Кое-что из рецептов сербской кухни

 

Свиные шкварки на молоке — одно из любимых блюд у сербов. Жарят их и в России, но разница в приготовлении у сербов и у нас — существенная. Сейчас расскажу самый главный секрет.

— У нас шкварки делают на всю зиму и ходят с ними «за охоту» и «за рыбалку», — к его акценту я давно привыкла.

Рассказываю всем. Покупаем, как обычно, целую свинку, не импортную, а специально в деревню едем, и разделываем по сербскому правилу.

— Я — профессор за мясо, — с особой гордостью изрекает сербский повар и становится сразу на пять сантиметров выше — так у него грудь от хвастовства распирает.

Туша разделывается довольно проворно. Мясо ловко отделяется от сальной части. Сало должно быть обязательно с хорошими прослойками мяса, и это очень важно. Шмат режется на кусочки, жарится, или, лучше сказать, томится на плите в посуде, которая не пригорает, 2-3 часа. Вся масса все время переворачивается, перемешивается. Отходить нельзя. Сало топится, кусочки мяса постепенно уменьшаются в размере, приобретают зoлотистый оттенок. В конце концов, в кастрюлю вытапливается сало, а кусочки с прослойками мяса (а это и есть шкварки), скукоживаются.

Через заранее приготовленную и свернутую в несколько раз марлю сливается вытопленный свиной жир, остаются одни шкварки. Далее шкварки солятся как обычное мясо, без пересола, и, внимание! обдаются небольшим количеством молока! И только после обработки молоком шкварки становятся сочными, удивительно вкусными. Это сытная, здоровая пища и особенно жадно уминается с хорошим белым хлебушком.

Когда мясные молочные шкварки остывают, они становятся еще вкуснее. Хранятся очень долго.

А сало, которое вытапливается из шкварок (у нас в России его называют смальце), — экологически чистый животный жир, очень полезный для здорового питания. Заметьте, что натуральный свиной жир давно не продается в наших магазинах. О нем помнят только наши бабушки. А сербы на этом сале жарят всё. И здоровее, чем мы! Это правда.

— Это самый полезный для здоровья жир! — всякий раз приговаривает Ратко.

И, конечно, я согласна с ним, он прав.

 

Сербский салат на 50 литров

 

Он делается так: берется бочка, в нее кладут морковь, зеленый помидор, огурчик маленький, капусточка цветная, и перец чищеный...

— Все мытое?

— Конечно, да!

Затем готовят консервант в сиропе.

В отдельную кастрюлю — литр очищенной воды. Туда кладут грамм 300 сахара и 800 грамм соли. Все это ставят на огонь. И добавляют — не пугайтесь! — едкий уксус, процентов 70, грамм 250. Доводят до кипенья, добавляя специальный konservans, грамм 5. Из Сербии доставлен.

Затем готовят 20 литров «аква» (по-русски, воду), тихонько льют туда сироп. Да, не забудь на всякий случай одеть противогаз, ведь уксус превратится в газ! Как вдарит, ядовитый, в глаз! — не отвертеться, и можно запросто обжечься.

Ну вот, заливка на салат готова. Помидоры ждут. Тихонько в бочку, наполненную овощами, заливай и плотно крышкой закрывай. На 10 дней забудь о новом блюде, поставь хоть где, уже не загниет.

Мы пробовали тут же, сразу, дня через три. В прикуску с жареным бараном пошло на пять.

Нет, с плюсом пять! Хвалюсь опять!

— На зиму хватит! — обещает Ратко.

И в комнату свою заносит бочку, к груди прижав как драгоценность. Да, это ценность!

— Мужская зáкусь... — потирает руки. — Все в порядке. У вас никто не может так. За три часа полсотня литров маринада!

Оно нам надо?

Я считаю. Сколько банок должна бы закатать на тот объем? Штук 70, по средней мерке. Это лихо.

Неделя бы ушла на все про все.

Но и еще не все. 

Чуть не забыла, главный фокус — к закуске сербский хлеб! Что? Как? Зачем? Читайте дальше — то рецепт особый. Приготовьтесь...

Я все удивлялась: «Ну почему зеленый помидор? Не бурый и не красный, — ведь они вкуснее...»

Услышала такой ответ:

«Пока зеленое желтеет, желтое уже краснеет, а красное всегда чернеет». И понимай, как хочешь.

Что подумал? Про кого сказал?

 

Рецепт сербского хлеба

 

Один раз привезли нам муку из Сербии. Вот уж не знала, что и хлеб-то можно самому испечь так, что никакая потом булка из магазина в горло не зайдет! Мужские руки все-таки какие-то особые секреты знают. Особенно при смешивании муки, воды и дрожжей. Ну что особенного, кажется, муку мешать с водой? Ан, нет! После того, как попробовали наши гости и друзья Раткины этот хлебушек, сербом испеченный, заказам отбою не было.

Большие знатоки и гурманы натуральной еды — есть такие среди наших соседей! — Ратко наперебой в гости приглашали, и сами с удовольствием поедали только этот хлеб. Тарелки хлебные к себе поближе придвигали и двумя руками за рецепт балканский голосовали.

А что за рецепт такой, сейчас расскажу.

 

* * *

Да! Здесь секретов больше!

Все вроде просто, но не тут-то было!

Нужны сначала соль, мука, кто сколько хочет. Мы готовим с килограммом. Перемешайте все и ставьте отдыхать. В отдельной кружке нежную опару, стараясь не спугнуть особо, подобьем. Берем дрожжей французских с ложку, водою теплою зальем, добавив ложечку муки «Пшеничной», щепотку сахара, и все пока.

Оставим ненадолго.

Опара вырастет в два раза, даст пузыри.

А вы пока согрейте чайник и эту воду влейте в минералку, чтобы водичка теплая была; объем воды — не более стакана на килограмм муки. Затем все вместе, воду и опару, залить в муку и быстро замесить.

Да осторожно, тесто не сварите!

Следите, наблюдайте, бдите...

Покройте тесто чистым полотенцем, оставьте подремать часа на два, пока не выспится. Как тесто отоспится — начнет зевать; в два раза грудь его — увидите! — вздыбится. Тогда берите его полусонным, — на вздохе, мягким и довольным. И в руки нежно за бока возьмите. Да только без ума на радостя´х его не жмите! А если тесто пристаёт, — его мукой по попке шлёп! Туес железный маслицем снабдите и тесто осторожно уложите. А сверху тоже маслом удобрúте, и в печь на 200 градусов садите.

Садите и следите. Обязательно следите!

Покроется он корочкой румяной и трещинки распустит наверху. А вы уж начеку! Перчатку нá руку — и из печú тащите. Затем в пеленочку красавца оберните и маслицем ему бока протрите. Чтобы, румяный, отошел от жаркой баньки и успокоился с часок.

Теперь свой хлебушек возьмите и аккуратно разверните. Он готов! С ним все вкусней в три раза. И сытней. С ним — хоть куда, а без него — никак! Вот так!

Но самый главный «финт» в приготовленьи — не в простоте рецепта, не в мукé или дрожжах! А в Раткиных, особо наделенных талантом повара, мужских руках! Поэтому не знаю, дорогие, хорош ли мой рецепт для вас. Но без «финта» вам: «От винтá». А Ратко — ас! 

Грибник

 

Белые грибки сами выскакивают из-под его ног и прыгают в корзинку дружно и охотно. Какие бы грибы ни толпились у него под ногами, он уважал только белые! Это вообще его отличительная черта — cобирать и иметь только самое лучшее, самое красивое, самое нарядное, самое вкусное, самое модное и самое ценное. Ну хвастунишкой родился маленький сербин, что уж тут скрывать!

— Поедем за грибами.

— Только за белыми.

За несколько лет жизни в Зауралье он разведал и запомнил несколько заветных полян, где прятались белые грибы, и ездил туда каждый год.

Возьмет корзинку плетеную и выдвинется в лес, один или с другом. Или меня да Клавдию Николаевну, ненаглядную мою подружку-нестарушку пригласит, сейчас ей 88. Выйдет из машины и вперед нас на своей больной ножке потёпает. Пока мы вдоль лесочка листьями шуршим, он уже два-три круга по ближайшему околотку нарежет и все белые соберёт. Сам не замечает, что одна нога другой мешает. Лес его лечит, сил молодецких придает. Любит он лесные улицы и мшистые тропы-тротуары. Боснию свою вспоминает. Края-то наши разные — где Боснийские горы? а где Зауралье? — а крыша у нас все равно одна на всех — небо голубое!

Принесет домой «белые» да на стол ка-а-ак выложит, будто торт ванильный, — сам любуется. А грибочки все как на подбор — красавцы, сытые, пузатенькие. И без червоточинки.

Маслята и рыжики его нисколько не волновали и не манили. Шел — ногой отпинывал. «У нас такие не берут». Но однажды я маслят две корзины набрала, сварила, усолила их с чесночком и перчиком душистым и по трехлитровым банкам разложила, уксусной заливкой удобрила и в холодильник поставила.

— Сама ешь свои сопливые грибы.

Тогда я хитрость одну придумала. В холодильнике стояла баночка перчиков «Чили» — маленькие, крючковатые, зеленые, горькие... фу-фу! Подсунула я к своим соленым маслятам эти перчики, штук 10, и сверху залила оставшимся маринадом из крепких «Peperone». Перемешала все хорошенько и дня через три угощаю строптивого серба.

Морщится, плюется... но в рот положил.

Молчит, жует медленно... Ни слова более не вымолвил. А через месяц хватилась я за маслятки, чтобы гостей сербских угостить. А банок-то с сопливыми грибами нет ни одной.

—??? — спрашиваю у Ратко.

— Охотники съели.

И когда он на охоту ездил? Не помню. Но то, что закусочка чисто мужская оказалась, понятно! Браво, Ратко! И теперь, когда он за грибами в лес едет, то обязательно спросит:

— Тебе маслят-то собрать?

 

Медведь с черемшой

 

Увидеть в русской тайге живого медведя было его странной мечтой. Медведь в тайге да лось в зауральских лесах — неизменные его мужские разговоры за праздничным столом. Хотя, вспомнила, мечтал он еще об одной удаче: порыбачить на наших дальневосточных речках, чтобы поймать, всенепременно, большá-а-а-ю рыбу. Как заправский рыбак, он часто вспоминал, что самой большой его рыбой был сом, которого он поймал на спиннинг в Дунае. Во-о-о-т такая... — 46 кг. «Долго водила меня за нос, чуть в реку не сбросила. Я ее специально взвешивал».

Но одна история удивила нас обоих.

Рассказал ее нам сосед по саду, много лет живший на севере Красноярского края.

«Жили мы на севере, — начал свою историю сосед, — и довелось мне как-то в Якутию по охотничьим делам поехать. Захотел я посмотреть, как якуты живут на краю света, как рыбу ловят и чем питаются. Привезли нас в поселение, заходим в юрту якутского охотника-рыбака.

— Заходите, гости дорогие. Сейчас рыбку нашу, свеженину, отведаем.

Вышел хозяин куда-то из юрты, а вскоре приносит здоровый кусок мороженой рыбы и начинает стругать ее ножом в миску.

— Откуда на излете лета рыба мороженая?

— Так из ямы со льдом... Зимой лед-то собирали.

— Как в погребе деревенском?

Но ответа не было.

Постругал-настругал хозяин свежей рыбы полную миску, посолил, поперчил и мне протягивает.

— Ешь.

Я поморщился, ни разу сырой рыбы не ел.

Хариуса на Байкале солил свежего. Так его, красавца, в ведро с соленой водой опустишь, он за пару минут сочный, жирный и нежный становится, во рту тает как шоколадка. А тут совершенно сырое мясо...

Но я попробовал, не хотел обидеть хозяина.

Странный какой-то вкус: чем тоньше полоска рыбы, тем ароматней и жирней на языке кажется. В тепле рыба-то быстро пропитывается солью и все свои ароматы раскрывает. Вкусно невероятно. Заздравное блюдо.

— Ну, удивил, хозяин! — говорю якутскому рыбаку.

А на огне у него что-то ароматное в котелке закипает, аж ноздри щиплет. Кажется, мясо.

— А это... — киваю я на котелок.

— Медвежатина варится.

«Вкусная?» — думаю.

А хозяин будто услышал.

— Помогай варить. Скоро кушать будем.

И подает мне большую миску с черемшой зеленой.

— Когда варится медвежатина, надо траву жевать.

— Зачем?— спрашиваю.

— Пожевать-пожевать во рту, да в котел плюнуть...»

Рассказчик закурил сигарету.

— Зачем? — тут уже лицо у Ратко стало брезгливо вытягиваться, а уголки рта опустились вниз.

 — А иначе невкусно будет, и суп с медведем не уварится...

— И ты ел? — спрашивает Ратко.

— Попробуй только отказаться от такого супа с плéвой черемшой — смертельно обидишь хозяина.

Ох и ругался Ратко на этого охотника! Хотя ни разу медведя с черемшой не пробовал. Да и вряд ли теперь отведает где супа из косолапого. Все время про черемшу будет помнить.

 

Охота на карпов и мух

 

Рыбу, которую он ловил, как заправский рыбак, сам Ратко никогда не ел. Даже аппетитную уху из жирного 15- килограммового карпа — мечту гурманов — отвергал с непонятным упрямством. 

Просыпаясь летним утром, он первым делом выходил на балкон нашей квартиры и с высокого этажа обозревал берег Тобола на предмет рыбацкой погоды: клюет сегодня или не клюет.

— А вон рыбачкú, видишь? — показывал он рукою куда-то вдаль.

И действительно, далеко-далеко от нашего дома с раннего утра на берегу Тобола, который протекал под нашими окнами, уже сидели городские рыбаки. Но он видел не только самих рыбачков, но и наблюдал, как у них клюет.

— Смотри, смотри, какая крупная клюнула, — азартно кричал он мне, — и ушла.

Он искренне переживал за рыбаков, стоя на балконе, и расстраивался, как будто это у него сорвалась щука.

«Вот это зрение! — думала я. — Снайперское. И как он только видит за несколько километров?» — и удивлению моему не было конца и края.

А ведь в действительности дальнему зрению, дальнему пристрелу он научился на войне. Всем был: и артиллерист, и снайпер, и разведчик... И в окопах воевал, и города штурмовал, и врагов спасал... Впрочем, всего я так никогда и не узнаю — не вытянешь ни слова, закрыты эти «бункеры» воспоминаний для всех.

Никто из побывавших в пекле человеческих страданий о войне вспоминать не любит. Устали солдаты войны, переполнили себя горем людским. Тишины, покоя просит сердце, набухшее от страданий. А на рыбалке — самая что ни на есть тишина.

Я ведь о рыбалке хочу писать, а мыслями там, вместе с ним воюю. А зачем? — На себя примеряю сербскую судьбу. Спасибо, что жив остался. Спасибо, что со мной.

Мелкую рыбу, продолжу, он ловить не любил. Ему все надо было делать по-настоящему. Несколько месяцев он выслеживал, дотошно выспрашивал у местных аборигенов-рыбаков, где, в каких зауральских озерах можно поймать больш-а-а-а-ю рыбу. Его интересовали карп, щука и сырок, а из мелких — окуни и желтые караси, вкус которых не сравнить ни с какой морской рыбой. Желтые, жареные, сладкие караси — вкус детства.

К рыбалке Ратко готовился особенно тщательно. На каждый новый поход приобреталась какая-то особенная рыболовная снасть — то на карася, то на окуня, то на щуку, то на карпа... Это действительно настоящая страсть — снасть. И крупа исчезала с кухонных полок самая дефицитная — мелкая кукурузная, привезенная из Сербии. Прятать ее было бесполезно. Видимо, рыбы тоже кукурузную кашу любят. Не покормишь — не твоя. Все рыбаки знают.

Весь улов, который исчислялся иногда мешками, Ратко с большой радостью отвозил на архиерейское подворье для владыки Михаила или в Чимеевский монастырь, где его встречали всегда приветливо, не жалея слов благодарности, в которых он так нуждался. Ему было особенно важно чувствовать, что он кому-то необходим и без него никто и ничего... Какая-то врожденная потребность у всех сербов — помогать и плечо подставлять.

«Да хвалите меня, хвалите!» 

С какой радостью и как живо он отреагировал на просьбу менеджеров софринского завода церковной утвари при Московской Патриархии привезти им озерной рыбы, которую очень любил Патриарх Алексий II.

Ратко хорошо помнил, что именно русский Патриарх благословил его на лечение в Кургане, когда он, не зная русского языка, прилетел в 1999 году в Россию в неизвестность. За три часа пулей, туда и обратно, Ратко слетал на мартовское, опасное для рыбной ловли озеро, и договорился с местными мужиками о большой партии рыбы. 

Как стучало его сердце, как суетился он, как волновался, когда выгружал на церковном дворе из своей машины мешки с замороженными карпами и копчеными окунями... Мешки с замороженным разноловом поместили в столичную фуру и благополучно доставили в подмосковье. Так Ратко отблагодарил, как смог, своего высокого попечителя за покровительство.

Сербы умеют быть благодарными.

Карп — рыба капризная. Если озеро чистое, ухоженное, то карп никаких посторонних привкусов не имеет и даже прислащивает. Застали и мы те времена, когда на озера Половинского района нашей области приезжали машины с яхтами на колесах. Ратко повезло. Екатеринбургские рыбаки его в свою компанию приняли и каждые выходные брали с собой на подводную охоту.

Ох и рассказов рыбацких я наслушалась в те годы — до сих пор звенит где-то в ушах. Сама не верила, но карпы и икра, по два килограмма с рыбки, действительно у нас несколько зим не переводились.

С осени столько запасáли рыбы, что из морозилки хвосты торчали.

А вскоре озёра эти, «Яровое» и «Кривое», обмелели, и рыба там перевелась. Опытные рыбаки поговаривали, что в одну лютую зиму лед на озерах был таким толстым, что вся почти рыба задохнулась, не хватило ей кислорода. А может, местные щуки поживились. На то они и зубастые. Зря их вместе с карпами разводили.

Ах, какая отменная уха из свежего карпа!

Ничего вкуснее не ела! И ела бы только уху да пироги из этой волшебной рыбы. И рыбку-то вроде пробовала всякую — и севрюгу, и белугу, — а вот нашего зауральского жирнецкого карпа на 15-20 килограмм ни в одном магазине не встречала. В половину он роста человеческого. И это не шутка. Вон они, фотографии из альбома, всем гостям глаза натерли.

Такую рыбу-невидаль только на стол к государя´м да их придворным подавать!

 

* * *

 

Реакция у Ратко была от древних.

Как-то весной на кухне назойливо зажужжала ожившая от спячки муха, которых он, кстати, очень презирал. Стал он махать кулаком, чтобы ее словить, но я засмеялась, говоря, что поймать муху просто невозможно. Он внимательно и серьезно посмотрел сначала на меня, потом на муху, затем принял позу охотника, прищурил один глаз, изловчился и... бац, одним махом зажал поганку в кулаке.

От удивления я выдохнула:

— Вот это да! Ничего себе...

Но этот прием — поймать на лету муху! — он повторял, когда хотел восторгов, и каждый раз я ахала и восхищалась, глядя на этот улов. Кто попробует мушиную охоту и останется без «дичи», меня поймет.

 

Одна крыша на всех

 

Мы во многом не были похожи.

Я закрываю занавески, он открывает, я снова закрываю, он снова открывает. Я поняла позднее. Он хотел видеть горизонт и небо и «что творится за окном». Существовать в рамках одной квартиры, какая бы уютная она не казалась, ему было по сути невозможно и нестерпимо тесно. Стены давили, сжимали вольное воображение.

Через балконное окно было видно, снег ли падает, или шумит дождь. Какой это дождь? Капает или льет? Сколько журавлей летит клином и куда они полетели? Кто поет? Соловей? Или каркает ворона? Чью сегодня крышу ремонтируют и почему зимой с соседней крыши сняли шифер и долго не закрывают? Очень долго, люди мерзнут! Скоро растает на крыше выпавший за несколько месяцев снег, потечет в квартиры. Бедные люди... Это же неправильно. Вот что делают! Какое безобразие! 

А дороги? Он искренне возмущается всей этой катавасией. Непонятны ему наши заморочки русские, и не привык он долго запрягать, как мы. Да, его я сразу поняла: пока русский мужик запрягает, Ратко уже коней пинает. Никак не может он приспособить себя к нашей странной, неевропейской, медленной какой-то жизни.

Да, мы правда не похожи.

Я — за вареное, он — только жарит.

Я — рыбу, молоко, он — мясо и кефир.

Я дом люблю, он — огородом, лесом бредит.

Я — тишину, он — праздники зовет.

Он — «Что, зачем и почему, когда и кто, дурак и дура»...

Я — «Утро доброе, давай не будем... Лучше о любви...»

«Семиэтажные» глаголы про наших женщин на дорогах я выслушала все.

Он: «Представляешь, вот дурдом, вот идиоты и уроды! Зачем мильярды тащат, хватит миллион...»

Я молча слушаю и морщусь, он — трясется, как коммунист, за справедливость.

Он привык к горам и пáдающим рекам, а здесь холмы и скучные равнины. И нет форели на реке. И змеи так не водятся, как дóма, и не растет кизил в лесах. Поля пустые и бурьянов много. И все не так. Невмоготу... 

«Цемент вручную месят мужики. Как так? Нужна мешалка. И перец красный в огороде не растет. Ранеток больше яблонь посадили. А зачем? У нас в садах все яблоки с арбузы. И айва желтая, как мед. Люблю шпинат и наш салат зеленый. А русскую петрушку и укроп я есть не стану. И чай не пью. Не понимаю русских вас...»

«Я праздника хочу всегда, на каждую минуту, чтоб разгонять свою бациллу-скуку. Она коварно вытесняет драйв в груди и заражает неизбывной грустью».

«Где дом родной, где — ты?» — нашептывала скука часто. И с ней он справиться уже не мог.

Как тень и смерть, — пустые будни, — без сербской музыки и без друзей; без дружного застолья, человек на двести. Ну, на худой конец, на сто.

«У нас на свадьбах веселятся по неделе. Пятьсот гостей, пять вертелóв. Ракия льется и журчит рекою, столы ломя´тся — крошке некуда упасть. Поет народ, танцует «коло»*; кавáлы**, гáйды*** — день и ночь. Веселье, тóсты, родственников море. И долгие беседы за столом. И «жúвили» звучит по всей округе. То кумовья и побратúмы пьют чарки крепкие за молодых...»

 

 

* коло — сербский народный танец

** кавалы — сербский муз. инструмент, разновидность флейты

*** гайды — сербский муз. инструмент, разновидность волынки

 

«Тоска по родине, хочу я или нет, сжигает все желания другие. Опустошает жизнь и обостряет память. Хочу забыть свои края и не могу. Чем дольше я живу в России, тем мне милее далекой Боснии поля».

Тоска по родине его съедала сердце.

Он страдал...

«Солить капусту надо только кочанáми. Не в тазике, а бочками. Вот так...». И сам отмеривает соли, сколько надо, и заливает уксусом салат. «Салат не в банки, а в большие фляжки, по 20 килограммов, а лучше пятьдесят. И тоже целиком — морковку, помидоры, все по старинке, как у нас. У вас в России это не найдете... У нас все слаще...» Ну, конечно, так.

— Да, не такие мы, как вы... И все не так... И вы — не мы. Но крыша-то у нас одна, красавец! Мы все под ней уместимся, дружок. И ты, и Босния твоя с горами, с ручьями звонкими и с сербскими церквями, с форелью в речках и с балканскими полями... Мой милый, не срастается с самим собой твоя натура буйная навылет. Торопишься малéхо жить, солдатик. Что так свербит тебя? Характер? Нетерпимость? Желание жить лучше, чем пришлось? Или скучаешь так по родине, что мочи больше нет? А ведь никак не признавался раньше и не думал, что так заноет сердце, заболит...

— Как я хочу домой! — впервые вырвалось за годы.

Сказал с такою грустью тихой, что стало ясно, — правду говорит.

 

 

Часть VIi.

О СЕРБСКОЙ МУЗЫКЕ

Русская гармошка

 

С транный, затертый с углов чемоданчик появился на нашей кухне под вечер. «Откуда?» Я недоумевала. «Вроде музыкальный, — подумала, — но почему он здесь?». Осторожно подняла замкú на старом коричневом чехле, который, понятно, много повидал. Оказалось, в чемодане — русская гармошка.

«Что же ты здесь делаешь, одинокая гармонь?» — я ласково погладила привязанную на ремешок гармошку. А мысли поплыли-поехали. Вспомнила, как любит наш народ этот инструмент, называя его душой России.

Самые нежные, ласковые слова подарили гармонисты своей подружке: «гармошка» и «гармошечка», «озорная мотаня» и «мотанечка», «тальянка» и «тальяночка», «двухрядная гармошка-говоруха», «звонкоголосая княжна», «трехрядочка», «сестра родная», ну и «подружка фронтовая».

 Любят гармошку по всей Руси нашей матушке, — поют и пляшут вместе с ней, грустят и думают, посвящают ей стихи и песни, пословицы и поговорки. Любые горе и радость она готова разделить с тобой и взбудоражит душу так, что славянская твоя душа простит и друга, и недруга. И вытомит сердце тебе тальянка-говоруха, и даст сил богатырских дружок-баян.

«Эх, легка дорожка, если есть гармошка».

Трепетно звучит гармонь для сердца русского человека. В годы Великой Отечественной войны гармошку называли очагом сопротивления. Всю Отечественную воевала она вместе с русскими Иванами за правду, за родину, за победу! С ней, подружкой фронтовой, и воевать было не страшно. Многим солдатам она помогла и раны залечить, и до Берлина дошагать.

А какие вальсы пела тальянка у стен поверженного рейхстага! И ведь многие историки считают, что Германия — родина гармошки.

Но мы называем гармонь чисто русским изобретением. А правда вот в чем. Еще в 1830 году оружейных дел мастер Иван Сизов, как увидел на ярмарке гармонику-иностранку, так глаз не мог оторвать от нее и все думал, как бы и ему небывалой диковинкой обзавестись. Деньжищи, 40 рублей ассигнациями, за гармонь выложил и привез ее в Тульскую ружейную слободу. «На тебе, матушка, заморский цветочек аленький». В нашем исчислении 40 рублей ассигнациями приравниваются к 320 тысячам рублей*.  

 

* http://animedia-company.cz/recounting-sums-of-money-from-russian-classical-literature/

 

Дома же натешился Иван, наигрался, да и решил, что несподручно ему мехи зря растягивать. А шутка в том, что иностранную гармонику сначала растянуть надо было во все меха, а уж потом, обратным ходом, мелодию собирать. Разобрал Иван гостью-гармонику на части, смастерил еще таких несколько, да и придумал новую конструкцию. А что ж? Ведь не зря он сложному ружейному делу выучился.

Со-орудил, в полном смысле этого словосочетания, новую гармонь, да так все приладил в ней, что она запела и на вздох, и на выдох. И теперь не только под балалайку плясал русский народ за масленичными блинами, а под «озорную мотанечку». А дальше — более. Уже другие смекалистые мужики мастерили свои гармошки, добавляя им все более складок и украшений, и развезли их по всем губерниям России. Да так вписали гармошку в русский народный колорит, будто ничего общего она с холодной немецкой гармоникой и не имела. Не родня, да и только!

Теперь уже иностранные знатоки и коллекционеры писали, что в Германии гармоники изготовлялись там, где были мастера, а в России появлялись новые мастера там, куда привозили гармони. И каждой такой гармони народ давал новое имя — по месту ее рождения, уж больно к душе пришлась по нраву русскому гармошка озорная. Только одну из них назвали именем народного певца былинного. «Баяном» нарекли.

А как помогали «подружки фронтовые» на войне!

И баяны и гармошки уходили на фронт вместе со своими хозяевами и с ними добывали победу! Развернет гармонист все складки своего друга-богатыря Баяна, запоет про березки и поля родные, и никому уже фашист даже не приснится. А у немцев — другая музыка. Другая гармошка. Губная. Писклявая, бедная на октавы и меха, скудная по звучанию и «без»-совестная. Без совести, значит, и без души. Не любит наш народ немецкую гармошку. Деды, с войны вернувшиеся, называли ее «костлявой». Нет в ней ни глубины, ни жалости, а одно только солдафоно-фашистское «ать-два». Для многих наших героев из «Без-смертного полка» эта «пакость губная» стала погребальным бубном. {Не ругайте меня, буквоеды, не люблю я эту приставку «бес», какая-то она вражья и смыслы наших слов русских перековеркивает}.

В русской же гармошке живет душа России — широкая, привольная, милующая, согревающая... В ней — запах домашних блинов и борща, в ней — ситец, в ней — верность, в ней — характер простого русского мужика, который взял да подарил сербскому другу-братушке свою концертную гармонь. Просто решил, и отдал. «Забирай, брат, руки болят, пальцы скрючило. Зря на шкафу пылится. Не игрок я уже...». С горечью сказал.

— Да не простая эта гармошка, брат. Побывала со мной повсюду. И в Европе, и в Америке. И в Берлине пела, и в Белграде.

А ведь не знал курганский гармонист, что и Раткина душа болела за инструмент. Когда-то и он, молодой и полный сил, играл на аккордеоне, выводил сербские мелодии народные и пел сам, как будто душу разворачивал. Но пробил в его семье погребальный колокол. По брату младшему Милану. На Боснийской войне сложил он буйную головушку. Выпал инструмент из рук Ратко в в те дни траурные и надолго угасли звуки музыки в отчем доме. С того часа поминального ни разу не развернул Ратко меха аккордеона и дал обет никогда не брать его в руки. С тех пор и не играет...

В Сербии каждую песню называют душой и ценят только ту музыку, которая ее, родимую душу, трогает. Сами сербы про себя говорят: «В Сербии любят Бога, музыку и Россию». И это чистая правда!

Вот и наша гармошка-гармошечка как будто «спасает» Россию и русский народ, оберегая славянские души от зла и зачерствелости. Как раздвинет свои меха трехрядочка — будто наизнанку тебя вывернет. Все ведает, все видит вглубь тебя.

Пока играют русские гармошки, ничего не бойтесь, сербы! Вот она, звонкоголосая княжна, гармошка-говоруха стоит на кухне со стертыми клавишами-пуговками, сжалась в потертом коричневом футляре и ждет отправки в Боснию, к внуку русского серба.

Одинокую и старую концертную гармонь спас от забытия Ратко. Куда бы попала эта русская певунья, в чьих руках оказалась? А может, это она спасла Ратко от неизбывной печали, никогда не проходящей, — печали о том, что более он не увидит уже своего погибшего на войне Мúлана раздвигающим меха балканского аккордеона.

 

«Т áко лéпо, тáко нежно...»

 

«Тáко лéпо, тáко нежно...», — поют Ана Бекута и Шабан Шаулич, и я не в силах удержаться, чтобы не распахнуть душу навстречу сербской песне. Слушаю музыку, и все мои заслонки-задвижки открываются, наглухо задвинутые с утра; распускается, как цветок лилии, моя душа, умягчается затвердевшее сердце.

Как будто осветляется все во мне — так песни сербские, словно магнит, чистят душу и сердце, уносят скверну и отбеливают от всяких нечистот. Пока звучит музыка сербская и пока поют сербские соловушки, любое зло словно параличом сковано, так что невозможно разливаться ему и множиться по земле. Пока поет душа сербская — так, словно в ее голос уже при рождении встроены гуслярские струны-вибраторы, — жив и никогда не будет сломлен этот народ!

Сербскую музыку Ратко слушал, практически не переставая. Оденет вечером наушники, запустит друг-ноотбук и вся ночка его — так и спит в наушниках до утра. В машине и днем и ночью концерт сербский продолжается, особенно когда настроение хорошее.

И ведь вот какая штука получается: если включил в машине флешку с сербскими дисками, значит, все у него «путем» и он доверяет пассажиру. Если переключит на обычную радиоволну, значит насторожен, и себя, свою душу, ни за что не раскроет. Так что не каждому он сердце обнажал и родные сербские напевы включал только тогда, когда душу щемило, а рядом были «свои»...

Ну и я давно уже в их числе. «Своя»!

Сама слушаю и словно другим человеком становлюсь — какая-то тайна в голосах сербских... И хочу слушать только эту волнующую, вибрирующую на грани эмоционального взрыва музыку — словно стою на краю скалы с распахнутыми руками, так дух захватывает.

Музыка, говорят сами сербы, это неотъемлемая часть их духовной жизни. В песенных текстах сербских музыкантов звучат нежные и живые слова, дорогие для любой души человеческой. И это такой контраст с затертыми, пошлыми шаблонами современной поп-музыки!

Какое-то невероятное, враждебное русскому сердцу смертельное цунами обрушилось на нас сегодня с подмостков душноватой эстрады. Незамысловатые мелодии и нарочито глупые тексты пытаются насильно вытеснить в нас красоту русской народной песни, хуля и размывая слова, созвучные славянской душе.

Но сербская песня! Это же гимн для души!

С каким придыханием и радостью я вслушиваюсь в эту живую музыку, и такие нужные сердцу слова, словно припала к горному роднику! Теплым дождем льются на меня и согревают душу звуки, так знакомые славянскому сердцу — «срдце», «сунце», «тайна твóя и мóя», «дýша мóя православна», «лю´бови», «тако лéпо, тако нежно»... Все эти слова питают тебя, как материнское молоко, а пространство вокруг заливается нереальным солнечным светом, все созидающим... Объяснить это невозможно.

Правда звучит в словах русского скульптора Вячеслава Клыкова: «Сербы —  такие, какими мы были когда-то...». И хочу добавить, словами писателя Виталия Носкова: «Нам есть чему поучиться у сербов. Когда-то мы были такие же, как они сейчас». Может быть, именно поэтому так щемит мое казачье сердце, которое ищет и находит свои корни в сербской музыке.

«Срце мójе пóделено на пре и после нега» — поет Шабан Шаулич, а в голосе столько нежности и проникновенности, такая улыбка теплая на лице певца и такие глаза лучистые и добрые, без хитрости и без всякого намека на знаменитость, что никакой зритель не устоит — раскроет все струны своей души в унисон «соловью сербскому» и запоет вместе с Шабаном. А Шабан направит свой микрофон в зал и подхватят, запоют сербы, словно в один голос — все песни Шабана они наизусть знают — и такой хор профессиональный зазвучит, что не нужны никакие репетиции для этого импровизированного сопровождения — хоть сейчас весь зал на сцену выпускай. Все зрители поют, встали с кресел, руки словно крылья лебединые, в такт музыке раскачиваются, а голоса — сильные, вольные, и все в единой тональности звучат, так что ни одной фальшивой ноты не проскочит. Мощь такая, что этой силой немереной можно все войска вражии свалить, ведь слóган «только единство спасает сербов» — национальный девиз сербского народа.

 

— У вас поют под фонограмму?

— На фиг надо это?.. — возмущению в голосе Ратко нет предела.

Сказал, как отрезал.

Сербская музыка — особенная, из души-голубушки соткана; звучит — будто нектар сладкий на сердце льет.

Слушаешь и забываешь обо всем; как в коконе находишься, забирает она тебя, завораживает, силу имеет над тобой. Без песни душевной сербы как без оружия. И никто серба не покорит, пока он на песнях своих растет и возрастает.

Я слушаю концерты певцов — любимцев сербских — и не могу наслушаться, смотрю и не могу насмотреться, как будто в плен силы неземной попала — не вырваться.

Живая музыка, не попса, не картинку гонит и не зрелищем прикрывается, а самая что ни на есть народная, изнутри сердца сербского вынута. Какие фонограммы? Духовые инструментальные оркестры весело, без фальши, без подделок сопровождают пение задушевное... Не может сербская песня звучать на пустой сцене. Если нет двадцати скрипок в оркестре и не звучат фрулы, гайды, флейты, гусли балканские и короли оркестров — баяны и аккордеоны, и если не «Сто труб» на сцене, то, конечно, «на фиг это надо» такая музыка.

Водопад с высоких скал, чистый игристый ручей, воздух крестовых горных массивов, могучий лесной розовый бук, полет сокола... — вот что такое сербский духовой оркестр! Сербы рассказывают, что у них есть такие инструменты, что извлекают музыку на пять километров вокруг — «бубань», «српска трýба» и «бóкалы».

По сербским городам часто проходят эти громкие оркестры, это в традиции у народа — оглашать городские улицы силой и гармонией звука духовых народных инструментов, утверждающих силу духа сербского. И в этом есть какая-то тайна. А пусть трясутся нечистые духи и очищается воздух жилищ сербских от всякой вражьей силы! Все реже ходят сегодня эти оркестры по городам сербским, а жаль! В этом духе музыки народной сила сербская прячется! Последняя война украла у сербов часть их праздников народных, но волю к сопротивлению не сломила. И это главное. Пойте, сербы, играйте на Ваших трубах гордых! А мы на Вас подивимся!

17 февраля 2019 года в Германии, возвращаясь после своих концертов, по дороге в аэропорт трагически погиб балканский соловей Шабан Шаулич, король народной музыки, любимец сербов. Этим трагическим событием по национальной культуре Сербии был нанесен тяжелый удар! Я задаю себе вопрос, почему так случилось и было ли это простой случайностью?

Какие огромные зрительские залы собирал Шабан, сколько песен, настоящих национальных шлягеров, подарил он народу! Сколько сербов, разбросанных по всем уголкам мира, объединял в одно целое своей удивительной музыкой! Сколько сердец покорил, скольких молодых артисто