Заложные» покойники в мировосприятии марийцев

Народные представления о «хорошей» и «плохой» смерти породили веру в так называемых «чистых» и «нечистых» (или «заложных») покойников. К «чистым» покойникам относили тех, кто умер естественной смертью, а также добрых, честных людей. Несмотря на возраст покойника, они причислялись к предкам, умершим старикам. Полагали, что у них можно просить о содействии в делах, и они будут помогать.

В противовес предкам опасными считались души колдунов, самоубийц, умерших неестественной смертью. Еще Д.К. Зеленин отмечал, что «заложные (т.е. умершие неестественною смертью) покойники доживают свой, положенный им при рождении, век за гробом, т.е. после своей насильственной смерти живут еще столько, сколько они прожили бы на земле в случае, если бы смерть их была естественною»[247]. Отсюда у марийцев всех этнографических групп, как и у других народов, сложилось особое отношение к этой категории покойников.

В середине XIX века марийцы на территории коренного проживания людей, пользовавшихся дурной славой, хоронили в очень крепких гробах, обитых железом, а также вколачивали им гвозди в подошвы ног и в сердце[248]. Чтобы покойник не выходил из могилы и не вредил живым, его могилу могли также огородить кольями «с заостренными верхушками»[249]. Марийцы Башкортостана в прошлом колдунов, пьяниц и самоубийц хоронили за пределами кладбища[250]. Кроме прямых указаний, косвенно этот факт подтверждает уже упоминавшийся обычай марийцев Балтачевского и Мишкинского районов: при входе похоронной процессии на кладбище пожилой мужчина (исполнял роль смотрителя кладбища) трижды спрашивал: «Какого человека везете?». На что участники похорон должны были трижды ответить: «Хорошего человека везем!». На современном этапе эту категорию покойников хоронят также, как и всех остальных, на общем кладбище. Однако на некоторых кладбищах самоубийц хоронят отдельной группой, в стороне от других жителей деревни.

У прибельских марийцев бытуют представления, что владыка загробного мира Киямат тӧра не принимал самоубийц под свое покровительство. Во время ежегодного «угощения» покойников в праздники Кугече и Семык души самоубийц не могли попасть за поминальный стол. Согласно поверью на того, кто повесился или утопился, «на том свете надевали уздечку, т.е. запрягали вместо лошади», «и он возил остальных покойников на все праздники и торжества, посвященные душам умерших»[251]. Освободиться от этой роли можно было лишь тогда, когда появлялся новый претендент на это место[252].

Особое отношение марийцев РБ к самоубийцам подтверждает обычай, известный также другим народам Поволжья: во время засухи пожилые женщины отправляются на кладбище и поливают водой могилы самоубийц, при этом молятся Богу о дожде. В другом варианте несколько ведер воды выливают на могилу человека, умершего от чрезмерного употребения спиртных напитков, при этом говорят: «Не суши нашу землю, вот тебе вода!»[253]. Информаторы отмечают, что после обряда через два-три дня всегда начинаются дожди[254]. Д.К. Зеленин, представивший глубокий анализ культа «заложных» покойников, перечисляет случаи осквернения могил во многих губерниях Российской империи в XIX в.[255] Во время засухи или весенних холодов крестьяне выкапывали тела самоубийц, пьяниц, колдунов и других людей, умерших неестественной смертью, и поливали их водой или топили в реке, болоте и т.д. Исследователь объясняет данные действия верой восточнославянских народов в то, что «заложные» покойники испытывают мучительную жажду и, находясь в могиле, они «выпивают влагу из земли на большом пространстве вокруг своей могилы»[256]. Данное поверье прослеживается в XIX в., тогда как в XVI в. присутствовала идея о гневе Матери-земли, «оскорбленной помещением в ее недра нечистого трупа»[257] и наказывающей людей непогодой. Д.К. Зеленин отмечает, что в прошлом многие народы «заложных» покойников не хоронили, а выбрасывали в глухих, пустынных местах. Такой способ избавления от «заложных» покойников, помимо восточнославянских народов, зафиксирован у зороастрийцев, монгольских и некоторых тюркских народностей, а также известен мордве и литовцам[258].

Уральские марийцы во дворе дома или на могиле самоубийцы вывешивали принесенную в жертву курицу или петуха в зависимости от пола покойного, в другом варианте – для любого пола черный петух. Действие производилось с верой в то, что птица заберет грех самоубийства на себя[259]. Как известно, у прибельских марийцев курицу на похоронах приносили в жертву для всех взрослых покойников (детям разбивали яйцо). Данное действие объясняли выкупом крови, а также тем, что курица склюет грехи умершего. Вероятно, у уральских марийцев первоначальный вариант обряда сохранился лишь в похоронах самоубийц.

С культом «заложных» покойников тесно связаны общемарийские представления о духах вувер и таргылтыш. Согласно верованиям души колдунов и дурных людей после смерти превращались в вувер (иногда увер). Этот злой дух мог принять вид человека, ребенка, животного, птицы, вихря, смерча или огненного шара[260]. В сказках и быличках вувер похищает детей, сожительствует с одинокой женщиной, после чего она либо погибает, либо производит на свет уродливого ребенка. Встреча с этим духом предвещала болезни и смерть человеку. Он способен мучить людей, заставлять их плутать, переставать узнавать родных, дом, родное селенье[261]. Вувер мог вселиться в тело живого человека и тем самым вызвать многочисленные болезни и как следствие смерть. У беременной женщины способен вызвать выкидыш. В прошлом многие заболевания приписывались вуверу: боль в животе, опухание рук, ног и пальцев, мастит, болезни глаз[262].

В прошлом прибельские марийцы предпринимали различные меры с целью уберечься от этого злого духа. В начале XX века, если на кладбище обнаруживали могилу с отверстием, ее вскрывали. Обнаружив хорошо сохранившийся труп с красным лицом, приходили к выводу, что душа похороненного здесь человека превратилась в вувер. «Тогда вынимают труп из могилы и сжигают с заклинаниями или… пригвождают к могиле рябиновыми клиньями и зарывают»[263]. Есть мнение, что в XIX веке после вскрытия могилы у такого мертвого человека вырезали сердце и печень и сжигали их. Перед тем как повторно захоронить труп внутрь тела и в рот засовывали рябиновую палку[264]. Отголоском веры в возможность превращения души человека в вувер является обычай марийцев Свердловской области: деревне Юва Красноуфимского района Сведловской области во все могилы вбивают осиновый кол, объясняя это тем, что, выполнив данное действие, участники похорон долгое время не будут приходить на кладбище[265]. У славянсих народов ветки рябины и осиновый кол считались эффективными средствами от упырей[266].

При жизни у человека тоже могла быть душа- вувер. Если человек был полный и обладал красным лицом, то полагали, что в него вселился этот злой дух. Верили, что душа- вувер такого человека выходит из него по ночам и в виде огненного шара летает, принося всем живым существам вред. В марийских быличках сохранилась информация о различных способах борьбы с вувером. Если в светящийся вувер выстрелить из ружья, то он умрет, сразу приняв человеческий вид. Если кого-то из родственников подозревали в том, что его душа- вувер, его отпаивали настоем из коры рябины.[267]

На современном этапе прибельские марийцы после омовения тела или сразу после смерти все отверстия в теле «закрывали» бусинками или маленькими камушками. Действие совершают якобы для того, чтобы вувер не вошел в тело усопшего, либо чтобы душа покойника не превратилась в этого злого духа[268]. В д. Шелканово Бирского района всем покойникам в рот вкладывали три маленьких камушка. Действие призвано воспрепятствовать душе покойного, которая может покинуть тело через рот и начать беспокоить живых[269]. В некоторых случаях в рот клали монетку[270] или рот, уши и глаза закрывали мотком ниток[271]. Для того, чтобы злой дух не лишил невинности, незамужним женщинам и девушкам на подол платья или юбки зацепляли булавку, а в отверстие между ногами вкладывали шерсть ягненка или три камушка[272]. Все эти действия, по словам информантов, препятствовали воздействию духа вувер, однако исследователи склонны в них видеть ритуальное «закрытие» органов чувств у покойного. Для того, чтобы уменьшить количество передаваемой информации на тот свет, так как покойник был каналом связи между «миром живых» и «миром мертвых», его лишали возможности видеть, слышать и говорить[273].

Образ вувер в марийском фольклоре проанализировала Л.С. Тойдыбекова. Она считает, что на его формирование повлияли реальные случаи захоронения людей спящих летаргическим сном, вера в души умерших злых людей, а также вера в способности душ умерших летать в виде огненного шара. Исследователь заключает, что многоликий образ злого духа прошел сложный путь рождения и формирования и «становится символом общего зла», «формой отражения противоречий социальной жизни, общественного сознания»[274].

Души людей, умерших неестественной смертью, могли принадлежать к другой категории духов – таргылтышам. Таргылтышы (от «арылдеш» – преграждающий путь) – души людей, скончавшихся скоропостижно вдали от родины, в дороге, умершие насильственной смертью, души тех, кто утонул или повесился[275], а также души незаконнорожденных младенцев, убитых и схороненных в лесу, овраге или утопленных. Эти духи «привязаны» к месту своей гибели, часто обитают вдоль дорог, в болотах, оврагах[276]. Как правило, дальше своего места обитания они не вредят.

Таргылтыш выходил навстречу человеку в образе женщины в красном тулупе, любимой девушки, старухи, человека в белом или приняв вид кошки, собаки, филина. Они пугают путников страшным диким криком[277]. Загородив человеку путь, таргылтыш заводил его в «непроходимую глушь, где человеку грозила неминуемая гибель»[278]. Колдуны могли подчинять себе таргылтышей и использовать их для наведения порчи. В марийских быличках эти духи заливают дом водой или вызывают одноглазого человека, а затем превращают его в огненный столб[279].

Существовали различные способы защиты от таргылтышей. Оставшиеся в лесу на ночь охотники, опасаясь встречи с ними, разжигали костер и молились о покровительстве божеству огня Тул-ава (досл. Мать огня или огонь-мать)[280]. В прошлом советовали для защиты от этих злых духов носить «амулеты из мышьяку в тряпочке на груди»[281]. Спасением от таргылтышей является молитва, осенение себя крестом, упоминание имени Бога. Если человек заблудился в лесу, полагали, что он попал на след тарглытыша. Для того, чтобы найти верную дорогу, надо было отыскать ветку рябины, «сломать, положит крестиком и переступить через рябиновый крест»[282]. По другой версии нужно было снять обувь и оставить ее на месте, где потерял дорогу.

В научной литературе отмечена типологическая близость марийских таргылтышей, мордовской Вирь-авы, русских леших и чувашских арсури. В прошлом у всех этих народов данные духи представлялись как души людей, умерших неестественной смертью.Такое сходство могло возникло «или в результате ассимиляции этих народов, или путем заимствования верований от одного народа к другим»[283].

Кроме людей, умерших неестественной смертью, в прошлом на кладбище запрещалось также хоронить неместных и тех, кто умер в стороне[284]. Если человек скончался на чужбине, его не принято было перевозить, а хоронили там, где он умер. У икско-сюньских марийцев зафиксирован следующий обычай: с могилы человека привозили землю на родину, и захоранивали его вещи и три нити в его рост. Таким образом, получалась маленькая могила. Полагали, что, если этого не сделать, то покойник будет беспокоить, приходить во сне[285]. Очевидно, в прошлом смерть за пределами родного селения была редкостью, теперь же это довольно частое явление, поэтому, как правило, людей хоронят на родине.

Если после похорон человека, привезенного издалека, начиналась засуха, то его могилу, как и могилы «заложных» покойников, поливали водой, полагая, что после этого пойдет дождь[286]. Вероятно, трупы нельзя было перевозить именно через поля, которые впоследствии не будут «родить» хлеб. Аналогичное поверье бытует у закамских удмуртов[287]. Очевидно, что в данном запрете проявляется более древнее поверье. В прошлом все трупы считались нечистыми, а земля воспринималась как чистая, сакральная стихия. Вероятно, эти идеи уходят корнями в индоиранские верования.

Таким образом, согласно марийским представлениям существовала особая категория «заложных» покойников. Полагали, что они находятся в непосредственном подчинении нечистой силы, а также лишены средств к существованию (их не поминают), поэтому вредят живым людям. Возможно, вера в «заложных» покойников сформировались на основе более древних представлений о нечистоте всех трупов, и является индоиранским наследием.

       1.4. Представления о «мире мертвых» и загробных странствиях души

Души людей, умерших естественным образом, попадали после смерти в «иной» мир. Восточные марийцы именовали его «вэсь туня» – «иной мир» или «кийамат» – «мир мертвых»[288]. Согласно марийским верованиям хозяином загробного мира является Киямат тӧра. «Киямат» переводится с арабского как «воскрешение»[289]. Слово «торя», вероятно, тюркского происхождения. Так в татарском и башкирском языках «түрə» – начальник, чиновник[290]. По одним представлениям, Киямат тӧра – владыка «мира мертвых»[291], по другим – это человек, которого первым похоронили на кладбище[292]. Второе мнение предполагает, что есть Киямат тӧра всех марийцев и на каждом кладбище отдельный[293]. Здесь имеет место наложение одних представлений на другие. Вероятно, представления о хозяине кладбища более древние, а идеи о загробном судье появляются под влиянием христианства и ислама.

У хозяина загробного мира есть помощник, исполнитель – Киямат саус, иногда сабус, сабуш. Термин саус восходит к свадебной обрядности марийцев, так именуют дружку жениха, который возглавляет его свиту и часто выступает от его имени во время свадьбы. Возможно, в «обязанности» Киямат сауса входило сопровождение души в загробном мире в течение переходного периода – с момента смерти до 40 дня или до года. Необходимо отметить и то, что в марийских народных верованиях присутствуют образ похорон (в некоторых случаях сороковин) как свадьбы покойного. Отсюда, вероятно, возникает имя или должность этого духа.

Киямат тӧра и Киямат саус представлялись могущественными духами или божествами, о чем свидетельствуют обрядовая практика. С момента смерти человека к его душе обращались через этих духов. В доме и на кладбище в их честь зажигают свечи, при этом произносят: «Киямат тӧра, Киямат саус и (имярек)! Примите угощение!». Во время погребения к хозяину загробного мира обращаются с просьбой о выкупе земли для покойника и на дно могилы бросают монеты. Также просят о том, чтобы он хорошо принял умершего, не пугал его и отпускал к живым только по праздникам[294]. В поминальные дни на кладбище или дома перед огнем обращались к Кияматам с просьбой отпустить душу покойного на поминки. К Киямат тӧра обращались также с молитвами о продлении жизни, о чем указывалось выше, и в некоторых других обрядах.

В архиве МарНИИЯЛИ нами обнаружена запись обряда по отведению от человека порчи, в котором также обращались в молитвах к владыке загробного мира[295]. Данный ритуал зафиксировал веру марийцев в то, что Киямат тӧра является могущественным и справедливым судьей загробного мира и, если к нему обратиться с молитвой, способен воздать по заслугам даже живым людям.

Согласно поверью марийцев как луговых, так и восточных, вход в «мир мертвых» охраняли собаки-стражи[296]. Перед погребением в могилу клали кусочки хлеба для того, чтобы собаки «не лаяли» и пропустили умершего в «царство мертвых»[297]. В некоторых случаях в гроб вместе с умершим клали липовую палку, так как усопшему придется отбиваться от собак на том свете. Как уже отмечалось выше, представления о собаке, охраняющей вход в «царство мертвых», и собаке – проводнике душ на том свете присутствуют у многих народов Евразии и Америки. Ю.Е. Березкин, проанализировавший связь собаки с загробным миром, отмечает, что «мотивы, связанные с образом «загробной собаки», обильно представлены в зороастрийской традиции», и особенно эти мотивы «сконцентрированы в Южной Сибири», тогда как Северная Сибирь, Европа, Южная Азия и Средиземноморье в данном случае занимают периферийное положение[298]. Исследователь полагает, что «обе традиции, тюркская и иранская… могут восходить к одной и той же древней культурной общности степного и лесостепного пояса центральной Евразии»[299].

В религиозных верованиях марийцев Башкортостана нет единого представления о «мире мертвых». Параллельно существовало несколько идей о его организации и локализации. Условно их можно рассмотреть в вертикальной и горизонтальной моделях мироздания. В вертикальной модели загробный мир локализуется под землей, в редких случаях – на небе.

В народной традиции присутствуют определенные представления о переселении души на небо. В частности, на небеса попадали души тех, кто погиб на войне, и кого убила молния[300]. Восточные марийцы верят, что на том свете покойник будет взбираться на гору. Для этого на усопшего всегда надевали лапти, галоши или любую другую удобную обувь. Информанты отмечают, что категорически запрещено хоронить женщин в туфлях на каблуке, так как они не смогут подняться в гору на том свете[301]. С этой же целью в гроб с покойником клали его ногти, остриженные при жизни. Наконец, шест или срубленное дерево, устанавливаемое на могиле – «земной прообраз Мирового древа», которое связывает все три мира (небесный, земной и подземный)[302]. По этому «древу» душа переселялась на небо или под землю. По мнению Л.В. Ямурзиной, марийские представления, связаные с переселением души после смерти на небо, наиболее древние. Таким образом человек возвращается «к райскому периоду человеческой жизни, до осквернения женщиной[303]; заниматься он будет там тем же, что делал на земле, но рядом с богом»[304].

Наиболее четко прослеживает локализация «мира мертвых» под землей. У всех групп марийцев «главным показателем наличия подземного мира служит захоронение в грунтовой яме»[305]. Также об этом свидетельствуют прощальные слова, которые произносят родственники после погребения: «Тяжесть земли да будет на древних покойниках, а не на тебе!»[306] или «Тяжелая земля – старому покойнику, легкая – новому!»[307]. Согласно поверью, умершему под землей придется отбиваться от змей, ящериц и жаб, поэтому в гроб обязательно клали ветки шиповника, чертополоха и\или рябины[308]. На подземную локализацию «мира мертвых» также указывает расположение входа в загробный мир. В марийской легенде о Юмо и Киямате вход в «иной» мир упоминается как отверстие в земле[309]. Входом на «тот» свет может служить и овраг, в который выбрасывали все вещи, имевшие соприкосновение с покойником, и могила[310]. Вещи, которые случайно забыли положить в гроб, а также шкура и кости овечки, которую приносили в жертву на поминках сорокового дня или в годовщину, закапывались на могиле. Таким образом все эти предметы «отправлялись» в «иной» мир.

В марийской культуре формирование образа «верхнего» мира как светлого, «райского», куда попадают души праведных людей, а нижнего как «темного» и «злого» происходило под влиянием монотеистических религий – ислама и христианства, однако до конца эти образы не оформились. В представлениях марийцев есть лишь упоминания о темной и светлой стороне загробного мира. Прибывшие покойники должны были пройти по тоненькой жердочке или нитке над котлом со смолой или серой. Грешники срывались вниз, кто был безгрешен проходил испытание[311].

Согласно верованиям, грешники попадали в некое темное, холодное место, именуемое «тамык» (от тюрк. тамук – ад), где будут вечно пребывать в мучениях, соразмерных их деяниям при жизни. Насылавших порчу наговором подвешивали за язык, в рот вставляли палочку-помеху или приковывали к скале; похитители и грабители вечно будут пытаться вернуть собственность; «прелюбодейцы» будут употреблять в пищу то, что несъедобно[312]. Добрые, праведные люди попадают в «узьмак» (тюрк. «рай») или «волгыдо вэр» – светлая сторона, где будут жить в достатке, здоровые и счастливые так же, как жили на этом свете[313].

В этнографической литературе сложилось мнение, что представления о темной и светлой стороне загробного мира у восточных марийцев сформировались под влиянием мусульманских народов, которые, в свою очередь, усвоили многие идеи индоиранского происхождения[314]. В свою очередь идеи о подземном мире мертвых сформировались под влиянием индоиранской мифологии. Время окончательного оформления этих идей он относит к периоду распада финно-пермской общности в конце неолитической эпохи[315]. Этот процесс нашел отражение в мифе о Юмо и Киямате [316]. Очевидно, мифологический сюжет оформился под влиянием мусульманской мифологии, так как он близок легенде об Аллахе и Иблисе [317], а также имя владыки загробного мира имеет арабское происхождение.

Подземный загробный мир с его темной и светлой половиной представлялся как часть вертикальной модели мира. Параллельно данным представлениям существовали, вероятно, более древние воззрения на «мир усопших» в горизонтальной модели. Здесь «мир мертвых» мыслился как темный, туманный, расположенный где-то на севере или на западе, иногда вниз по течению реки[318]. В этой модели жизнь после смерти представлялась продолжением земного существования. Эти идеи подтверждаются данными археологии и этнографии.

Материалы древнемарийских могильников XI-XVIII вв. свидетельствуют, что ориентировка головы умерших в указанный период времени в подавляющем большинстве северная или западная. Причем с XI по XIII вв. господствовала северная ориентировка. Она же продолжала сохраняться и после вхождения марийцев в состав Русского государства у луговых и восточных марийцев. Западная ориентировка головы стала преобладающей после XVI в. у горномарийского населения, что, вероятно, было связано с их контактами с русским населением[319]. В.В. Напольских отмечает, что представления о севере и низовьях реки как о нижнем мире, местообиталище злых духов и смерти сформировались у племен Средней и Западной Сибири (предки уральских народов), живших в бассейнах крупных рек, текущих с юга на север, более 6 тысяч лет назад[320].

Подтверждением того, что загробный мир представлялся холодным и заснеженным, является то, что на покойника надевали шерстяные варежки и носки, либо клали их в гроб[321]. Кроме того, еще в первой четверти XX в. в любое время года покойника на кладбище отвозили на санях. В похоронной обрядности прослеживается предпочтение белого цвета и запрет на применение черных вещей, так как темные цвета на том свете не видны (шерстью белого ягненка моют умершего; баран, приносимый в жертву должны быть белой масти; ленты или нитки, которые укладывали в гроб вместе с умершим, и полотенце, которым повязывали могильный столб, могли быть любого цвета, кроме черного)[322]. Вероятно, с темнотой мира мертвых и отсутствием в нем солнца был связан запрет на попадание прямых солнечных лучей на покойника. С этой целью все окна в доме закрывали занавесками. Если умершего обмывали на улице, обязательно устанавливали тент или заслон от солнца[323].

В горизонтальной модели мироздания «мир мертвых» также представлялся как «оборотный», «зеркальный», «левый» по отношению к «миру живых»[324]. Это прослеживается в особом отношении к зеркалам. Зеркало воспринималось как предмет, способный связать два мира. Марийцы верили, что в нем можно увидеть душу покойника, поэтому все зеркала сразу после смерти человека закрывали. В Вятской губернии существовало поверье, что накануне поминальных дней покойники выходят из своих могил и вереницей идут к своим прежним жилищам. Их можно увидеть, если одеть «платье наизнанку, а на шею хомут и сесть на крышу»[325], то есть, надев платье наизнанку, человек уподоблялся «оборотному» миру и получал к нему доступ.

Для того, чтобы покойника отправить в «левый» мир, действия производились «наоборот», т.е. не так, как для живых. Во время обмывания усопшего воду нужно было лить левой рукой, от себя[326]. В прошлом веревки лаптей наматывали только на левую сторону[327], а подушку и мешочки для гостинцев, которые укладывали вместе с покойником в гроб, шили левой рукой, «иголкой наружу» и без узлов[328]. Пояс на покойнике завязывался не слева, как у живых, а справа. «Онучи на умершем завертывали справа налево, а оборы завязывали не сзади, а спереди»[329]. Наконец, звон в левом ухе воспринимался как весть из «иного» мира, дурное предзнаменование, предвещающее смерть. Действия наоборот совершали также удмурты[330].

Идея о продолжении земной жизни за гробом подтверждается тем, что покойника снабжали всем необходимым для предстоящего путешествия и будущей загробной жизни. Умершего одевали в полный комплект одежды, клали ему в гроб смену одежды и белья, расческу, зеркало, три блина для угощения других умерших, мешочек с деньгами (чтоб богатым был), мужчинам – трубку или сигареты, женщинам – неоконченное рукоделие и т.д. Если усопшего не снабдить всем необходимым, он будет возвращаться за нужными вещами к живым родственникам и беспокоить их[331].

Умершего обеспечивали домом, участком земли, хозяйством. Домом в присутствии покойника всегда называли гроб. Укладывая умершего в гроб, произносили: «Пусть изба твоя будет теплой!». Участок земли – могила «выкупалась» у хозяина загробного мира монетами. Кроме того, закрывать могилу начинали с верхнего слоя земли, т.е. плодородного. Близкие родственники, когда бросали первые горсти земли, говорили: «Да будет тебе черная земля!».

У марийцев нет четких представлений о пересечении душой некоей водной преграды на пути в «мир мертвых». Однако присутствует мотив адского котла со смолой, который в качестве испытания пересекает душа каждого покойника. Здесь очевидно имеет место наслоение друг на друга двух мифологических сюжетов. На более древнюю идею о пересечении водного препятствия на пути в «мир мертвых» накладывается мотив котла со смолой – явное заимствование из монотеистических религий.

«Смоляное озеро» в котле, которое пересекает душа, отголосок представлений о реке, отделяющей «мир мертвых» от «мира живых». Тот факт, что у марийцев некогда были более четкие представления о загробной реке, подтверждается археологическим материалом. Средневековые марийские могильники располагались преимущественно на возвышенном месте, на левом и противоположном от поселений берегу реки. Согласно марийскому поверью, река «отрезала» покойнику ноги, и он не мог вернуться в дом[332]. В Калтасинском районе зафиксирован обычай, согласно которому еду, которую предлагали умершему в день похорон и в поминки, необходимо было выливать за ворота, по течению ближайшей реки. В данном случае полагали, что река уносить с собой все связанное с покойником. Если же вылить еду против течения реки, то дом, из которого еду вынесли, «закроется» (т.е. жизнь уйдет из дома, в нем никто не будет жить)[333]. Большинство информантов в Мишкинском, Бирском и других районах предпочитают еду после умершего выливать на западную, северную сторону или в ту сторону, куда увезли покойника[334]. Во всех случаях просматривается традиция «отправлять» еду в «мир усопших», который расположен на западе, севере и\или вниз по течению реки. После того, как гроб вынесли за ворота, ему вслед выливали ведро воды со словами: «Шордерет онжолнет лийже!» – «Да будет перед тобой молочная река!»[335] Все эти ритуальные действия, вероятнее всего, связаны с отголосками представлений о реке, преграждающей душе путь в «мир мертвых» либо являющейся дорогой в «иной» мир. Известно, что данный мотив является универсальным и встречается у многих народов Евразии (народы Западной, Южной, Центральной Азии, Сибири, Дальнего Востока и т.д.)[336].

Указанные выше представления марийцев РБ о загробном мире и посмертных странствиях души в полной мере соотносятся с аналогичными идеями у других групп марийского народа[337]. Данный пласт мифологических верований можно назвать единым для всего марийского народа.

Таким образом, согласно традиционным верованиям после смерти душа переселялась на небо или в подземный мир по стволу Мирового древа, которое символизировал могильный столб или деревце на могиле. Однако четких представлений о «небесной» рае и «подземном» аде под влиянием христианства и ислама у марийцев не сложилось. Более древнее представления локализуют загробный мир на севере, западе и вниз по течению реки.

***

Основу мифологических верований марийцев в похоронно-поминальной обрядности составляют представления о душе, которой приписывались способности все чувствовать и воспринимать, и идеи о существовании «мира мертвых», куда отправлялась душа каждого покойника после смерти. В этих представлениях прослеживаются древние марийские языческие верования и различные напластования в них. Идея о «водном» пути в «мир мертвых» находит параллели у большинства народов Евразии и восходит к каменному веку. Ко времени финно-угорского единства восходит формирование образа души-птицы (бабочки) ӧрт, а также мифы о создании мира и человека.

Ярко прослеживается индоиранское наследие. Темная и светлая половины загробного мира; «подземный мир мертвых», вход в который охраняли собаки-стражи; представления о чистых стихиях (огонь, земля, вода), которые нельзя осквернять нечистыми трупами, – все это наследие древнего индоиранского населения евразийских степей.

К более позднему времени относятся тюркские и мусульманские заимствования. Это прослеживается в наименовании второй души человека – чон, в именах духа смерти Азырена и хозяина загробного мира Киямат тӧра, в представлениях об аде и рае, о загробном мосте, который должна пересечь душа и т.д.