Г. Город Харьков, Российская Директория

 Планета Земля, Солнечная система

 

Харьков встретил абитуриента сорокаградусной июньской жарой, хмельным пивом «Рогань» и абсурдной канителью в приемной комиссии.

Вначале у Константина вообще не хотели брать документы – этого не хватало, того недоставало, а это вот надо в трех экземплярах и нотариально заверенным. «Нету? Как нету?! Положено!»

Но потом, когда узнали, что «Растов» не псевдоним и что он, Константин Александрович, нисколько не однофамилец, а сын Того Самого, майоры в приемке как по волшебству подобрели и все-все приняли с напутствием: «Потом остальное донесете». И даже – в обход правил – обеспечили жильем и питанием за три дня до первого экзамена.

Константин был майорам благодарен – жить ему было и впрямь негде, денег на поездку в Харьков он занял у друга, а в графе «будущее» у него значилась «полная неизвестность».

Экзамены он сдал отлично, благо после северов находился в превосходной умственной и физической форме.

Первый курс тоже окончил более-менее. И второй. А третий – на «отлично».

В свободное время пробавлялся все тем же фехтованием – тренировал желающих помушкетерствовать, на сей раз на общественных началах (работать кадетам в академии запрещалось). Учил контратакам и выпадам. Объяснял, чем сабля отличается от шпаги, а шпага от рапиры, почему манекен следует величать «Дядя Вася» и почему даже русские судьи во время поединков говорят по-французски.

А часы, оставшиеся от учебы и тренерской работы, проводил в пивной «Очаг», которую танкисты, конечно же, звали «Очагом поражения».

По воскресеньям ходил на танцы в Дом офицера.

Изредка пытался крутить романы.

Один раз – девушку звали Света, и она была очаровательно зеленоглаза – чуть было не докрутился до загса… Но «чуть было» не считается.

Константину нравилось идти по нагретой солнцем улице Полтавский шлях и чувствовать себя совершенно одиноким, адски неженатым и ничем не связанным кадетом, впереди у которого – вся Вселенная.

Наконец – последний экзамен: танк Растова прошел через эпицентр ядерного взрыва с оценкой «отлично».

На церемонию выпуска из Москвы прилетели отец, мать и Кеша, неразлучный со своим спаниелем, все таким же вертлявым и длинноухим, разве что чуточку седым.

Константин, который не видел семью уже давненько, не для виду обрадовался.

Все обиды забылись, трудности взаимопонимания казались курьезными.

Мать сильно постарела, отец похудел и как-то выцвел, лишь один Кеша не изменился…

Банкет «по случаю» Константин помнил смутно: вот они с товарищами обмывают его лейтенантские звезды, утопив их в чуть более звездном коньяке. Вот отец с рюмкой водки «Зеркальная струя» привычно вещает что-то про ответственность, про то, как важен танкист на поле боя, и все присутствующие рьяно ему аплодируют. Вот мать, как следует пригубив сладкого массандровского винца, с фальшивой задушевностью интересуется: «Ну, хоть невеста у тебя есть?», подразумевая, конечно, «раз нет ни денег, ни должности, ни перспектив в жизни, должна быть хотя бы Единственная…»

Вот Кеша, студент какого-то экстремально престижного факультета, рассказывает о своем грядущем назначении в Техноград – мол, это вопрос уже решенный. Вот сам он, пьяный лейтенант Растов, набравшись храбрости, спрашивает у Кеши, как сложились его отношения с «той красивой девчонкой… ну, помнишь, ты меня знакомил?»

Кеша меняется в лице.

– Нина? Нина вышла замуж… Если ты, конечно, о Нине.

– За кого?

– Да за дятла одного. Ничтожество полное. Демин фамилия… Зовут Альбертом.

– Я его знаю?

– Может, и знаешь. Мой одноклассник. Его папашу еще за хищения привлекали… В области добывающей промышленности… Громкое было дело, лет шесть тому назад. По визору каждый день показывали, в передаче «Русский суд».

– Шесть лет назад я на Кларе служил. Это, считай, параллельное измерение! Или, если хочешь, Московия Ивана Третьего! – пьяновато хохотнул Растов.

Кеша презрительно поморщился. Вечно сидящий на обезболивающих из-за своей утомительной, разрушительной хвори, он с детской страстностью ненавидел пьяных.

– В общем, этот Альберт такой же мудак, как его папаша, – прихлебывая зеленый лимонад разновидности «Тархун», резюмировал Кеша.

Даже не склонный к бережной регистрации чужих душевных движений Константин догадался, что короткий разговор о Нине причинил брату сильную душевную боль. Однако он уже не мог остановиться.

– Вот ты говоришь, этот Альберт Демин – мудак. Но ведь за что-то же такая девчонка, как Нина, его полюбила?!

При слове «полюбила» Кеша вздрогнул, как от удара электрическим током.

– Да пойми, Костя, она никого не в состоянии любить! Для нее люди – как куклы! Сегодня с одним поиграла, завтра – с другим! – В глазах Кеши блестели слезы.

Сердце Константина пронзила острая жалость, и он растроганно приобнял брата.

Хрупкий, беззащитный Кеша вдруг показался ему… мужчиной-цветком, мужчиной-бабочкой. Наступит студеное октябрьское утро, и бабочка-цветок уже не сможет никуда упорхнуть…

С банкета семейство Растовых уехало рано – отцу, теперь уже не заму, а Директору Тяжелой и Специальной Промышленности, предстояло держать речь перед ВГС – Высшим Государственным Советом.

Константин, вздохнув со стыдным облегчением, пошел догуливать.

Из остатка той праздничной ночи он запомнил немногое: черные дубы в саду имени Тараса Шевченко, он сидит на лавочке возле фонтана, а с его белой рубашки и форменных брюк на неумолимо сереющий к утру асфальт капает вода.

Слева – его закадычный друг Тема Перчик, справа – сосед по общежитию Юлик Найденко, а с Юликом – две официантки из «Очага поражения», имена которых неразличимыми соринками теряются в пене тех дней. Официантки нестройными голосами выводят: «Каким ты был, таким ты и остался…» Юлик громко икает.

«Ну вот я и офицер бронетанковых», – проносится в голове Растова. А со стороны каменной громадины Университета к их компании неторопливо приближаются двое в милицейской форме, и в старых каштанах очумело орут соловьи.

Константина Растова распределили в 1-ю гвардейскую танковую дивизию, более известную как Кантемировская. Это стало неожиданностью. Правда, только для самого Константина.

Никто из его друзей-приятелей не выказал даже тени удивления, узнав эту сногсшибательную новость.

– Ну, ты же Растов, а не какой-нибудь Пупкин, – понимающе подмигивал Тема Перчик (ему был приказ – в Тремезианский пояс).

– Кто бы сомневался! – закатывал глаза Юлик Найденко, его пунктом назначения стала далекая планета Екатерина.

Кантемировская дивизия квартировала в Подмосковье, в знаменитой Кубинке. И служили там такие же, как Растов, папины и мамины сынки, родители которых сделали все, чтобы их непоседливым чадам было удобно к ним ездить.

Поначалу Константину в Кубинке понравилось.

Комфорт, опрятные и вежливые люди (в Кубинке говорили – «корректные») и действительно недалеко до Москвы.

Там, в Москве – брат, там кое-какие старые друзья, там, в конце концов, можно случайно встретить даже Нину (что приключилось в его практике лишь однажды, да и то Нина была не одна, а в обществе склонного к полноте товарища, старше ее на поколение; Растов не решился подойти и перебежал на другую сторону улицы).

Но вскоре он понял, почувствовал хребтом: прогуливаясь между постриженными кустами самшита, вдыхая бодрящий аромат настурций – по количеству клумб Кубинка превосходила даже Москву! – он не боец, он не танкист, он – почетный пленник любви своей высокопоставленной мамы. Заложник своей фамилии.

И то сказать! В свете абсолютного и беспросветного Pacem in Terris – мира на планете Земля – реальных боевых задач у Кантемировской дивизии в Солнечной системе нет как не было. Угроза десанта какой-либо агрессивной инопланетной расы в Подмосковье призрачна. Возможность антигосударственного мятежа в России Константин не то чтобы совсем отметал, но почему-то был уверен, что в случае чего обойдутся силами ГАБ, в крайнем случае – привлекут осназ ВКС из Подольска…

Что же касается Конкордии, – а тут сомнения в офицерском корпусе мало у кого имелись: все понимали, кто в Галактике на самом деле Вероятный Противник Номер Один, – то, снова же, Растов трезво отдавал себе отчет: в случае войны с заклятыми зороастрийскими друзьями Кантемировка повоюет в самую последнюю очередь. Если вообще повоюет, а не останется охранять многоэтажные развязки на автострадах Третьего Примосковного Кольца.

Ведь ясно же, что война с Конкордией будет быстрой и победоносной! В день Д+10 десант на Паркиду, Д+12 – генеральное сражение флотов, Д+20 – высадка в конкордианскую метрополию (планета Вэртрагна, система Зерван)… Да Кантемировка еще на транспорты погрузиться не успеет, а расквартированные в колониях Синапского пояса дивизии постоянной готовности уже войдут в клонскую столицу, грандиозный Хосров!

Чему же тогда радоваться? На что надеяться? На перспективу быстрого карьерного роста? Со взвода на роту, с роты в штаб батальона, оттуда – скок в Высшую Академию Сухопутных Войск, а оттуда уже (и навсегда) – в коридоры Главного Штаба СВ?

Ага, держи карман шире! В Кантемировке все молодые офицеры – чьи-то сыновья, племянники, внуки. Отпрыски промышленной меритократии державы, генералитета, ведущих философов и культурологов. Их всех нужно двигать! Именно туда: на роту, на батальон, в Высшую Академию.

Впоследствии, вспоминая те четыре года, Константин никак не мог понять, как же получилось, что он прожил в Кубинке – с ее убаюкивающей, кастрирующей атмосферой летаргического армейского довольства – так долго. Учения, боевая подготовка… Снова учения… Снова боевая подготовка… Отпуск на Сокотре…

Справедливости ради следует сказать, что все эти четыре года Растов добивался нового назначения.

Однако его просьбы в штабе дивизии упорно игнорировали.

Еще бы не игнорировать, когда сама Мария Ивановна Растова очень-очень попросила!

Парадоксально, но лишь трагическое исчезновение Кеши – он поехал к друзьям в Крымскую астрономическую обсерваторию, и больше его никто не видел – помогло делу сдвинуться с мертвой точки.

Мария Ивановна слегла с инфарктом, нежданно ослабив хватку на шее старшего сына. И Константин, долго копивший силы для решительного рывка подальше от мертвящей скуки Подмосковья, наконец добился перевода.

Его вызвал к себе генерал Долгов.

– Хорошо. Кубинка тебе не нравится. И где же ты хочешь служить в таком случае? – не скрывая сарказма, осведомился благообразный до карикатурности генерал Долгов, с удовольствием посасывая трубку.

– Хочу в колониальную дивизию. Чтобы реальные задачи, чтобы марши по пятьсот километров! Хочу показать, на что способен! Доказать всем, что учился не зря! – выпалил Константин.

Он действительно всего этого хотел. Хотя от десятков и сотен повторений – устных и письменных – эти важные слова в его восприятии несколько подзатерлись.

– Дурак ты дурак, старшой, – беззлобно произнес Долгов, отворачиваясь к окну, за которым буйно плескал фонтан, копия одного из петергофских. – Не был бы дураком, не строчил бы прошения куда попало. А подождал бы чуток, до следующего года…

– В следующем году мне будет тридцать один, – мрачно сказал Растов, сверкнув глазами. – А я ничего, считай, не видел, кроме унитазов с подогреваемыми сиденьями и стриженых лужаек.

– А мне семьдесят один. И что? Сын в прошлом году родился! – Долгов пожал плечами и невозмутимо продолжил: – Так вот: в следующем году я бы поставил тебя на роту. А так – хрен тебе в сумку и два сбоку, а не рота…

– Но меня же все равно переведут, верно?

– Переведут, да, – выпуская опрятное облачко сизого дыма, кивнул Долгов, осанистая аллегория аристократического спокойствия. – И хотя я этого вроде бы знать не должен, я тем не менее знаю: переведут тебя в 505-й отдельный танковый батальон.

– А куда, если не секрет?

– На задворки цивилизации. Планета Каталина… Она в Тремезианском поясе, если что.

– А город… какой? – Лицо Растова глуповато сияло.

– Город с названием ненашенским. Порт-Чапетон.

– Разве это русский город?

– Конечно, нет. И Каталина не русская. Однако наверху постановили, что нам правильно иметь свой палец в каждой заднице. И мы сейчас по мере сил эти пальцы засовываем… Превозмогая, так сказать, врожденную брезгливость…

Растов взволнованно переступил с ноги на ногу. Ему прямо-таки не терпелось.

– Вот чему ты сейчас радуешься, Костя? Чему? – Долгов смотрел на Растова как на тяжелораненого. – Там, на Каталине, тебе ни сауны в казарме не будет, ни псковского кальвадоса в баре. Там – антисанитария. Там – проходимцы, пираты. Даже работорговля, по слухам, в кое-каких местностях… Убить могут!

– О такой атмосфере я и мечтал, когда в танкисты шел! – брякнул Константин, глядя на генерала с сыновней благодарностью.

На Каталине все было почти так, как описывал бывалый Долгов.

Разве что сауны там кое-где все-таки были. Как Европейскую Директорию ни ругай, но с гигиенической культур-мультур у ее граждан было все в порядке.

Именно на Каталине Растов впервые нашел то, что искал в военной службе: возможности выражать себя неостановимым действием, а еще – счастье быть «некорректным» и бескомпромиссным. В Порт-Чапетоне он впервые познал настоящее боевое братство.

Стоит ли удивляться, что именно на Каталине Растов впервые в жизни женился?

Его избранницей стала польская девушка Беата.

Она была студенткой местного медицинского института, и Растов, будь он более склонен к откровенности с самим собой, наверняка признался бы себе, что внешне Беата похожа на Нину Белкину, как двоюродная сестра. А может быть, и как родная.

Беата была младше Растова на тринадцать лет. Она без устали смаковала это обстоятельство и даже просила Растова называть ее «доченькой» – бедняжка выросла со взбалмошной матерью-одиночкой. Беата любила повторять, что ее «заводят» взрослые мужчины. (Выражение «Меня это заводит» Беата обожала и применяла даже в отношении яичницы с ветчиной.)

Отношения с Беатой были исполнены суховатой гимнастической страстности. Но как только заканчивались дела постельные, Растову было совершенно не ясно, о чем говорить.

Неясно это было и Беате. Возможно, поэтому они говорили нечасто, да и то через переводчик «Сигурд».

Растов знал по-польски только «курва мать» и «Ешчэ Польска не згинэла». В отличие от большинства еврограждан, Беата учила в школе испанский, а потому знала по-русски меньше минимума: «пожалуйста» (она произносила это слово с ударением на у), «Как мне пройти на Красну площаць?» и «Как тебья зовут?»

Растов был все же не настолько влюблен и малоопытен, чтобы сочетаться браком при таких огорчительных обстоятельствах. И он никогда бы не сделал предложения, если бы в гости к Беате не прилетела из экваториального городка ее слоноподобная маман, пани Кристина.

– Ты почему на ней не женишься, негодяй? Что тебя в ней не устраивает? Посмотри на нее! Цветочек! Умница! И профессия в руках! Чем тебе не жена? – грозно поинтересовалась пани Кристина у Растова, хлопнув за раз сто пятьдесят грамм водки. (Дело было во время их первого совместного обеда, и Беата как раз унеслась «пудрить носик».)

Растов пожал плечами: мол, сам не знаю, что тут может не устраивать – и тоже хлопнул сто. Закусил длинным, как ладонь, огурцом. Хрусь-хрусь.

– Ты, Константин, должен немедленно узаконить ваши отношения! Не то я буду жаловаться! Начальству твоему! Жаловаться, да-да! Придумал тоже – с моей принцессой как с шалавою какой! Ишь! А с виду – порядочный человек! Офицер!

Растов нахмурил свои широкие котиковые брови и обнадеживающе кивнул пани Кристине – мол, «все будет норм». «Принцессу» и «цветочек» обижать не намерен.

Через неделю они обвенчались по католическому обряду в неусыпном присутствии пани Кристины и закадычного друга Растова, лейтенанта Мальцева. Их свадебный пир был скуден и скучен, как инструкция к кипятильнику.

Родителям Растов о своем внезапном бракосочетании не сообщил.

Вначале рассчитывал: скажет как-нибудь при случае (он ненавидел разговоры по X-связи и старательно избегал их). А потом подумал: зачем в принципе говорить? Ведь все равно отцу обо всем доложат желающие выслужиться соглядатаи, которых вокруг него пруд пруди!

Расчет Растова оказался правильным: Марии Ивановне доложили о событии на следующий же день.

Однако в разговорах с сыном она ни разу не упоминала о том, что в курсе, и не просила познакомить с избранницей. Хранила многозначительное молчание.

«Такая свадьба – это просто шутка, игра… Наиграется – разведется». Вот что означало это молчание.

В то же время Мария Ивановна приложила немало усилий к тому, чтобы информация о женитьбе «старшего сына А. П. Растова на польской студентке» не просочилась в прессу. Особенно – в зарубежную прессу. И, надо сказать, преуспела.

Когда Константин развелся с Беатой, – а произошло это через девять месяцев ровно, – об этом тоже почти никто не узнал.

А через две недели после развода Константина перевели на планету Грозный.

 

 

Глава 4

СНОВА НИНА БЕЛКИНА

 

Г. Город Новогеоргиевск

Планета Грозный, система Секунда

 

На Грозный Константин Растов отправился не один-одинешенек, но в составе своего родного 505-го отдельного танкового батальона.

Батальон влили в состав переводимой на новые штаты 4-й танковой дивизии (евроаналитики писали: происходит скрытое стратегическое развертывание в преддверии неминуемой войны).

На Грозном батальон расквартировали возле ничем, кроме своего водохранилища с красноватой глинистой водой, не примечательного города Платоново, что находился на шестьсот шестьдесят восемь километров южнее столицы, роскошного по колониальным меркам Новогеоргиевска…

Всю деятельность Растова в тот период можно описать словами «по тревоге – в джунгли». Иногда тревогу объявляли на рассвете. Иногда – днем, перед обедом. Но чаще всего – чуть за полночь…

Больше же с ним в те месяцы ничегошеньки не происходило.

В декабре полк Растова убрали из Платоново и перевели поближе к основным силам 4-й танковой дивизии, в Новогеоргиевск. Растов обрадовался: глушь успела изрядно ему осточертеть.

Сразу по прибытии – стоял теплый декабрьский вечер накануне Нового года – Константин Растов пошел прогуляться по центру.

Прогулка быстро ему наскучила. Он устроился на заплетеной восковым плющом дощатой террасе летнего кафе. Заказал пол-литра темного пива «Чемпион» (он привык к нему во время учебы в Харькове).

Но не успел Растов сделать и глотка, как увидел… («Господи!») Нину Белкину!

Или лицо, на нее похожее.

Невысокая девушка, на которой была потертая джинсовая юбка до колен и босяческого дизайна футболка с умеренно провокативной надписью («Кто здесь самый умный?»), шла по противоположной стороне улицы Чехова и, небрежно размахивая тряпичной сумочкой, разглядывала по-сельски глуповатые витрины местных магазинов, как если бы шла по своей родной Покровке.

«Господи… Ниночка… Нинка! Или показалось?»

Сердце бешено застучало у Константина в груди. Вдруг вспомнилось разом все: от неловких претыканий в дверях комнаты Кеши до того выпускного, когда он струсил, сбежал…

В общем, Растов едва нашел самообладание расплатиться за осиротевшее пиво… Он засунул купюру под блюдце с нетронутыми солеными камушками несвежих фисташек и по-ковбойски перемахнул через плетень летнего кафе.

«Нина! Нина!» – все кричало, вопило у него внутри.

Больше всего на свете в те секунды он боялся обознаться. Боялся, что точеный профиль окажется принадлежащим такой же красивой, но совершенно чужой его душе девушке.

– Костя… Константин! Боже мой! – воскликнула Нина, захлопала в ладоши и, встав на цыпочки (иначе не дотягивалась), в порыве дружеской пылкости чмокнула его в щеку, благоухающую одеколоном «Огуречный». – Но это… ты что делаешь здесь? Я думала, ты стал уже… страшно важной персоной! При таком-то папе…

– Важной? Да ну, что ты… – Растова неожиданно сильно смутило упоминание об отце. – Важной персоной я не стал. Так, креплю оборону Отчизны… Можно даже сказать, играю в танчики… На материале реальной жизни.

Нина улыбнулась – как видно, формулировка ей понравилась.

– А ты-то сама какими судьбами? – Пришел черед Растова спрашивать. – С мужем?

– Я здесь работаю военюристом, – с улыбкой, запоздавшей на несколько красноречивых мгновений, отвечала Нина, почесывая правой ногой икру левой, в точности так, как она делала это школьницей. – И… Я так поняла, ты не в курсе… Мы с Альбертом… В общем… – голос Нины предательски дрогнул, – развелись.

Они устроились в ресторане «Дельфин» – самом приличном, на непридирчивый взгляд Растова, заведении Новогеоргиевска.

– Будем обедать! – постановил Растов не допускающим возражений тоном.

Нина поминутно сетовала, что не одета «для такого места». И что «не помыла голову». Раза три она доставала зеркальце и начинала разглядывать себя с дотошной придирчивостью собственной злейшей врагини.

Даже не шибко проницательный Растов понимал: не своего нешикарного вида, к слову, вполне естественного, женственного и привлекательного, стесняется Нина. Но своего возраста – она была ровесницей Кеши, а значит, младше Растова всего на три года. Растов почувствовал: Нина Белкина поминутно спрашивает себя: а насколько сильно изменилась она за то время, что они с Константином не виделись? Проигрывает ли в сравнении с собой тогдашней?

Растов понял, что самое время идти в решительное наступление на страхи и комплексы визави.

– Нинка… Нина… Если я замечу, что «ты совсем не изменилась»… – сказал он, глядя собеседнице прямо в ее умные карие глаза с прямыми длинными ресницами. – В общем… если я скажу так, ты ведь наверняка подумаешь, что я человек недалекий и говорю банальностями, да еще и вру тебе… Да?

Нина кивнула. Дескать, угадал.

– Поэтому я не стану так говорить. Я сразу скажу тебе, в чем именно ты изменилась!

Нина удивленно приоткрыла свой красивый алый рот. Она подала корпус вперед, две задние ножки стула заинтригованно повисли в воздухе. А еще Нина скрестила руки на своей скульптурной груди и приготовилась защищаться – на тот маловероятный, но все же теоретически возможный случай, если Растов выскажет какую-то действительно неприятную правду.

– Ты стала меньше похожа на мальчика-сорванца и больше на девочку… Девочку-сорванца… Это раз. И это сразу тебе в плюс. – Растов добродушно улыбнулся, обнажив свои белые крепкие зубы с еле приметной щелью между резцами.

Улыбнулась и Нина. Она робко кивнула: мол, продолжай.

– Во-вторых, ты стала совсем брюнеткой… А была темной шатенкой. Наверное, ты покрасила волосы! И, хоть это непривычно… должен сказать, что тебе все это очень идет! Как-то правильно ложится на твой характер, который у тебя, конечно, от натуральной брюнетки.

– А ты наблюдательный! Никогда бы не подумала раньше! – произнесла Нина одобрительно и принялась накручивать на палец особенно упругий локон. – Ты всегда казался мне эдаким самоуглубленным простофилей…

– А в-третьих, – проигнорировав «самоуглубленного простофилю», продолжал Растов, – раньше в твоих глазах плясали крохотные чертенята. А теперь на этой сцене вместо чертенят отплясывают ламбаду маленькие хоккеисты с крохотными такими клюшечками!

– Заверяю тебя – это те же чертенята, но только более… гламурные.

Нина сверкнула глазами и расхохоталась, да так звонко, что обернулись двое официантов, обсуждавших что-то укромное с седым, как сумерки, метродотелем.

«Гламурные… – мысленно повторил Константин. – Это из старины, да?»

Затем Нина долго молчала, нервически вертя в руках расписную фарфоровую солонку. И лишь затем выдала:

– А ты… ты изменился только в одном… Ты, дорогой мой Константин, стал страшно галантным кавалером! – воскликнула она наконец и покраснела. – И кстати, ты угадал: я давно уже не езжу на мотоцикле. Поэтому мои фирменные чертенята теперь… на бобах!

Официант со входящим в моду косым пробором поприветствовал Нину вполне столичным поклоном – не то чтобы низким, но и не то чтобы небрежным.

Нина, припомнив, что ведь и она столичная штучка, обворожительно улыбнулась молодому красавцу в фартуке и заказала себе салат из семи сортов зелени, желтых помидоров, белой черники и кедровых орехов и, чтобы не скучать, двести грамм белого сухого вина местного розлива.

– Я вообще на диете! А то разъелась за осень… стала как тюлень, – пояснила она смущенно.

А Растов, который проблемы с лишним весом привык решать радикально – кроссом в полной выкладке, ничтоже сумняшеся заказал себе хачапури, стейк из телятины, спаржу на гарнир и стакан местного, нещадно воняющего бочкой, коньяка.

Наконец они выпили за встречу.

– Ну, рассказывай свою историю… Как тебя сюда занесло-то? На Грозный! Считай, на самый край мира. Мать говорила, ты была замужем за каким-то воротилой! – напустился на Нину Растов, который с перепугу всосал весь коньяк за раз.

– Была… Его звали Альберт Демин. Но у нас ничего не получилось. – Нина едва слышно вздохнула. – А ты? Был женат?

– И я был… У нас тоже… Короче, ничего не получилось.

– А у вас почему?

– Сначала скажи ты, почему у тебя. – Растов смело положил свои ладони на ее холодные ручки с несвежим маникюром.

Капитану не верилось, что он не видел Нину столько лет. Казалось, это вчера он шел по проспекту Мира домой с того памятного выпускного, повторяя свое заклинание.

– Хорошо, скажу… Но только обещай, что отнесешься к моим словам с пониманием. И постараешься не осуждать меня.

– Обещаю. И даже клянусь! – Растов прижал к сердцу свою широченную ладонь.

– У нас с Альбертом ничего не вышло, потому что я полюбила другого человека.

– Ого.

– Да, – Нина сделала горестную паузу и опустила глаза. – Мне нелегко тебе говорить, но это правда… Вкратце: я изменяла мужу. С другим человеком. И ради него с мужем развелась, хотя всегда относилась к нему очень хорошо. И сейчас отношусь.

– А он? Тот человек?

– Тот человек – его звали Иван Сергеевич – любил меня только замужней. Когда я развелась, он потерял ко мне всякий интерес… И даже, чтобы мне было не скучно, дал несколько интервью прессе, где рассказывал, что я всего лишь его друг и что у нас ничего не было, ну, может, секс пару раз по пьянке, но он толком его не помнит. И, как ни в чем не бывало, он стал встречаться с другой женщиной, несмотря на наши два томительных сумасшедших года, когда, по его словам, его главной проблемой было то, что я замужем. Я так думаю, он сейчас на той длинноногой уточке женат и у него уже дети… Он вообще порождал огромные количества детей – своих, и не своих, и приемных, и усыновленных. Никем из них он, по сути, не занимался, но порождал их на свет, особенно не комплексуя… Но снова же – не со мной… Я его отцовства не удостоилась, не досталось мне от него даже детей.

Нина выдержала свинцовую паузу.

– В общем, он меня бросил. Был громкий и некрасивый скандал. Всем было стыдно и горько. А мне – больше всех. Особенно было стыдно перед Альбертом и его родителями, которые всегда относились ко мне как к дочери…

Растову показалось, что он смог почувствовать тысячекратно преуменьшенный укол той боли, что делала взгляд карих глаз Нины таким запоминающимся.

– …Костя, представь, обо мне говорила вся гребаная Москва! Я имею в виду, конечно, Москву нашего с тобой круга… Все моралисты и моралистки, все климактерички и начинающие импотенты, распираемые сознанием своей нравственной чистоты и правоты, на моей репутации оттоптались… И старые толстоногие сплетницы, и молодые языкатые твари, которым всегда кажется, что такое может произойти с кем угодно, но только не с ними, такими защищенными и морально совершенными. Плюс женские журналы, плюс газеты… Меня даже несколько раз приглашали на ток-шоу, на канал «Первый женский». Я, конечно, не пошла… Еще не хватало!

– Прямо «Анна Каренина», – смущенный ливневой какой-то, но и по-грозовому освежающей, внезапной откровенностью Нины, Константин брякнул первое, что легло на язык.

– Ну да, Каренина… Напополам с Эммой Бовари. Но, в отличие от двух упомянутых страдалиц, я осталась жива! И смогла извлечь из всего этого утомительного ада уроки… – Нина поглядела на потолок, как будто там, этажом выше, над нарисованными а-ля итальянский Ренессанс респектабельными облаками сидел и ужинал сам Господь Бог.

Вдруг Константина осенило:

– Так из-за этой истории ты здесь, на Грозном? Потому что тебя здесь никто не знает? Сбежала? Искала одиночества?

– Ну, примерно. Это если очень сильно все упростить… Но хватит про меня! – с натужной легкостью сказала Нина. – Ведь у нас есть ты! Расскажи же мне без утайки, почему развелся ты!

– У меня все неинтересно, Нинок. Обыденно даже, – Растов опустил глаза. – Я женился на польской студентке, исключительно по глупости. Она даже по-русски не говорила! Единственным ее неоспоримым достоинством была красивая белая жопа, составляющая контраст с очень тонкой талией. Прошу прощенья за солдатскую прямоту. – Растов улыбнулся, а Нина, как сообщница, улыбнулась ему в ответ: мол, мы же взрослые люди, нас жопой не напугать.

– А развелся я потому, – продолжал Растов, – что за девять месяцев брака так и не смог понять, зачем, собственно, женился. Беата была меня сильно младше, она с утра до ночи слушала группы, состоящие из пяти-шести внезапно запевших после продюсерской постели смазливеньких особ, сосала леденцы, а по вечерам смотрела мультсериалы, где все такие, знаешь, глазастые. Какая-то там «Последняя фантазия», что ли… Или «Небесный линкор «Орел»»… По выходным она хотела ходить на дискотеки, и чтобы все время на разные. Считала, что идеальная работа для женщины – это косметолог, ну или аниматор в курортном отеле… Когда я приходил с ночного дежурства, она просыпалась, включала свет и на полную мощность врубала музыку. Ей казалось, мне срочно надо развлечений. Пиво приносила, начинала тут же его сама пить… А мне надо было только бутерброд с сыром, чай с лимоном – и носом в подушку… Да чтобы побыстрее.

– Иными словами, она у тебя была совсем тупая? – Нина посмотрела на Растова с сестринским сочувствием.

– Ну как бы да. Но главное даже не в этом… Тупая – это можно терпеть. Главное в том, что Беата – она была недобрая какая-то… Все время со всеми вокруг дралась, ругалась, собачилась, на всех имела зуб, с соседями у нее была вообще бесконечная война без шансов на перемирие, с бабами из группы в институте – просто до потасовок в туалете доходило. Два раза ее вообще в полицию забирали – на Каталине полиция – то она, понимаешь, витрину разбила, то какой-то старушке в лифте по башке своей сумкой загадала, когда та ей сделала замечание, что она в лифте курит… Нина, милая, ты извини, что я ругаю при тебе другую женщину, я осознаю, что это не делает мне чести как мужику, но… Но, честно говоря, ты первый человек в Галактике, который спросил меня, по какой причине я развелся.

Нина поглядела на Константина удивленно. Словно хотела спросить: «Неужели первый? А как же мама? А отец?» Но не спросила.

– Не переживай о ерунде… Я при тебе тоже много кого планирую обругать. – Нина хмыкнула и обвела пустынный зал ресторана веселым от вина взглядом, как бы намекая, что не прочь сделать такие встречи регулярными.

– Ты знаешь… Не знаю, как я тебя… Но ты меня своим рассказом…

– Шокировала?

– Нет.

– Расстроила? – На лице Нины прочитывалась тревога.

– Нет… Ужасно… Ужасно удивила, – наконец сформулировал Константин, закусывая новопринесенный официантом коньяк полумесяцем местного краснотелого лайма.

– Чем удивила? Тем, что развелась?

– Нет… Тем, что где-то в мире… существует человек, который… способен тебя бросить!

– Ты серьезно? – Нина поглядела на Константина с мольбой, мол, пожалуйста, очень нужно сказанное подтвердить.

– Серьезно, да. Ты же знаешь, я не враль. Оно иногда и нужно соврать – а не умею… Так что пользуйся, Нинок.

Нина улыбнулась. И Растову показалось, этой улыбкой она его как будто обняла.

Заказ все задерживался – в ресторане вырубилось электричество, – и Растов подозвал официанта, попросил повторить.

– Раз уж не кормят, надо хотя бы выпить! – прокомментировал он.

И, уже над повторенным, а потом еще дважды повторенным, они с Ниной болтали до самой полуночи, пока метродотель, непривычный к столичным посиделкам до утра, не выпроводил ненасытную парочку, действуя то увещеваниями, то мягким шантажом с туманными намеками на явление военного патруля.

Выкатившись из «Дельфина», Растов с Ниной еще долго откровенничали в сквере под россыпью мохнатых инопланетных звезд, благо следующий день у обоих был выходным.

Обсуждали, конечно, и исчезновение Кеши, которое, к изумлению Растова, опечалило Нину даже больше, чем его самого.

Между тем, из рассказа Нины следовало, что никакого «взрослого» романа – с чувствами, преодолением и болью – между Ниной и Кешей никогда не было. По крайней мере, в оптике Нины, хотя малоопытный в амурных делах Кеша упорно считал эту многословную с нервными объятиями школьную дружбу прологом «к чему-то большему». И хотя шли годы, а «большее» тенденций к наступлению не проявляло, Кеша на сдавался и продолжал «считать»…

– Ты знаешь, я ему несколько раз говорила, чтобы ни на что не рассчитывал. И писала даже. Что у нас просто дружба… Что дружба между женщиной и мужчиной – это тоже здорово… И что у меня вообще-то есть другой парень, из нашего мотоклуба, что его зовут Рудик. Но Иннокентий… ты же его знаешь… Он был такой… весь в фантазиях! Он думал, это с моей стороны и есть то самое «милое кокетство», про которое он читал у Пушкина и Тургенева…

Константин кивнул. Да, в этой характеристике он узнавал младшего брата!

Вдруг он как наяву увидел перед собой колючий Кешин взгляд, его улыбку, какую-то вечно извиняющуюся, его профиль с крупной родинкой над верхней губой. «Неужто когда-нибудь еще свидимся? Или уже никогда?»

Да, он по-прежнему не чувствовал с Кешей той нутряной, животной близости, которую вроде бы подразумевает кровное родство.

Да, Кеша – он словно был отделен от всех окружающих особым непроницаемым коконом из неведомого материала. (Что уж говорить о Константине, если даже Марии Ивановне прикосновения к этому мягко посверкивающему кокону давались с некоторым душевным трудом!) И все же Константин скучал по брату. Скучал.

– Когда Кеша во второй раз пропал, я не удивился, – признался Растов. – И я, кстати, думаю, что он в самом деле, наяву, улетел к тем инопланетянам-«ферзям», которые его охмуряли во время первого похищения, возле горы Учан-Кая… Уверен, это не выдумка, не галлюцинация была… И теперь ему там, среди «ферзей», хорошо.

Нина, которая сидела на лавочке, уперев локти в колени и положив на ладони подбородок, утвердительно качнула своими прямыми и длинными ресницами-щеточками – дескать, согласна.

Потом, с необъятными хмельными паузами, обсуждали отцов и матерей.

Нина, которая, конечно, успела хорошенечко набраться, поведала Растову о том, как тяжело пришлось ей в приемной семье после гибели родителей. И как невыносимо это было – в школьные и студенческие годы – сохранять видимость душевного благополучия.

Тут уже и Растов открыл ей страшную тайну своей неширокой души: ведь он и сам никогда особенно не любил своих мать и отца.

– Хоть я и знаю, что говорить и чувствовать так – большой грех, – добавил Константин.

– Грех? Почему это еще? Ты же не обязан всех любить! Даже если и не всех, а кого-то одного. Даже если этот «кто-то» сделал тебе много добра… Потому что сердцу не прикажешь. И любовь – она как беременность: или она есть, или ее нет! – страстно воскликнула Нина. – И я, кстати, тоже любить кого-либо не обязана. И никто не обязан… Это закон жизни, понимаешь? Но это не значит, что не надо быть благодарным или, там, помогать.

– Я родителям помог