Карта 17. Распря Торгерд дочери Эгиля сына Грима Лысого

На карте указано расположение хуторов, жители которых участвовали в распре между семьей Олава Павлина со Стадного холма и людьми с хутора Горячие источники, что в Счастливчиковой долине. Торгерд, сопровождаемая сыновьями, выезжает из Стадного холма на север, якобы с целью навестить свою подругу на Топком хуторе. Путь туда пролегает через Счастливчикову долину мимо хутора Междуречье, где живет враг Торгерд, Гудрун дочь Освивра.

 

Рассказчикам саг все эти сложности были знакомы не понаслышке, и сага не стесняется обнажать подлинные чувства участников распри, каждый из которых вписан в общество различными связями родства, свойства и долга и каждого из которых эти связи тянут в разные стороны. Плюс к этому каждый находится под общественным давлением, требующим самообладания и умеренности. Олав, отец, переживший трагедию, берет себя в руки и аккуратно выбирает тех, кому можно мстить (глава 49 саги):

А когда Олав сын Хёскульда услышал эти вести, то был тяжело поражен убийством Кьяртана, но все же вел себя, как полагается мужу. А сыновья его хотели сейчас же ехать к Болли и убить его. Олав говорит:

— Не бывать тому. Даже если бы вы и убили Болли, нет мне от этого никакого возмещения за сына, и пусть я ни одного человека не любил так сильно, как Кьяртана, не буду я рад узнать о том, что пострадал Болли. Да и то, вижу я для вас более подходящее дело: направляйтесь-ка вы лучше навестить сыновей Торхаллы[323], ведь их послали на Священную гору[324] собирать людей, чтобы выступить против нас. Вы вольны выбрать для них такое наказание, какое вам больше понравится, — я буду очень доволен, как бы вы ни поступили.

Сыновья Олава со всей поспешностью снаряжаются в путь, и взяли лодку, которая была у Олава, было их вместе семеро, и гребут прочь от берега по Лощинному фьорду, стараются изо всех сил. Дует слабый, но попутный ветер. Они ставят парус и к тому же продолжают грести, и вот подходят к Расселинному острову[325], и там останавливаются ненадолго, и расспрашивают, какие новости да кто куда проплывал. Не проходит много времени, как они видят лодку, та обходит остров с запада, направляясь прямиком через фьорд.[326] Они сразу же узнали людей, что сидели в лодке, это были сыновья Торхаллы. Халльдор и его братья тотчас же нападают на них, и не встретили никакого сопротивления, потому что сыновья Олава не мешкая перепрыгнули к ним в лодку. Стейна и его брата схватили, положили на борт и отрубили им головы. Поворачивают тогда сыновья Олава назад, и все говорили, какой достославный это был у них поход.

Олав понимает, что его сын Кьяртан, замешанный в любовном треугольнике с Болли и Гудрун дочерью Освивра, которая была невестой Кьяртана, но замуж вышла за Болли, сам виноват в своей гибели, ибо действовал чересчур агрессивно. С точки зрения исландских стандартов Кьяртан перешел границы разумного, доказав свою неумеренность.[327] Олав таким образом намерен во что бы то ни стало сохранить мир и единство большой родственной группы в целом и обеспечить приемлемые отношения между своими братьями и их детьми. Торгерд обеспокоена совершенно другим — она сосредоточилась на чести своей нуклеарной семьи. В главе 51 саги сказано, что «Олав не пожелал объявлять Болли вне закона, а сказал, чтобы тот откупился деньгами». Торгерд считает материальную компенсацию равносильной бесчестью. И она, и ее противница Гудрун дочь Освивра требуют платы жизнью за жизнь. В этом состязании живущая на хуторе Горячие источники Гудрун вырвалась после гибели Кьяртана вперед. Все знают, что это она подстрекала мужчин из своего рода убить Кьяртана, и Торгерд не намерена опускать руки, пока не отплатит своей противнице той же монетой.

Подходы Олава и Торгерд к вопросу кровной мести как нельзя ярче иллюстрируют ментальность исландцев той эпохи. Кьяртан — большой и знатный человек, сын годи; несмотря на это, его ближайшие родственники-мужчины согласны на компромисс и готовы принять виру.[328] Торгерд взывает к чести мужа и сыновей и не устает публично унижать их, и тем ничего не остается, как стараться ее умиротворить. Психологически исландская ситуация была не из простых, во всяком случае, куда сложнее, чем в обществах, где необходимость осуществлять именно кровную месть не подлежала сомнению. Саги же об исландцах и исландские законы четко сходятся в том, что и насилие, и вира были равно приемлемыми формами замирения с точки зрения права. В случае Олава и Торгерд, как и во многих других, речь идет не о том, кто прав, а о том, за кем останется выбор стратегии.

Торгерд приходится поначалу отступить, но она все еще считает своим долгом пролить кровь в отместку за сына. Что же, она человек терпеливый, может и подождать. Уговорить мужа напасть на Болли ей не удается, и ничего не происходит, пока Олав не умирает. Оставшись вдовой, Торгерд тут же начинает подстрекать своих сыновей к действиям. Но снова ей приходится столкнуться с противодействием — сыновья, еще недавно, в момент суда об убийстве Кьяртана, страстно желавшие расправиться с Болли, теперь, по прошествии лет, не очень-то хотят нарушать заключенный отцом мир. Торгерд, видя, что мотивации сыновьям не хватает, идет на хитрость (глава 53 саги). Она просит сыновей сопроводить ее в поездке с родного хутора, Стадного холма (дисл. Hjarðarholt), что на правом берегу Лососьей реки, к своей подруге, которая живет к северу, на Топком хуторе (дисл. Saurbær). Хитрость заключается в том, что дорога к Топкому хутору пролегает близ хутора Междуречье Счастливчиковой долины (Sælingsdals-Tunga), где как раз и живут Болли и Гудрун. Торгерд намерена унизить сыновей, с тем чтобы разбудить в них ненависть, — ведь без ненависти нет распри. Она бросает им в лицо слова о смелости и бесстрашии своего отца, великого воина и скальда Эгиля сына Грима Лысого. Она доходит и до того, что обвиняет сыновей в оскорблении отца, — их бездействие-де порочит имя покойного Олава (это обвинение, как никакое другое, подчеркивает двусмысленность всякого требования защищать честь семьи):

На следующую зиму после смерти Олава, сына Хёскульда, посылает Торгерд, дочь Эгиля, как минули холодные дни, сказать своему сыну Стейнтору, чтобы тот приехал к ней. А как мать с сыном повстречались, заявляет она ему, что хочет съездить на [северо-] запад в Топкий хутор, проведать Ауд, свою подругу. Она говорит и Халльдору, мол, пусть едет вместе с ней. Всего их было пять человек. Халльдор ехал подле матери. Вот едут они и оказываются в виду построек на хуторе Междуречье Счастливчиковой долины. Тогда Торгерд повернула свою лошадь ко двору и спросила:

— Как называется этот хутор?

Халльдор отвечает:

— Не потому ты об этом спрашиваешь, мать, что заранее не знаешь ответа. Называется этот хутор Междуречье.

— А кто живет здесь? — говорит она.

Он отвечает:

— И это ты знаешь, мать.

Тут говорит Торгерд, и голос у нее дрожит:

— Еще бы мне не знать, — говорит она, — что здесь живет Болли, убийца вашего брата, и вы стали совсем не похожи на своих именитых родичей, коли не хотите отомстить за такого брата, каким был Кьяртан, а вовсе не так поступил бы отец вашей матери Эгиль, и горе тому, кому не досталось сыновей, смеющих употребить себя на дело чести, и по мне, какие вы есть, так конечно лучше вам было уродиться дочерьми вашему отцу, и мы бы выдали вас замуж. И я это к тому, Халльдор, что, как говорят люди, в семье не без урода, и я теперь точно знаю, в чем удача хуже всего обошлась с Олавом, коль вышло, что выросли у него такие ничтожные сыновья. Я с этим потому обращаюсь к тебе, Халльдор, — говорит она, — что ты во всем верховодишь у вас, у братьев. А теперь нам впору поворачивать назад, потому что я сюда ехала больше затем, чтобы напомнить вам об этом, а то похоже, что вы об этом подзабыли.

А Халльдор отвечает:

— Не на тебя нам придется жаловаться, мать, если это вылетит у нас из головы.

И Халльдор теперь, хотя все больше молчал, весь едва не кипел от гнева и ненавидел Болли пуще прежнего.

Но и этого Торгерд показалось мало, и, когда позднее братья собрались в поход против Болли, она потребовала, чтобы ее взяли с собой (глава 54 саги). Халльдор со товарищи пытались отговорить ее, мол, не женское это дело — боевой поход, но Торгерд отмела эти возражения с порога, сказав: «Еще как поеду, потому что знаю я вас как облупленных, сынки мои, и вам без понуканий никак». И им пришлось уступить.

«Сага о людях из долины Лососьей реки» отличается известной «литературностью», и кто знает, возможно, конкретная история с Торгерд является не более чем плодом воображения рассказчика. Но сама ситуация — очень знатная женщина, которой в распре приходится полагаться на помощь мужчин, не очень-то рвущихся в бой, — совершенно невыдуманная, вплоть до частностей. В «Саге о людях из долины Лососьей реки» красочно обрисован драматический в своей подлинности социальный конфликт, вотканный в самую основу общественной жизни Исландии эпохи народовластия.[329] Исландские мужчины были склонны полагаться на политическую систему и поэтому кровной мести предпочитали материальную компенсацию, так что исландские женщины, если хотели добиться своего, были вынуждены идти ва-банк. И в других обществах практикующих распрю, встречались случаи вроде описанного в главах 26–27 «Саги о людях с Песчаного берега», где некая вдова (тоже по имени Торгерд) ездит по округе, прихватив с собой отрубленную и засоленную голову своего убитого мужа[330] надеясь так публично унизить его родственников и заставить их отомстить.[331] Иные героини саг порой ждут годами, пока не наступит подходящий момент вынуть из пыльного сундука старый плащ, покрытый запекшейся кровью, и швырнуть его в лицо нерешительному мужчине, так чтобы его всего засыпало и он, униженный и оскорбленный, приступил к действиям.[332] Подстрекательство играло важную роль в исландской распре по ряду причин, и прежде всего потому, что исландские политические группировки были много важнее, чем внутриродовые или нуклеарные семейные группы, и от членов таких широких группировок не приходилось ожидать, что они будут горячо ненавидеть своих противников сколько-нибудь долго, а без этого невозможна распря. Как следствие, исландские женщины могли опираться лишь на самых близких родичей или домочадцев и рабов — никто другой не стал бы подчиняться их требованиям. Воюя друг с другом, главные противницы «Саги о Ньяле», Халльгерд и Бергтора, в поисках людей, готовых ради хозяек идти на убийства, последовательно перебирают все социальные страты исландского общества, представленные на их хуторах. Начав с рабов, жизнь которых ничего не стоила, обе женщины не торопясь двигаются вверх по шкале важности и чести в выборе своих агентов, зная, что чем ниже статус человека, тем легче знатной женщине им манипулировать.

В том, что касается подстрекательства, исландское общество сходно с другими обществами, практикующими распрю, например, с корсиканцами. Торгерд дочь Эгиля и прочие саговые подстрекательницы ведут себя точно так же, как женщины-подстрекательницы других народов. Говоря языком распри, их цель — смыть с себя кровавое пятно кровью своих врагов. Поддерживая в своей душе пожар ненависти во имя долга кровной мести — долга, который с их точки зрения, противоположной точке зрения мужчин, не знает срока давности, — Торгерд и ей подобные преодолевают конфликт между разными типами долга, связывающими мужчин даже в самых немногочисленных семьях. Им удается в итоге поставить долг мести во главу угла — однако лишь ненадолго. Ибо чем кончается история Торгерд? После длинной серии взаимных убийств распря между родом Олава и людьми с Горячих источников разрешилась мирным договором с помощью посредников, которые заставили всех пойти на компромисс и принять материальную компенсацию. Решимость, а можно сказать упрямство, Торгерд, желавшей во что бы то ни стало осуществить кровную месть, привели лишь к тому, что конфликт длился несколько дольше и погибло несколько больше людей. В конечном же счете долгосрочную перспективу мира определили те самые силы компромисса и материальной компенсации, против которых Торгерд столь отчаянно боролась.

 Подстрекательница из «Саги о Стурлунгах»
 

Влиятельные женщины вроде Торгерд дочери Эгиля встречаются не только в сагах об исландцах. В «Саге о Стурлунгах» мы также находим примеры того, как женщины участвуют в принятии решений в исландском обществе с его любовью к распрям и раздорам. Мы видим, как матери, жены и сестры подстрекают сыновей, мужей и братьев к кровной мести, невзирая даже на то, что иные из этих мужчин — христианские священники. Так, в «Саге о Гудмунде Достойном» (дисл. Guðmundar saga dýra) рассказана история, произошедшая в Островном фьорде в 1197 году. Влиятельный человек по имени Гудмунд Достойный, с хутора Гребень (дисл. Bakki), сжигает заживо своего соседа, годи по имени Энунд сын Торкеля, в его доме. Действия Гудмунда и ему подобных в эту эпоху были направлены на низложение системы нетерриториальных годордов (см. карту округи Островного фьорда в главе 7, где показаны хутора Гудмунда, Энунда и других годи, их тинговых и связи между ними), освященной веками и до тех пор работавшей.

После сожжения тяжбу об убийстве Энунда разрешили мировой и назначили виру. Гудмунд, однако, не торопился выплачивать компенсацию целиком.[333] В 1198 году, почти два года спустя после сожжения, трое сыновей сожженного, двое из них священники[334], приехали в гости к своей сестре Гудрун (глава 17 саги). Гудрун считает, что задержка Гудмунд ом выплаты является оскорблением и бесчестием для нее и братьев, а значит, пришло время кровной мести. Когда ее муж и братья садятся к завтраку, она подает им паленые бараньи головы — совершенно обыкновенное и традиционное исландское блюдо, но ели его, лишь когда не оставалось совсем ничего другого, и муж Гудрун резонно спрашивает, отчего она подала им такую дрянь, ведь осенью было забито много скота и осталось еще хорошее мясо, а гости не последние люди. Дело же в том, что в данной ситуации блюдо служит красноречивым намеком, напоминая гостям о том, как именно погиб их отец, и Гудрун на слова мужа отвечает, мол, по ее мнению, еда для гостей самая что ни на есть подходящая. На это ее брат Вигфус, один из двух священников, замечает: «Непохоже, что ты не хочешь нам ни о чем напомнить, раз подаешь нам паленые головы». В тот же день все мужчины, включая священников, отправляются мстить.

 Сдержанность и самообладание в эпоху Стурлунгов: пример из жизни годи
 

Несмотря на пословицу из «Саги о Ньяле», мы иногда встречаем в исландских текстах женщин, действующих с умеренностью (hóf) и старающихся по возможности уменьшить ущерб от распри. Один чрезвычайно показательный пример (подробно рассматриваемый ниже, в главе 13) дает «Сага о людях с Оружейникова фьорда», когда распря, растянувшаяся на два поколения, разрешилась миром во многом благодаря воле жены одного из враждовавших годи. Аналогичные случаи наблюдаются и на внутрисемейном уровне, как в следующем эпизоде из «Саги о Торгильсе Заячья губа» (дисл. Þorgils saga skarða), где важную роль сыграла Гроа дочь Альва, гражданская жена Гицура сына Торвальда (ум. 1268), главы рода Людей из Ястребиной долины. Он жил на юге страны и к окончанию эпохи народовластия получил от норвежского конунга титул ярла.

В первой главе саги рассказывается, как вскоре после организации Гицуром убийства Снорри сына Стурлы в 1241 году Гицуру отдают заложником пятнадцатилетнего мальчика из рода Стурлунгов — главного героя саги, позднее влиятельного годи, Торгильса Заячья губа сына Бёдвара. Мальчик переезжает на хутор Гицура, Междуречье, что на Епископском междуречье.[335] Случилось, что Торгильс повздорил за тавлеями[336] с другим мальчиком, Самом сыном Магнуса. Мальчиков разделяет ощутимая разница в положении: Сам — родственник Гицура, Торгильс же находится на хуторе по принуждению. Но Гицур очень хорошо относится к Торгильсу и обращается с ним фактически как с приемным сыном. Ссора за игрой приняла серьезный оборот, когда Торгильс сначала смел фигуры с доски, а затем хорошенько съездил Саму по уху, разбив его до крови. Такой ущерб не может оставаться без компенсации. Гицур входит в комнату, где играли мальчики, и начинает укорять Торгильса, тот же отвечает нагло.

Взрослый и юноша уже было совсем поссорились, когда в дело вмешалась Гроа, которую сага именует «хозяйкой дома»[337] (дисл. húsfreyja). Ей ясно, что ситуация взрывоопасная, — Торгильс, заложник, повел себя неподобающим образом в доме у Гицура, и наилучший выход здесь просто забыть о случившемся. Задета честь всех участников, и Гроа понимает, что, если дать Гицуру и Торгильсу поругаться, эта ссора станет началом долгой распри, в ходе которой, вероятно, погибнут люди. Гроа берет Гицура за руку и говорит:

— Отчего ты так разозлился? Мне-то кажется, если речь зайдет о возмещении, то отвечать придется тебе, пусть даже виноват он, а не ты.

Гицур отвечает:

— А я не спрашивал, что ты по этому поводу думаешь!

Гроа отвечает:

— Ну тогда возмещение выплачу я, если потребуется.

Мудрая Гроа проявляет большее самообладание, чем Гицур, понимая, что продолжение ссоры даст повод вмешаться третьим лицам, что повредит и ей, и Гицуру, и его роду. Поскольку даже малейшие оскорбления никогда не забывались, нужно было предлагать компенсацию немедленно — а особенно за кровавые раны. В этом случае именно женщина, а не мужчина игнорирует принцип «зуб за зуб» и показывает тем самым свое понимание природы исландской общественной жизни и распри. Став на пути у Гицура, Гроа сохраняет мир в доме, и Гицур в итоге уступает; в саге сказано, что все притворились, будто ничего не произошло, но «Гицур стал к Торгильсу холоднее, чем раньше». Так шло некоторое время, пока Гроа не нашла нужным вмешаться снова. К йолю на 1242 год «Гроа сделала Торгильсу новую куртку из зеленой ткани, а он подарил Саму свою синюю куртку, которую носил раньше, и с тех они были добрыми друзьями» (глава 1 саги).

Как следует из саги, Гроа играла важную роль в принятии решений в этой знатной семье. По тону «Саги о Стурлунгах» можно заключить, что Гицур очень любил Гроу; у них было много общих детей, и Гицур много лет искал возможности жениться на ней, но церковь не давала согласия на брак из-за того, что они были близкими родственниками. Лишь в 1252 году им удалось каким-то образом получить специальное разрешение и пожениться.

 Глава 11
 Особенности хода распри с кровной местью
 

Какие эмоции и при каких обстоятельствах человек должен сдерживать, целиком и полностью определяется структурой общества, в котором он живет.

Норберт Элиас, «Цивилизация как процесс»

 

Чтобы прекратить распрю, нужно самое трудное — совладать с ненавистью. Система разрешения споров, возникшая в Исландии, хитроумно обошла это препятствие, отделив кровную месть от собственно поиска возмещения. В Исландии возмещение не равнялось кровной мести, последняя была лишь одной из возможных альтернатив — иными словами, исландца связывал «долг возмещения», а не мщения. Взыскать возмещение за ущерб, каковое утолило бы ненависть и компенсировало потери, можно было разными способами — путем компромисса, принятия виры или убийств (в разумном количестве). Уникальное исландское сочетание северного климата, ярма «экономики неурожаев», рассеяния населения по изолированным хуторам и особой общественно-политической системы предельно ограничивало возможности и амбиции любой социальной группы — говоря коротко, в Исландии было невозможно сколько-нибудь долгое время находиться с противниками в таких отношениях, которые требуют постоянной и полной боеготовности. Исландские методы завершения распри, конечно, не были оригинальными — все общества, практикующие распрю и месть, имеют механизмы замирения, связанные с материальной компенсацией и компромиссом. Однако исландцы, как никакой другой народ, сделались подлинными мастерами достижения мира.

С самого начала эпохи заселения различные социоэкономические и иные факторы сложились таким образом что стремление к компромиссу оказывалось чрезвычайно выгодным и с психологической, и с политической точки зрения. Поэтому враждующие исландцы отлично умели держать свою ненависть в ежовых рукавицах. Даже когда противоречия перерастали из обычной ссоры в полноценную распрю, стороны всегда позволяли третьим лицам и иным доброжелателям вмешиваться и договариваться о компромиссах. Эта склонность, если не страсть, с которой самые различные группы делали уступки, снижали объем требований и поступались принципами, — нечто весьма примечательное, если задуматься о том, с кем именно группам приходилось иметь дело. Подавить собственную злобу весьма непросто, ведь, как говорится в пословице, «мир заключаешь не с друзьями».

Распря в Исландии далеко не всегда предполагала кровную месть. В самом простом случае распря означала долгосрочный взаимно недружелюбный настрой, следствием чего являлись обмены оскорблениями, грабежи или насилие, включая как нанесение телесных повреждений, так и убийства. В рамках обычной распри сталкивались зачастую просто два индивидуума, распря же с кровной местью по определению означала конфликт, в котором две относительно крупные группы лиц применяют друг к другу насилие в течение длительного срока. Ключевое отличие распри с кровной местью — групповая природа взаимной злобы, следствием которой являются не просто убийства, но серии убийств с обеих сторон. Я определяю распрю с кровной местью, практиковавшуюся в Исландии эпохи народовластия, следующим образом. Исландская распря с кровной местью представляет собой форму взыскания компенсации. Для нее необходим высокий уровень взаимной злобы, которая не утихает со временем и приводит к многократному повторению актов насилия. Стороны ведут учет морального и материального ущерба, а также травм и убитых. Осуществление кровной мести понималось исландцами как действие, удовлетворяющее требования чести, по каковой причине акты насилия могли совершаться на протяжении довольно долгого времени, зачастую из поколения в поколение. Каждый акт мести вызывал ответный акт мести. Хотя стороны и старались при возможности заметать следы, лишь в редких случаях пострадавшему приходилось сомневаться, какая группа несет ответственность за причиненный ему ущерб. Максимальная частота взаимных актов оскорбления, а затем и насилия, приходилась на самую раннюю стадию распри. Причиной таких актов была конкуренция, причем, как правило, экономического свойства, то есть в обычном случае речь шла о доступе к тем или иным ресурсам. Взаимные убийства и вызываемая ими ненависть позволяли обеим группам сплотиться, обрести лицо и думать друг о друге в терминах «наши против ваших». С ходом времени оскорбление или оскорбления, с которых все началось, теряли свою важность и даже забывались, и распря жила уже собственной жизнью. Каждое новое оскорбление воспринималось пострадавшими с негодованием и требовало ответа — отсюда «долг» взыскивать компенсацию и «сладость» мести. Взаимные акты насилия продолжались до тех пор, пока у сторон не кончались силы, либо пока стороны не заключали мир по доброй воле или под давлением общества и третьих лиц, либо пока в группе не выходили на лидерские позиции новые поколения, отказывавшиеся продолжать распрю.

Общественная жизнь в Исландии эпохи народовластия помещала каждого человека в сложную и запутанную сеть взаимоотношений, иные из которых требовали участия в актах возмездия. Однако подобные «боевые действия» — адекватный термин, поскольку распря, не являясь полноценной войной, остается актом, преследующим не столько личные, сколько общественные цели, и требует социальной организации, — не выходили за известные рамки, удерживаясь в них благодаря особой комбинации факторов, которые подробно рассматриваются в этой и двух следующих главах. Среди этих факторов:

нетерриториальная природа годорда;

унифицированные правовые институты, охватывавшие одновременно все годорды и все регионы;

многоступенчатые механизмы разрешения споров в частном и публичном порядке;

отношения родства и свойства, построенные так, чтобы разрывать порочный круг распри.

Эти факторы, кроме прочего, накладывались на особые представления исландцев о своем обществе: они видели страну скорее единой, чем разбитой на регионы, а самих себя — скорее оседлыми землевладельцами, чем пастухами, несмотря на то что основным сельскохозяйственным занятием в Исландии был именно выпас скота.

Уникальность исландской ситуации особенно ярко иллюстрируют материалы сравнительной антропологии. Сравнения с обществами, находящимися на аналогичном уровне социоэкономической интеграции, позволяют не только изучить тонкие различия между практиками ведения распри у разных народов, но и избежать целого ряда проблем и подводных камней. Очень часто забывается, что, хотя распря характерна для огромного числа человеческих обществ, разные социумы ведут распри по-разному. Несмотря на очевидность этого факта, распрю изучали в ее наиболее грубых, если не вульгарных формах, то есть тех, которые характерны для клановых и племенных обществ.[338] Пытаясь разобраться в хитросплетениях распри исландской, исследователи не раз избирали путь наименьшего сопротивления и объявляли Исландию обществом, поделенным на племена и кланы, которые ведут друг с другом войну.[339] Подход этот обречен на провал — ибо исландское общество с его уникальной смесью государственных и догосударственных институтов не отличалось клановостью и ни в коей мере не было племенным.

Готовность и желание прийти к компромиссу разительно отличает исландское общество эпохи народовластия от других социумов. Сравнительный материал здесь, как никогда, полезен для поиска ключевых расхождений. Прежде всего ситуация межплеменной распри совершенно не похожа на межгрупповую распрю Исландии эпохи народовластия. Племена, как правило, территориальны — и, как правило, не стремятся к компромиссу. Исландская сеть разнонаправленных социальных связей — например, политических и родовых — не способствовала ни родовому, ни долгосрочному групповому единству; напротив, готовые к распрям кланы и племена отличаются высокой степенью единения. Возьмем для примера племена бедуинов из северо-восточной Ливии (Киренаики). У них, как отмечал антрополог Э. Л. Питерс, родовая группа четко очерчена, и это способствует решительным действиям, а стремление к компромиссу сводит на нет: «Распри в Киренаике возможны потому, что каждый человек относит себя лишь к одной четко определенной группе, отличной от всех других. Число таких групп невелико, и в силу ясного осознания своей социальной принадлежности члены каждой из групп могут позволить себе отказаться от компромиссов. Эта возможность и есть краеугольный камень распри».[340] В такой социальной ситуации долг взыскивать возмещение и долг кровной мести сливаются воедино. Антрополог Кристофер Бём называет ключом к пониманию природы распри с кровной местью, практикуемой племенами, осознание «наличия у племен военной и политической структуры, построенной на такой системе ценностей, в рамках которой главная задача каждого человека — защищать честь „настоящего воина“».[341] В этой ситуации раскручивание маховика распри и эскалация боевых действий неизбежны, ведь воинская честь, по определению, защищается единственным способом — осуществлением актов насилия.

О подлинной сущности распри и ментальности сторон, в ней участвующих, лучше всего судить по литературе, созданной обществами, распрю практикующими. И нет ничего удивительного, что картины боевых действий, какие мы находим в эпосах южных славян[342] — а эти тексты регулярно приводятся исследователями как образцовый пример описания распрей, — так непохожи на те, что мы видим в сагах. Воинская ментальность имела место и в Исландии, но там нет ничего похожего на воспевание жестокости и боевитости, которое мы находим у племенных групп в Черногории и соседних регионах.[343] В описании Кристофера Бёма черногорцы, какими они были два века назад, ничем не напоминают средневековых исландцев:

Эти воины жили большими группами на четко ограниченной территории, и каждая группа имела свое собственное политическое устройство и была организована так, чтобы эффективно защищать свои племенные земли с оружием в руках, и притом со всей возможной яростью. Мужчины тратили львиную долю своей энергии на боевые действия, совершая набеги на внешних врагов, охотясь за головами; кроме этого, они с особым пристрастием практиковали кровную межплеменную месть, согласно правилам которой мужчины одного клана имели полное право убивать мужчин любого другого враждебного клана, и наоборот. Коротко говоря, черногорцы представляли собой конгломерат боевых племен, какие мы находим во всех уголках мира.[344]

По этому описанию видно, какую важную роль играет в определении типа возможной в обществе распри территориальность. Следовательно, и для исландской распри наличие или же отсутствие территориальности и связанные с этим аспекты группового единства являются ключевыми.

 Территория
 

Отсутствие географических границ у исландских годордов оказывало самое непосредственное влияние на структуру общества. Ни одна группа — будь то родовая, политическая или иная — ни в один период времени не имела контроля над какой-то одной, четко очерченной территорией. Эта особенность делала крайне затруднительными долгосрочные «боевые действия» в рамках распри — в Исландии чисто физически не было места, где бы члены одной из враждующих групп могли жить в безопасности, хотя бы относительной, под защитой круга друзей и родичей.

Поскольку группы не контролировали территории, их членам приходилось порой идти на крайние меры, чтобы хоть как-то обеспечить собственную безопасность в ситуации распри с кровной местью. В «Саге о людях с Оружейникова фьорда» один из враждующих годи, Гейтир, вынужден переехать со всем своим хутором в удаленное место, Красивую долину, крошечную, изолированную и недоступную, а потому легко обороняемую (см. карту 20). Этот его шаг оказывается стратегически успешным. Гейтир ждет удобного момента, спрятавшись от врагов у черта на куличках в недоступных горах, обрывающихся в море. Такие маневры изредка встречаются и в других сагах, но все же являются ярким исключением из правила. Как следует из саги, Гейтир был человек недюжинного ума и прозорливости и умел считать на много ходов вперед. Кроме того, он имел редкое преимущество в виде неограниченного доступа к важным ресурсам — его хутор-убежище в Красивой долине находился у самого берега моря, близ самых рыбных мест в Оружейниковом фьорде.

Для большинства же исландских землевладельцев и годи расходы, связанные с подобным переходом к затяжной обороне, были неподъемной ношей. Во-первых, переезд в защищенную местность означал угрозу выживанию, так как люди покидали свои хутора и не могли запасать продукты на зиму. Во-вторых, члены такой боеготовой группы не могли принимать участие в обычной общественной жизни — ездить на собрания, игры и тинги. На первый взгляд это обстоятельство кажется пустячным — но только не в Исландии эпохи народовластия! Зима на этом северном острове долгая, возможности для передвижения и без того ограниченны, хутора расположены далеко друг от друга, и одиночество составляет изрядную долю психологического фона. Поэтому мысль о том, что недолгими летом, весной и осенью ты и твоя семья лишитесь — да притом по собственной воле! — возможности посещать традиционные сходки, собрания и игры и видеться с соседями, друзьями и знакомыми, вызывала самый настоящий экзистенциальный ужас.[345] Как долгосрочная стратегия такая изоляция, необходимая при распре типа племенной, была совершенно исключена. Да, в Исландии порой возникали серьезные распри с кровной местью, да, порой там шли приватные микровойны, но цена, которую приходилось платить за все это, никак не уравновешивала получаемые от войны выгоды, и при выборе между распрей и мировой предпочтение однозначно отдавалось последней.

Споры между соседями о доступе к жизненно важным ресурсам тоже велись по правилам, учитывавшим баланс затрат и выгод. Институт частной собственности на землю был краеугольным камнем исландской системы права, и незаконный захват земли или ее использование без согласия законного владельца (например, выпас скота на соседском лугу или сбор там сена) означал агрессию. Границы участков были всем известны, хотя и не обозначались, и поэтому незаконный их переход рассматривался как посягательство и служил основанием для начала боевых действий. При этом не следует забывать, что исландцы смотрели на такие посягательства с точки зрения права, а не эмоций, и любой акт посягательства, даже после серии убийств, можно было разрешить миром в суде. В главах 80–84 «Саги об Эгиле» рассказывается о конфликте между Торстейном с хутора Городище, сыном Эгиля сына Грима Лысого, и его соседом, Стейнаром с хутора Откос Ани, который разгорелся из-за выпаса, располагавшегося между хуторами и принадлежавшего Торстейну. Показателен следующий диалог между протагонистами (гл. 81 саги):

— Не ты ли убил Транда, моего раба? — говорит Стейнар.

— Еще бы не я, — говорит Торстейн, — ни к чему тебе искать других виновников.

— Вижу я, ты себя мнишь недюжинным храбрецом и защитником своей земли, раз ты убил двух моих рабов. А мне-то кажется, не такой уж это большой подвиг. И уж коли ты такой вояка и хочешь и дальше оборонять свою землю с оружием в руках, то я предоставлю тебе при случае возможность помериться силами с человеком, который подостойнее будет тех, что ты убил раньше, и никому другому не поручу больше смотреть за моим стадом. И знай, мой скот днем и ночью будет пастись на твоей земле.

— Я тебе скажу, как обстоят наши дела, — говорит Торстейн. — Прошлым летом я убил раба, которому ты велел гонять скот на мою землю, а потом дал вам волю пасти скот, где хотите, до самой зимы. Сегодня я убил другого твоего раба и вменил ему в вину то же, что тому, которого убил раньше. И сейчас я снова даю тебе пасти там скот все лето, раз уж тебе так хочется, и так до наступления следующего. Ежели ты и тогда отправишь свой скот пастись на моей земле или наймешь людей, чтобы они гоняли его сюда, то я перебью их всех до единого, как только застану их со скотом, а коли со скотом окажешься ты сам, то и тебя тоже. И так я буду делать каждое лето, пока ты будешь держаться за это свое новое обыкновение выпасать скот таким вот порядком.

У этой распри длинная история. Дед Стейнара, Ани, был верным соратником деда Торстейна, Грима Лысого, и тот выделил Ани из своих земель хутор Откос Ани. Но прошло немного времени, и к концу X века отношения между семьями испортились. Конфликт между внуками первопоселенцев показан в саге как попытка Торстейна отстоять то, что осталось от поубавившегося богатства и могущества его отца и деда.

Одно из ключевых положений исландского права: посягнувший на чужую землю лишался защиты закона (делался óhelgr, т. е. «не-неприкосновенным») и мог быть безнаказанно убит, если его застигли на этой земле. Торстейн показан в саге как человек умеренный, и он смотрит на ситуацию не с точки зрения оправданности благородного гнева за нанесенное ему оскорбление, а с точки зрения своих прав как собственника земельного участка. Его акты насилия целиком и полностью легальны и, более того, совершаются с точным расчетом, чтобы оставить открытым путь к мировой. Выбор — мир или война — Торстейн предоставляет Стейнару. В самом деле, чтобы прекратить конфликт Стейнару надо лишь отказаться от посягательств на луга Торстейна. Но штука в том, что путь, который выбирает Торстейн не вполне безопасен, — он ведет себя весьма умеренно, но все же рискует расстаться с жизнью прежде, чем его сосед образумится и они достигнут компромисса. В сагах люди, оказавшиеся в сходной ситуации, зачастую гибнут, если только не отличаются, как Торстейн, уверенностью в собственных силах и им не сопутствует, как Торстейну, удача. Поэтому-то конфликтующим сторонам так нужны союзники и представители — но в данном случае, после разгово<