От перемены мест олени не меняются

– Мне здесь не нравится, – обиженно сопит Джемин, сжимается компактным комочком из рук-ног и утыкается взглядом в энциклопедию динозавров. Книга огромная и прятаться за ней необычайно удобно – Минсок маскировку оценивает на пять с плюсом, но все же тянется и аккуратным движением опускает книгу вниз, к худеньким коленям.

– Почему?

Вообще-то, за шесть лет отцовства Минсок привыкает думать, что в сыне больше от него – рационального, а нет, смотри-ка, все та же оленья суть, и даже рога имеются, пусть не ветвистые, мягкие, бархатные рожки, но перспектива впечатляет. Джемин откладывает книгу и машет в сторону приоткрытого окна – очень экспрессивно, совсем как Лу Хань, когда что-то идет не так, как их рогатое сиятельство планирует.

– Здесь много домов! – и раздраженно бьет ногами по любимому лоскутному одеялу, подаренному Тэён на последний его день рождения, и оно валится комком на пол вместе с отложенной энциклопедией. Минсок кивает, но не делает никаких попыток поднять.

– В Колорадо тоже.

– И машины!.. – Джемин прикусывает губу и косит виноватым взглядом в сторону разноцветного комка, выдерживает буквально минуту, сгребает с пола, прижимает к груди, и Минсок поспорить может, что внутренне извиняется – любимое одеяло, как никак, и любимые динозавры, как вообще копытце поднялось? – и утыкается в цветастые квадраты насупленной мордашкой.

– Ездили по дорогам Колорадо ни чуть не менее активно.

– И дождь постоянно!

Минсок вздыхает, пересаживается на кровать и тянет Джемина ближе, под бок вместе с одеялом и книгой. Ну, вот конкретно с дождем он ничего поделать не может, конечно, но их переезд в Нью-Йорк – необходимость, возможность, которую он ждал не один год, и искреннее несчастье ребенка, вынужденного оставить родное и привычное, режет острым ножом по мягким, ничем не защищенным тканям.

– Я знаю, что тебе грустно. Но эта работа очень важна для меня, понимаешь? Для всех нас.

Не понимает, нет. Это трудно, когда восемь, и в хлопьях утреннего тумана теряется то, что составляло жизнь – от и до, и все, что остается, когда миллион раз обговорено, проспорено и выплакано – прижать ладошки к стеклу отъезжающего автомобиля, уткнуться носом и глотать противные на вкус слезы.

Больше него не понимает только Лу Хань, устроивший вчерашним вечером показательное выступление на тему: "социальная работа на дне, и это в одном из крупнейших городов Америки, а вот в Колорадо…" – прямо в постели, когда Минсок пытался намекнуть, что неплохо бы заткнуться и заняться более интересными вещами пока они одни. В кои-то веки одни! И довел таки его до такой степени ледяного раздражения, что пришлось укутаться в одеяло и притвориться спящим, чтобы попросту не прибить. И, конечно же, ничто не заставило Минсока отреагировать на утренние потуги некоторых рогатых возобновить начатое вчерашним вечером – с Ханем только так и никак иначе, ведь из памяти никуда не делось его нытье в первые дни работы общественным юристом в социальном центре Боулдера. Сколько ему там понадобилось, чтобы прижиться? Месяц? Но за этот бесконечный как будто месяц Минсок потерял половину из имеющихся нервных клеток.

В Нью-Йорке, имея опыт, он отделался бы парой сотен, если бы не Джемин.

С сыном дела обстоят сложнее. И то, что ребенок, не понимая, молчаливо соглашается, серьезно поглядывая из-под черной лохматой челки, настойчиво лезущей в глаза – не забыть бы и затолкать его в одну из раскиданных по кварталу парикмахерских – не успокаивает ни капли. Осадок от детского разочарования оседает в горле, но аргументов у обычно рационального Минсока слишком мало, чтобы донести очевидные плюсы переезда в Нью-Йорк. Остается надеяться на то, что ребенок сможет привыкнуть, как было с Ханем.

И он все сделал, чтобы Джемин чувствовал себя на новом месте хотя бы хорошо. Облазил Интернет вдоль и поперек в поисках хорошей квартиры на тридцать втором этаже, откуда открывается шикарный вид на Бэттери-парк и бухту, не обращая ни малейшего внимания на гневное – да ты шутишь! – от Ханя, боящегося всего, что выше четвертого этажа. И не то чтобы квартира эта им по карману, но предложенная на новом рабочем месте заработная плата покроет многое, о чем раньше можно было только мечтать. И Минсок хочет – очень-очень – чтобы у двоих его любимых мальчишек было все и больше, и станет драть зубами, если потребуется, но добьется.

И дело даже не в парке или квартире, сколько в отличной школе в трех кварталах от них. Этому вопросу Минсок уделил больше всего внимания, изучая не столько показатели успеваемости, но отзывы о доброжелательности преподавателей и наличии учащихся разных рас и конфессий, думая, прежде всего, о комфорте и безопасности сына. И пусть с городом он промахнулся – факт, который яркими буквами на лбу Джемина – но, возможно, школа исправит ситуацию.

Минсок обнимает Джемина еще крепче, стараясь передать всю свою уверенность, всю любовь и безграничную заботу – ребенок должен знать, что его интересы на первом месте.

Всегда так было и будет.

***

Джемин нервничает до безобразия, и Минсок кладет ладонь на подрагивающие пальцы сына, ковыряющие заусенец на ногте.

– Все будет хорошо, слышишь? – шепчет он на детское ушко, чтобы лишний раз не отвлекать Лу Ханя от дороги, который и без того с трудом справляется с правилами вождения в мегаполисе. А если к этому добавить волнения за Джемина, то сразу становится понятно, почему Минсок ощущает себя сидящим сразу на двух пороховых бочках, и не знает, какая из них рванет быстрее.

Рогато-копытного еще с утра пришлось отвлекать самым примитивным способом, словно это он идет в новую школу, а не Джемин. Но это кратковременная мера, увы, которая теряет свое действие, чем быстрее они приближаются к месту. Да и градус беспокойства о Хане снижается за переживаниями о сыне. И каким бы Минсок ни хотел казаться собранным и уверенным, но в глубине души и у него все переворачивается, тянет и скрипит. Только податься общему психозу – последнее дело, так и до школы можно не доехать, зацеловав все встречные машины разом, хотя бы один из семьи должен оставаться с холодной головой и твердым голосом.

По крайней мере, попытаться.

– Ланч взял? – переводит разговор на нейтральную тему Минсок.

– Да, – ему отвечают хором, и Хань косится в зеркало заднего вида, подмигивая. Видимо, напряженная обстановка в автомобиле достала его не меньше.

– Мне нравится контейнер с Арло. Спасибо, пап.

– А я в восторге от Капитана Америки.

– Рад, что угодил всем. Вы еще внутрь не заглядывали, там тоже сюрпризы.

Джемин тянется к своему рюкзаку, но Минсок перехватывает любопытные ручонки – потом, почти приехали.

Лу Хань пристраивается в очередь из автомобилей, цепочкой тянущихся к воротам школы, и вздыхает – везде, хоть в Колорадо, хоть в штате Нью-Йорк, одна и та же дурацкая система сопровождения родителями детей на учебу – нудная, безграмотная и долговременная. Пока каждый высадит своего ребенка, попрощается – сколько времени понадобится? Удовлетворяет вредный характер лишь наличие с десяток автомобилей позади – всегда найдутся еще большие неудачники.

Но стоит припарковаться, как оба, и Минсок, и Хань, выскакивают из машины, чтобы обнять, сказать с десяток напутственных слов, еще раз обнять, пригладить вздыбленные от объятий волосы и вновь обнять, пока не звучит раздраженное:

– Ну, хватит уже, на вас все смотрят.

Хань открывает рот, чтобы начать спорить, но громкие сигналы клаксонов, доносящиеся из очереди автомобилей, и уверенные руки Минсока, подталкивающие в спину, заставляют его вернуться на водительское место. И уже с него, пока Минсок устраивается на пассажирском, махать вслед немного сжавшемуся от всеобщего внимания вокруг, но смело пробирающегося к входным дверям корпуса elementary school, Джемину.

– Перестань, он все равно не видит, – устало трет переносицу Минсок. Это слишком тяжело, почти как самый первый день в школе еще там, в Боулдере. – Ты сегодня тронешься с места или нам еще разборок с родителями будущих друзей нашего сына не хватало?

– Слушай, счастье мое, – Лу Хань отъезжает метров на двести прежде, чем начинает тянуть гласные в словах. Минсок готов пробить лбом панель, потому что это означает лишь одно – в голове его парня вполне однозначный мыслительный процесс, направленный на вполне однозначное времяпрепровождение. Только так не к месту, вот честно. – Ты же сегодня взял отгул в честь такого события? Может, я отпрошусь пораньше, и мы…

– Смотри на дорогу, пожалуйста.

Минсок выдерживает значительную паузу и дает себе возможность вдоволь налюбоваться сморщенным лицом, находящегося в полной фрустрации Лу Ханя, но все же говорит, снисходительно улыбаясь:

– Джемин заканчивает в три.

***

Две недели пролетают незаметно, и вроде бы все встает на круги своя, дождь раздражает чуть меньше, намечается важное дело защиты лесной зоны от застройщиков в пригороде, школа не пугает, а с тридцать вторым этажом смиряются, потому что Минсок оленье нытье тупо игнорирует. В выходные они окончательно доводят квартиру до уровня «семейное гнездышко», где уютно, тепло и пахнет какао вперемешку со свежесваренным кофе и пиццей из ресторанчика напротив. Минсок чувствует себя счастливым, что все устаканивается, а со временем и вовсе планирует получить слова признательности от домочадцев, потому что, как ни посмотри, но перспектива проживания в Нью-Йорке перебивает все прелести небольшого студенческого городка на окраине Колорадо.

Минсок неспешно разувается, вслушиваясь в звук включенного на кухне телевизора и тихий голос Джемина, стягивает с плеч пиджак и ныряет в ванную. Он успевает к ужину, и это радует, ведь за последние дни самое большее, на что он мог рассчитывать – это затылки его любимых спящих мальчиков. Новая работа радует не только жестким графиком шесть на семь, но и внеурочными рабочими часами. Все это, конечно, восполняется отличной зарплатой, но Минсок чувствует, что теряет больше, чем получает. И все же вера в то, что и это образуется, стоит только вникнуть в процесс, разобраться со спорными моментами в документации, и рабочий день войдет в правильное русло, не покидает.

Лу Хань сидит на полу спиной к входу на кухню. Минсок замирает на месте, вглядываясь в худые напряженные плечи, и ему и говорить не надо – что-то случилось.

– Я дома, – голос почему-то ломается на последнем слоге, а Минсок замечает, как Лу Хань скованным движением оборачивается и чуть поддается влево, открывая взгляду Минсока жуткую для родительского сердца картину.

– Вот, – кивает Хань на Джемина, на лице которого красуются парочка разноцветных пластырей с динозаврами, которые ни черта не прикрывают синяк под глазом и разбитую бровь.

Приехали!

Минсок не торопится к ребенку, хотя очень хочется подлететь, сжать в объятиях, а потом оценить ущерб полностью, если учесть, что под коротким рукавом домашней футболки на руках еще несколько довольно больших синяков и царапина. Но под ожесточившимся взглядом, в котором только слепой не заметит, что еще секунда и «Халк крушить, Халк ломать», Джемин пугливо сжимается. И Минсок, чтобы не пугать сына еще больше, сдерживает свои порывы, опускается осторожно на колени и подползает к Лу Ханю. Он медленно протягивает руку и невесомо касается детской щеки, успокаивая.

– Ты как?

– Нормально, – хлюпает носом Джемин – отцовская жалость действует на него подавляюще – хочется забыть на время, что взрослый, и разреветься. – Я не дрался. Я не дерусь с девчонками, пап, знаешь ведь.

– Это тебя так девчонка отделала? – немного опешив, спрашивает Минсок, и куда, скажите на милость, катится мир?

– Не-а, но очень похож. На китайскую девочку, пап.

– Откуда это пренебрежение к китайцам? Ты сам-то кто? – вспыхивает Лу Хань, но получает несильный удар в плечо, отчего заваливается на бок под неуверенный смешок Джемина.

– Я наполовину кореец, как папа, ты не знал? – невинно хлопает ресницами ребенок, глядя на отца сверху вниз.

– И это многое объясняет, – кривится Лу Хань, поднимается на ноги и отходит к плите, где на медленном огне пыхтит рагу. – Хватит разглядывать боевые ранения, за стол и быстро!

Минсок напоследок аккуратно проводит рукой по волосам Джемина и невесомо целует в пострадавшую щеку.

– Нам стоит волноваться?

Джемин убедительно качает головой, обнимает обеими руками за шею и повисает отъевшейся обезьянкой, когда Минсок пытается встать с пола.

– Нет, я справлюсь сам, поверь, пап.

И Минсок верит.

Ровно два дня.

Пока не возвращается домой раньше Лу Ханя – впервые, кажется, за все то время, что они живут в Нью-Йорке. На работе аврал с отчетами, у Лу Ханя бесконечная череда судебных заседаний, и забрать Джемина из школы не получается ни у одного из них. И спорят весь вечер до хрипоты, но решаются все-таки доверить малого школьному тьютеру, что предоставляет Администрация родителям, не имеющим возможности встретить ребенка с занятий самостоятельно. Минсок знает точно, что в квартире с его ответственным, сознательным сыном ничего произойти не может, а еды, приготовленной с вечера, хватит, чтобы накормить с десяток Лу большого и малого размера. Но все равно оставлять Джемина одного надолго не хочется, и он всеми правдами и неправдами выпутывается из смирительной рубашки функциональных обязанностей и сбегает – удивительным образом засветло.

В квартире царит звенящая тишина. Сердце замирает на мгновение, словно в невесомости, и в ускоренном режиме начинает колотиться о ребра. Он не удосуживается снять обувь, стремительно проходит в комнату сына и выдыхает с нелогичным облегчением, когда видит сгорбленную спину за письменным столом.

– Привет, – говорит тихо, чтобы не напугать, и отмечает, как черноволосая голова склоняется ниже над раскрытой книгой. – Почему не встречаешь?

Щелкает выключателем, наполняя детскую ярким светом – сумерки сгущаются за окном еще половину часа назад, а настольная лампа не освещает толком, сужая пространство до тусклого круга вокруг стола. Он точно знает что-то не так – Джемин не бросается привычно на шею, не вьется хвостиком, трогая за руки, не смеется, не рассказывает прямо с порога, не дожидаясь, когда он разденется, как прошел день. Опущенные плечи, зажатый в пальцах карандаш и отказ повернуться даже тогда, когда Минсок об этом просит – одна сплошная вина. Минсок твердо проходит вглубь комнаты, разворачивает на себя кресло под тонкий писк Джемина, не ожидавшего этого, и смотрит.

– С кем на этот раз?

– С тем же, – бурчит Джемин и отводит взгляд.

– Что на этот раз?

– Он поставил мне подножку на баскетболе – было больно, между прочим! – еще смеялся, когда я упал, и сказал при всех, что я нюня и слабак.

– А ты?

– А я девчонок не бью!

Минсок задумчиво чешет кончик носа – где, к дьяволу, носит их рогатого и копытного, когда так нужен? – присаживается на корточки, обхватывает маленькие ладошки своими руками, заставляя выпустить из пальцев как будто приросший карандаш, и притягивает Джемина ближе, позволяя уткнуться лбом в плечо. Возможно, они слишком рано записали его в категорию взрослых, сознательных и ответственных, потому что чужое внимание Джемин привлекает самым что ни на есть детским образом.

***

Минсок не из тех родителей, кто при первых предупредительных сигналах бросается в самую гущу боя с тяжелым оружием наперевес. Но сын не первый день является домой с синяками и царапинами, и хочется убедиться, что та самая китайская вроде бы не девчонка на деле не окажется прыщавым бугаем старше на пару классов, развлекающимся издевательствами над упертыми восьмилетками. С Джемина станется преуменьшить, и лучше выяснить подробности из первых директорских рук, чем потом переживать последствия поломанной самооценки.

Он паркует машину на гостевой стоянке и едва успевает сделать несколько шагов в сторону административного корпуса, как телефон в кармане начинает разрываться вызовами от Лу Ханя – не то чтобы Минсок не сообщил благоверному оленю, куда собирается, но нет, не сообщил. Это должно было стать тайным одиночным десантированием на территорию боевых действий, зачисткой проблемы и быстрым эвакуированием – но у Лу Ханя эмпатия по меньшей мере божественного уровня, если учуял происходящее со своего рабочего места. Минсок впечатлен – они шесть лет живут под боком друг у друга, а сюрпризы все не кончаются.

Трубку приходится взять. Минсок отводит динамик дальше от уха, чтобы чужой экспрессией не вышибло к чертовой матери барабанную перепонку, но раздраженный, судя по голосу, Лу Хань не требует от него реверансов, сразу бросаясь в атаку:

– Ты где?

Минсок мычит незамысловатое «ыыы», не успевая придумать ничего в собственное оправдание, но Ханю, по всей видимости, и не нужно:

– Нас вызывают в школу, Джемин опять подрался, а у меня тут суд, никак не выбраться. Иди и разберись, а потом сдай это чудовище в детский дом бога ради.

Минсок кивает сам себе – присутствие легализовано, и то хлеб с маслом.

Он без особенного труда находит административный корпус, а вот по бесконечным коридорам в поисках директорского кабинета приходится поплутать, огибая верещащие на миллион голосов разномастные стайки детворы – как по минному полю, не задавить бы лилипутов-то. Один такой – пришибленный – сидит в самом углу кожаного дивана в приемной, ковыряя то криво прилепленные поверх свежих царапин пластыри, то корочки на старых, чуть подживших ранках, и смотрит, виновато краснея ушами, потому что хуже вранья в их доме и нет ничего. Минсок усаживается рядом, чуть расслабляясь. Это хорошо, что у Лу Ханя суд, вот уж кто полыхал бы сейчас адским пламенем, сжигая все на своем пути, а так успеет только к шапочному разбору.

– Травмы, несовместимые с жизнью имеются?

Нет, мотает головой Джемин и тихо всхлипывает.

– А с совестью?

Джемин обиженно насупливается, сразу забывая, что он вроде бы расстроен, сводит брови в кучку и готовится держать круговую оборону, но прорывает его буквально через минуту – слишком велико возмущение. Разворачивается всем корпусом и всплескивает руками – Минсок с трудом удерживает на лице серьезное выражение, потому что у оленя по определению не мог родиться кролик, и все жесты знакомые до боли, скопированные до самых мельчайших деталей – не перепутать.

– Я не хотел с ним драться, я с девчонками…

– Не дерешься, – кивает Минсок, – я помню, может, за это и получил? Ты ведь не дурак у меня и понимаешь прекрасно, что провоцируешь пацана сознательно. Возможно, просто стоило сказать ему, что хочешь дружить?

– Дружить? – искренне возмущается Джемин на три тона выше, чем обычно, почти фальцетом, но тут же осекается, подбирается вплотную, забираясь на диван с ногами, ухватывает цепкими пальцами за отворот пиджака и бормочет прямо в ухо: – Я не хочу с ним дружить!

Ну да, рассказывай! У него самого, помнится, настоящая мужская дружба зародилась с прицеленного в лицо кулака в средней школе от Ли Мину и честно отвоеванного клока черных волос, зажатых в собственной ладони. И до сих пор раз в месяц так точно на связи и – как дела, придурок? – все лучше, чем у тебя, маменькин сынок! И парнишка этот – точка преткновения, ей богу, понуро бредущий из кабинета директора следом за красивой, очень элегантной женщиной на девчонку не похож ни капли. Пусть маленький – ниже Джемина на половину головы, худенький – в чем только душа держится? – с прозрачной тонкой кожей, руками-веточками и красивыми глазами, покрасневшими от сдерживаемых слез, но с упрямо сжатыми губами и острым взглядом – расплатишься за все! Очевидно, что кровью. Минсок вздыхает, поднимается с дивана, оправляя полы пиджака, и склоняет голову в приветствии.

– Ренджун, жду тебя завтра за заданием. Госпожа Хуан, благодарю за визит, надеюсь, что подобного больше не повторится, – директор кивает на прощание и поворачивается в сторону Минсока и замершего за его спиной Джемина, шире распахивая двери в залитый солнечный светом кабинет. – Мистер Ким! Проходите, прошу.

***

Минсок не любит утро – холодное, туманное, солнечное или хмурое неважно, потому что суета и нервотрепка, вечно теряющий свою одежду Лу Хань и синхронно с ним теряющий учебные принадлежности Джемин, как будто их квартира филиал черной дыры, слишком много для одного отдельно взятого Ким Минсока. Но когда полудрема рассеивается благодаря горячим рукам под майкой и цепочке поцелуев от уголка губ и за ухо – то, пожалуй, можно. Он вытягивается всем телом, закидывая руки Лу Ханю за плечи, и чуть выгибает шею – давай мол, не останавливайся. Лу Хань и не планирует, прикусывает зубами мочку уха, а потом и вовсе лижет широкими мазками шею, вынуждая Минсока прогнуться в спине в попытке стать еще ближе.

– Как насчет хорошей порции утреннего секса? – бормочет Лу Хань и трется пахом о пах, – я угощаю.

Отличная идея, кивает Минсок, ухватывает футболку Ханя за полы, стаскивает через голову и отвечает на поцелуй. В такие моменты остается только жалеть, что по скудости ума не додумались сдать Джемина в аренду Бэкхёну и Тэён на все выходные и хоть немного побыть вдвоем. Минсок и не помнит уже, когда они действительно занимались сексом, а не перебивались торопливыми минетами в душе и не доведенными до логического завершения тисканьями перед сном – на большее после бесконечного рабочего дня примитивно не хватает сил.

– Джемин за стеной, – бормочет Минсок, и Лу Хань кивает, спускаясь поцелуями по груди и вниз до ямочки пупка.

– А мы тихонько?

Минсок хмыкает, тихонько – это когда ребенок конфеты с кухни крадет, а уж Лу Хань то точно никогда тихим в сексе не был, стонет так, будто призывает сородичей на общий олений сход, поэтому нет, рисковать детской психикой ради парочки оргазмов, пожалуй, не стоит. Но Лу Хань бессовестно выцеловывает его живот, призывно поглядывая из-под ресниц, прикусывает кожу и забирается ладонью в трусы – грамотно, Минсок прикрывает глаза, предвкушая удовольствие, и едва не ловит в раскрытые объятия инфаркт, когда тишину квартиры разбавляет звук дверного звонка.

Минсок дергается, едва не лишая Лу Ханя жизни ударом колена, путается в одеяле обеими ногами и почти выпадает из кровати, распластываясь по пушистому ковру. И хохочет – ну, серьезно, им почти по двадцать семь, а ощущение, как будто заловили за первым неловким петтингом с соседской девчонкой.

Джемин верещит на высокой ноте – папа! – и Минсок вспоминает, что да, субботнее утро – а, значит, в гости ожидается китайский чудо-ребенок, который не девочка, но проблем доставляет примерно столько же. Он бросает взгляд на электронное табло будильника, на котором каждую секунду сменяются ярко-зеленые цифры, и вздыхает, ровно десять – смотрите, какая пунктуальность!

– Открой дверь, Минсок, – хнычет Лу Хань, утыкаясь лицом в подушку, – у меня стояк.

Минсок кисло кивает – а у меня что? – с трудом натягивает джинсы и какую-то футболку, кинутую на спинку кресла, бросает косой взгляд в зеркало, морщась при виде вздыбленных волос, мысленно машет рукой и выбирается из комнаты. Джемин врезается в его спину уже у самой двери, поскользнувшись обутыми в носки ногами на паркете, и в подъезд они выглядывают в четыре глаза, не особенно представляя, чего ожидать. Ренджун раздраженно шлепает по бетонному полу яркой кроссовкой и шуршит большим бумажным пакетом с логотипом кофейни через дорогу.

– Десять часов, – невозмутимо сообщает он и протягивает пакет, от которого сладко пахнет пончиками. Минсок автоматически принимает угощение, почему-то ощущая себя виноватым – подумаешь, проспали, с кем не бывает? Он сторонится, позволяя ребенку пройти, и удивляется только, глядя на огромный рюкзак за спиной, который совершенно точно весит, как сам ребенок и все принесенные с собой учебные принадлежности вместе взятые, – странно, что он в принципе способен передвигаться. Минсок не без причины начинает подозревать, что его внешность – хрупкая, словно хрустальная – большая обманка для дурачков. И за всеми этими ресничками – длинными и пушистыми, красивым изгибом темных бровей, сложенными в бантик губами, почти прозрачной кожей с едва заметным румянцем по щекам, выпуклыми, как у жеребенка коленками и кривым верхним зубом в качестве единственного изъяна – стальной стержень, хрен перегнешь.

– Мама сказала, чтобы обратно вы меня проводили. Там дорога.

Минсок фыркает, не сдержавшись. Ну, раз мама сказала, то обязательно, конечно. Лу Хань выглядывает из спальни – хорошо, ума хватило одеться, не хватало еще чужого ребенка травмировать – и расплывается в доброжелательной улыбке.

– Привет, ты кто?

– Пап, это Ренджун. Мы… – Джемин запинается и знакомым движением чешет кончик носа, не понимая, как представить нового друга, но Ренджун, успевший стащить с ног кроссовки и скинуть на пол рюкзак, легко разруливает ситуацию.

– Мы подрались и теперь наказаны.

Джемин открывает рот, чтобы ляпнуть ставшее привычным – я с девчонками не дерусь! – и, очевидно, получить новую порцию царапин, но Минсок успевает первым – быстро дергает сына за ухо и делает страшные глаза, молчи, мол, пока контакт налажен. И дружи, просто дружи, бога ради! Вообще-то, за шесть лет отцовства Минсок привыкает думать, что в сыне больше от него – рационального, а нет, смотри-ка, все та же оленья суть, и даже рога имеются, пусть не ветвистые, мягкие, бархатные рожки, но перспектива впечатляет. Сын дуется целую секунду чисто из принципа, но умный, к счастью, обдумывает ситуацию со всех сторон и кивает с самым серьезным видом, принимая решение, и Минсоку достаточно.

– Это мой папа – Лу Хань, – Джемин хватает Ренджуна за запястье и поворачивает лицом сначала к Лу Ханю, а потом к нему самому, – и еще папа – Ким Минсок.

Ренджун хмурится, не очень понимая, но восемь лет – святая простота, запретные темы отсутствуют, и им в ответ только правду или ничего.

– А так бывает?

– Нет, наверное, – мотает головой Джемин и улыбается, как только он и умеет – всей своей сутью, – но я – особенный!