Женские исследования и женская история

 

Как уже было сказано выше, гендерные исследования играют значительную роль в различных направлениях гуманитарных наук. Выяснение роли полов в развитии культуры, их символического и семиотического выражения в философии, истории, языке, литературе, искусстве позволяет выявлять новые аспекты развития социума, глубже проникать в суть происходящих процессов. Учитывая значимость этой проблематики, можно сказать, что гендерное «измерение» дает возможность по иному взглянуть на хорошо известные факты или произведения, интерпретировать их с учетом гендерной дифференциации, выявлять тексты, отражающие символы женского опыта, а также деконструировать, казалось бы, незыблемые понятия. Ведь новое прочтение (интерпретация, толкование) текстов позволяет отойти от традиционных и литературоведческих, и социально-политических трактовок, проанализировать произведения с точки зрения представлений о понятиях «мужественное» и «женственное», которые, в свою очередь, являются конструктами культуры и эволюционируют в ходе исторического развития. Следует иметь в виду, что «не существует единого феминистского или гендерного литературоведения». Поэтому же и не подразумевается какого-то единого метода. Гендерные исследования, как и феминистское литературоведение, в силу постановки проблемы нарушают узкие рамки филологии, поэтому невозможно себе их представить без междисциплинарных подходов. (Митчелл, 1998)

Одной из составляющих «женских исследований» стала «женская история» («история женщин»). Понятие «женская история» выражает специфику женского опыта по отношению к «истории женщин» («истории о женщинах»), однако в противоположность «гендерной истории», эти понятия могут употребляться как идентичные. Как историографическое направление «история женщин» может также пониматься в контексте становления «новой социальной истории». Именно развитие в русле «новой социальной истории» с ее направленностью на изучение «народной истории» и ориентацией на взаимодействие с другими социальными науками - социологией, демографией, антропологией и др. - стало залогом роста нового направления. По мнению Л.П. Репиной «С одной стороны, это создало условия для более полного осмысления экономических, политических, правовых и т.д. аспектов существования женщин прошлого и признания половых различий как одной из важнейших систем социальной организации, а с другой - раскрыло новые аналитические возможности в исследовании традиционно приоритетных для женщины сфер семьи и частной жизни». (Репина, 1996, 39-42)

Вопрос о роли женщин в исторической науке также был поставлен задолго до наших дней, поскольку история женщин и создавалась главным образом женщинами. Имеется в виду неизвестная до недавнего времени глава истории женщин, а также глава истории историографии, не вошедшая в многочисленные труды, посвященные этому предмету. Историей женщин-историков в Соединенных Штатах впервые занялась в 1975 г. К. Скляр; в 1980 г. о роли женщин в исторической науке Франции и Англии писала Н. Дэвис, в 1984 г. тот же сюжет применительно к Франции, Англии и Соединенным Штатам осветила Б. Смит.

Несмотря на то, что понятие «женская история» появилась сравнительно недавно, существует множество мнений, направлений и идей по поводу данной темы. По мнению Л.П. Репиной в «истории женщин» можно, хотя бы условно, выделить два направления, отражающие важнейшие тенденции и, одновременно, соответствующие стадиям развития этого историографического направления. В первом и наиболее традиционных из них, господствовавшем до середины 1970-х гг., ставилась задача «восстановления исторического существования женщин», «забытых» или «вычеркнутых» из официальной «мужской» историографии. В соответствии с этим выстраивался проект написания особой «женской истории» - «her-story». Это было альтернативой по отношению к традиционной историографии, определявшейся как «his-story». Научные работы, относящиеся к этому течению, имеют по большей части, описательный характер. Второе направление, которое утвердилось во второй половине 1970-х гг., уже в гораздо большей степени принадлежало к парадигме социальной истории. «Его представители видели свою цель в изучении исторически сложившихся отношений господства и подчинения между мужчинами и женщинами в патриархатных структурах классовых обществ. Однако в своем стремлении связать «женскую историю» с историей общества они, в духе марксистских теорий, делали упор на объяснение полового неравенства его укорененностью в неравенстве экономическом».

Историк А. Скотт в 1979 г. написала заметку «Место женщины - в исторических книгах». Это было не просто описанием фактов, а настоящим вызовом. Так как если в обычной историографии историей считалось только то, что делалось мужчинами, то есть то, что они переживали и о чем писали. Накопленный в истории мужской опыт идентифицировался с «всеобщей историей», с «историей в целом». К такому выводу пришел в 1911 г. автор известной книги «История новой историографии», Э. Фютер. В первой главе он исследовал истоки современной историографии, возводимые им к XIV в.: к Франческо Петрарке с его «Liber de viris illustribus» и Джованни Боккаччо, который как бы уравновесил биографии мужчин, написанные Петраркой, собранием биографий женщин «De claris mulieribus». Сравнение этих сочинений побудило Фютера заявить: «Удивительна сама мысль о том, что Петрарка говорит только о мужчинах. Ради справедливости или из галантности стоило бы добавить и женскую половину». Но Петрарку интересовали - в связи с проблемой «военного и политического величия древнего Рима» - не столько мужчины, сколько «полководцы и государственные деятели». Боккаччо же со своими жизнеописаниями женщин «вообще покинул область истории». (Fueter, 1987)

Женщинами немало написано о роли женщин в истории, прежде всего в период с конца XVIII вплоть до XX столетия, и иногда эта роль раскрывалась как «власть, присутствие»: к примеру, в 1832 г. у А. Джеймсон (Smith, 1984, 399-416). По материалам Германии подобных исследований еще нет. Возможно, это - запоздалое следствие того, что именно здесь были заложены основы современной научной историографии. В Германии с конца XIX века тоже появлялись диссертации по истории, написанные женщинами и нередко посвященные истории женщин. (Gebser, 1997)

Однако эти давние пробы пера не привлекли внимания академической историографии и были «забыты» в период между 1930-ми и 1960-ми годами. С тех пор место женщин в историографии стало, в сущности, определяться словами, обычно завершающими предисловия к многочисленным историческим трудам: «Но без Маргарет Х, чьи страдания близки всем женам ученых, без ее самопожертвования, терпения и никогда не изменявшего ей чувства юмора эта книга никогда не была бы написана».

Со второй половины 1960-х годов вопрос об истории женщин зазвучал вновь, во многом инициированный новым женским движением. Потребовалось много времени и сил уже для того, чтобы доказать актуальность или даже просто законность такой постановки вопроса, чтобы допустить саму мысль о том, что история есть не только у мужчин, но и у женщин. В 1973-1974 гг. в одном из университетов Парижа читался курс на тему: «Есть ли у женщин своя история?» Тогда же лекцию на тему «Существует ли история женщин?» в Оксфордском университете прочел историк К. Деглер (Degler, 1975). На поставленный вопрос Деглер ответил утвердительно: «Да, у женщин есть история». Это событие весьма удачно совпало с изменением в поведении его коллег по университету. До тех пор отдававшие предпочтение исключительно мужчинам, они открыли двери университета женщинам. В 1983 г. в Германии был издан сборник «Женщины ищут свою историю», а в 1984 г. во Франции вышел еще один сборник: «История женщин - возможна ли она?» (Hausen, 1984) Чисто внешним ответом на этот вопрос явилось значительное и постоянно растущее число публикаций на данную тему. В настоящее время имеются не только библиографии женских научных трудов вообще и работ по истории женщин в частности, но и библиографии подобных библиографий. (Williamson, 1979)

О том, какой путь пройден лишь за одно десятилетие - прежде всего в Соединенных Штатах, но не только там, - свидетельствуют два журнала, в которых были опубликованы упомянутые статьи о женщинах-историках: работа К. Скляр появилась в 1975 г. в основанном незадолго до этого журнале «Feminist Studies», а работа Б. Смит - в 1984 г. в «American Historical Review». Последний журнал посвятил «истории женщин» один из своих номеров, причем участвовавшие в нем авторы принадлежат к новому поколению женщин-историков. Среди журналов нефеминистского направления, издающихся в других странах, на подобный дубль, т.е. выпуск номеров, посвященных истории женщин и с авторами из числа женщин-историков, открыто отважились до сих пор лишь «Quaderni Storici» в Италии, «Schweizerische Zeitschrift für Geschichte» в Швейцарии, один шведский и два датских журнала.

 

2.1 Проблематика и определение понятия «женская литература»

 

Рассмотрев появление и развитие, и проблематику понятия «история женщины», остановимся на женской литературе в целом.

Женская литература - факт далеко не бесспорный. Существует множество мнений по поводу того, имеют ли право тексты, написанные женщинами, выделяться в самостоятельную область словесности.

На одном полюсе располагается точка зрения, согласно которой женская проза если и существует, то вряд ли ее можно назвать Литературой, а все женские имена в истории мировой словесности исключения, лишь подтверждающие правило.

На противоположном полюсе мнение феминистской критики, согласно которому у женской литературы гораздо больше оснований называться «настоящей», ибо психическая организация женщин обладает «писательскими» качествами пластичностью, поливалентностью, ненасильственностью. По мнению Ю. Кристевой, Л. Иригарэй, Э. Сиксу, «литература женского рода». (Ильин, 1998, 143) По мере удаления от этих крайних точек зрения обнаруживается еще одна позиция: проза делится не на мужскую и женскую, а на хорошую и не очень. Во введении к коллективному сборнику женщин-писательниц «Чистенькая жизнь» говорилось: «На каком-то ниже среднего уровне, конечно, происходит разделение «женской» и «мужской» прозы. Если же планка художественности поднимается выше, то ясно видно: существует только одна литература настоящая». Согласно этой точке зрения само понятие «женская проза» не является значимым, страдает избыточностью. Вот далеко не полный спектр точек зрения на творчество женщин-писательниц. (Сатклифф, 2000)

Серьезные исследования отечественной женской прозы начали появляться сравнительно недавно. Этому предшествовало появление самой женской прозы как массового явления в конце 80-х-нач. 90-х гг. XX века. Отдельные произведения отдельных женщин-писательниц выходили и в XVIII и в XIX ее, но именно конец 80-х годов XX века характеризуется появлением целой серии разнообразных коллективных сборников женской прозы («Женская логика», 1989, «Чистенькая жизнь», 1990, «Не помнящая зла», 1990 и др.). Вышло в свет 9 сборников, что позволило исследователям заявить о необходимости перехода к анализу произведений современных писательниц как проявлению «гендерномотивированного женского коллективного сознания. Само литературное явление предстает при этом как проекция коллективного культурного психотворчества. (Ровенская Т.А. Переход от личности к культурному феномену. К проблеме рассмотрения женкой прозы 80-х-90-х годов.

Термин «женская литература» впервые появился в 60-70-х годах 20 века. Этот период был известен по таким событиям, происходящим в Германии, как акции протеста женщин в студенческом движении во Франкфурте, в Берлине. Возникло так называемое феминистское движение (о котором уже была речь ранее) - общественно-политическое движение, целью которого являлось предоставление женщинам всей полноты гражданских прав. Женщины стремились к равноправию с мужчинами во всех сферах общества. Феминистки пытались отстоять свои права за несправедливое распределение работы между мужчинами и женщинами.

Понятие «женская литература» получает множественные толкования в зависимости от критериев, положенных в его основание (гендерное авторство, целевая аудитория читателей, соответствие эстетическим стандартам, манифестация феминистского мировоззрения, идейно-тематическое наполнение, стиль, ракурс представления), что приводит к размыванию и даже утрате сущности явления.

Понятие «женская литература», по мнению ученой Ханны Беренд, это жанр как беллетрической, так и эссеистической литературы, которая может описываться, как литература женщин, о женщинах или для женщин. Но так как существует множество различных литературно-научных и феминистских парадигм, которые опираются на саму историю понятия, ни один из данных критериев не может пониматься как совершенно точный. (Hanna Behrend, 1998)

Женская литература - это то, что создано в литературе женщинами. Но постоянно идет то затихающая, то вновь вспыхивающая полемика о женском творчестве. Иными словами речь идет о способности женщин наравне с мужчинами создавать высокохудожественные произведения. Женская литература является одной из тем, вызывающих сегодня пристальное внимание и острые дискуссии, в которых высказываются различные мнения от полного отрицания до безоговорочного признания.

Одним из спорных вопросов является разделение литературы на женскую и мужскую, т.е. дифференциация по половому признаку. Проблема женской литературы не может быть решена в сугубо литературоведческих рамках. Деконструкция понятия «женское» может осуществиться только в общекультурном контексте. Понятие «женская литература» должно быть актуализировано не для того, чтобы наделить ее какими-то уникальными качествами, а чтобы поддерживать дискурс, поднять статус женщины (писательницы, художницы, драматурга, поэтессы) в общественном сознании и продолжить тенденцию равенства полов. (Барт, 1994)

По мнению писательницы Кристы Вольф, задачей гендерного литературоведения было обнаружить в литературном тексте феминное начало и признаки женского дискурса. Оно делает предметом своего изучения литературный текст независимо от половой принадлежности его автора. Однако авторство не является категорией нейтральной, поэтому любой литературный (и не только литературный) текст, представляет собой отражение гендерной парадигмы автора. Остальное же зависит от самого исследователя, от его «гендерной чуткости» и от намерения найти и проанализировать в конкретном литературном тексте именно женские или именно мужские гендерные парадигмы.

Решающим оказывается тот факт, что вопрос о гендерных конструктах в литературном тексте позволяет соединить и модифицировать разные подходы и методы. В связи с этим феминистское литературоведение выходит за рамки только филологии. Оно немыслимо без междисциплинарных подходов, связанных с такими научными сферами, как история, психология, социология, лингвистика, культурология. (Вольф, 2001)

К наиболее известным методологическим работам по теории «женской литературы» относятся работы Мэри Эллманн (Думать о женщинах, 1968); Эллен Моэрс (Литературная женщина, 1976); Сандры Гилберт и Сюзан Губар (Безумная на чердаке: женщина - писательница и литературное воображаемое в XIX веке, 1979); Рейчел ДюПлесси (Письмо и нет ему конца: нарративные стратегии в женской литературе XX века, 1985) и многие другие.

 

2.2 Женская литература в Германии. Диахронический аспект

 

После того, как литературоведы-феминисты открыли неравенства в литературоведческом исследовании текстов, которые были написаны мужчинами и женщинами, возникло обсуждение данного вопроса. Изучая литературу, которая входила в основной канон текстов, было выяснено, что женщин, как авторов оказалось намного меньше, чем авторов мужчин. Литературоведы долгое время изучали этот феномен, после чего было выявлено много причин, которые объясняли данное явление. Выяснилось, что преобладающие литературоведческие теории были основаны только на мужских текстах, а женские тексты не исследовались вообще, так как не соответствовали критериям данных теорий. (Lanser, 1992) С этим связано исключение женских авторов и их текстов из истории литературы.

Теория женской литературы и женского письма становится необходимой, так как женщины пишут иначе, чем мужчины. Существует мнение, что гендерная система общества оказывает большое влияние на создание и понимание литературных произведений.

Существуют разные виды феминизма, которые занимаются исследованиями литературы. Но так как феминистское литературоведение - тема достаточно объемная, мы остановимся лишь на небольшой части данной темы. Существуют также различные подходы к женской литературе, что является одной из главных идей феминизма, то есть отстаивание своей точки зрения.

Но существует убеждение, общее для всех феминистских литературоведов: «Хотя феминизмы многолики, феминистки согласны в некоторых утверждениях. Угнетение женщин - факт жизни, что гендер оставляет свой след в литературных текстах и в истории литературы, что феминистская литературная критика играет значительную роль в борьбе за прекращение угнетения в мире вне текстов». (Warhоl, 1991)

Понятия «гендер» и «мир вне текстов» указывают на тот факт, что литература и исследование ее связаны с историческим контекстом.

Под определением «гендер» ученая Лильестрем понимает «социокультурную конструкцию и различаем понятия «гендер» (gender - социальный пол) и «пол» (sex - биологический пол)». (Liljestrоm, 1996, 118). Гендер, по ее мнению, создается в отношении к социокультурной ситуации в обществе. Иными словами, он определяет одни черты как женственные, а другие как маскулинные, то есть мы социализируемся в женщин и мужчин.

Важно также то, что когда создаются произведения в литературе, довольно сложно анализировать их «нейтрально», то есть только как тексты, так как пол, возраст и образование читателя также влияют на анализ произведения и его трактовку. Феминистская критика стремится показать связи между внелитературными и социокультурными фактами и при понимании текста сделать явным тот факт, что читатель или писатель не может изменить свою социальную среду, свою историю, воспитание и свой биологический пол. (Gоsсi1о, 1996)

В феминистском литературоведении существуют разные направления, такие как, например: англо-американское и французское. Два данных направления играют довольно большую роль в феминистском литературоведении, так как оно использует разные методологии (психоаналитические, социологические, историографические и др.). Французское направление исходит из психоаналитических теорий Фрейда и Лакана, из теорий деконструкции и постструктурализма, в частности из работ Деррида и Барта, и ориентируется на исследовании дискурса. Англо-американское направление ориентируется на историю и взаимоотношения текстов с миром вне текста.

В данном исследовании мы рассматриваем проблему определения «женского письма». Основным вопросом в рассмотрении данной темы мы выделяем то, что если гендер можно изучать в тексте, то каким образом. При этом мы исходим из вышестоящего утверждения, что пол читателя-исследователя и пол автора оказывают сильное влияние на процесс создания и восприятие литературного текста.

В феминистских литературоведческих теориях основной интерес вызывает вопрос, отличается ли текст автора женщины от мужского текста какими-либо формальными признаками. В данном вопросе немалую роль играют идеи французских теоретиков-психоаналитиков Э. Сиксу и Л. Иригарэй. Они считают, что «западная рациональная философия приобрела значимость благодаря исключению женственного». (Braidоtti, 1993, 18-21) По мнению данных ученых, в тех текстах, которые основаны на философском дискурсе и напрямую связан с литературным, нет места «женскому», так как женщины всегда ассоциировались с пассивностью, слабостью. Другими словами, пассивность женщины гарантирует маскулинное превосходство. Однако Сиксу считает, что «Именно в письме, при помощи прописывания в тексте наслаждения и телесности, можно вырваться из маскулинного порядка или разрушить его. Письмо - это пространство, где освобождение от политических и экономических систем возможно. У женщины есть исключительная возможность выражать себя в письме через женственный стиль, так как женщина не подавила свою бисексуальность, а признает наличие другого в себе». (Ciхоush, 1987, 72-86)

Э. Сиксу понимает под женственным стилем письма способ, с помощью которого можно освободиться от гендерных стереотипов и позволять «другому» становиться видимым. Она уверена, что каждый человек бисексуален. Таким образом, можно сделать небольшое заключение, что «женственный стиль» не зависит от пола писателя. Женщина всегда ассоциируется с пассивностью, слабостью и природой, а мужчина - с активностью, силой и культурой. В результате женщина как бы проигрывает мужчине, а он, в свою очередь, становится нормой, образцом человека. Исследовательница подчеркивает, «что хотя женственный стиль письма нельзя определить, но это не значит, что его не существует».

Согласно мнению другой женщины-психоаналитика, Л. Иригарэй, женщина не имеет права говорить вне маскулинного дискурса и, следовательно, не имеет женственного языка. Иригарэй считает, что у женщины есть только один путь, так как она может только имитировать маскулинный дискурс, разоблачая присущее ему подавление женственного с помощью игрового повторения: «…сделать «видимым» с помощью эффекта игрового повторения то, чему положено было оставаться невидимым: тщательно скрытую возможную работу женственного в языке. Это значит также «разоблачение» того факта, что если женщины умеют так хорошо подражать, то это потому, что они не полностью поглощены этой функцией. Но они одновременно остаются и еще где-то в другом месте». (Iгigагау, 1985, 76) Это «другое место» значит, по Иригарэй, что женщина всегда «другое» в маскулинном дискурсе, так как ее наслаждение угрожает именно ему. Это наслаждение надо подавить, чтобы маскулинный дискурс (маскулинная экономия) мог бы существовать по-прежнему.

Ученая С. Вайгель считает, что «хотя названные ученые отказываются от определения женственного стиля и женщины вообще, в отдельных литературоведческих исследованиях феминисток часто употребляются метафоры, описывающие женственный стиль письма и вообще женственное «я». Эти метафоры обычно противопоставляются западной (маскулинной, рациональной) логике». (Weigel, 1987, 197)

С. Вайгель считает, что женственный стиль письма - опасное определение и критикует. Во-первых, так как женственный стиль обычно определяется такими чертами, как разрывность, отступления, непоследовательность и т.д. Эти черты исследователи-феминистки рассматривают как положительные, а такие черты, как логичность, регулярность, объективность как отрицательные. Иными словами появляются жесткие определения «женственного стиля», которые со временем становятся универсальными. Во-вторых, данное понятие создает двойственный характер между маскулинным и женственным, а такое качество чаще всего ставит женщину в худшее положение в сравнении с мужчиной. В итоге можно сказать, что, когда мы начинаем определять женственность, она всегда проигрывает и исчезает в пассивности. Поэтому ниже мы обратим внимание на мысли литературоведов, которые выдвигают на первый план проблему места женщин-авторов в доминирующей культуре, и на то, как это место сказывается на их творчестве.

Исследовательница С. Вайгель, вместо того, чтобы как-то определить женственный стиль, просто говорит о месте, в котором женщина пишет. При этом исследовательница ссылается на Иригарэй и подчеркивает, что женщина и внутри и вне дискурса находится в маргинальном положении по сравнению с мужчиной, и у нее особое отношение к обществу и к языку. Кроме того, женственное и женское уже являются объектами мужского дискурса, они определены с мужской точки зрения (в литературе). «Когда эти женщины стараются описать то, что исключено из господствующих дискурсов и традиций, то обязаны одобрять и то пространство, откуда им дана возможность говорить, а там они всегда уже находят себя изображенными, описанными». С. Вайгель исследовала литературу современных немецкоязычных писательниц и отметила, что повествование их текстов часто содержит множество перспектив, они используют доминирующие жанры, но одновременно разрушают их. Исследовательница считает, что эти повествовательные стратегии отражают отношение женщины к языку и обществу, внутри которых она должна жить, но где не принимают ее точку зрения во внимание. Таким образом, теория Вайгель о повествовательных стратегиях женщин-писательниц соотносится с концепцией миметицизма Иригарэй о том, что писательницы используют доминирующий дискурс, но одновременно с помощью иронии демонстрируют подавление женственного в нем. (Weige1, 1987)

Почти также размышляет ученая Н. Миллер. Она подчеркивает связь контекста и читателя и обращает особое внимание на повествовательные, жанровые, контекстуальные особенности женского текста. Она считает, что читателю надо целеустремленно «вычитывать» гендер из текста, чтобы понимать более глубоко его гендерную природу. Н. Миллер утверждает, что в литературном тексте нет никаких формальных знаков о поле автора, что «Не существует никакого достоверного метода, с помощью которого стало бы возможным определить гендер автора по одному только тексту. Вместо поиска таких знаков в тексте Н. Миллер предлагает следующее: «Речь должна идти скорее о том, что в чтении сознательно заново творится изображенный объект, всегда осознается различие (…), не зависимое от открытия исключительного / недоступного «другого». Трудность чтения (женского текста) - результат сложного отношения, которое женщины исторически имели к языку доминирующей культуры, это то игровое отношение, которое Л. Иригарэй охарактеризовала как миметицизм, умение подражать». (Miller, 1988, 29)

Н. Миллер выдвигает на первый план роль читателя, которому следует обратить внимание на условия, в которых женщины писали и пишут, на их отношение к доминирующим жанрам и представлениям о женщине, взглядам на историю женского творчества. Гендер создается в чтении, когда читатель признает, что его/ее пол влияет на чтение. Таким образом, читатель интерпретирует в диалектическом процессе идентификации то, как женский субъект «вписывается» в текст. (Vi1kkо, 1991) Следовательно, речь идет не о «нейтральном» чтении, а об «активно участвующем в производстве текстового гендера» чтении. Читатель признает гендер в себе и понимает последствия этого для чтения и интерпретации, которые являются такой же культурной деятельностью, как и создание текста.

В итоге можно сказать, что С. Вайгель и Н. Миллер считают важным говорить о месте женщины в литературе и в культурной деятельности. НМиллер указывает и на существенную роль читателя, которому надо понимать себя в качестве индикатора гендера текста. Если мы определяем какие-то черты как «женственные», это не помогает нам найти женщину в тексте. «Женственные черты» можно видеть и в текстах мужчин. Зато важным оказалось исследование стратегий, используемых женщинами в связи с контекстом и тематикой женской литературы, и обращение внимания на женский гендер.

Изучение женского субъекта кажется чрезвычайно важным, если мы ставим вопрос о том, какие способы и модели письма женщины употребляют и почему. Таким образом, открывается возможность принимать во внимание женский опыт (и читателя, и автора) и учитывать его влияние на текстуальные стратегии. Поэтому нас интересуют теории о субъекте и, особенно о субъекте в дискурсном акте. Они оказали особое влияние на феминистское литературоведение. (Коsоnen, 1996)

Известными теоретиками по проблемам субъекта являются психоаналитик-лингвист Ю. Кристева и феминистка-семиотик Т. де Лауретис. Первая изучает субъект с точки зрения усвоения языка и символического порядка, последняя подчеркивает значение опыта в процессе становления субъективности. (Lauretis T. de, 1987)

Центральное место в теории Кристевой о субъекте занимает понятие «говорящий субъект». Язык и усвоение языка являются важными этапами в развитии субъекта. Говорящий субъект одновременно и семиотический (означает довербальное, долингвистическое, телесно-эротическую связь с матерью), и символический (указывает на дискурсивную практику, авторизированную именем Отца). (Кгisteva, 1984) Из этого следует, что говорящий субъект имеет диалектическую природу. Субъекта нет как цельной, неизменяющейся единицы, а он всегда в процессе. В дискурсе, в языке субъект может моментально проявляться цельным, но это только эффект языка. Кристева пишет: «Субъекта нет; он создает и уничтожает себя в сложной топологии, куда включены «другой» и его дискурс. (…) Субъекта и значения нет, они создаются в дискурсной деятельности». (Кгisteva, 1979)

С помощью формы первого лица единственного числа человек может чувствовать себя цельным и осознающим субъектом. Однако субъективность может сформироваться только в отношении к другому, т.е. к местоимению «ты». «Мы употребляем слово «я», только когда мы говорим кому-то, кто потом также употребляет слово «я», когда сам говорит».

Проблема места женщины рассматривается Кристевой с точки зрения времени. Она пишет, что «При размышлении о женщине и ее судьбе возникает ощущение пространства, а не времени. Время женского субъекта связывается, прежде всего с повторением и вечностью. Это создает специфичность женского субъекта». (Кгisteva, 1989, 166)

О. Дарк, со своей стороны, считает, что «женщина самой природой поставлена на краю (…) переплетения и периодической смены рождения и смерти» и что эта «внутренняя связь через организм с природным, стихийным определяет женское сознание в целом». (Дapк, 1991, 33) Но думается, что такое представление о женском субъекте позволяет говорить о «природном предназначении женщины» и отключает ее от культуры и создания культуры.

С. Бовеншен отмечает, что она тоже верит в особые, стихийные силы женщины, но, речь о «природе» женщины (или мужчины) только усиливает господствующие стереотипы в культуре. Однако с помощью анализа этой «природы» мы можем понимать стереотипы культуры, которые глубоко укоренены в нашем сознании. (Воvenschen, 1985, 33)

Ю. Кристева считает, что женский субъект проблематичен именно в связи с определенным представлением о времени как плане, телеологии, линеарном и прогрессивном ходе событий. Такое время - время языка и время произнесения предложения. Кристева выделяет два поколения женского движения, различно относящихся к линеарному времени: первое поколение требовало места в линеарном времени (равенства в общественной жизни); другое поколение подчеркивает специфичность женственной психологии, стремясь дать выражение для интерсубъективных и телесных опытов, остававшихся немыми в культуре. Согласно Кристевой, «Важно определить разницу между женщинами и мужчинами по отношению к власти, языку и значению, а именно, надо определить разницу между полами по отношению к символическому, общественному (гендеру)». ( Kristeva, 1989, 166 )

Исследовательница Т. де Лауретис критикует лингвистически ограниченное понимание субъекта у Кристевой, и она хочет подчеркнуть значение опыта как процесса становления субъектности. Опыт, как она отмечает, одно из самых распространенных слов в феминистском дискурсе, и это действительно важное слово, поскольку непосредственно связано с вопросами, поставленными женским движением, о субъективности, сексуальности, теле и феминистской политической практике. Де Лауретис употребляет понятие «опыт» в значении «…процесса…, с помощью которого субъект находится в социальной реальности, и через него воспринимает и понимает как субъективные… те отношения - материальные, экономические, интерперсональные, - которые на самом деле являются социальными и с более широкой точки зрения, историческими». (Lauretis T. de, 1987)

Когда западные феминистки исследовали прозу современных писательниц (особенно автобиографические тексты), они отмечали, что авторы часто в ней сосредоточиваются на изображении частной, повседневной жизни обыкновенных людей и особенно жизни женщин. (Fe1ski, 1989) Р. Фельски называет такие женские автобиографии «феминистскими исповедями» и отмечает, что, вследствие их сконцентрированности на частном и повседневном, фрагментарности, эпизодности, отсутствии линеарного повествования, они отличаются от канонизированного определения автобиографии, имитируя внелитературные формы, такие, как дневник, письмо или записки. То же самое можно сказать о современной прозе русских писательниц, где часто внимание направлено на жизнь и точку зрения женщин. Яркий пример тому «Время ночь» Л. Петрушевской.

Темкина считает, что причиной того, что опыт женщин обычно считается «неинтересным», «слишком субъективным» по сравнению с опытом мужчин является то, что долгое время мир женщин понимался как мир частный, приватный, ограниченный. «Жизнь женщин долгое время сосредоточивалась на частной сфере дома. Поэтому разделение между определяемым как частное местом женщин и официальной сферой искусства и политики в автобиографиях женщин кажется особенно подчеркнутым».