Семейный отдых: лайфхак для начинающих

– В смысле, теперь это семейная поездка? А как же выжрать море текилы на двоих, слизать соль с твоего живота, заняться сексом под луной на пляже? – Лу Хань смотрит с самым мученическим выражением лица. – Мы же с Бэкхёном договорились, что он заберет Джемина на эту неделю, и это будут только наши каникулы? У меня с шестнадцати лет не было каникул! Это не честно!

Минсок вздыхает. Иногда он чувствует себя отцом сразу нескольких детей – и еще непонятно, с кем сложнее.

– Джемин смотрел на меня несчастными глазами, ты знаешь, как он это умеет. Поэтому теперь нас четверо.

– А четвертый кто?

– Ренджун. Ты сомневался, что второй ребенок останется в Нью-Йорке, когда первый едет на каникулы?

Лу Хань зарывается лицом в подушку и воет раненным тюленем – громко и трагично. Не то чтобы Минсоку не нравится идея свозить детей на отдых, но в чем-то рогатый прав, его собственные полноценные каникулы в последний раз случились еще в средней школе. Родители отвезли его на Чеджу, где Минсок в первый же вечер съел что-то, с чем не согласился организм, и следующие два дня он попросту не выходил из номера. Кажется, сидя на унитазе, у него получилось сбросить тогда не меньше трех килограмм, но назвать это сомнительное развлечение хорошим отдыхом, можно только имея не особенно здоровую фантазию.

– Пап, – Джемин к тринадцати годам обретает дурацкую привычку не стучать, Минсок открывает рот, чтобы напомнить про минимальное количество действующих в их доме правил, но едва не выплевывает внутренности, когда по-прежнему худющее, но почему-то тяжелое тело валится сверху, оплетая конечностями и басит довольным бегемотом: – Ренджуна отпустили!

Еще бы Ренджуна не отпустили, стонет про себя Минсок, учитывая, как много времени он потратил, убеждая чету Хуан, что их юное чадо будет в полной безопасности, в тайне подозревая, что по ту сторону звонка на беззвучном режиме исполняются танцы восторга. Еще бы нет, ребенок будет отсутствовать несколько дней и можно творить любой беспредел, не оглядываясь на родительские обязанности.

– Будет круто, правда же? – Джемин перекатывается к не подающему признаки жизни Лу Ханю, по-прежнему сопящему физиономией в подушку, и обнимает со спины, утыкаясь мордашкой между сведенных лопаток. – Спасибо-спасибо, что берете нас с собой!

Лу Хань гудит что-то неразборчивое, но злиться на Джемина он умеет равно в той же степени, что и сам Минсок – не умеет. И когда получается, наконец, выпроводить ребенка собирать вещи – ты едешь или не едешь, и если не едешь, тогда, конечно, можешь рубиться в приставку хоть целый день – он, не удержавшись, отвешивает Ханю смачный поцелуй в тощую ягодицу и смеется лишь, когда рогатый с возмущенным криком подскакивает на кровати.

– Что бы ни случилось, у тебя будет секс на пляже, я обещаю.

***

– Здрасьте, мистер Ким!

Минсок вздрагивает и предсказуемо ударяется затылком, забывая про поднятую дверцу багажника. Серьезно – это слишком короткое путешествие для того количества душевных и физических травм, которыми оно обрастает с каждой минутой.

– Привет, ребенок, – он выпрямляется, добродушно отмахивается от извиняющейся улыбки: – Давай сумку, – и запихивает вещи в багажник. Свой огромный рюкзак, с которым и в самую гущу апокалипсиса не страшно, Ренджун укладывает самостоятельно и, не сдержав восторженного предвкушения, с тонким писком повисает сверху, обвивая за шею тонкими руками, и тут же смущенно уносится в сторону подъезда.

– Меня только что сбил с ног ураган Ренджун и, по-моему, этот наш ребенок в два раза счастливее по поводу поездки, чем основной.

– Ну вот, а ты брать не хотел, – усмехается Минсок, выуживая из кармана Лу Ханя ключи. Не то чтобы он не доверяет, но в воскресенье хотелось бы вернуться домой, а не на пепелище, что вполне возможно, учитывая безалаберность обоих его мальчишек. Он подгоняет застрявших между пролетами детей обратно к машине, обходит все комнаты, проверяя выключены ли свет и приборы, забирает с тумбочки забытый клубок из зарядок и только после этого, тщательно закрыв двери на все замки, спускается вниз. Машина сыто урчит двигателем, из окон на него радостно смотря три пары глаз и, собственно, они просчитали все возможные риски.

Что может пойти не так?

Он усаживается за руль, регулирует водительское сиденье и зеркало заднего вида под себя, пристегивается и вытягивает руку с тремя поднятыми вверх пальцами:

– Главные правила путешествия? Первое?

– Все пристегиваются, кто не пристегивается, идет пешком, – бодро рапортует Джемин, оттягивая и демонстрируя перетянутый через грудь ремень, и отбивает пять довольному, как удав, и аналогично пристегнутому Ренджуну.

– Второе?

– Кто за рулем, тот и выбирает музыку, недовольные надевают наушники, – хмыкает Лу Хань и принимается рыться в бардачке – вроде как правила для слабаков и придуманы, в первую очередь, для того, чтобы их нарушать.

– И третье: о том, что хочется пописать или поблевать сообщаем до того, как становится слишком поздно, – заканчивает Минсок, отпускает сцепление и плавно трогается с места. – Поехали!

***

Они добираются до парома без приключений. Обедают в придорожном кафе чем-то очень традиционным, картофельно-мясным, вымазываясь густой подливкой и вылизывая тарелки пышным хлебным мякишем. Три часа от Нью-Йорка, а ощущение, что машиной времени перекинуло на пять десятков лет назад. Хань растекается по кожаному диванчику инфузорией-туфелькой и сыто хлопает себя ладонью по округлившемуся животу, но оживляется и голодно блестит глазами, как только на стол ставят огромный дымящийся яблочный пирог. И крепкий, как мазут кофе.

Собственно, именно на этом моменте Минсок готов свернуть путешествие и вернуться к любимому дивану, и не вставать с него вплоть до воскресенья, но предлагать подобное не решается, вряд ли он сможет выдержать вид сразу трех вытянувшихся физиономий.

Они пристраиваются в самом хвосте и честно пережидают бесконечную как будто очередь из автомобилей, и когда получается, наконец, припарковаться в отведенном на пароме месте, выбираются из машины и с заунывными стонами разминают затекшие конечности. Жаль, что ни один исключительный мозг из семи миллиардов имеющихся на планете до настоящего момента не сподобился изобрести чудо-кнопку, чтобы одно нажатие, и ты на месте! А нет, человечество легких путей не ищет. Почти два часа по загруженным магистралям Нью-Йорка сначала до пригорода, а следом и за городскую черту, еще два часа, чтобы докатиться до парома, час, качаясь на волнах, и до арендованного дома непонятно сколько. Серьезно, с кнопкой это было бы не так утомительно.

Погода портится, небо наливается тяжестью и почти сливается с водой – сплошное грязно-серое, собранное складками полотно, а через пятнадцать минут, когда берег полностью скрывается из виду, происходящее начинает напоминать фильм-катастрофу.

– Сейчас оторвется трос и нас всех перережет пополам, – Джемин притирается к боку, устраивает голову на плече и сопит, с другой стороны аккуратно подбирается Ренджун, стискивая запястье Минсока холодными пальцами. Лу Хань отбирает себе одного ребенка и обвивает успокаивающими объятиями, правда, кого именно они призваны успокоить – ребенка или самого Ханя – непонятно, но какая разница, если действует?

– Меня тошнит, – вдруг радостно сообщает Джемин, – и голова кружится. Можно я сяду?

Минсок вздыхает – действительно, что может пойти не так? Например, все! – и быстро организует побледневшему сыну старенького добродушного фельдшера, к счастью, нашедшегося среди пассажиров, с аппаратом измерения давления и нашатырем, парочку мягких кресел внутри и паникующего Ренджуна с тазиком наперевес, чтобы гладил по влажным волосам и держал за ослабевшую руку. И когда измученный рвотой ребенок, наконец, забывается легким полусном, а чернота неба расползается акварельными мазками жемчужно-розового, пропуская наружу слепящие солнечные лучи, его собственный обед резво подбирается к глотке. Минсок опускается на корточки и стирает запястьем холодный пот со лба – вот серьезно, совсем не вовремя.

– Ты чего, – хмурится Хань, – тоже блевать собираешься?

– Эй, олень, кажется, я беременна твоим олененком, – ерничает Минсок, сглатывает горькую слюну и прислоняется лбом к чужому плечу. – Скажи, какого хрена мы вообще из Нью-Йорка выползли?

– Отдыхать? – Лу Хань выуживает из кармана пакетик и всовывает Минсоку в руки, блюй, мол, аккуратно внутрь, не промахнись. – Ну и мой секс на пляже, конечно.

Точно, про обещанный секс в суматохе Минсок почти успевает забыть.

***

От парома до снятого на три дня домика около получаса пути. Минсок подкладывает под спину мягкую подушку и прижимает Джемина ближе, обнимая и периодически целуя в висок – он ненавидит, когда сын болеет, хоть тот и смотрит бодрее, да и бледность с его щек постепенно сходит, сменяясь здоровым румянцем.

– Смотри, Джуни, смотри – вон там пляж! – он выбирается из объятий, обхватывает спинку переднего сиденья обеими руками, и смотрит, восторженно распахивая глаза. Ренджун нажимает на кнопку, и стекло с его стороны плавно сползает вниз, позволяя насквозь просоленному ветру проникнуть в салон автомобиля. Джемин подставляет лицо и хохочет так искренне, как будто это не он час назад выблевал собственный обед в пластиковый тазик ядреного розового цвета. Хорошо, когда тебе тринадцать, все болезни, как с гуся вода, Минсока же в его двадцать девять по-прежнему штормит, и три килограмма в минус – сомнительное удовольствие и отвратительная семейная традиция.

– Отдыхай, – Лу Хань перехватывает его взгляд в зеркале заднего вида, – я разбужу, когда приедем.

И Минсок кивает только, прикрывая глаза.

***

Арендованный на выходные двухэтажный дом не то чтобы, как на картинке, но выглядит внушительно, несмотря на налет ржавчины на подпорках и полусгнившую обшивку. Не самый худший вариант, если брать в расчет, что Хань и вовсе предлагал взять палатки и устроиться в зоне кемпинга – Минсок не привередливый, но комфорт превыше всего, особенно, если рядом дети. К тому же домик стоит вплотную к морю и, открыв окна, можно вдоволь наслаждаться шумом прибоя и вдыхать воздух, лишенный привычных для жителей больших городов ноток выхлопных газов вперемешку с ароматами уличных кафе и смога от заводов в пригороде.

Ключ спрятан под половицей, как и договаривались с арендодателем, замок заедает сначала, но все же поддается настойчивому воздействию. Внутри все ожидаемо скромнее, чем апартаменты отелей Малибу, но чисто, аккуратно и, главное, сухо, что для дома у моря почти нереально. Они сгружают вещи в небольшой прихожей и проходят на кухню, которая занимает почти весь первый этаж, не считая небольшой гостиной с двумя креслами, огромным диваном, на котором могут поместиться сразу две их семьи разом, и плазмой на стене – минимализм по-американски. Джемин открывает заднюю дверь кухни и восхищенно сообщает:

– Тут еще бассейн есть, представляете!

Минсок заглядывает через его плечо и кивает в подтверждение – есть. Небольшой, покрытой вязкой зеленой тиной, и его ни капли не удивит, если там еще в прошлом десятилетии завелась новая эволюционирующая больше необходимого жизнь, о чем он сообщает всем присутствующим, строго настрого запрещая в этот бассейн лезть. Не хватает еще быть покусанным, а потом лихо ползать в растянутом трико по стенам небоскребов, раскачиваться на паутине и спасать город от вселенского зла.

Лу Хань паркует машину на заднем, огороженным забором дворе, заходит в дом, нагруженный сумками-пакетами, и ворчит исключительно ради проформы, чтобы не расслаблялись. Минсок пропускает большую часть нытья мимо ушей, выхватывает пакеты с логотипом из «Whole Foods» и ставит их на стол. С обеда в придорожной забегаловке проходит достаточно времени, чтобы его толпа проголодалась – сам Минсок о еде думать не может, слишком свежи воспоминания об укачивающей поездке на пароме. Видимо, как и ребенок, сморщившийся при одном взгляде на полуфабрикаты, которые перекочевывают из пакетов в высокий, объемный холодильник.

– Я пойду, посмотрю комнаты. Джуни, ты со мной?

Ренджун не успевает ответить, как Лу Хань срывается с места и с криком – я первый выбираю! – уносится к лестнице на второй этаж.

– Пап, так не честно, – возмущенно пыхтит Джемин, но несется следом, позабыв о друге.

– Вот в такие моменты, я верю в наследственность, – вздыхает Минсок и продолжает раскладывать продукты по полкам. – Если хочешь, можешь тоже идти, – кивает он Ренджуну, но тот машет головой и хватает в руки электрический чайник со стола.

– Я лучше вам помогу, мистер Ким.

Да, лучше, потому что наверху раздаются вопли недовольных оленей, сцепившихся рогами, и влезать в их разборки себе дороже – Минсок знает.

Он зависает на минуту, глядя в большое окно на утопающее в океане солнце, и восхищенно задерживает дыхание от красоты – в Нью-Йорке редко удается увидеть подобное зрелище, и ему хочется все бросить, спуститься вниз на пляж, сесть и смотреть, смотреть, смотреть. Минсок не романтик, отнюдь, но сердце замирает от вида, звуков, запаха моря – он, правда, соскучился по отпуску, и вот только сейчас осознает это по-настоящему.

На приготовления ужина уходит около получаса. Ренджуна все же утаскивают за руку наверх, но Минсока совсем не напрягает одиночество. Он на минуту задумывается, а не остаться ли им здесь жить – глупое, нерациональное и совсем ему не свойственное желание, приправленное тоской по Корее, связи с которой, за исключением пары друзей, были порваны окончательно после его открытого пренебрежения к решению родителей и признания отношений с Лу Ханем. И ему не о чем жалеть, в общем-то, но иногда очень хочется, чтобы родители приняли его таким, какой он есть – с Ханем и Джемином в комплекте.

Лу Хань подкрадывается сзади настолько внезапно, что Минсок дергается и чуть не выпускает тарелки из рук. Но его олень – свеженький, влажный после душа игнорирует удивление, клюет в щеку, проходя мимо в рубашке дурацкой гавайской расцветки, которая пылилась года четыре в комоде за ненадобностью, и широких шортах, и гордо делится успехами, устроившись на стуле и хватая сэндвич с куриной грудкой с подноса:

– Я отвоевал нам большую комнату, кровати сдвинул и вещи разложил.

– Ты – мой герой. Ребенок пострадал?

– Если только морально.

Минсок хмыкает, возвращает поцелуй – теперь в губы, Лу Хань привычно забывается и тянется обеими руками, чтобы обнять за пояс и притянуть ближе – и кивает на плиту:

– Присмотри за отбивными, я тоже хочу в душ.

Но Лу Хань – упрямый олень. Откладывает покусанный сэндвич обратно на тарелку, вытирает испачканные пальцы о свои же шорты, перехватывает Минсока и беспардонно задирает его футболку до самой груди, а потом отвешивает несколько жадных поцелуев в поджавшийся живот, не напрягаясь особенно тем, что на лестнице топчутся слонами два тринадцатилетних подростка.

Для трапезы Минсок выбирает террасу возле бассейна, заставляет Лу Ханя поднять зад и помочь накрыть на стол, сам же ловко справляется с пыльными соломенными креслами, сваленными в углу веранды. И это и есть самое настоящее счастье, когда они сидят вчетвером, со стороны побережья дует легкий бриз, дерево, напоминающее магнолию, нависает над их головами, а отбивные получаются на редкость превосходно.

Они наблюдают, как мальчишки, восторженно вереща, смачивают ноги в накатывающих на берег волнах, но на большее никого не хватает – темень наступает быстро и такая, что хоть глаз выколи. И уже через час, измученные событиями дня дети укладываются в свои кровати, получая заслуженную порцию нежных обнимашек и пожеланий спокойной ночи. Лу Хань теряется между кухней и вторым этажом, а когда Минсок заходит в их спальню, находит его растянувшимся на своей половине кровати в обнимку с телефоном. Экран светится открытым чатом со знакомой фотографией в профиле, разумеется, как не поделиться с Бекхёном первыми впечатлениями от поездки. Печально только, что на половине восторженных сообщений Хань вырубается, в отличие от самого смартфона.

Минсок аккуратно вытаскивает из его рук гаджет, неспешно раздевается и ныряет под махровые простыни. И его парень хоть и спит, но рефлексы срабатывают автоматом – обнять, прижать и уткнуться куда-то носом в плечо. И еще прогудеть в полудреме:

– Секс на пляже, помнишь? Пойдем, пока никто не видит. Ты же хочешь на пляж?

– Очень хочу, – кивает Минсок и тянется выключить ночник на тумбе возле постели. – Спи.

***

Минсок надвигает козырек кепки ниже, чтобы солнцем не прожигало глаза, подхватывает ледяную банку колы, которую Хань едва-едва вытащил из переносного холодильника, и с наслаждением отпивает. Вероятно, обратный путь на пароме снова заставит его блевать, как олениху в первом триместре беременности, но все происходящее сейчас стократ окупает прошлые и будущие страдания. Песок шелковистый, нежный, словно взбитые сливки, пенные волны облизывают берег и кончики пальцев, если вытянуться чуть сильнее, как будто бесконечный горизонт топит в лазурной синеве – что еще для счастья нужно?

В метре сопит Лу Хань – Минсок подпинывает его ногой, чтобы перевернулся на спину, а то, неровен час, подпечется до равномерного красного по всей поверхности кожи, и нет, он не готов выслушивать последующий за этим поток нытья. Один ребенок без особенных затруднений вливается в небольшую толпу подростков, играющих в паре десятков метров в пляжный волейбол, и теперь, сверкая улыбкой, окучивает тоненькую, как тростинка белокурую девчонку в ярком купальнике. Минсок сощуривает глаза, неуверенный, что рассмотрел правильно, но да, вот уж кто не стесняется, так это Джемин, смело прилипший ладонью к узкой девичьей талии.

Однако, здравствуйте.

– Кажется, наш ребенок решил обзавестись личной жизнью.

– Который из? – хрипит Лу Хань, безразлично вроде бы, но голову от шезлонга отрывает и даже резкость наводит, приподнимая солнечные очки.

– Бессмысленно просить тебя не пялиться так откровенно? – с тактичностью у копытного примерно так же великолепно, как и с общей жизненной концепцией – есть возможность не шевелиться, не шевелись – сто баллов из ста.

– Так себе вкус, скажу я тебе, лучше бы вон ту брюнетку выбрал – у нее купальник... – он спотыкается, подбирая правильное слово в отношении глубоко несовершеннолетней, – симпатичнее, – и тут же переводит тему, – а где наш второй ребенок?

Минсок оглядывается, но Ренджуна в обозримом пространстве не находит. Сползает с лежака, несколькими глотками допивает ледяную газировку, и направляется к дому. Он находит Ренджуна сжавшимся в комочек в одном из мягких кресел, расставленных по мансарде, со скетчбуком и карандашом в руках. И уже по оглушительно скрипящему по бумаге грифелю и резким движениям Минсок легко определяет, что с пляжа его прогнало не желание рисовать.

– Эй, Джуни, все в порядке?

– Да, мистер Ким, – отзывается Ренджун и оборачивается с пластмассовой улыбкой на губах, – не беспокойтесь!

– Ты не проголодался?

Он мотает головой и высветленные, отросшие чуть больше, чем нужно волосы отлично прячут его глаза. Грамотная маскировка. Минсок не рискует настаивать на разговоре, забирает со стола на кухне забытый крем от загара и возвращается назад.

– Нашел?

– Нашел, – кивает, выдавливает на ладонь горку крема и быстро растирает по оленьим покрасневшим плечам, – бесится в доме.

– Поссорились они что ли? – задумчиво тянет Хань и переворачивается на спину, давай, мол, пузико тоже намажь!

Возможно, кивает Минсок и снова бросает взгляд в сторону подростков, где Джемин без всякого смущения и ложной скромности хватает ту самую белокурую девчонку под бедра и под счастливый визг тащит к воде. Вполне возможно.

Джемин нападает на него около семи. Дожидается, когда они остаются на кухне вдвоем, едва пережив напряженный ужин – и странно, что не умер никто от щелкающих в воздухе электрических разрядов – минут пять кружит вокруг подобно юркой зубастой акуле, улыбается до ушей, моет посуду без всяких напоминаний и угроз и в целом ведет себя максимально подозрительно.

– Говори, – требует Минсок, когда терпение иссякает.

– Мне нужны деньги.

– Так начинается большинство плохих историй про подростков, – не то чтобы они как-то по-особенному ограничивают его в карманных средствах или используют лишение в качестве меры наказания, но Минсоку даже интересно, куда и на что здесь можно потратить деньги, – зачем?

– Ты же видел ту девчонку на пляже? Ее зовут Стейси. И у меня с ней свидание.

Минсок чешет бровь и выдает заумное, очень родительское "эээ" – не сказать, что он не ожидает подобного или сомневается, что сын имеет какой-никакой, хорошо, если только теоретический опыт в вопросах отношений полов, но хотелось бы столкнуться со всем этим чуточку попозже. Приходится совершить рейд до спальни, где, помнится, остался лежать рюкзак с портмоне, шепнуть любопытно приподнявшему голову с подушки Лу Ханю – потом расскажу – и вернуться обратно.

– Я надеюсь, ты не растерял все клетки головного мозга разом от ее неземной красоты? Никакого алкоголя, никотина и раннего незащищенного секса.

Джемин смотрит на него с толикой подросткового презрения, мол, пап, ты в своем уме или не в своем, и если не в своем, то в чьем? Минсок пожимает плечами, есть небольшая доля вероятности, что их с оленем сознание синхронизировалось буквально одиннадцать лет назад, и вопрос до сих пор открыт: эволюция это или деградация.

– Я у вас взрослый, сознательный и ответственный.

– Когда я в прошлый раз имел глупость так подумать, – кивает Минсок, – тебя побил Ренджун. Трижды.

– Это потому что я... – Джемин лихо откидывает челку с лица и улыбается.

– Не дерешься с девчонками, я помню. Кстати о Ренджуне... что за дела?

Джемин тускнеет мгновенно, словно лампочку из патрона выворачивают, возвращает челку назад, чтобы прикрывала лоб, и чуть раздраженно ведет плечами.

– Он хотел, чтобы мы поднялись на скалы и что-то сфотографировали – небо там, камни или собственные кроссовки, не знаю. А я хотел поиграть с ребятами в волейбол и звал его с нами, но это же Ренджун, знаешь, если что-то не по его, то никак. Ну вот – теперь никак.

– Ясно, – что ничего не ясно и следует услышать вторую точку зрения прежде, чем делать выводы и принимать какие-никакие решения. Минсок вытаскивает из портмоне несколько банкнот и вручает сыну. – Чтобы в десять был дома.

– В половину одиннадцатого, – канючит Джемин, подбирается ближе и трется виском о минсоково плечо – какое многогранное животное, как что – олень, а как надо – ласковый котик.

– В девять сорок пять, – и нет, на такой фигне его не проведешь.

– В десять пятнадцать?

– В девять тридцать?

– Ладно-ладно, убедил, в десять часов, – соглашается Джемин с тяжелым вздохом, – и десять минут! – улыбается во все свои тридцать два зуба и лихо скатывается со ступеней.

***

Весь вечер внутри Минсока теплится смутное, едва улавливаемое волнение, которое он списывает на отсутствие Джемина под боком, но оно так и не проходит даже после возвращения сына со свидания, формируясь в очевидное беспокойство. Он выходит после вечернего душа и попадает в водоворот скандала, в эпицентре которого злой Джемин – спасибо, что вернулся вовремя, да, – равнодушный, отстраненный Ренджун – и этот мальчишка не перестает удивлять его своей выдержкой, – и растерянный Лу Хань, который не знает, то ли начать раздавать подзатыльники, то ли прогнать всех из комнаты, то ли сбежать самому, и пусть победит сильнейший.

И эта беспомощность в Лу Хане поражает.

За пределами дома Хань известен, как принципиальный, твердый, а временами и жесткий адвокат, бьющийся не на жизнь, а на смерть за интересы подопечных – Минсок видел и ни раз, как тот одним только взглядом ставит на место зарвавшегося следователя или затыкает за пояс самого окружного прокурора. Но в семейных делах, несмотря на большой опыт, он все еще остается тем, кто решает вопросы бегством или перекидывает всю полноту ответственности на Минсока.

Минсок обреченно вздыхает, ощущая всю тяжесть родительского бытия, и примеряет на себя роль третейского судьи – чтобы ни случилось, главное обойтись сейчас малыми жертвами. В конце концов, они в отпуске, и он должен проходить максимально комфортно для всех четверых. Читаем: в Нью-Йорк возвращаются все, пусть и хочется – очень-очень! – прикопать в песочке наиболее активных рогато-копытных, возможно, сразу двоих.

– Рассказывайте, что случилось, – когда два голоса наперебой начинают бессвязно обвинять друг друга во всех смертных грехах, Минсок выставляет руку вперед, тормозя поток, и добавляет: – По одному, пожалуйста. Ренджун?

Законы кармы, к счастью, действуют без исключений, особенно в отношении некоторых, бессовестно сбежавших в душ на втором предложении. И Минсок почти со злорадством сообщает обалдевшему Ханю, который вместо любимого парня находит восседающего на их кровати, скуксившегося Джемина, что ссора детей – проблема не уследивших за ними взрослых, а потому нести ответственность тоже будут все, пока конфликт, зародившийся на пустом месте, в общем-то, не сойдет на нет. А, значит, олени в одной комнате, а Минсок с Ренджуном в другой. Лу Хань вздыхает со всем имеющимся в запасе трагизмом, но возмутиться не пытается, молчаливо наблюдая, как Минсок, целует сына и уходит в комнату, где его ждет не менее расстроенный Ренджун.

Не ждет.

Минсок чертыхается сквозь зубы, быстро сбегает вниз по лестнице, но находит только приоткрытую дверь. Отслеживает взглядом удаляющуюся к берегу худенькую фигуру, удостоверяется, что ребенок не планирует совершать никаких необдуманных поступков и нет никакой нужды бросаться на помощь, и направляется на кухню. Где-то в глубинах огромного холодильника должно было остаться выскобленное наполовину ведерко ванильного мороженого – самое оно при растрепанных чувствах. Вечерняя прохлада – спасение, Минсок подставляет лицо, позволяя ветру играть с волосами, и глубоко вздыхает, возможно, в чем-то Лу Хань был прав – и это действительно следовало сделать путешествием на двоих, а не пытаться уложить в один мешок все вещи разом. Пить вино на берегу, щуриться на пламенеющее закатное солнце и как будто кипящее от соприкосновения с ним море, позволять пенным волнам целовать ноги, а Лу Ханю губы, и в кои-то веки действительно ни о чем, кроме них двоих не думать. Он усаживается на песок рядом с Ренджуном, зачерпывает мороженого и сует ему в руку вторую ложку, давай, мол, жуй.

В Джемине слишком много от Лу Ханя – порывистого, яркого, вывернутого чувствами и эмоциями наружу, а в Ренджуне от него самого. Минсок смотрит на тонкий профиль и едва заметно качает головой, сдерживая улыбку, и не прочесть ничего, словно стеной из вековых, обросших мхом камней обложился. У жизни так себе чувство юмора, но об кого еще мог обломать свои рожки его упрямый сын, если не об этого ребенка – изящного всей своей сущностью, почти прозрачного, волшебного, но с тем самым стержнем, который никакой стихией не переломить. Он тянет руку, обнимает Ренджуна за плечи и аккуратно притягивает ближе, позволяя устроиться головой на плече.

– Ты злишься, потому что он не пошел с тобой фотографировать или потому что променял на ту компанию и девчонку?

Ренджун чуть вздрагивает и крепче сжимает губы. И Минсок благодарен, да, что в силу возраста и имеющегося за плечами опыта ребенок не умеет пока так глубоко, как ему хотелось бы прятать свои чувства за створками самообладания. Но научится – никаких сомнений.

– Мистер Ким, а вы с мистером Лу ссоритесь?

– Конечно, – кивает Минсок, зачерпывает еще немного уже подтаявшего мороженого и сует в рот. Не просто ссорились, расходились – по углам, по разным комнатам, квартирам и отдельным жизням, но оказалось, что поодиночке они не больше, чем два распиленных напополам человека, и возвращались – раз за разом, но друг к другу.

Только Джуни, к счастью, о друзьях – говорить о ссорах любовников с тринадцатилетним подростком Минсок категорически не готов и вряд ли будет. Он перебирает в памяти детские обиды и раздоры со своим лучшим другом, и приукрашивает, конечно, как нет, потому что отмолчаться сейчас – сломать что-то важное в жизни не только этого мальчишки, но и собственного сына.

– В пятнадцать мне впервые действительно понравилась девочка. Она была совершенно идеальной – добрая, смешливая, очень красивая.

– Вы разве не гей? – удивляется Ренджун.

– Ну... осознание приходит со временем. – Или со встречи с определенным человеком – додумывает Минсок, но вслух не говорит. – Лучший друг знал о моих чувствах – разве такое можно скрыть? И все равно стал с ней встречаться. Я был очень зол и обижен на него. Потребовался целый год, чтобы понять – это ее собственный выбор. Вот так просто, на весах счастье двоих против одного, и я оказался тем самым неважным другом, который не разглядел настоящих чувств. Он отказывал ей долгое время и чуть не потерял свое счастье из-за моего эгоизма. Из-за того, что я вместо того, чтобы поговорить и выяснить все, объявил его предателем. И я рад, что, в конце концов, мне хватило смелости признать, что девчонок, как Сою, у меня будет предостаточно, а вот такими друзьями, как Мину не раскидываются, понимаешь?

– А что важнее, дружба или любовь?

– А разве дружба – это не есть любовь, Джуни? Просто чуть более приземленная.

Ренджун медленно переводит взгляд и смотрит прямо в глаза – молча, и столько в его многозначительном молчании непонятного, спрятанного на самое дно, но бьющего изнутри, словно крик – прочтите меня, что Минсока как будто под дых ударяет. Он открывает рот, чтобы выпытать, клещами вытащить, если потребуется, но Ренджун опускает ресницы, пряча взгляд, и все пропадает.

– Я все понял, мистер Ким, – кивает он и отворачивается. – И все исправлю.

И Минсок только встряхивает головой, прогоняя накатившее наваждение.

***

Минсок чувствует дискомфорт, лежа в односпальной кровати и ворочаясь с бока на бок – удобное положение не находится, а в итоге сбитые простыни и сна ни в одном глазу. Кто бы мог подумать, что многолетняя привычка засыпать в одной постели вместе с Лу Ханем даже при самой серьезной ссоре, обернется сущим мучением. И Минсок готов обливаться потом в самую душную ночь, терпеть чужие волосатые конечности между своих ног, сжимающие иногда слишком крепко руки – ни вдохнуть, ни выдохнуть, – вместо того, чтобы маяться от ненужной совсем свободы.

И они, наверное, вросшие друг в друга не только душами, телами, но и разумом, потому что у Минсока в голове на полном серьезе начинает вертеться мысль «а что бы сделал Лу Хань»? Из него Дон-Жуан откровенно никакой, да и Казанова так себе – слишком много рационального, приземленного, целесообразного, и отбросить в сторону, задавить в себе это получается с огромным трудом, но слишком уж заманчива идея сыграть с Лу Ханем в любимую игру и на его же поле.

Нужно признаться, что юность с ее беззаботностью, кипящими страстями и безумными поступками, пролетела в большинстве своем мимо них. Минсок не утверждает, конечно, что между ними не было страсти – была и есть, и будет, куда она денется, – но вот с безумством и беззаботностью совсем беда. И бывало, он замечал на лице Лу Ханя едва заметную тоску при взгляде на юные парочки, беспечно прогуливающиеся по аллеям студенческого городка в Боулдере или по набережной в Нью-Йорке. С той незримой легкостью, присущей людям, не обремененным пока еще проблемами, как, например, накормить три рта, отработать смену и не забыть забрать Джемина от родителей после, когда единственное сохранившееся желание – лечь на ближайшую скамью и сдохнуть к чертовой матери. Минсок не может сказать, что не понимает творящегося с Ханем, только выбор свой сделал сам. У Лу Ханя же выбора как такового и не было вовсе, и он принял это, но до конца не смирился. И эта навязчивая и не менее безумная идея секса на пляже, наверное, вполне закономерна и объяснима более чем. Минсок способен отказать целому миру, но двум своим любимым мальчикам не получается. Да и обещал, в конце концов, а это важно.

Все еще не уверенный до конца в том, на что подписывается, Минсок встает под окном их с Лу Ханем комнаты и кидает на пробу несколько камешков в стекло, стараясь не промахнуться и не попасть в открытую балконную дверь – на улице привычно темно, что свою вытянутую руку не разглядишь, но спасибо тусклому отсвету от луны, которая только начинает подниматься над кромкой моря. Можно было, конечно, воспользоваться подсветкой телефона, но романтики никакой, а должно быть идеально от и до, даже если речь о его собственном дурачестве.

Примерно десятый по счету камешек, а по факту, неизвестно откуда взявшаяся здесь ракушка, чуть не попадает в сонную физиономию высунувшегося Лу Ханя. Он щурится спросонья, и сразу понятно, что спал прекрасно в отличие от самого Минсока, и это обижает немного, но не настолько, чтобы, дождавшись, пока Хань его разглядит в потемках и не пролепечет коронное «какого хера?», громко не прошептать в ответ:

– Я пришел за тобой, мой Рапунцель! Выходи!

Лу Хань несколько раз недоуменно хлопает ресницами, но в происходящее въезжает быстро и расплывается в предвкушающей улыбке, чем напоминает скорее маньяка, добравшегося до своей жертвы, чем героя романтических грез. Минсок привык. Да и свидания у них в последние годы случались крайне редко, работа и быт съедали все силы, потому разбрасываться подходящим случаем не в интересах ни Минсока, ни Ханя.

Лу Хань скрывается тенью за занавеской, и Минсок, пиная гравий носком кроссовка и насвистывая себе под нос незамысловатую мелодию из рекламы бургеров, неспешно идет к входу, когда слышит глухой хлопок и китайский мат в полголоса. Он, конечно, знает, что олень временами способен на все и даже больше – потраченная к херам юность берет свое в зрелости, но не предполагает, что у двадцатидевятилетнего мужика хватит ума и фантазии спрыгнуть с балкона второго этажа. У Лу Ханя хватает, и это вызывает сначала ступор, а затем беспокойство – практически незаметное, и мог бы догадаться, что этим закончится, да. Минсок, чтобы не выглядеть раздражающей гиперопекой мамочкой, считает до пяти и идет обратно, сдерживая не к месту одолевший смех – идиот, же, ну! И как вообще они сумели ужиться на общих квадратных метрах и не убить друг друга за столько-то лет? Любовь, не иначе.

– Ты так соскучился по сексу, что от счастья вывалился? – Минсок приседает на корточки рядом с лежащим Лу Ханем, который тут же подбирается, забавно покрякивая, и садится с выражением – я – мужик, не смей меня жалеть! – на лице.

– Мне казалось, это вписывается в сценарий «Рапунцель», – негодующе выдыхает он, потому что слышит, конечно, как нет, что Минсок разве что не булькает от смеха.

– Если ты сломал себе что-нибудь, то это вписывается в сценарий «Клиника» и «Прощай отдых».

Хань вскакивает на ноги, потряхивает руками в доказательство, а потом привлекает в объятия Минсока, поигрывая многозначительно бровями и вновь скалясь голодной гиеной, шепчет, опаляя кожу лица горячим дыханием:

– Я ничего себе не сломал, видишь? Я бодр и готов к приключениям.

Минсок закатывает глаза, уклоняясь от поцелуя, освобождается из объятий и быстрым шагом отходит, бросая через плечо:

– Погоди, я сейчас.

И нет, разумеется, он не замечает, как Хань трет рукой отбитую костлявую задницу и кривится от боли. Заживет – Минсок готов поклясться, что уже через пятнадцать минут заживет. Он возвращается буквально через две минуты. Целует Ханя в губы, и тот, немного одурев, не сразу понимает, чего от него хотят, недоуменно оглядывая протянутую Минсоком руку, сжимающую сорванный с куста цветок. Серьезно? Цветок? Лу Хань, который еще несколько минут назад не принимал никакой жалости, в это самое мгновение краснеет, как переспелый помидор, и даже не сразу решается прикоснуться к хрупкой магнолии.

– Это смущает, – бормочет он, лезет свободной рукой в карман, достает пластмассовый флакон и протягивает Минсоку. – Тебе.

Минсок уже не сдерживается, смеется вслух и кидает флакон со смаз<