Как теперь жить? - Шестой шаг

Когда я написала Четвертый шаг и сделала Пятый, я пережила много стыда и радости. Радости не только оттого, что нашла в себе еще и добро, поверила в то, что я хороший по сути человек, — но потому что почувствовала, что меня можно простить. Было ли это облегчение после разрешительной молитвы, или после откровенного покаянного рассказа о себе ≪сестре в Ал-Анон≫, но какая-то часть ≪рюкзака за спиной≫ просто исчезла. Моих слез, стыда и твердого решения так больше не жить хватило, чтобы Бог избавил меня от этих недостатков сразу, Его властью.

 

Но у меня есть жизненный опыт, показывающий, что после исповеди часть грехов возвращается. Они были прощены — и возвращаются снова. Моя жизнь должна была начаться заново в отношении этого греха, я так хотела сама, и Бог словами священника избавил меня от приверженности, привязанности к нему — и вот я опять в нем. Почему? Я так неверна себе и Богу в своих словах, обещаниях, покаянии? Мой ≪ум≫ (покаяние — по греч. метанойя —≪перемена ума≫) не изменился? Может быть, это было просто сильное эмоциональное переживание, катарсис, который хотя и есть в переводе очищение, но нередко очень недолгое, потому что очищение было только душевное? Что-то более глубокое требуется тогда, и этим более глубоким переменам посвящен Шестой шаг.

 

Шестой шаг — это моя работа с Божьей помощью над моей душой, ≪стали внутренне готовы к тому, чтобы Бог избавил нас от этих недостатков≫. Это то, какой я сотрудник у Бога в Его работе над моей судьбой. Мне нужно понять, попробовать, понять вновь, что не получилось, еще раз пробовать... Найдите, например, ответы на такие вопросы:

 

Решила не лгать. Ложь только вредит — я, как никто, это знаю. Но если сын требует деньги на дозу наркотика, и я не скажу обычную ложь, что у меня их нет — как мне тогда выстоять?

 

Решила молиться ≪чисто≫, всерьез. Но я не умею! Книжки всякие почитала, с людьми поговорила, но они этому учились всю жизнь, а мне 50, и спросить не у кого! Внимание рассеивается, молюсь — и думаю о грамматике языка, и о кредите, который завтра платить, и о своих обидах. Возвращаюсь — а уже все, молитва закончена. Я помолилась или нет?

 

Легко не унывать тем в группе, у кого есть муж понимающий, и здоровья хватает ходить на собрания. А у меня сегодня давление, завтра ноги болят, и вечерами надо отдыхать, уже здоровье не то. Дома сын пьет, и кроме него у меня никого нет. Как тут не расстроиться и не отчаяться?

 

Крик, обвинения и злость — мое оружие против мужа-алкоголика. Я научилась так его ≪отшивать≫, чтобы он не лез. Если я замолчу, заговорит он, и ничего хорошего я не услышу. Как мне жить в мире, если жизнь немирная?

 

Моя жадность, импульсивные покупки, обжорство и жалость к себе — способы совладать с той жизнью в сумасшедшем доме, которой я живу. Двое детей — наркоманов — это вам не шутки. Хорошо еще, что я сама не пью, многие, я знаю, ≪отключаются≫ от такой жизни этим способом. Должна же я как-то ≪покормить≫ свое ≪я≫, которое ≪загнали под плинтус ≫ мои детки! Раньше я не могла и ≪сникерс≫ себе купить, а теперь научилась тратить деньги на себя, ≪себя любить≫. А теперь и от этого отказаться? Все им отдать, что ли?

 

Такие или похожие вопросы встают, когда мы всерьез начинаем менять свою жизнь после Пятого шага: мы не Умеем! Предстоит искать способы жить по-другому, и тут нам поможет опыт групп и других духовно опытных людей. Надо будет пробовать вновь и вновь, пусть даже и опять падая в грех, но сохраняя твердое желание уйти, избавиться от этих греховных привычек. Полностью подготовить нам себя, конечно, не удастся, но некий путь мы пройдем, доказав таким образом свое желание меняться, и ≪вспахав почву≫ своей души этими усилиями, в которую уже Бог начнет сеять Свои семена новой жизни.

 

Приведем пример, чтобы пояснить последнюю мысль. Ирина Васильевна — мама наркомана. Они живут вдвоем с сыном, потому что муж оставил их из-за этой беды, сломался, теперь живет отдельно и время от времени звонит, выясняя: жив ли еще сын, не в тюрьме ли? После этого муж начинает учить Ирину Васильевну, что она делает не так в общении с сыном. Сына муж не учит, потому что тот его, конечно, не слушает, и все поучения достаются Ирине Васильевне. Она действительно все делала ≪не так≫: сын не работает, время от времени приводит домой ≪жен≫, которые тоже усаживаются за стол, но главный расход — наркотики, которые Ирина Васильевна оплачивает, потому что боится, что сын без них умрет. Страшно сказать, так они живут пятнадцать лет! В больницы его уже не берут, не хотят неприятностей — или сын так представляет дело, чтобы Ирина Васильевна добывала наркотики сама. Уже было множество ситуаций на грани смерти сына, и Ирина Васильевна как-то научилась приемам первой помощи, путям добывания наркотиков и денег. У нее есть небольшой доход, и весь он идет в эту яму. С сыном у Ирины Васильевны трогательные отношения, они любят друг друга и не могут расстаться на день, рассказывают друг другу беды и радости, и поскольку оба хорошие люди, у них есть уважение друг к другу, какой-то уровень честности и забота. Только вот сын погибает, и понятно, что скоро все кончится, если все продолжится в этом духе. Попытки все-таки положить сына в больницу, найти какой-то выход вскоре заканчивались отказом сына продолжать лечение, возвратом на диван дома и обоснованным требованием к маме приступить вновь к своим обязанностям. Оба твердо верят в то, что наркомания неизлечима, и такая жизнь будет у них до конца.

 

Когда Ирина Васильевна пришла на собрания Нар-Анон и в наши группы, она встретила бурное возмущение. Ей объяснили, что она дает сыну смерть, а не ≪инсулин наркомана≫, как она раньше считала: оказывается, от наркомании можно выздоравливать! Оказывается, их близкие отношения с сыном приносили не только добро, согревая обоих, но И поддерживали их бедственное состояние, делая его стабильным. Еще обнаружилось, что то, чем она так гордилась в сыне: его уважение к ней, поддержка друзей и мужество переносить боль, —заслоняли в его характере использование ее, слабость в принятии решений и подлость, которые она объясняла разными способами. Итак, стало понятно, что жизнь надо менять. Ирина Васильевна опробовала — не тут-то было, сын вцепился в нее как клещ, громко сетуя на ее неверность и требуя ≪продолжения банкета≫. Куда-то пропали его уважительное отношение и близость, в семье начались ссоры, подогреваемые мужем, который беседовал с сыном о ≪маминой секте, из которой они должны ее спасти≫ и требовал от жены не оставлять сына, ≪ведь он погибнет без тебя!≫. Почему-то папа сам не спешил сменить маму на посту спасателя, но требовал от жены возврата ≪к семье≫.

 

Ирина Васильевна приняла несколько сильных решений. Она поехала в департамент здравоохранения и добилась разрешения на госпитализацию сына, теперь больница не могла ей отказать. После этого она перестала добывать наркотики и давать деньги на их медицинские заменители. Когда сыну стало достаточно плохо, она сказала, что готова положить его в больницу, но назад он сможет вернуться, только пройдя весь курс лечения в этой больнице. Если он напишет отказ от лечения, вернуться ему будет некуда — она уезжает из Москвы на весь срок его лечения, и не говорит, куда. Понятно, сыну такое предложение не понравилось, Ирина Васильевна выслушала все, как он ее назвал, а потом спросила: ≪ну что, едешь? Потому что у меня билеты на поезд на завтра, и я уеду, не смотря ни на что≫. Сын понял, что деваться некуда, и, сначала отказавшись, утром следующего дня лег в больницу. Хорошую роль сыграл тут папа, отказавшийся участвовать в Разговоре сына ≪с этой сумасшедшей≫.

 

Уехав в другой город к подруге, Ирина Васильевна вдруг поняла, что ее жизнь потеряла смысл. Все, чем она жила До сих пор: поддержка сына, близкие отношения с ним, служение ему в его наркомании — все это ушло. А больше ничего она не знала. Пробовала ходить в храм, молиться, просить за сына, но поняла, что так не получается: не может ≪чисто≫ молиться, все время мысли возвращаются в привычный круг. Было очень трудно не звонить мужу и не спрашивать, как там сын, вдруг он что-то знает. Как же теперь жить?! По счастью, однажды в храме она поговорила со священником, которому рассказала все и спросила совета: как быть? Священник сказал простую вещь, от которой у Ирины Васильевны все зашлось внутри. Он сказал, что на Афоне была такая история: отец привел к старцу сына с тяжелой болезнью, и тот сказал, что сын излечится, если отец откажется от своей страсти: кажется, курения. Отец не очень поверил, но решился бросить курить, и сын пошел на поправку. Прошло несколько лет, и ≪благодарный≫ отец вернулся к своей страсти, после чего сын умер. Священник сказал, что может быть, что-то в жизни Ирины Васильевны привело к беде в жизни сына, и потому, для того, чтобы выздоровление сына стало возможным — нет, не случилось точно, а только стало возможным, — надо позаботиться о своей душе. Тут Ирина Васильевна поняла, что очень давно не помнила, что у нее есть душа, и мысль, что сын страдает за ее грехи, обожгла ей сердце. Она писала исповедь за всю жизнь и плакала два дня, затем исповедовалась, причастилась, и поняла, что у нее теперь есть смысл жизни, да еще какой! Похоже, что у нее здесь получилась своя больница, как у сына — только для ее истерзанной души. Она вдруг поняла, как ужасно она поступала последние 15 лет, какой вклад внесла в разрыв с мужем ее слепая вера сыну и страстное безумное желание ему помочь, как муж несчастен теперь, и как сын пострадал от ее ≪добра≫. Стало понятно, что надо менять всю жизнь.

 

В процессе работы с собой она увидела неожиданные цели: наладить отношения с мужем и отпустить сына выздоравливать. Для этого, оказалось, надо научиться доверять Богу и тому, что сын в разрыве с мужем сыграл плохую роль, и поэтому надо попробовать встретиться с мужем — без сына, не обсуждая его дела, поставив ≪табу≫ на любой связи отношений с мужем и положения сына. Для начала она позвонила мужу и попросила о встрече, сумев не спросить о сыне. Когда же встреча с мужем состоялась (а он был настроен негативно, ожидая, что она будет просить деньги), она сразу объявила ему, что хочет попробовать поговорить сегодня об их отношениях, но не о сыне, и откажется от разговора, если муж не согласен так разговаривать. ≪Было очень трудно≫, — рассказывала потом Ирина Васильевна, —≪говорить о том, что будто было заморожено за эти годы. Я даже не понимала, могу ли я говорить о любви. Какая там любовь в нашем возрасте, думала я! Но я сказала ему, что очень любила его, и благодарна ему за то, старое время, а теперь мы расстались. Он молчал и был очень напряжен. Я поняла, что он не верит мне, думает, что это какая-то моя игра. Мне стало так стыдно, что я расплакалась и стала просить у него прощения за то, что он мне не верит — он прав, ведь я его фактически бросила! Муж чуть не ушел, но все же выслушал до конца. Я скрепилась и успокоилась. Мы расстались. Муж позвонил мне через несколько дней и попросил приехать, у него есть один вопрос. Я приехала, и с тех пор мы живем вместе. На его вопрос я смогла ответить ≪да≫.

 

Когда подошло время выписки сына, мы поехали в больницу вместе с мужем. Сын сильно удивился, увидев, что мы вместе, причем отец говорил с сыном, а я благодарно молчала. Это было удивительное чувство защищенности, как я могла не видеть этого раньше! Муж сказал, что мы сдаем нашу квартиру, и туда сын не вернется ближайшие несколько лет. С нами он тоже жить не будет. Мы предлагаем сыну поехать в общину на год, а после этого пойти работать и снимать квартиру. ≪Если мы увидим≫, — сказал муж, — ≪что ты способен жить, мы дадим тебе ту квартиру одному. С мамой ты больше жить не будешь. Машина внизу, мы тебя отвезем≫. Сын посмотрел на нас, муж был спокоен. Он защищал меня, и это придавало ему сил, а я не верила своим ушам. Может быть, этот разговор сблизил нас с мужем больше всего≫.

 

Сын отказался ехать в общину, сказал, что сам решит свои проблемы. Он пошел к одной из своих ≪жен≫, жил у нее, устроился на работу и говорит, что больше наркотики не употреблял. Ирина Васильевна не сразу смогла решиться говорить с сыном одна даже по телефону. Она боялась не только его манипуляций, против которых она раньше была бессильна, но и того, что сын не простит ее ухода. Когда их разговор все же состоялся через несколько месяцев, она увидела, что сын оказался выше, чем она думала, и принял ее решение. Неожиданно он сказал, что рад, что родители опять вместе, и у него пока получается нормально жить. Сын может сорваться в любой момент, его выздоровление под большим вопросом, Ирина Васильевна это хорошо понимает. Но в его жизни происходят странные вещи: его ≪жена≫ ждет ребенка, и они собрались убрать кавычки из их отношений. Сын уже около года живет без наркотиков, и у него есть будущее. Может быть, в этом будущем есть и выздоровление.

 

Пусть вас не введет в заблуждение относительно хороший конец этой истории. Он мог быть и другим, сын мог убежать из больницы, и, не найдя мать дома, получив от отца очередную ≪проповедь≫, пойти жить на улице. Он мог просто не лечь в больницу, рассчитывая на мамину слабость. Но Бог поставил в этой истории все по местам. Гарантии ≪хэппи энда≫ в жизни нет, в ней все всерьез. Поэтому и нам надо жить всерьез — тогда есть какая-то надежда.

 

Другая история, которую я хочу вам рассказать, про маму и дочку — алкоголика. Валентина Ивановна старенькая, всю советскую жизнь проработала бухгалтером на оборонном заводе, точно знает, что хорошо, и что плохо. Муж умер, когда ее дочки были школьницы. Старшая рано вышла замуж, у нее сын, внучок Валентины Ивановны, в котором она души не чает. Что-то у старшей не совсем ладно в семье, или в душе, Валентина Ивановна на нее часто обижается, дочка ей грубит, но внук все сглаживает. Живут они отдельно.

 

А младшая Наташа осталась с Валентиной Ивановной, живут вдвоем, и вот эта-то дочка и пьет. Женский алкоголизм особенно жалок, дочка приползает домой полуживая, ее избивали, обирали на улице, работать она не может, и Валентина Ивановна стоически выносила все это безобразие, несмотря — или благодаря? — своему черно-белому мышлению. Она удивительно точно знала всегда, что правда, и что — нет. Поэтому ее созависимость не смогла пока ее сломать, совсем плохие поступки Валентина Ивановна, похоже, не совершала. Но жизнь была ужасной. Наташа пропивала все свои заработанные деньги, пока они были, а потом ≪шакалила≫ на улице — со всеми последствиями этого. Валентина Ивановна жила с ней вдвоем на небольшую пенсию, и никаких дополнительных доходов у них не было. Старшая дочь только кричала на мать и давала побыть на даче с внуком, но больше никак не помогала.

 

Валентина Ивановна пришла в Ал-Анон из местного наркологического диспансера, и тут мы с ней встретились. Ее муж был директором конструкторского бюро, что в те времена почти автоматически означало неверующего человека. Она была ему под стать, а профессия сформировала резкость и твердость. Она пришла к нам на собрание и сказала: ≪Чему вы можете меня научить? Как надо поступать? Я буду стараться ≫. И действительно старалась. Это ей принадлежит трогательная крылатая фраза: ≪Как нас учит Ал-Анон...≫ — и дальше девиз, или формула шага, или обобщенный опыт выздоровления родственников. Надо понимать, что Валентине Ивановне пришлось ломать себя ≪через колено≫. Когда ей говорила ее подруга, жена алкоголика: ≪Тебе надо отпустить твою дочь, пока ты ее вытаскиваешь из всех бед, она будет пить≫, Валентина Ивановна в запальчивости отвечала: ≪У тебя муж, а у меня дочь, это совсем другое, ты мужа отпускаешь, а с дочерью все по-другому!≫. Но постепенно, ясно видя результаты своих поступков, пробуя вновь и вновь, Валентина Ивановна сумела перестроить свою жизнь. Наташа пила, но мама больше никогда ее из вытрезвителя не забирала, по улице не вела под руку и штрафы за нее в милиции не платила. Наташа сидела за хулиганство 15 суток, и Валентина Ивановна, скрепясь, отнесла ей поесть, после чего больше в изоляторе не появилась. Наконец, она устроила интервенцию, предложив ей лечь в стационарный центр. Мама была так честна и правильна, что дочке ничего не осталось, как согласиться. Валентина Ивановна ходила на все консультации и собрания в центре. Наташа начала выздоравливать, и все знакомые ходили и удивлялись, как такое возможно. Старшая сестра даже притихла...

 

Скоро произошел срыв, из срыва Наташа не вышла и продолжала пить еще несколько лет. Но Валентина Ивановна так поверила в тот путь, что ей предложил Ал-Анон, что не растерялась, не отчаялась, а тем более продолжала делать все, чему научилась. Наташа пила, но как-то тихо, мама верила в нее и надеялась, и произошло ≪обыкновенное чудо≫: Наташа перестала пить, как-то сама, без групп, она разочаровалась в этом пути. Окончив бухгалтерские курсы, она тоже пошла работать бухгалтером, мама помогала как могла, хотя теперь уже совсем были другие формы работы. Постепенно Наташа стала кормить семью, наладила отношения с сестрой, насколько это было возможно, и как-то приспособилась жить.

 

Но главное, что произошло с Валентиной Ивановной — она поверила в то, что Бог есть. У нее трогательно советское, если можно так выразиться, представление о Боге: Он справедливый, для Него все люди равны. Он любит труд и помогает, чем может. А может Он много, но не все, не может заставить человека делать то, что он не хочет делать — это уже Ал-Анон. В сознании Валентины Ивановны как-то переплелись девизы Ал-Анона, опыт людей и ее коммунистическая вера в идеалы, место которых по праву занял Бог. Она мудрая и правильная женщина, много пострадала в жизни, набралась опыта, и теперь она сумела прийти к вере. Валентина Ивановна воцерковляется, сейчас она уже очень старенькая, ей тяжело. Но Наташа не пьет, и в этом много

от подвига ее мамы.

 

Героиня третьей истории, назовем ее Лариса Ивановна — доктор. Она прекрасный кардиолог, и работает до сих пор, хотя лет ей уже много. Когда она пришла ко мне, я думала, ей к 80. Она могла только плакать. Плакала она почти непрерывно, и на это уходили все ее силы. Муж умер, и осталась она одна с сыном. Сын — героиновый наркоман, вялый, тихий, историк по образованию, но последнее уже не актуально. Сына я так никогда и не видела. Лариса Ивановна, в отличие от большинства родителей пациентов, пришла не для него. Ей почему-то сказали, что у нас лечат депрессии, а у нее была как раз депрессия. Утром она не могла встать, лежала нечесаная-неодетая целыми днями. Когда она все-таки выбиралась на работу, а работала она как пенсионерка раза два в неделю, она все забывала, и все время попадала впросак. Она, наверное, когда-то была очень хорошим доктором и добрым человеком, потому что ее еще терпели на работе. Она забывала так, как доктору уже забывать нельзя. Сама понимая это, все время плача и жалуясь, она ложилась в психиатрические больницы, но ей не могли там помочь. Успокаивали, лечили, но, попав домой, она вскоре вновь приходила в прежнее состояние. Она боялась остаться в больнице навсегда — и с этим пришла к нам.

 

Сначала она только плакала, и даже не могла сидеть на группах до конца, уходила. К тому, что она все время плачет, мы постепенно привыкли. Это было очень важно — позволить ей плакать и не испугаться того, какая она среди таких ≪выздоравливающих≫. Лариса Ивановна продолжала ходить каждый день, наверное, просто потому, что кроме нас у нее никого не было. Сын то жил с ней, то уходил к друзьям, а наши группы оставались. Постепенно она стала общаться и не только плакать. Потом Лариса Ивановна стала говорить, и первое время она говорила вновь и вновь — почти теми же, словами — о том, какая у нее несчастная жизнь. Ей надо было всё время говорить об этом. А мы ее слушали, потому что мы собрались здесь как раз для того, чтобы помогать тем, кто еще в беде. Постепенно Лариса Ивановна начала улыбаться вперемешку со слезами. Она не могла сделать с сыном всего того, что можно было бы сделать — у нее не хватало сил. Но она держалась за нас, и потихоньку ей становилось лучше. Пришел день, когда она отказалась от своих таблеток, и смогла без них жить более или менее сносно. Память стала постепенно восстанавливаться, и на ее работе (какие молодцы!) ее встретили после долгого перерыва с теплом и надеждой.

 

Сегодня Лариса Ивановна работает. Оказалось, ей только 60. Она с упоением строит свои границы, ≪ставит на место≫ медсестру, которая назвала ее ≪наша старушка≫. Она стала нормально есть и спать. Лариса Ивановна ездит в другие города! Она съездила в гости к брату — кто бы мог подумать, что у нее есть еще родственники! Она ездит на экскурсии, в паломничества, дружит с несколькими ≪сестрами≫ из Нар-Анона и защищает их от настоящих и воображаемых напастей. Она помогает тем, кто нуждается в этом, с большой силой и теплом. Депрессии у нее больше нет. Причина депрессии — болезнь сына — не изменилась, но созависимости не удалось ее убить. Она действительно выздоравливает.

 

Шестой шаг — это практика. Это новые и новые пробы того, как можно вести себя по-другому, как уходить от недостатков, это нащупывание нового пути вместо старого, созависимого. Пусть у нас нет сил идти по нему, пусть у нас ничего не получается — но, по крайней мере, мы уже  пробуем и понимаем, чего же мы хотим. Мы понимаем, где именно мы запинаемся. Мы видим, в чем мы не хотим быть такими, как раньше, и какими непременно хотим быть, хотя уже совсем не хватает сил. Где найти эти силы — ответ на это дает нам Седьмой шаг.