В жизни есть главное и неглавное

По семейным обстоятельствам

https://ficbook.net/readfic/7922455

Направленность: Слэш
Автор: Be lonely no more (https://ficbook.net/authors/173817)
Соавторы: Улыбка Мона-Лизы (https://ficbook.net/authors/1484438)
Фэндом: EXO - K/M, Neo Culture Technology (NCT) (кроссовер)
Пейринг или персонажи: Лухан/Сюмин, На Джемин/Хуан Жэньцзюнь
Рейтинг: PG-13
Жанры: Романтика, Повседневность, AU, ER (Established Relationship)
Предупреждения: OOC, Нехронологическое повествование
Размер: Драббл, 55 страниц
Кол-во частей: 6
Статус: закончен

Описание:
Джемин знает, что быть ребенком тяжело. Особенно, когда у тебя два отца, повернутых на тебе чуть больше, чем друг на друге.

(цикл связанных сюжетом драбблов)

Посвящение:
Спасибо, что поддерживаешь мои идеи, какими бы дурными они ни были!

Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
Вот и она - наша совместная работа:)

В семье все проблемы общие

Минсок обещает – мы скоро будем, сбрасывает входящий звонок, откладывает телефон в сторону и направляется в кухню, стараясь подавить вдох разочарования. В кои-то веки им посчастливилось остаться наедине, свалив пораньше с работы, а Джемин еще с утра заявил, что намерен отправиться к Ренджуну и заниматься биологией, которую ни черта не понимает, и надо объяснить ему, ага. Но если не через задницу, то никак, и пора бы уже привыкнуть за тринадцать то лет, что покой – слово им неведомое.

Лу Хань вертится у плиты в смешном фартуке, подаренным Бэкхёном без особенной причины – лишь бы поржать, пританцовывает подо что-то латиноамериканское, льющееся из динамиков телевизора, и со стороны смотрится весьма интригующе. В другое время Минсок обязательно оценил бы его старания на деле, и вечер минут на тридцать точно перестал бы быть скучным, но их пятнадцатилетний ребенок умеет преподносить сюрпризы именно тогда, когда их совершенно не ждешь.

– Бэк звонил? – интересуется Хань, цепляет лопаточкой кусочек мяса и подносит к Минсоку, пробуй, мол, соли достаточно? Минсок усаживается на табурет, укладывает ладони на чужие худые бедра, подтягивая поближе, и качает головой.

– Бэк не звонил, это из полиции.

Лу Хань замирает, не донеся лопатку до рта.

– Я же предупреждал, что сегодня меня не будет. Что им нужно?

– Ничего, – Минсок бы посмеялся, наверное, с выражения лица своего копытного, но не в этой жизни точно, – но неплохо бы забрать оттуда кое-что наше. – И добавляет, глядя на повисшее по центру лба недоумение: – Сына.

– С ним… – голос Ханя неестественно хрипит. Минсок чуть сжимает пальцы на бедрах, а потом и вовсе хлопает ладонью по тощей заднице – спокойнее, ну! – наверняка уже надумал невесть что, оленина рогатая, – с ним все хорошо?

– Говорят, что подрался в одном из баров на 9 улице, – вот тебе и биология с Ренджуном, мелкий паршивец, – и победил, похоже.

Минсок пытается удержать тон игриво-веселым, но не получается. Лу Хань злится крайне редко, но так капитально, что даже сам Минсок за столько лет совместного существования не научился, как в такие моменты подобраться к нему без урона, если не физического, то морального. В этот раз лопаточка пролетает в сантиметрах десяти от уха, стукается о стену и с глухим звуком падает на пол, и Минсок совершенно точно не успел бы уклониться, не скоординируй Хань полет оружия с точностью до миллиметра.

Выражается Лу Хань тоже с похвальным мастерством. Но все больше на китайском, поэтому Минсок может только догадываться, чьей матери там приходится туго и куда должно отправиться человечество во главе с Джемином в данную минуту. Лу Хань красный, как ногти Мадонны на ее последнем концерте, и черта с два Минсок ближайшие полчаса что-нибудь ему скажет – себе дороже. Но, когда Лу Хань, позабыв о растянутых домашних штанах, отсутствии верха и присутствии фартука, несется в прихожую и начинает судорожно натягивать кроссовки, Минсок не выдерживает.

– Если ты не оденешься прилично, то из полиции мне придется вытаскивать и тебя тоже. А так, как в наличке залога хватит лишь на одного, то угадай, кто вечером будет дома, а кто проведет ночь в участке?

Лу Хань, кажется, краснеет еще больше, открывает и закрывает рот, и перст судьбы, не иначе, утыкается в грудь Минсока со всей возможной многозначительностью во взгляде – это все ты виноват, твое воспитание!

– Сломаю, – обещает в ответ на невысказанный упрек Минсок, и удовлетворенно наблюдает, как, сжав кулаки, Лу Хань преодолевает гостиную в два больших шага и возвращается через пару минут в джинсах и чистой, выглаженной рубашке. Минсок сомневается, конечно, что стоит, но все же тянется к Лу Ханю и приглаживает вздыбленные, словно от шока-терапии пряди, удерживая зрительный контакт – дрессировщик, ей богу, – и как можно спокойнее говорит:

– Я поведу, хорошо? И молчи в полиции, бога ради. Дома все выскажешь.

Лу Хань цедит очередное непонятное ругательство, а потом притягивает Минсока за пояс и крепко целует в губы, будто договор скрепляет. Минсок улыбается сквозь поцелуй, а в голове уже судорожно вырабатывает план по защите Джемина от ярости любимого отца.

***

Свободных парковочных мест возле участка не наблюдается, и Минсок паркуется в неположенном месте, аккуратно напротив двухэтажного здания полиции, чувствуя, как фантомный штраф уже красуется на лобовом стекле. И в деньгах они, в общем-то, давно не нуждаются, но память о полуголодных годах в университете, когда все лучшее – детям, а конкретно Джемину, – еще жива, а потому отдавать зазря кровно заработанные совсем не хочется. Но Лу Хань готовится выпрыгнуть не только из штанов от нетерпения, но и из автомобиля на ходу, и его не удержит ни ремень безопасности, ни благоразумно заблокированные Минсоком двери.

Он колесит, конечно, лишние пятнадцать минут, чтобы Лу Хань успокоился и начал, насколько это возможно в данной ситуации, здраво соображать, но им обоим слишком не терпится забрать своего ребенка из отделения, чтобы тянуть дольше.

Минсок не сразу замечает на лесенке возле входа, за снующими туда-сюда людьми в форме, Ренджуна. Лу Хань видит его первым – сгорбившегося, с остро сведенными под тонкой тканью футболки лопатками, потерянно уткнувшегося лбом в собственные колени – зовет по имени и ждет, когда мальчишка найдет их обоих наполненным облегчением взглядом. У Ренджуна покрасневшие глаза и губы тонкой дрожащей линией. Минсок вздыхает, плечом отодвигает готового накинуться с расспросами Лу Ханя в сторону, тянет к Ренджуну руки, и ребенок падает практически со всхлипом – очень маленький, тоненький, как веточка – одно, что старше Джемина на несколько месяцев, и дрожит крупной нервной дрожью, оглушительно стуча зубами.

– Я пытался его остановить, мистер Ким. Я не знаю, зачем Джемин таскается с Бойлом и его ребятами, хреновая компания. И я, правда, не слышал, что ему сказал тот парень в баре, но Джемин как с цепи сорвался, – Ренджун тараторит Минсоку в плечо, прячет глаза, переминается с ноги на ногу от беспокойства и голос его звучит тихо и виновато, переходя и вовсе на едва разборчивый шепот. – Мне жаль, мистер Лу. Мне жаль, мистер Ким.

– Прекрасно! – Лу Хань поворачивается к Минсоку, раздувая ноздри, как породистый конь, олени так точно не умеют – того и гляди выплюнет порцию пара. – Просто прекрасно! Наш чудо-ребенок мало того, что обманывает, еще связался не пойми с кем и разгуливает в пятнадцать по барам!

Минсоку до безобразия хочется напомнить о шатаниях самого Лу Ханя, которые в свое время закончились Джемином, между прочим, но он только треплет измученного Ренджуна по волосам, накидывает на его плечи пиджак, чтобы не трясся так уж отчаянно, улыбается и шепчет – подожди, мы скоро вернемся. И за локоть утягивает Ханя в расположение дежурной части. Куда важнее решить все вопросы с полицией, а семейные разборки пойдут десертом – на сладкое.

Они бесконечный час выслушивают от задолбанного жизнью в целом и суточной сменой в частности инспектора по делам несовершеннолетних лекцию о воспитании подростков и родительской ответственности – набор затасканных штампов, в которые никто, включая самого инспектора, судя по его уставшему, равнодушному лицу, особенно не верит. О важности материнской любви, недостает, видимо, раз вышло, что у нарушителя малолетнего только отцы в размере двух штук, а с женщинами в непосредственной близости как-то не сложилось, и вот тут Минсок бы поспорил – уж в чем, в чем, а в любви родительской Джемин дефицита не испытывал никогда. Но послушно кивает – любовь, так любовь, обеспечим по полной программе, мысленно умоляя кипящего изнутри Лу Ханя не поднимать бучу.

Да, сэр, они не досмотрели.
Да, сэр, впредь будут внимательнее.
Да, сэр, ребенок все осознал и больше в подобном замечен не будет.
Да, сэр, выговора на первый раз будет достаточно.

Когда инспектор заходит на третий лекционный круг, очевидно исчерпав все заготовленные фразы, Минсок вздыхает и бросает взгляд на развалившегося на соседнем стуле Джемина, безразлично ковыряющегося огромную дыру на джинсах. И его убивает совершенно стеклянный взгляд, с которым сын пялится в противоположную стену, как и не успевший выветрится запах пива и сигарет от одежды. Они что-то упустили, и он не может понять, что именно. В какой момент их идеальный мальчик стал совсем неидеальным подростком? Что происходило в его лохматой голове, когда он шел на поводу у сомнительных друзей и делал первый глоток дешевого алкоголя в затрапезном баре или прикуривал первую сигарету? Сколько их было потом? И что происходит в его голове сейчас – и это страшнее, наверное, потому что Минсок не видит в его глазах ни капли раскаяния.

И не обошлось ничего, только начинается. А при взгляде на сосредоточенного Лу Ханя, сжимающего побелевшими пальцами пластиковые подлокотники, становится понятно – скандала не избежать, и сметет к чертовой матери, хорошо, если просто в океан, а не кровавой кашей о прибрежные скалы.

На ступеньках их все еще поджидает Ренджун, но уже не сидит несчастным нахохлившимся воробышком, мечется взад и вперед, иногда сталкиваясь с проходящими мимо людьми и извиняясь за неосторожность. Но подбирается как будто, выпрямляется во весь свой рост, склеивает себя изнутри исключительно силой воли, чтобы не развалиться кусками под чужие безразличные ноги, когда замечает знакомые лица.

– Джемин?

И столько в нем неуверенности, столько растерянности – Минсок хмурится, не понимая происходящего, когда Джемин отталкивает Ренджуна плечом и давит токсичное и так не похожее на него – отвали от меня, сказал же! – сквозь зубы.

Маленький ядерный реактор выцепляет взглядом знакомую машину и не совсем твердым шагом идет прямиком к ней. Ядерный реактор постарше сопит за спиной и готов полыхнуть чистым пламенем в любую минуту. Минсок бросает короткий взгляд на Ренджуна – тот дрожит от холодного вечернего ветра, шарящего по городу со стороны залива, даже в накинутом поверх тонкой футболки пиджаке, и жалко его невыносимо. В конце концов, Минсок почти смирился, что с тех пор, как Ренджун пришел в их дом впервые, у него целых два обретающихся в квартире ребенка, а не один, а тут такое.

Непонятное.

– Эй, Джуни, тебя подбросить? Хочешь, я позвоню отцу и все объясню?

Ренджун хлюпает носом, качает головой и «мне два шага, сам справлюсь, спасибо, мистер Ким». Минсок пожимает плечами – сам так сам – своя проблема стоит в ста метрах от них и недовольно поджимает губы, с этим бы разобраться. Ренджун стаскивает с плеч пиджак и отдает обратно, и с места срывается так стремительно, словно за пятки кусают все адские псы разом, Минсок всматривается в пятно белой футболки, пока не теряет из виду в ночных сумерках, и со вздохом направляется к машине.

Удивительно, но они всю дорогу проводят в гробовом молчании. Лу Хань, не мигая практически, смотрит вперед, в лобовое окно, но кипит изнутри – Минсок чувствует. Он кладет ему руку на колено и чуть сжимает, но реакции – ноль. Джемин сзади роется в телефоне, воткнув наушники в уши, и выпороть бы его за отсутствие совести, но Минсок против насилия, да и не склонен он, не разобравшись, так радикально решать вопросы.

Но Лу Хань не Минсок, и стоит входной двери закрыться за их спинами, как сдерживаемый поток выплескивается смачным подзатыльником только снявшему кеды Джемину.

– Ты, мать твою, о чем думал? Ты соображаешь, что творишь?

Джемин отступает на шаг, к стене, смотрит на отца темным глазищами, а грудная клетка ходит ходуном от частого сбитого дыхания. И безразличие его – отличная маска для сокрытия чувства, что впитывает в себя Минсок, глядя на сына, – страха. И все родительские инстинкты, доставшиеся ему, возможно, не по праву биологического, но фактического отцовства, требуют влепить Лу Ханю в ответ, или, на крайний случай, встать между ними, закрывая Джемина от пусть и заслуженного наказания.

Минсок встает.

– Успокойся. Пусть проспится, а завтра мы выясним.

– Отойди, Минсок. Пожалуйста.

– Да, Минсок, отойди, – ерничает Джемин, но его голос дрожит – и это больно, – дай ему поиграть в строгого отца.

Минсок стонет про себя – ты совсем не помогаешь, мелкий, – но с дороги разъяренного Лу Ханя не уходит.

– Хань…

– Какого хрена ты делал в баре, еще и в драку ввязался?

Минсок оглядывается на сына и мгновенно теряется от его кривой, сломленной улыбки и дрожащих губ.

– Не тебе читать мне нотации, – злобно огрызается Джемин, вскидывая руку и размазывая не выступившие пока еще слезы по сухим глазам, но Минсок видит, понимает – всего секунда и плотину пробьет сильнейшим напором, не остановишь, – когда мне понадобится совет, ты последний, к кому я обращусь, поверь.

Минсок поворачивается лицом и тянется к Джемину, чтобы обнять как в детстве, избавить от монстров, не внешних уже, а внутренних, терзающих его, но все попытки разбиваются о невидимую, но прочную стену.

– Джемин!

– Минсок, не лезь, – Лу Хань не просит – требует, впервые настолько категорично и зло, как будто они по разные стороны баррикад, и бьются друг с другом – не до первой крови даже, насмерть. Только Минсок не отступит. Потому что это его ребенок. Его, черт возьми! И он понимает, да, что Лу Хань на грани, но удар получает в спину – от кого меньше всего ожидает.

– Да, Минсок, не лезь! Кто ты такой, чтобы вмешиваться в семейные дела? Ты даже не отец мне! – Джемин срывается на крик, и каждое его слово как хлесткая пощечина по самому незащищенному.

Минсок прикрывает глаза на короткие, но как будто бесконечные секунды, когда в коридоре воцаряется гробовая тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием с двух сторон. И справиться с собственным сердцем, сжавшимся от боли и отказывающимся биться, не получается катастрофически. Лучше бы Джемин ударил – все легче, чем острая боль, словно впившаяся тончайшими иглами под кожу, и тупое онемение следом. Но ведь знал! Знал, конечно, чувствовал, что рано или поздно эти слова один из них произнесет вслух, а подготовиться не успел. Да и возможно ли – к такому?

Минсок сдерживается – он взрослый и сильный, и справляться умеет со многим, и с таким, наверное, тоже, разворачивается и твердым шагом уходит, принимая поражение. Ему бы сейчас на край вселенной желательно, чтобы с сигаретой в руках и стаканом с виски затереть расползающуюся по венам от сердца боль. Но край вселенной – это их с Ханем спальня в конце коридора, и там нет ни виски, ни сигарет – он кучу лет не курил, откуда там, а бар они опустошили, когда в последний раз оставались наедине. И уже за дверью слышит, как Лу Хань, словно выйдя из оцепенения, устало выдавливает из себя: – Уйди! В свою комнату живо. – И через минуту хлопает дверью кухни.

***

Сигареты находятся в одном из подвесных шкафчиков. Лу Хань помнит – лично прятал, когда Минсоку вдруг стукнуло в голову, что не плохо бы бросить курить, и бросили оба – а как по-другому, когда жизнь на троих, и куда один, туда и остальные – безоговорочно. Легкие горят огнем, но все больше с непривычки, конечно, а не потому, что выпотрошили изнутри. Лу Хань и не думал никогда, что его пятнадцатилетний сын так умеет, а смотри-ка – словами, как ножом, и провернуть несколько раз по оси, чтобы рана не затянулась. Он утыкается лбом в стекло, но видит только собственное искаженное отражение, злость рассеивается, словно сигаретный дым, утекающий в приоткрытую форточку, уступая место опустошению. Лу Хань не умеет справляться с подобным самостоятельно, он и не помнит толком, как жил, когда Минсока не было рядом. Не хочет помнить. И в жизни его есть и будет всего две абсолютных величины – ребенок, такой взрослый в сравнении с тем крохой, жующим соску обратной стороной, но такой маленький, наверняка глотающий слезы в мокрую подушку. И Минсок, вторая половина, та самая, в которой сердце, бросающийся грудью на амбразуру, где надо и нет. И он сам – дурацкий-дурацкий, не высказать. И слово всего одно, но большими буквами, вырезанными тем самым острым ножом, – семья. Поэтому нет, он не будет справляться в одиночку, пока они рядом.

В комнате пусто и темно, Лу Хань быстро скидывает в кресло одежду, искренне надеясь, что запах выкуренных тайком в открытую форточку сигарет уже выветрился, и как был, обнаженным – какой смысл прятаться, когда Минсок видел его раздетым душой, не телом, направляется в ванную комнату. Из распахнутой пластиковой дверцы душевой кабины вырывается густой молочный пар, Лу Хань забирается под обжигающе горячие струи, перехватывает Минсока за пояс и тянет ближе, вжимаясь животом в спину и утыкаясь носом в лохматый загривок. Он так много хочет сказать, но целует только, едва касаясь, слизывает с распаренной кожи крупные капли и шепчет тихо-тихо, вкладывая все, что острыми, покрытыми шипами побегами оплетает ребра и рвется сквозь ткани наружу:

– Я люблю тебя. Знаешь?

Минсок кивает, переплетает их пальцы и прикладывает к тому самому месту, где колотится сердце.

***

Уснуть не получается. Он ворочается, стараясь не потревожить едва уснувшего Минсока, но сердце не на месте как будто, и Хань точно знает почему.

Он не стучится, но осторожно приоткрывает дверь, на которой большими буквами – «не входить, высокое напряжение» – юмор у мелкого что надо, и заглядывает в комнату прежде, чем войти. Полумрак разбивает тусклый ночник в виде короны на полу, и он путается в проводе, едва не падая на пол. Джемин лежит, свернувшись калачиком, уткнувшись лбом в стену, и домашняя майка плотно обтягивает выступающие позвонки на тощем теле – Лу Хань, чем старше становится Джемин, тем больше видит с ним свое сходство – в походке, телосложении, улыбке. И лишь, манера говорить, или взгляд, или мимика проскальзывают от Минсока, и начинаешь сомневаться, что по биологическим показателям – его, а не Минсока ребенок.

Но Лу Ханю эта манера говорить, эти взгляды, эта мимика дороже всего, словно только они вдвоем принимали участие в его рождении, и никто больше. Значит, и разгребать все дерьмо тоже им двоим, а взрослеть тяжело и мучительно страшно – он понимает. И как жаль, что их мальчик решил показать, что взрослый, вот таким инфантильным способом.

Лу Хань пристраивается на самый край кровати, облокачивается на спинку, стараясь не задеть Джемина, не потревожить, и рассматривает напряженные худые плечи, тени, очерчивающие острые скулы и ложащиеся упрямой складкой в уголках поджатых до сих пор дрожащих губ. Родной. Любимый. Его. Но и Минсок тоже его – и не менее любимый. И Джемин не может не понимать, какую боль причинил, возможно, главному человеку в их общей жизни.

Лу Хань говорит тихо, почти шепотом:

– Я знаю, ты не спишь, – судорожный вздох в стену, как подтверждение. – Я не прошу, чтобы ты отвечал, но хочу, чтобы подумал. Ты прав, вряд ли я получу звание «Лучший отец в мире», если его будут раздавать. Боюсь, я даже не попаду в основной конкурс. Но Минсок… мы бы пропали с тобой, если бы не он. Я бы точно пропал. Возможно, мы даем тебе не все, что нужно, но мы стараемся, слышишь? Минсок старается. И если подумать, он для тебя даже больший отец, чем я. Ты же знаешь, кто именно сидит у твоей кровати ночи напролет, когда ты болеешь. Знаешь, кто находит время, чтобы готовить сюрпризы на каждый твой день рождения. Знаешь, кто отдувается в кабинете директора за каждый твой косяк. Знаешь, кто волнуется, когда ты задерживаешься и рычишь на нас или молчишь о том, что с тобой происходит. Знаешь, кто радуется каждому, даже самому мелкому твоему успеху и гордится безумно. Знаешь, кто из кожи вывернется, лишь бы ты был счастлив. Ты все знаешь, Джемини. И сегодня сделал больно не столько мне или Минсоку, сколько себе самому. Не отвечай, если не хочешь, но подумай, малыш. Одной брошенной фразой можно разрушить все, что мы выстраивали годами и потерять людей, дороже которых никого и нет на этой долбанной планете. Я не хочу его терять. А ты?

Лу Хань делает вид, что не замечает вздрагивающих плеч и заглушенный подушкой звук, так похожий на всхлип. Он сидит еще пару минут, поглаживая Джемина по голове, а потом встает и выходит, давая возможность ребенку побыть одному. И если Джемину пока не стыдно, то завтра – не зря же это его сын – будет точно.

***

Минсок просыпается на рассвете, совсем сонное солнце крошит бледными лучами серое, словно размытое акварельными красками небо – красиво. Он автоматически шлепает ладонью по второй половине кровати, но Лу Ханя не находит. И бог с тобой, оленина, а могли и потискаться немного, пока не рассвело окончательно. За стеной едва слышно бормочет новостями телевизор, пахнет сваренным кофе, можно подумать, Лу Хань опустится до растворимой бурды, и кексами, и да, воскресенье – идеальный день, чтобы устроить второй акт семейных разборок, градусом пониже, если получится.

И как будто призывает своими мыслями – ребенка, по крайней-мере. Джемин провинившимся щенком скребется в дверь, медлит короткое мгновение, решаясь, но, не дождавшись никакой реакции, прокрадывается на цыпочках внутрь и юркает в кровать. Утыкается лбом между лопаток, трется носом и дышит – горячо и сонно, и шепчет едва слышно, перекидывая тонкую руку Минсоку через пояс:

– Пап?

У Минсока сводит горло – не от обиды, нет, от всеобъемлющего счастья, и непонятно, чем заслужил, но спасибо на всех языках и всем богам разом. Ему бы минутку или две, с дыханием справиться, и ответит. Но у Джемина с терпением проблем даже больше, чем с поведением – ядерный реактор, как есть! Обнимите только – крепко-крепко, простите – не потому, что не хотел, хотел, очень даже, и бил туда, где больнее, за это и простите, и скажите, что все хорошо – есть и будет. Иначе его совсем еще детское сердце не выдержит первого глубочайшего разочарования от себя самого и разорвется на самые мелкие кусочки, заново не собрать.

– Пап, прости меня… пап? Я люблю тебя.

Минсок поворачивается и дает сыну то, что ему необходимо – разве можно как-то по-другому? – обнимает крепко, целует и «глупый, я уже, ну».

– Только обещай рассказать, почему, слышишь? Если не сегодня, то завтра или когда угодно, но честно. Ты знаешь, я с ума сойду, если с тобой что-то случится.

Джемин кивает – быстро-быстро, всхлипывает совершенно по-детски и стискивает объятиями. Лу Хань появляется неслышно, опирается плечом о косяк и смотрит с невыразимой нежностью. Прижимает ладонь к сердцу и направляет в их сторону – люблю вас, и Минсок отзеркаливает жест, как делал когда-то, работая вечерами в крохотной кофейне, глядя через зал и головы посетителей на таскающегося день через день Лу Ханя с Джемином в охапку. Такого смешного, такого честного, такого своего – любимого, и чувства совершенно не помещались внутри, требуя выхода – мы тебя тоже.

Только в сердце по-прежнему неспокойно, и не избавиться никак от липкого чувства, что не в порядке. Сын не в порядке.

***

– И сигарет купи, – Минсок на мгновение выпрямляется, глядя на Лу Ханя с недоумением, мол, ты попутал, рогатый? Мы бросили лет пять назад, сейчас тебе разве что шоколадные положены. Лу Хань кивает – да-да – и подталкивает к выходу, – покрепче, бога ради, голова раскалывается!

Минсок не видит никакой особенной связи между сигаретами и головной болью, но, если честно, и сам не откажется вспомнить ощущение никотиновой горечи на языке. Ему бы зарыться с головой в одеяло и переварить все происшедшее окончательно. Но Джемин юркой змейкой проскальзывает мимо, ухватывает повидавший жизнь, исцарапанный о рампу и асфальт скейтборд, привычно бурчит – я в парк, буду к девяти – и испаряется до того, как кто-либо из них успевает его притормозить и напомнить про домашний арест и новые правила семейного бытия. И Минсок понимает, да, квартира душит и его тоже, давит стенами и потолком, вынуждая рваться наружу, словно на волю. Чтобы глоток воздуха в легкие и мутный дым в небо, и кругом по кварталу туда и обратно, половину часа хотя бы. Минсок кивает Лу Ханю – посмотрим, накидывает на плечи куртку и выходит в коридор. Лифт застревает на верхних этажах, и он, пожав плечами, легко сбегает два пролета вниз по лестнице и спотыкается как будто.

Взглядом.

Об исцарапанный скейтборд, беспечно брошенный на ступенях.

О знакомую спину, обтянутую разноцветной футболкой, и небрежно повязанную на поясе толстовку.

О ладонь со сбитыми в драке костяшками пальцев, распластанную по подъездной стене рядом с темноволосой лохматой головой, и вторую, аккуратно придерживающую чужой затылок.

О собственного пятнадцатилетнего сына, засовывающего язык Ренджуну в рот – вполне себе уверенно, чтобы Минсок мог обмануться и подумать, что это случайно или в первый раз.

И челюсть падает с оглушительным звоном, кажется, под самые ноги. И выходит только нелепо открывать и закрывать рот, как рыбка, которую лет в семь выпросил на Рождество Джемин, и убивался горько, когда та склеила ласты и всплыла золотистым пузом кверху. Он возвращается назад на деревянных ногах – шаг, второй, дальше легче. Аккуратно прикрывает за спиной дверь, и как был, не разуваясь, идет на кухню. Он знает, а как нет, где Хань хранит трофейную, отнятую у самого Минсока в последний день их парного курения пачку сигарет, на черный день вроде бы – и вот он, собственно, черный день воплоти. Но напрягаться не приходиться, Лу Хань – оленина копытная – застывает с прикуренной сигаретой в зубах, словно подросток, застуканный директором за школой, и Минсоку остается только грамотно отжать сигарету, перехватив чужое запястье, и сделать сразу несколько нервных затяжек.

Лу Хань смотрит с настороженным недоумением, мол, ты попутал, любимый? Оставь немного. Минсок затягивается теперь спокойнее, глубоко пропускает дым в легкие, плавно выпускает к потолку, чувствуя, как расслабляются каменные плечи. Прикрывает глаза и зовет тихо:

– Эй, Хьюстон, у нас проблемы.

По семейным обстоятельствам

https://ficbook.net/readfic/7922455

Направленность: Слэш
Автор: Be lonely no more (https://ficbook.net/authors/173817)
Соавторы: Улыбка Мона-Лизы (https://ficbook.net/authors/1484438)
Фэндом: EXO - K/M, Neo Culture Technology (NCT) (кроссовер)
Пейринг или персонажи: Лухан/Сюмин, На Джемин/Хуан Жэньцзюнь
Рейтинг: PG-13
Жанры: Романтика, Повседневность, AU, ER (Established Relationship)
Предупреждения: OOC, Нехронологическое повествование
Размер: Драббл, 55 страниц
Кол-во частей: 6
Статус: закончен

Описание:
Джемин знает, что быть ребенком тяжело. Особенно, когда у тебя два отца, повернутых на тебе чуть больше, чем друг на друге.

(цикл связанных сюжетом драбблов)

Посвящение:
Спасибо, что поддерживаешь мои идеи, какими бы дурными они ни были!

Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
Вот и она - наша совместная работа:)

В жизни есть главное и неглавное

Когда Минсок острым взглядом вылавливает на перроне в толпе встречающих Бэкхёна, у него перед глазами проносятся миллионы картинок разом – одна ужаснее другой, и каждая взрывается обжигающей шрапнелью, выцарапывая к чертовой матери все нервные окончания, и он не чувствует совершенно ни рук, ни ног.

Мелкого могли украсть – и где, черт возьми, взять миллионы долларов, чтобы заплатить выкуп? Если только почку продать или обе луханевы вместе с печенью вдобавок, потому что не уберег. Или хуже – террористический акт в метро, подумаешь, что они не спускались в подземку уже года три, с тех пор как купили первую в их совместной жизни, насквозь проржавевшую машину. Или вывернувший незаметно из-за поворота велосипедист – какого такого хрена они не крутят педали по выделенным на тротуарах зонам и ломают крохотные пальчики неуклюжих шестилеток? Или эпидемия какая-нибудь – вирус Эбола или птичий грипп, а он студент-экономист на последнем году обучения с каким-никаким доходом от фриланса – на еду, съемную квартиру и вкусняшки для ребенка хватает и на том спасибо, и слово «антивирус» он ассоциирует исключительно с компьютерами.

– Я досчитаю до трех и если на третьем я не услышу, что случилось, убью тебя первым. Один… – Он вообще не уверен, что кого-то и когда-то любил так, как этого маленького мальчишку с сумасшедшей какой-то улыбкой, против которой нет совершенно никакого оружия, только мягкий розовый живот – пинай, не хочу. И он убьет с особой жестокостью любого, включая Лу Ханя, если с ним что-то случится.

– А я тебе говорил, говорил или нет? – Бэкхён перехватывает его за запястье и разжимает пальцы по одному, – какого хрена ты рогатого с Джемином оставил? Это же рогатый, у него всего две извилины, одна из них – на заднице, он и себя-то за две недели способен уничтожить, а ты ребенка ему доверил.

– Два, – скрипит зубами Минсок, прикидывая, какой срок ему дадут за убийство, как объясняться с Тэён за безвременную и удивительно бесславную кончину Бэкхёна под колесами их старенькой машины, и вырастет ли что-то путное из Джемина, если его на десяток лет оставить воспитываться с Лу Ханем.

– Они в больнице.

– Живые? – это не скрип даже, едва слышный сип и истеричная пульсация пульса в глотке – один шаг до инсульта. Бэкхён замирает на мгновение, хмурит брови, въезжая в ситуацию, а потом открывает рот и ржет, как сука – сочно и со вкусом.

– Ну, Джемин то ваш точно выживет, даже при зомби апокалипсисе, он умный до черта, а по поводу рогатого сам решай, с врачом я договорюсь.

– Три, – договаривает Минсок, кивает и отвешивает не успевшему среагировать Бэкхёну смачный пинок. Зад, к счастью, мягкий, как подушка безопасности, летального исхода не предвидится даже при исключительном желании, а несчастными взглядами Минсока хрен возьмешь, он четыре года отцовствует над двумя артистами от бога – мелким и условно взрослым. И если Джемину по возрасту и огромной родительской любви простительно практически все, то Лу Хань сегодня совершенно точно умрет.

– Я раскатаю твое тело в кровавый студень и позволю бездомным собакам слизать с асфальта самое сладенькое, тебя даже не опознают, – обещает Минсок, улыбаясь самой своей доброжелательной улыбкой. Бэкхён ежится, потирает ноющий зад, но, в общем-то, не сомневается, что так и будет – десяток лет дружбы серьезное на то основание.

– Ты жуткий, – сообщает он, как будто Минсок не в курсе, но кота за хвост предпочитает больше не тянуть, – у рогатого твоего щеку флюсом раздуло до состояния арбуза, а к врачу обратиться он, разумеется, не сподобился. Добрый ребенок Джемин вызвал Скорую помощь, когда стало совсем хреново, увезли обоих, одного, к слову, силой, а так как твой телефон почему-то был выключен, он дозвонился до меня. Серьезно, – Бэкхён задумчиво чешет нос и, улыбаясь, качает головой, – он грозил увольнением моей секретарше, ты воспитал чудовище.

Минсок чувствует, как едва-едва отпускает сдавленный болью, словно клещами затылок – последние часы он и не дышал, кажется, двигаясь от точки до точки все больше автоматически – аэропорт, еще один аэропорт, два перелета с промежутком в половину часа, железнодорожный вокзал и литры кофеина между ними, странно, что на ногах еще. Впрочем, он и ползком бы добрался. Упирается ладонями в колени, пытаясь восстановить дыхание, и чуть мотает головой, возвращая мозг, а заодно и самоконтроль на место. Ему не нравится это состояние, но держать себя в руках и рамках, когда Джемину угрожает хоть малейшая опасность не получается совершенно. Он не отец в биологическом смысле, но, кажется, все родительские инстинкты достались именно ему, а Лу Ханю отсутствие здравого смысла и исключительная беспечность – ничего нового, Минсок привык.

– Домой заедешь? – кряхтит Бэкхён, почти залезая всем своим тощим телом в багажник и укладывая неподъемный чемодан Минсока – как его на регистрации то пропустили, очевидно же, что перевес килограмм на пятьдесят, если не на всю сотню. – Или сразу?

Или – кивает Минсок и с третьего раза, под ненавидящий взгляд друга, захлопывает дверцу старенького, доживающего последние дни автомобиля, все еще подрагивающими руками. Съездил к родителям, называется. И прав был внутренний голос, черт бы его разодрал, что день – это максимум, а дольше – жди беды. Но кто же знал, что любимой бабуле именно по его приезду приспичит свалиться с подозрением на инфаркт, как будто ждала, ей-богу. С бабулей обошлось, а вот Минсок на грани, пока не понятно чего – припадка или истерики. В его голове запятая в плане действий на ближайший час – казнить нельзя помиловать – каждую секунду скачет с места на место, не позволяя определиться с окончательным вердиктом.

Ему бы только Джемина обнять, удостовериться, что с сыном порядок, ну и оленю рога почесать, чего уж там, перед смертью можно.

Больница радует отсутствием народа – откуда ему взяться-то после девяти вечера, и раздражает исключительно токсичным для здорового человека запахом медикаментов. Минсок старается дышать не глубоко и поверхностно, но чувствует, как в дорожный флер, исходящий от его одежды и волос, вплетается отвратительный, сладковатый аромат антибиотиков и спирта.

– Время посещений закончилось, приходите завтра, – сухо сообщает престарелая медсестра за стойкой регистратуры и, не обращая ни малейшего внимания на пылающего яростью Минсока, вновь упирается взглядом в экран небольшого планшета. Ее хочется ухватить за волосы покрепче и вдарить лбом в тот самый планшет – очень не по-джентельменски, Минсок в курсе, но у него кровь горячая, молодая, конкретно сейчас – закипающая на подходах к ста градусам по Цельсию, и с самоконтролем в последние сутки большие проблемы – действительно хотите проверить? Бэкхён ухватывает его за ткань толстовки на предплечье, пытаясь задавить на корню необдуманные действия, и светит улыбкой, как фонарем в глаза, надеясь взять очарованием. Медсестра смотрит со скепсисом во взгляде – у нее таких отчаянных на голову по два десятка на сутки, не испугать, но решает, видимо, что проще разрешить, чем препираться, да и слова, сказанные вполне миролюбиво, но с многообещающей улыбкой на губах – я в окно залезу, вот увидите – играют не последнюю роль. Потому что окно на третьем этаже, и последнее, чего ей хочется под конец смены – это нового тяжелого пациента из той же дурной семейки, судя по всему, что оккупировала палату номер 303. Она выдает два одноразовых халата и веселенькие розовые бахилы, кряхтит о непутевой молодежи, но направление в стоматологическое отделение указывает. Мол, валите с богом.

Бахилы шуршат раздражающе, и Минсоку кажется, что этот звук оглушительным эхом разлетается по пустому коридору этажа. Он вцепляется в дверную ручку палаты и глубоко вздыхает пару раз прежде, чем осторожно толкнуть дверь и войти.

– Помни про негласные правила настоящих мужиков, Минсокки: девчонок не бить, раненных не добивать, лежачих не пинать, – шепчет на ухо Бэкхён, поправляя съезжающий с плеч халат, и отходит к противоположной стене, где стоит уютное, мягкое кресло для посетителей. Минсок зло улыбается и – не учи ученого, слышишь, со своими раненными и лежачими девочками-мальчиками разберусь самостоятельно.

В палате царит полумрак, и лишь свет от ночника, прикрученного к стене над кроватью, разбавляет темноту. М