Немой и глухой пан изобличил измену этого Мартьяша

ЗА НИМ передался и другой пан, немой и глухой; его паны называли Мартьяшем. Этот Мартьяш был очень гневлив и силен и послужил монастырю, как истинный христианин. Он настолько был известен среди поляков и изменников, что и храбрые не решались с ним бороться; некоторые пугали его именем и прогоняли нечестивых, а он, пеший, конного не боялся. Ради своей глухоты он во время боев вертелся и смотрел в разные стороны, чтобы не убили его откуда-нибудь. Во время приступов никто не в силах был так метать камни, как этот немой; если же бились оружием, то жилы на его руках искривлялись судорогой и едва расходились, и не мог он ничего держать в своей руке.

Неизвестно, почему он передался: или избегал смерти или просто случайно. Этот немой Мартьяш вместо слов разводил руками и пальцами, обозначая какую-нибудь вещь, дело, человека или животное, чертил пальцами; он находился вблизи воевод, и все разумели по указанию его, немого.

Этим двум литвинам случилось быть на обеде у слуги Пимена Тенева, а после обеда начали играть; во время игры немой пан отскочил от Мартьяша, начал скрежетать зубами и плевать на него. Тот литвин, почуяв недоброе, выскочил поскорее вон. Присутствовавшие не поняли, в чем тут дело. Немой быстро подбежал к воеводе Григорию Борисовичу, прискакал в слезах, по обычаю, бросился перед ним на землю и стал показывать руками, приказывая схватить того пана. Воевода стал расспрашивать про его вину; немой бил кулаком по кулаку, хватался руками за стены кельи, указывал на церкви, на монастырские службы, на городские стены и показывал пальцами, что все это взлетит на воздух, воеводы (показывал) будут побиты, а весь монастырь сожжен. Все это воевода понял у него: того, другого Мартьяша, невредимым поймали и едва доведались от него при помощи сильных пыток и огня.

Этот проклятый Мартьяш поведал всю свою измену; он хотел забить затраву 4 пушек и сжечь порох; еще признался, что ночью часто разговаривал с приходящими под стену панами, при помощи одного слова давал им знать военные тайны, пускал вниз на стрелах грамоты. В эту ночь проклятый хотел впустить на стену немного поляков, вместе с ними нанести вред пушкам и сжечь порох, а остальным врагам назначил готовиться к приступу.

А вот немой пан, не знаем ради чего, снова изменил, ушел к литовским панам. Может быть потому, что в нижнем огороде его окружили пешие русские изменники; он увидал, что его собираются убить, забормотал, замахал шапкой и передался к ним. Они его ограбили: на нем была одежда трубача Мартьяша. Он пробыл несколько дней в литовском лагере и снова вернулся в монастырь, начал больше прежнего воевать за христиан против литвы и русских изменников.

СЛУГА АНАНИЯ СЕЛЕВИН

САМЫМ храбрым среди осажденных был слуга Анания Селевин. Когда в монастыре пали храбрые и крепкие воины или от острия меча иноверных или померли в городе от цинги, этот Анания отличался большим мужеством: 16 пленников, искусных в осадном деле, привел в город, и никто из сильных поляков и русских изменников не посмел приблизиться к нему, но издалека старались убить его из оружия; все его, знали и отмечали среди всех остальных воинов; многие узнавали его по коню. Такой быстротой отличался его конь, что убегал из средины литовских полков, и не могли его догнать. В боях, во время вылазок, он часто выходил вместе с немым паном; тот немой, всегда пеший, вместе с ним вступал в бой, и они вдвоем, с луками, роту поляков с копьями поворачивали обратно.

Лисовский когда-то видел, что Анания хочет биться с ним, и вышел против него, желая его убить. Анания сильно ударил по своему коню, выстрелил в Лисовского из лука в правый висок, прострелил ухо и опрокинул с коня: Анания был очень искусен в стрельбе из лука, как и из самопала.

Случалось этому Анании защищать простых людей среди леса; две вражеские роты отрезали его от своей дружины, и он бежал, стремясь спастись. Немой скрывался среди пней и видя, что у Анании — неладно, выскочил, словно рысь, стрелял на литвинов (у него был лук в руке и полный колчан стрел) и сильно бился. Литвины бросились на немого, и вот Анания прорвался к нему, и стали они биться вместе. Много поранили людей и коней, а сами отошли невредимы, только ранили коня под Аланией.

Поляки в один голос порешили убить коня под Ананией; все знали, что живым его не взять. Когда Анания выходил биться, все стреляли в коня. Так в течение многих вылазок его конь шесть раз был ранен и на седьмой — убит. Стал Анания хуже биться. Потом Ананию ранили из пищали в ногу, в большой палец, раздробили всю ступню; вся его нога опухла, но еще крепко он бился; спустя 7 дней он был ранен в ту же ногу в колено; этот сильный воин вернулся, назад. Отекла его нога до пояса, и спустя немного дней он помер.

ВТОРОЙ БОЛЬШОЙ ПРИСТУП

МЕСЯЦА мая в 27-й день снова в лагерях Сапеги и Лисовского стоял большой шум, до полудня играла музыка. С полудня литовские люди начинали подъезжать к городу, осматривали стены и часто поглядывали на город. Начали также готовить места, где можно уставить свои пушки и пищали, скакали на конях, махали с угрозой мечами по направлению к городу. К вечеру по всем полям Клементовским стали скакать множество конных людей со знаменами. Потом Сапега вышел с многими вооруженными полками и снова скрылся в своем лагере.

Оставшееся троицкое войско видело, что враги осматривают город, уразумело их лютое решение пролить кровь, думало, что будет приступ. Русские люди стали готовиться к бою, а числом их было немного; они заготовили на стенах кипяток с калом, смолу, камни и другое, что подходило к тому времени, и перестали биться у подножья стен.

Был уже вечер, когда проклятые литовские люди и русские изменники с лукавством хотели тайком подойти к городским стенам; ползли они молча, словно змеи по Земле: везли орудия для приступа: щиты рубленые, лестницы, туры и стенобитные машины. Все городские люди, мужчины и женщины, вышли на городские стены и также скрытно ждали приступа. С Красной горы сверху загремели выстрелы из пушек, закричало все множество, литовских людей и русских изменников и устремилось со всех сторон к городу с лестницами, щитами, тарасами и разными стенобитными орудиями.

Ударила музыка, враги начали наступать к городу со всеми силами: проклятые думали овладеть им в один час; они знали, что там осталось мало людей, да и те — больные, и ради этого крепко налегли на город. Но троицкое воинство билось с городских стен крепко и мужественно. Литовцы, стремясь поскорее взойти на стены, придвинули щиты на колесах, много лестниц, пытались силой приставить их и взойти на стены. Войско и городские люди не допускали их придвигать щиты и тарасы и прислонять лестницы, били из множества пушек и пищалей, кололи врагов через стенные окна, метали камни, выливали кипяток с калом, бросали зажженную серу, лили смолу, засыпали известкой глаза. Так бились всю ночь.

Когда наступил день, проклятые увидали, что ни в чем не имели успеха, а много своих погубили, и начали со стыдом отступать от города. Городские люди быстро отворили ворота, другие соскочили со стен и произвели вылазку на литовских людей, оставшихся у своих стенобитных орудий; остальные враги бродили по рвам и не могли выйти. Так многих побили, а живыми взяли панов и русских изменников 30 человек; приставили их работать на жерновах; так они работали на монахов и на все троицкое войско до ухода врагов от города. Побили много наступавших людей, тарасы их, щиты, лестницы и другие орудия взяли и унесли в город. Сами же ушли невредимы, одержав победу над врагами.

ТРЕТИЙ БОЛЬШОЙ ПРИСТУП

СИДЯЩИЕ в осаде в Троицком монастыре ожидали Михаила Васильевича Скопина. Стало известно всем людям, что много поляков и русских изменников собрались все вместе — от тушинского ложного царика¹³, от Сапеги из-под Троицкого монастыря и других городов — и пошли против князя Михаила и немецких людей.

Поляки оружие к борьбе чистят., готовятся по-звериному пить кровь. Чтобы задержать князя Михаила, оставляют в городах надежных скороходов, изыскивают, кто им верен из русских изменников; принимают с ними крепкое решение: оставить остальные города и взять Троицкий монастырь: тем самым будут заняты все пути к Москве. Они не смущались, что много их погибло под Троицким монастырем. Русские дворяне из ближних городов прельстились и говорили: «Если вместе с поляками пойдем на Москву и Троицкий монастырь, то поместья наши не будут разорены».

Так соединились с Зборовским полком, с тушинскими литовскими людьми и с русскими изменниками дворяне и дети боярские из многих городов. Все пришли под Троицкий монастырь, показывали множество своих отборных сил, хвалились обилием своего богатства, посылали в монастырь простых людей с вестями, научая говорить, что они немцев и русских людей побили и воевод в плен взяли, а князь Михаил бил челом во всей воле панской.

Михайло Салтыков и Иван Грамотин¹⁴ звали троицких людей из крепости для сговора, утверждали, что Москва уже покорилась, что царь Василий с боярами у них в руках; так и дворяне с клятвой лгали, в одно слово с поляками, и ни в чем не разногласили, говоря: «Не мы ли были с Федором Шереметевым и вот мы все — здесь; какая у вас надежда на силу Низовскую (Поволжскую)?¹⁵. Мы узнали своего настоящего государя и ради этого верно служили ему. Царь Дмитрий Иванович послал нас впереди себя. Если ему не покоритесь, то сам он, вслед за нами, придет со всеми польскими и литовскими людьми, с князем Михаилом, с Федором Шереметевым и со всеми русскими людьми. Тогда уже не примем вашего челобитья».

Не только умные, но и простые не внимали этому и в один голос отвечали: «Хорошо и красиво обманываете, но никто вам не верит; на что пришли, то и делайте; мы готовы биться с вами. Мы бы поверили вам, если бы вы сказали, что князь Михаил под Тверью уравнял берега вашими телами, а птицы и звери насыщаются вашими трупами. А теперь возьмем оружие, пронзим сердца друг другу, разрежем себя пополам, рассечем себя на части».

Злые враги увидали, что троицкие люди, сидящие в осаде, ищут не жизни, а пиршества смерти, стали готовиться к приступу на другой день. Пан Зборовский¹⁶ ругал и поносил Сапегу и Лисовского и всех панов: «Что у вас за бездельное стояние перед лукошком? Почему бы не взять лукошка и не передавить ворон. Вы бьетесь с небрежением и хотите взять крепость с помощью черни, которую бьют». Они стали готовиться к приступу, отослали от себя простых людей, кроме казаков Лисовского; положили на совете напасть в эту ночь на сонных, как будто Зборовский пришел после боя с князем Михаилом, а с ним пришли Лев Плещеев и Федор Грыпунов.

Третий большой приступ был 31 июля. В монастыре здоровых было не больше 200 человек. Троицкое войско и все мужчины и женщины бились с врагами всю ночь, не переставая, как и во время прежних приступов… Все нападающие скоро бросились назад стремглав в беспорядке и решили больше не ходить на приступы; на городской стене убили одну только женщину и никого не ранили. Зборовский погубил много отборных бойцов. Сапега и Лисовский со своими войсками насмехались над ним, видя его в слезах: «Почему ты не одолел лукошка? Раз ты — такой смелый, попробуй еще раз, не осрами нас, разори это лукошко — доставишь вечную славу королевству польскому!».