, так и в интеллектуальном

отношении? – Только потому, что людей его величины легче не понимать, чем понимать, –

а когда не понимаешь, то бываешь склонен думать худшее, а не лучшее.

Фактическое положение таково: «Бальзак – моралист, величайший моралист XIX века.

Он не читает проповедей, но он показывает истину» [4:178].

Про Бэкона можно сказать, что в прозе он проповедует. Проза его – лишь введение к

другим произведениям, в которых он показывает истину.

В плане работы своей жизни – «Instauratio Magna» – он подразделяет свой труд на 6

частей: (I) отдел науки, представляемый «De Augmentis»; (II) «Novum Organum»; (III)

«Явления  Вселенной» – книга естественно‑исторического содержания; (IV) «Лестница

интеллекта» – «Комедии»; (V) «Предвестники», представляемые «Историей», и «Новая

Философия», представляемая «трагедиями».

Бэкон, описывая [34:51], к чему он стремится в IV части (комедиях), говорит, что она не

представляет собою сборника наставлений и правил – их было дано множество в «Novum Organum», – IV часть состоит из существующих «типов и моделей», на них надо учиться, они «стоят прямо перед глазами».

Затем о VI части (трагедиях) он говорит, что она не «одно лишь счастливое

размышление», но что она заключает в себе «настоящую жизнь и судьбу человечества». Он

продолжает: «Бог не позволит нам давать миру, как образец, видение нашего воображения.

Скорее он разрешит нам написать апокалипсис или истинное откровение образа Божия, запечатленного в его созданиях». Истинно озаренные никогда не говорили нравоучений, они

лишь указывали на истину своей собственной жизнью, своим написанным или изустным

словом.

http://www.e‑puzzle.ru

Еще одна черта, общая для всех людей этого порядка, – они строго современны.

Теофил Готье говорит: «Бальзак ничем не обязан древности: греки и римляне для него не

существуют. В его сочинениях нет и следа влияния Гомера, Виргилия или Горация.

Меньшего классика, чем Бальзак, еще не было». «Можно было предположить, что Бальзак

мог обидеться, увидев, что его не изберут членом Академии. Но он вел себя с достоинством.

Как только выяснилось, что на избрание мало шансов, он тотчас же снял свою «кандидатуру».

[4:170] «Это мало меня волнует, – заметил он, – многие думают, что это не так. Если я

попаду в Академию – тем лучше; не попаду – и то ладно» [4:190].

Жорж Санд говорит, что Бальзак «искал сокровищ и нашел лишь то, что было внутри

его самого, – интеллект, наблюдательность, удивительные способности, силу,   веселость, доброе сердце, словом – свой гений».

«Он был трезв во всех отношениях; его нравственность – чиста. Он боялся эксцессов, полагая, что они – смерть для таланта. Женщин он любил лишь сердцем или разумом и с

ранней юности жил отшельником» [4:201].

«Он видел все, все высказал; он все понял и отгадал – как же он может быть

безнравственен?»

«Бальзака упрекали в беспринципности, потому что, думается мне, у него нет

положительных убеждений в религии, искусстве, политике и даже – в любви» [4:203].

Данные Жорж Санд очень многозначительны; все, у кого было космическое сознание, были судимы своими современниками совершенно также. Почему? Потому что у них нет ни

мнений, ни принципов – таких, как у их ближних. Что ближним кажется важным – для них

не имеет значения. То, что им важно, – лежит вне поля зрения соседей, их ближних.

Приводим отзыв Готье о Бальзаке:

«Бальзаку было 36 лет, когда я встретил его в первый раз. Личность такова, что ее

никогда не забудешь. Глядя на него, я невольно вспомнил слова Шекспира: «Природа, встань

и скажи всему миру: да, это был человек». Бальзак был одет в белую фланелевую

монашескую сутану – Луи Буланже потом написал его портрет в этом костюме. Я не знаю, что за фантазия ему пришла носить этот костюм? Быть может, это символизировало для него

монастырскую жизнь. Как бы то ни было, костюм удивительно шел ему. Он похвастался, указывая на безупречно чистые рукава сутаны, что он ни разу не закапал их чернилами, и

прибавил: «Потому что писатель должен быть чистоплотен в своей работе».

Ни у кого не было таких глаз, как у Бальзака. В них была жизнь, свет, необъяснимый

магнетизм. Белки глаз были чисты, прозрачны, с синеватым оттенком, как у ребенка или

девушки. Глубокие черные зрачки иногда давали отблеск золота. Орел не выдержал бы

взгляда Бальзака, взгляда глаз, видевших сквозь стены, читавших внутри человека, глаз, способных усмирить ярость дикого зверя, глаз властелина, пророка, укротителя. У Бальзака

почти всегда было выражение мощной жизнерадостности.

Как это ни странно в XIX веке, но Бальзак был ясновидящий. Сила его

наблюдательности как писателя и физиолога, его гениальность как писателя не могут

объяснить, как он мог написать две или три тысячи характеров, играющих разные роли в его

«Comedie Humaine». Он не копировал своих типов. Он пережил их в себе. Бальзак носил их

одежду, имел их привычки, жил в их обстановке, на необходимое время он был ими самими

[4:204‑208]».

Человек, принадлежащий к числу людей, обладающих космическим сознанием, говорит: «Я свободный товарищ». –«Мой голос – голос моей жены». – «Я раб, которого

травят собаками». – «Я старый артиллерист». – «Я раздавленный кочегар». – «Утром я

свободен, а ночью заперт». – «Не мальчишку, а меня поймали на воровстве; судили и

приговорили». – «Не только холерный больной лежит при последнем издыхании, я тоже

лежу. Мое лицо сделалось землистого цвета, у меня судороги. Люди уходят от меня». –

«Нищие воплощаются во мне, а я в них. Со стыдом на лице я сижу, протягиваю руку и

прошу». Готье далее говорит о Бальзаке:

http://www.e‑puzzle.ru

«И все же, несмотря на колоссальные мыслительные способности, несмотря на

проницательность как физиолога и глубину как наблюдателя, – у Бальзака не было

литературного таланта. У него зияла пропасть между мыслью и формой» [4:209].

Это – замечательно. Люди, представляющие собою разум человечества, почти никогда

не владеют удовлетворительно своим собственн