Попытка осмыслить. Небо на земле

Вернемся к исповеданию Бога как «Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым». Что значат эти слова, эти противопоставления? На что указывают они в содержании христианской веры? Этими вопросами закончил я свою прошлую беседу, где говорил о грубых попытках безбожной пропаганды именно с этого понятия неба как «бессмысленного» и «ненаучного» начать разрушение и разоблачение религии. Говорил я и о лжи такого «разоблачения», основанного на замалчивании исконного и неистребимого символизма, который свойствен религиозному языку. Пытаясь обозначить абсолютно иное, безмерно превосходящее наш опыт, все наши понятия и слова, человек не может не прибегать к символам. Итак, символ – не что иное, как описание и объяснение абсолютно иного в понятиях нашей жизни и нашего земного опыта. «Горячая любовь», «высокое умонастроение», «светлый ум» – можно до бесконечности умножать примеры этого самоочевидного символизма, который присущ человеку и без которого человек, в сущности, не мог бы сказать ничего, кроме «дважды два – четыре», хотя даже математики признают, что без символов им не обойтись.

Что же стоит за этим ключевым для христианства и религии вообще символом неба? Прежде всего, подчеркнем еще раз, что Символ веры одновременно и противопоставляет, и соединяет понятия «небо – земля», «видимое – невидимое». Он не говорит сперва о земле и видимом как об этом мире, а затем о небе и невидимом как о мире ином, загробном, не говорит о разных, не сводимых друг к другу мирах. Напротив, называя Бога Творцом, он включает в понятие творения небо и землю, видимое и невидимое. Уже одно это в корне разрушает типичное для безбожной пропаганды и ложное истолкование неба, ключевого религиозного символа, как абсолютной противоположности земле. Ибо в Символе веры ясно утверждается, что сотворенный Богом мир включает в себя небо и землю, видимое и невидимое.

Утверждение это имеет, однако, решающее значение, чем и объясняются, по-видимому, яростные выпады антирелигии в адрес «неба». Ибо антирелигии неугодно, чтобы наш мир включал в себя какое бы то ни было «небо», чтобы сквозь видимое просвечивало, определяя его собой, какое бы то ни было «невидимое». Heслучайно в наши дни она, антирелигия, с таким пафосом, с такой страстью отождествляет себя с материализмом. Ведь материализм по своей духовной и психологической сущности – не просто утверждение, но прежде всего чудовищное, едва ли не патологическое отрицание: «Я не хочу неба, не хочу невидимого. Только земля, только видимое!»

И отрицание это направлено, конечно, против извечного опыта человека, который всегда знал если не умом, то подсознанием о присущей всей жизни, всему миру полярности высокого и низкого, доброго и злого, чистого и нечистого. Знал о небе и земле, видимом и невидимом не как о научных понятиях, а как реальностях своего человеческого духовного опыта. Знал, да и сейчас, конечно, знает, что небо и земля, видимое и невидимое таинственно сочетаются прежде всего в нем самом, что тянет его, и зачастую неодолимо, к земному и видимому, но столь же неодолимо – к небесному и невидимому. «И звуков небес заменить не могли ей скучные песни земли». Ничего не поделаешь: об эту подлинно небесную строчку лермонтовского «Ангела» всегда будут разбиваться все гладкие, псевдооптимистические теории и утверждения той казенной идеологии, которая лучше всего определяется как бездонная скука. Вот уж действительно последняя и самая скучная из всех «песен земли». И рухнет эта идеология, конечно, прежде всего от пронизывающей ее бездонной скуки. Да она уже и рухнула, и если бы не недреманное око власти, то все давно с ужасом и отвращением отвернулись бы от нее.

Небо, невидимое – это то, что стоит за всем земным, просвечивая сквозь него, то, что дает смысл всему видимому. Мы видим человека, но любим только невидимое в нем, – το, о чем свидетельствует, что выражает его облик, то, по отношению к чему весь он, вся его «видимость» есть прекрасный, но, увы, так часто помрачаемый символ! Мы видим мир, но любуемся в нем тем, что отражает его невидимость; видим землю, но по-настоящему, подлинной и глубокой любовью мы любим в ней небо. Нет, это не иной, «загробный» мир, не мир призраков и привидений, это сама вера, любовь и надежда, которые делают наш мир и нашу жизнь видимостью невидимого, а землю – небом и небесным. «Что мне до неба, когда я сам становлюсь небом!» – восклицает святой Иоанн Златоуст. А святой Франциск Ассизский в своем потрясающем «Гимне твари» превращает весь мир – воду и землю, человеческое тело и саму материю – в сплошную хвалу Богу, в сплошной порыв ввысь.

И обо всем этом – такое простое и краткое утверждение Символа веры: «,..во Единаго Бога... Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым». Здесь нет ни исповедания дуализма, ни разделения, ни ухода или бегства, но только соединение и претворение. Это утверждение неба на земле – самой глубокой, самой радостной, самой победной из всех интуиций христианства.

ОПЫТ ПАСХИ — ОПЫТ ВСТРЕЧИ

Доказательства не нужны360

Христос воскресе! – Воистину воскресе! «Пасха, Господня Пасха, праздников праздник и торжество есть торжеств!»361 Какие еще нужны слова? Действительно, сегодня «пусть никто не рыдает о своем убожестве, ибо явилось общее Царство»362. Но вот произносишь эти чудные слова, радуешься им, веришь в них – и тут же приходит на ум, сколько миллионов людей в эту единственную ночь, в этот лучезарный день не слышат их и, может быть, никогда не слышали! Скольким людям они ничего не говорят, ничего не возвещают! И сколько людей с враждой, скепсисом и иронией, слыша их, пожимают плечами! Как можно радоваться, когда столько людей не знают этой радости, отворачиваются от нее, закрывают ей сердце! И как объяснить им это, как тронуть этим их сердце? Ведь, опять-таки, что мы можем доказать? Сам Христос сказал про таких, что даже если кто восстанет из мертвых и явится им, они все равно не поверят (см.: Лк. 16:31). Что же можем мы со своими бедными «доказательствами»?

Но быть может, вся сила, вся победная сила Пасхи именно в том, что доказать тут ничего нельзя, что все человеческие доказательства как в одну, так и в другую сторону, весь бедный человеческий разум оказываются здесь бессильными.

Вот в конце прошлого века в самом сердце России в семье священника растет мальчик Сережа, Сергей Булгаков. Растет, овеянный поэзией и красотой церковных служб, безотчетной, слепой, бездоказательной верой. Никаких вопросов, никаких доказательств... «Да они и не возникали, – писал он позже, – не могли возникнуть, эти вопросы в нас самих, в детях, так мы сами были проникнуты этим, так мы любили храм и красоту его служб. Как богата, глубока и чиста была эта наша детская жизнь, как озлащены были наши души этими небесными лучами, в них непрестанно струившимися»363.

Но вот пришло время доказательств и вопросов. И из этого детства, безотчетного, бездоказательного, вышел искренний, горячий, честный русский мальчик в безверие, в атеизм, в мир только доказательств, только разума. Сережа Булгаков, сын смиренного кладбищенского священника, стал профессором Сергеем Николаевичем Булгаковым, одним из вождей русской «прогрессивной» революционной интеллигенции, русского научного марксизма. Германия, университет, дружба с вождями марксизма, первые научные труды, политическая экономия, слава ученого, уважение, как тогда говорили, всей «мыслящей России»... Если кто-нибудь прошел весь путь вопросов и доказательств, так это действительно он. Если кто постиг всю науку и ее якобы увенчание и «вершину» – марксизм, так это он; если кто отвернулся от бездоказательной, безотчетной веры, так это он. Несколько лет ученой славы, несколько толстых книг, сотни последователей...

Но вот постепенно, одно за другим рухнули и в пыль обратились эти «доказательства», вдруг не осталось от них ничего. Что же случилось? Болезнь, умопомешательство, горе? Нет, ничего не случилось внешне, житейски. Случилось то, что душа, что глубина сознания перестала воспринимать эти плоские вопросы и эти плоские ответы. Вопросы перестали быть вопросами, ответы – ответами. Вдруг стало ясно, что все это ничего не доказывает: рынки, капитал, прибавочная стоимость... Что знают они, что могут сказать они о душе человеческой, о вечной ее неутоленности, о той неизбывной жажде, что не умирает никогда на последней глубине, в последних тайниках этой души? И началось возвращение. Нет, не просто к безотчетной детской вере, не просто к детству. На всю жизнь остался Сергей НиколаевичБулгаков ученым, профессором, философом, только теперь о другом стали вещать его книги, о другом, совсем о другом загремело его вдохновенное слово.

Я вспомнил о нем в этой сегодняшней пасхальной радости, потому что лучше всех, мне кажется, отвечает он нам всей своей жизнью, всем своим опытом на вопрос: какможно доказать? И вотон снимает этот вопрос, ибо он-то знал всю силу и всю немощь всех доказательств, он-то уверился, что Пасха не в них и не от них. Вот послушаем его в пасхальный день под самый конец его жизни. «Когда отверзаются двери, – говорит он, – и мы входим в сверкающий огнями храм при пении ликующего пасхального гимна, сердце наше заливает радость, ибо Христос воскрес из мертвых. И тогда пасхальное чудо совершается в наших сердцах. Ибо мы видим Христово воскресение; “очистив чувствия”, мы зрим “Христа блистающася” и приступаем “исходящу Христу из гроба, яко жениху”. Мы тогда теряем сознание того, где мы находимся, выходим из себя самих. В остановившемся времени, в сиянии белого луча пасхального погасают земные краски, и душа зрит только неприступный свет Воскресения: “Ныне вся исполнишася света, небо, и земля, и преисподняя”. В пасхальную ночь дается человеку в предварении уведать жизнь будущего века, вступить в Царство славы, в Царство Божие. Heимеет слов язык нашего мира, чтобы выразить в них откровение пасхальной ночи, это радость совершенная. Пасха – это жизнь вечная, состоящая в боговедении и богообщении. Она есть правда, мир и радость о Духе Святом. Было первое слово воскресшего Господа в явлении женщинам – “Радуйтесь!” и слово его в явлении апостолам: “Мир вам!”»364

Это, повторяю, слова не ребенка, не простачка, еще не достигшего «вопросов» и «доказательств», – это слова того, кто уже после вопросов, после доказательств. Это не доказательство Пасхи – это свет, сила и победа самой Пасхи в человеке.

Поэтому в эту светлейшую и радостнейшую ночь нам нечего доказывать. Мы только можем всему миру, всем дальним и ближним из полноты этой радости и этого знания сказать: «Христос воскресе! – Воистину воскресе Христос!»