Пражская культура и ее окружение.

После миграций населения черняховской культуры, которые начали Великое переселение народов, возникает пражская культура, или культура типа Прага - Корчак, названная так по местам первых находок ее памятников (в Праге и бассейне реки Тетерев на Житомирщине). Это первая, безусловно славянская культура, потому что ее памятники со временем эволюционируют в славянские культуры, в частности в культуру Киевской Руси. Возникновение пражской культуры археологи относят к V в. н.э. Она занимала очень обширный ареал – между Припятью и Днестром, по течению Тетерева до Днепра на востоке и до Эльбы на западе, между верхним течением Западного Буга, Вислы и Одера севере и средним Дунаем на юге. Кроме того, памятники пражской культуры обнаружены вне этого ареала, например, далее на юг к Адриатике. Очевидно, что отдельные очаги пражской культуры фиксируют расселение славян из основного ареала. Характерными чертами пражской культуры были почти квадратные полуземлянки с печкой-каменкой в углу, обряд кремации умерших с захоронением праха в урне или яме, почти всегда без инвентаря и своеобразная лепная керамика. Совершенно очевидно из археологического материала, что ни одна из культур, бытовавших как на территории пражской культуры, так и соседних областях, не может быть прямой предшественницей этой культуры.

Для того чтобы лучше понять, как возникла и развивалась пражская культура, нам необходимо выяснить окружающую обстановку, то есть то, что происходило вокруг ареала пражской культуры. На территории Польши и Восточной Германии процессы были достаточно однозначны. Тут археологами фиксируется убыль населения вплоть до полной депопуляции, которая наступила в V в. Сильно уменьшилось также население степи. Однако в лесной зоне Восточной Европы ситуация была совершенно иная.

Как уже отмечалось выше, в I в. до н.э. началась новая волна переселения зарубинецкого населения из Среднего Поднепровья в лесную зону, на этот раз в бассейн Десны. В культуре юхновских племен Подесенья появляются зарубинецкие элементы, которые к концу века становятся преобладающими. Однако деснянские древности заметно отличаются от, собственно, зарубинецких, причем настолько, что археологи предложили выделить их в отдельную культуру, названную почепской (Амброз c.56-69). Со II - III вв. почепское население проникает из Подесенья в бассейн Верхней Оки и принимает участие в формировании тут мощинской культуры. Оно приносит сюда обычай производить чернолощеную посуду.

Вследствие этого критический коэффициент в Подесенье падает, поэтому под действием первого закона резервуара в ареал зарубинецкой культуры начинаются миграции населения культуры штрихованной керамики. Прежде всего, население культуры штрихованной керамики заняло пограничные с зарубинцами районы вдоль течения Днепра (Абидня, Грини и др.) где формируется культурный комплекс, соединяющий как элементы зарубинецкой культуры, так и культуры штрихованной керамики (Щукин 1994. с. 99; Обломский 1991). Потом начинаются миграции далее на юго-восток. Археологам удалось проследить путь мигрантов. Характерные памятники встречаются на широкой полосе от устья Березины (Абидня) до среднего течения Псла (Вовки), отмечены в устье Припяти (Грини), в Среднем Подесенье (Змеевка, Мена 5) и в устье Трубежа в Среднем Поднепровье (Решетки). Эта полоса как бы разрезает на две части ареал остальных памятников позднезарубинецкой культуры (Щукин 2001 рис. 9).

Интересная деталь – население культуры штрихованной керамики на территории Белоруссии не позднее III в. до н.э. начинает строить городища (Митрофанов 1978, с. 15). Согласно предлагаемой методике, это свидетельствует о росте критического коэффициента. Однако со II в. н.э. жители группы Абидня - Грини жили в селищах. (Митрофанов 1978, с. 57). Следовательно, критический коэффициент тут упал вследствие миграций.

В результате миграций населения культуры штрихованной керамики на зарубинецкой территории в III в. н.э. формируется киевская культура. Археологи подчеркивают, что различия в типах жилища, керамике, погребальном обряде между памятниками зарубинецкой и киевской культур не позволяют увидеть между ними генетическую прямую связь. (Археология УССР т 3 c.105). Археологи отмечают также, что «...при окончательном завершении формирования киевской культуры заметную роль сыграли потомки верхнеднепровских зарубинецких племен. Это население, в свою очередь находилось под некоторым влиянием культуры штрихованной керамики» (Археология УССР т 3 c. 113). О том, что это было именно так, свидетельствуют тот факт, что киевская культура не была простым продолжением и заключительным этапом зарубинецкой, а возникла и существовала параллельно с ним. Одновременно с ранними памятниками киевского типа (Грини, Казаровичи, Абидня) существовали Лютеж, поздние комплексы Почепа и Чаплина, которые и были последним этапом зарубинецкой культуры (Максимов c.153).

Переселение зарубинцев на север и частично на Южный Буг привело к почти полной депопуляции Среднего Поднепровья. (Максимов, Терпиловский, c. 91 и сл.). На запустевшие территории Среднего Поднепровья переселяются носители киевской культуры. Ареал киевской культуры охватывает Среднее Поднепровье по обоим его берегам до устья Березины, Среднее и Нижнее Подесенье, весь бассейн Сейма, на юге простирается вплоть до устья Роси и среднего течения Псла и Сулы (Терпиловский, Абашина 1992; Терпиловский 1994: с. 75), а на востоке достигает Курска, верховьев Северского Донца и даже Дона.

В Среднем Поднепровье ареалы киевской и черняховской культур накладываются. Не совсем понятно, жили ли носители этих культур тут чересполосно, или черняховцы сменили носителей киевской культуры. В частности, на поселении Глеваха под Киевом слой киевской культуры перекрыт черняховским, первые, вероятно, были вытеснены вторыми. Наблюдается и общий процесс некоторого сдвига населения в северном направлении (Терпиловский 1989). После массовых миграций из степей носителей черняховской культуры на запад в IV - V вв. население киевской культуры начинает активно заселять опустевшие земли в Среднем Поднепровье (Обломский 1996).

В результате расселения потомки киевской культуры разделились на пеньковскую в Среднем Поднепровье и колочинскую на основной территории киевской культуры. У исследователей, специально занимающихся изучением древностей Днепровского Левобережья, нет особых сомнений, что и колочинская, и пеньковская культуры сложились на базе разных групп предшествующей киевской культуры (Горюнов 1981; Терпиловский 1984; Терпиловский, Абашина 1992; Обломский 1991; Терпиловский 1994).

Сходство памятников столь велико, что не всегда бывает понятно к какой именно культуре относить то или иное поселение – к киевской или уже к колочинской или к пеньковской (Терпиловский 1984 с.75-83; Горюнов 1981 с. 22,42,43; Приходнюк 1988). Высказывались даже предложения вообще отказаться от термина "киевская культура" и ранние памятники тоже считать пеньковскими (Приходнюк 1988).

Вероятно, очень рано носители пеньковской культуры из Среднего Поднепровья начинают расселяться на юго-запад. Памятники пеньковской культуры найдены в пределах полосы, протянувшейся от левобережья Днепра через бассейны Роси и Тясмина, верхнее течение Южного Буга до Нижнего Дуная и Молдавии. Памятники, содержащие элементы только, собственно, пеньковской культуры, найдены в Среднем Поднепровье, в Подонье и Побужье. В Приднестровье и Молдавии найдены только смешанные памятники с пеньковскими элементами (Русанова c.98).

Рассмотрим теперь события, происходившие в лесной зоне Восточной Европы. Тут, как мы уже говорили выше, в верхнем течении Днепра и Западной Двины еще с VII в. до н.э. существовала днепро-двинская культура, на территории Белоруссии и Восточной Прибалтики с конца II тыс. до н.э. – культура штрихованной керамики. С течение времени возникли локальные варианты этой культуры. На территории Восточной Пруссии (Калининградская обл. России и прилегающие районы Польши и Литвы) возникла культура западнобалтийских курганов, для которой был характерен обряд трупосожжения с захоронением праха в небольших курганах, сложенных из камней. На территории Белоруссии и восточной части Литвы сложился белорусский вариант штрихованной керамики, похоронный обряд которого археологически не фиксируется. На территории Латвии и северной части Литвы сложился латышский вариант культуры штрихованной керамики, население которого практиковало обряд трупоположения.

Для всей общности культур штрихованной керамики характерно использования камня в погребальной обрядности. Как трупоположения, так и трупосожжения тут обкладывались камнями. На территории Латвии в I в. н.э. возник обычай обкладывать трупоположения венцом из крупных камней. Внутри этого венца захоронения делались неоднократно, так что постепенно формировался курган, охваченный каменным венцом. (Археология СССР. Финно-угры и балты с 372).

На территории Эстонии и южнее в прибрежной части Латвии до Даугавы (историческая Ливония), а также в северной части полуострова Курземе, остатки трупосожжений ссыпали внутрь оградок, сложенных из крупных валунов или плитнякового камня. К старым оградкам пристраивались новые, так что формировался большой могильник (Археология СССР. Финно-угры и балты с 17).

Рисунок 19

В результате миграций населения белорусского варианта культуры штрихованной керамики на восток, на опустевшую территорию зарубинецкой культуры, о чем речь шла выше, начинаются вторичные миграции соседних культур. Юго-западную часть территории белорусского варианта культуры штрихованной керамики занимают племена культуры западнобалтийских курганов, для которых было характерна кремация умерших и захоронения в небольших курганах, сложенных из камней. С севера на территорию белорусского варианта культуры штрихованной керамики, главным образом в Восточную Литву, мигрирует население латышского варианта штрихованной керамики. Оно приносит с собой обычай хоронить умерших в курганах с каменным венцом, вследствие чего на данной территории в VI в возникает культура восточнолитовских курганов (Таутавичюс 1959 с 12-153). Исследователи выражают уверенность, что этот погребальный обряд на восток Литвы был принесен с северо-запада, с территории Латвии и северной Литвы (Таутавичюс 1978 с 82). Восточную часть опустевшей территории белорусского варианта культуры штрихованной керамики занимает население днепро-двинской культуры. В результате в V вв. н.э тут формируется новая культура типа Банцеровщина - Тушемля.

Археологические материалы свидетельствуют, что в начальный период существования тушемлинской культуры существовала ее полная преемственность с днепро-двинской культурой (Седов 1970, с. 25-30). Имеется преемственность между этими культурами в домостроительстве, керамике, типах серпов, пряслиц и т.д. (Седов 1970, с. 39). «...культура типа Тушемля-Банцеровщина занимает целиком территорию расселения днепро-двинских племен, причем северо-западные, северо-восточные и юго-восточные границы их ареалов почти совпадают. Только на юго-западе ареал тушемлинско-банцеровских древностей значительно выходит за пределы территории днепро-двинской культуры, охватывая в верховьях Березины, Вилии и северной части Припятского бассейна значительную часть территории, занятую в раннем железном веке племенам культуры штрихованной керамики» (там же). Культура штрихованной керамики в восточной части ее ареала была сменена культурой типа Тушемля - Банцеровщина постепенно. Период IV - V вв. был переходным, когда наряду со штрихованной посудой, процент которой постепенно уменьшался, получили распространение гладкостенные сосуды – прототипы тушемлинских, которые постепенно стали господствующими (Митрофанов 1972 с. 155-162).

Еще одним направлением миграций населения лесной зоны Восточной Европы стало западное. После ухода носителей вельбарской культуры в V в. н.э. на опустевшие земли Северной Польши начинаются миграции населения Восточной Прибалтики. Эти миграции достигли нижнего течения Вислы на западе и Мазурии на юге (Кулаков с. 45-46; Кухаренко 1969, с. 119). Вследствие этих миграций население Восточной Пруссии сильно убыло. Исследователи отмечают, что из известных в более раннее время 108 могильников в VI - VIII вв. захоронения совершались только на 25 (Археология СССР. Финно-угры и балты с. 400). К этому времени на территории Восточной Пруссии господствовал обряд трупосожжения, поэтому миграции сюда хорошо фиксируются появлением тут в IV в трупоположений, доля которых возрастает к V в. (Кулаков с. 19-20). Очевидно, что эти миграции были с территории латышского варианта культуры штрихованной керамики, где господствовал обряд трупоположения.

Отток населения с территории восточной Латвии на территорию восточной Литвы, о чем речь шла выше, позволил мигрировать сюда населению тушемлинской культуры. Эти миграции прослеживаются появлением на территории Латвии захоронений в грунтовых могилах по обряду трупосожжения, характерном для тушемлинской культуры. В целом все же обряд трупоположения остался доминирующим, но начиная с VI в. население Восточной Латвии все чаще хоронит умерших в грунтовых могилах, а не в курганах с каменным венцом как было раньше (Археология СССР. Финно-угры и балты с. 359-360), что соответствует дестратификации общества вследствие падения критического коэффициента.

С середины I тыс. н.э. строительство могильников с оградками на территории Эстонии и Ливонии прекращается, хотя остатки трупосожжений по-прежнему ссыпались в старые могильники. Лишь иногда к могильникам пристраивались новые каменные кладки, однако теперь камни кладут бессистемно, а остатки трупосожжений ссыпают на них (Археология СССР. Финно-угры и балты с. 17).

Изменения в погребальном обряде позволяют предположить, что с V в. на территорию Эстонии имели место миграции извне. Часть более раннего населения, входившего в общность культур штрихованной керамики в результате вторичных миграций ушло на юг, а на его место пришло новое население, скорее всего с востока, с территории культуры сетчатой керамики бассейна озера Ильмень, для которого также был характерен обряд трупосожжения. Именно с середины I тыс. н.э. культура сетчатой керамики исчезает, а в ее ареале возникает культура длинных курганов (Седов 2002, с. 365).

С самого конца VI - начала VII вв. (Grebe S. 167-189) на территории Восточной Германии и Польши, севернее ареала пражской культуры, возникает суковско-дзедзицкая культура. Памятники этой культуры охватывают почти целиком бассейн Одера, кроме верховьев, обнаружены в среднем течении Вислы и особенно многочисленны в междуречье нижнего течения Одера и Эльбы, вплоть до Дании.

Небольшое их количество найдено и на левом берегу Эльбы. Особенности домостроения, погребальный обряд и керамика суковско-дзедзицкой культуры сильно отличается от тех, которые были свойственны пражской культуре.

При этом керамика суковско-дзедзицкой культуры имеет черты сходства с керамикой восточных регионов. Для нее характерны округлобокие сосуды с широким дном, сосуды с раздутым почти биконическим туловом типичные для западнобалтийских культур с римского времени и до VI - VII вв. (Русанова, с. 177). Тут найдены также украшения определенных типов (спиральки, привески, браслеты) которые имеют аналогии в культурах лесной зоны Восточной Европы. Некоторые элементы суковско-дзедзицкой культуры, например, слабопрофилированные тюльпановидные горшки, биконические сосуды, имеют несомненные аналогии в тушемлинской культуре. (Szymanski рис. 11, с.28; рис. 19, с. 22).

Таким образом, если миграции из Восточной Прибалтики в V в дошли до нижнего течения Вислы, то в VI - VII вв. миграции отсюда доходят до левобережья Эльбы и Дании. Выше я уже отмечал, что тушемлинское население с VI в. мигрировало на территорию Восточной Латвии. Примерно с этого же времени, а возможно и несколько позже тушемлинское население проникает на восток Литвы. Уже с середины I тыс. н.э., в Литве начинает распространяться обряд трупосожжения, характерный для тушемлинской культуры, а в VII - VIII вв. этот обряд становится господствующим в центральной и восточной Литве. На западе Литвы на землях племенного союза жемайтов обряд трупоположения преобладал дольше, до начала II тыс н.э., после чего население тут полностью переходит к кремации умерших (Куликаускане c. 63). В это же время обряд кремации становится господствующим и северо-западнее, на полуострове Курземе (Археология СССР. Финно-угры и балты с 405-406).

Носители тушемлинской культуры мигрировали также на север. Как я уже отмечал выше, тут до VI в существовала культура сетчатой керамики, часть носителей которой, в соответствии с первым законом резервуара, переселилась в Прибалтику. Вследствие этого падает критический коэффициент в псковско-новгородском регионе и тушемлинские племена, чья территория непосредственно примыкала к этому региону с юга, его заселяют. Меньшая часть керамики культуры длинных курганов восходит к культуре населения культуры сетчатой керамики, другая ее часть сопоставима с керамикой тушемлинской культуры и вместе с тем с керамикой суковско-дзедзицкой культуры (Седов 2002 с 365).

Теперь попробуем сопоставить картину событий, которую нам рисуют археологические источники с данными лингвистики и письменных источников. В Латвии, кроме латгалов, занимавших восток Латвии и говоривших на пралатышском языке, письменные источники зафиксировали земгалов, куршей и селов, например «река селов» показана на Певтингеровой карте конца III - начала IV в. н.э. (Археология СССР. Финно-угры. с. 365). В это время на территории Восточной Прибалтики существовали только варианты культуры штрихованной керамики. Археологи считают культуру средневековых земгалов прямым потомком культуры штрихованной керамики (Атгазис c. 58). Очень похожей на культуру земгалов была также культура населения западной Литвы, где впоследствии возник племенной союз жемайтов (Атгазис с 97). Между нижним течением Вислы и Немана источники IX в. впервые фиксируют пруссов (Археология СССР. Финно-угры и балты с. 398). О ятвягах под 983 г. сообщает древнерусская летопись (ПВЛ, I 1950 с. 103), а на основании гидронимов и специфических каменно-земляных курганов их территория определяется западной Белоруссией, северо-восточной Польшей и юго-западной Литвой (Седов 1964, с. 36-51).

Лингвистические данные также свидетельствуют о том, что «На западных и северо-западных границах своей территории литовско-латышский, после того как он распался (V - VII вв. н.э.) стал постепенно расширять свои границы за счет соседних западно-балтийских периферийных говоров, прежде всего селонских, земгальских и куршских» (Мажюлис 1981, c.103).

Следовательно, лингвисты считают, что селоны, земгалы и селы были западными балтами. Нет никакого сомнения в том, что язык пруссов и родственных им ятвягов был западнобалтийским. Но культура всех этих народов археологически восходит к общности культур штрихованной керамики.

Далее, распад восточнобалтийского языка лингвисты датируют V - VII вв. н.э., что соответствует миграциям тушемлинского населения на территорию Литвы и Латвии. Западно- балтийское население, племена земгалов и селов сохранились в поречье Западной Двины, в результате чего носители будущего литовского языка оказались отделены от носителей будущего латышского языка. Кроме того, археологи отмечают, что анализ предметов материальной культуры тушемлинского типа – украшений, наконечников копий, топоров, серпов и т.д. показал их сходство с аналогичными предметами с одной стороны днепро-двинской культуры, а с другой – раннесредневековых древностей Литвы и Латвии. При этом для последующих достоверно славянских памятников подобные типы предметов не характерны (Перхавко c.40-55).

Вероятно, миграции западных балтов с территории Литвы на запад были значительно более массированными, чем с территории Латвии, так как на территории Латвии западные балты – племена земгалов, куршей и селов, уцелели вплоть до XIII в., поэтому латышский народ сложился значительно позже литовского, лишь в XVI - XVII вв. (Мугуревич, Таутавичюс с. 9), когда полностью завершились процессы ассимиляции.

В этой связи представляет интерес появление прибалтийских финнов – эстонцев в Эстонии и ливов в Латвии. Распад прибалтийскофинского языка по мнению лингвистов произошел приблизительно в VIII в. Несколько раньше этого времени начинаются изменения в погребальном обряде населения территории Эстонии и Ливонии, о чем речь шла выше.

Рисунок 21

 

Примерно в это же время исчезает культура сетчатой керамики бассейна озера Ильмень, что дает основания предполагать миграцию населения этой культуры в Прибалтику. Культура сетчатой керамики ильменского бассейна относилась к общности культур текстильной керамики, к которой достоверно восходят культуры исторических финно-угров. Следовательно, в VI - VII вв. какие-то племена финнов переселились на территорию Эстонии и Ливонии, что совпадает с распадом прибалтийско-финского языка. Очевидно, что этими мигрантами были предки эстонцев и ливов, а бассейн озера Ильмень – районом существования прибалтийскофинского языка, что подтверждается обнаружением тут соответствующих гидронимов (Седов 1982, с. 46-66).

Интересно, что о племенах эстиев, собирающих на Балтике янтарь, сообщает Тацит (Germ. 45), а Иордан пишет, что айсты (эсты), живут за устьем Вислы и держат берег Океана (Балтийского моря) (Get, 36). Южнее их живут акациры (Get, 36). Очевидно, из контекста, что Иордан не мог иметь в виду население Эстонии. Скорее всего, он имел в виду какое-то балтийское население восточнее Вислы. Однако и в этом случае непонятно, при чем тут акациры, которые, без сомнения, были кочевым, степным племенем, о чем пишет сам Иордан (там же). Любой район Прибалтики отделен от зоны степей многими сотнями километров. Объяснить этот фрагмент «Гетики» можно только тем, что эсты – общее название племен культуры штрихованной керамики, то есть западных балтов. Ведь, как мы видели выше, носители культуры штрихованной керамики мигрировали на левобережье бассейна Верхнего Днепра, где образовали киевскую, а затем, колочинскую культуры. Обе эти культура на юго-востоке граничили со степным миром. Следовательно, вероятно, что этноним «эсты» был общим для западных балтов – носителей культуры штрихованной керамики (или какой-то их части). Самоназванием современных эстонцев он стал лишь в XVIII в. во время национального возрождения, когда самоназвание маарахвас (люди земли, крестьяне) было заменено известным из античных авторов «эсты».

Расселение западных балтов на левобережье Верхнего Днепра хорошо фиксируется большим количеством западнобалтийских гидронимов на левобережье лесной зоны днепровского бассейна и на Верхней Оке, то есть в местах, где жило и куда расселялось население киевской культуры (Топоров 1981 с 13-18). На Верхней Оке западнобалтийское население просуществовало до XII - XIII вв. Летописи сообщают под 1147 г. о голяди на р. Протве, притоке Оки, (ПСРЛ 1962 с 339), а под 1248 г. о литве на Протве (ПСРЛ 1925 с 38). Этноним голядь соответствует галиндам Пруссии. Интересно, что лингвисты находят "соответствия между галиндо-прусской и верхнеднепровско-окской ("голядской") гидронимией" (Топоров, 1981, с. 114). О колдах и голдоскифах в Восточной Европе сообщает Иордан (Get. 117). В этот период район Верхней Оки занимало население мощинской культуры, возникновение которой археологи относят к рубежу III и IV вв. (Седов, 1982, с. 41-45). Исчезает мощинская культура в VIII в., когда в бассейне Оки начинают расселяться славяне.

Проникновение западных балтов на Верхнюю Оку, видимо, связано с миграциями сюда во II - III вв. населения из Подесенья. Первоначально это было позднезарубинецкое, почепское население, но вслед за ним пришло население формирующейся киевской культуры, о чем свидетельствуют черты определенного сходства керамического комплекса мощинской и ранней киевской культуры.

Еще с конца I тыс. до н.э., балты начинают заселять также юго-западную часть Волго- Окского междуречья, после того как отсюда ушли на запад носители будущих прибалтийско-финских языков. Вследствие этого в Волго-Окском междуречье исчезает характерная для финнов текстильная керамика, длинные многокамерные дома, но появляется лощеная керамика, небольшие наземные квадратные дома, бронзовые украшения с выемчатой эмалью, то есть формируется культура москворецких городищ. Все эти элементы этой культуры были характерны для других балтских культур. Присутствие балтов в Волго-Окском междуречье подтверждается обнаруженными тут балтийскими гидронимами (Топоров 1981).

Ареал расселения балтов в древности нашел свое отражение в распространении балтийских гидронимов. Балтийские гидронимы охватывают огромную территорию: на севере – верховья Лопати, междуречье Волги и Оки, на северо-востоке – бассейн верхней Оки, на востоке – бассейн Сейма, на юге – от Сейма на правобережье Днепра по южной границе Полесья до низовьев Вислы (Топоров, Трубачев), на территории Польши и западнее, на левом берегу Одера (Проблемы этнической истории c. 8). Кроме того, балтийские названия встречаются и вне этого основного ареала – в бассейне Роси и в верховьях Южного Буга, (Петров 1972 с. 99 и сл.).

Если наличие балтийских гидронимов в лесной зоне Восточной Европы соответствует ареалам культур штрихованной керамики, днепро-двинской, киевской, мощинской, то балтийские гидронимы в бассейне Вислы и Одера могут быть объяснены только миграциями балтов на запад в V - VI вв. и возникновением тут суковско-дзедзицкой культуры. Интересно, что в кашубском языке, распространенном на севере Польши в ареале суковско-дзедзицкой культуры, обнаружено большое количество заимствований из западнобалтийских языков (Kaszubszczyzna s 36 fl). Следовательно, кашубы — это остатки славянизированного западнобалтийского населения, потомки носителей суковско-дзедзицкой культуры. Распространение балтийских гидронимов в бассейне Роси и Южного Буга соответствует ареалу пеньковской культуры.

Таким образом, есть достаточные основания считать, что население культуры штрихованной керамики было западными балтами. В этом случае население тушемлинской культуры было восточными балтами. Однако тушемлинская культура, как говорилось выше, восходит к днепро-двинской культуре, а эта последняя – к лебедовской, сосницкой и, в конечном счете, к тшинецкой. Но и культура штрихованной керамики также восходит к тшинецкой культуре. Следовательно, население тшинецкой культуры говорило на общебалтийском языке и разделение балтов на западных и восточных произошло в результате обхода бассейна Припяти носителями тшинецкой культуры соответственно с запада и востока. Время разделения тшинецкой культуры на западную и восточную соответствует времени разделения западно- и восточнобалтийских языков, то есть концу II тыс. до н.э. В этой связи вспомним тесную связь тшинецкой культуры с комаровской, белогрудовской и чернолесской культурами, население которых, вероятно, говорило на фракийских языках. А ведь именно с фракийскими языками имели когда-то контакты балтийские языки.

История расселения балтов важна для нашего исследования потому, что балтийские языки являются наиболее близкими славянскому и пытаться реконструировать раннюю историю славян, не восстановив раннюю историю балтов, невозможно.

Кроме балтийских в бассейне Верхнего Днепра имеются иранские гидронимы. Они обнаружены в бассейне Десны, особенно много их на Сейме. Три иранских гидронима обнаружены также в северной части днепровского бассейна (Топоров, Трубачев Карта 2). Если иранские гидронимы на Нижней и Средней Десне и Сейме можно объяснить присутствием тут носителей последующих, связанных со степью культур, а если говорить конкретно, волынцевской культуры (о ней речь пойдет ниже), то отдельные иранские гидронимы, найденные за пределами ареала этой культуры, например в верховьях Десны и Сожа, могут быть следами пребывания тут только носителей зарубинецкой культуры. Во всяком случае, следов других предположительно ираноязычных культур в этих местах не обнаружено, в то время как миграция именно зарубинецкого населения сюда прослеживаются археологически.

Только с миграциями зарубинецкого населения в лесную зону Восточной Европы могут быть связаны иранские заимствования в восточнобалтийских языках. Никакая другая ираноязычная культура не может рассматриваться как донор этих заимствований. Эти данные, совместно с данными археологии позволяют утверждать, что зарубинецкая культура была ираноязычной. Таким образом, есть достаточные основания полагать, что мигрантов с северо-запада было недостаточно для ассимиляции лесостепной скифской культуры и, возникшая на этой основе зарубинецкая культура сохранила скифский язык, принадлежавший к индоиранским языкам.

Кроме балтийских и иранских гидронимов, в бассейне Верхнего Днепра имеются также финские гидронимы на севере и в бассейне Сейма и южнее его (Топоров, Трубачев. Карта 2). Наличие финских гидронимов так далеко на юге может быть объяснено только тем, что юхновская культура была финоязычной, поскольку прослеживаются связи юхновской культуры с несомненно финской дьяковской культурой, о чем речь шла выше.

Славянские гидронимы на данной территории, как установили лингвисты, относятся к восточнославянскому типу (Русанова с. 63), следовательно, славяне пришли сюда после распада общеславянского языка и формирования восточнославянского языка, то есть не ранее VIII в. Следовательно, в лесной зоне восточной Европы севернее линии Припять - Сейм славяне не могли сформироваться как языковая общность. Вместе с тем, сильные языковые связи славян и балтов предполагают длительное нахождение славян рядом с этой зоной.

Гуманитарный журнал № 1-2 2014 с 140-181. 5. Реконструкция

Реконструкция

Итак, мы, с достаточной степенью достоверности, можем установить, на каких языках говорили носители культур, которые предшествовали пражской в ее ареале или же занимали соседние территории. Это нужно для того, чтобы реконструировать предисторию пражской культуры. Для ее реконструкции нам, прежде всего, нужно определить для себя район, в которой сформировалась эта культура, поскольку ареал пражской культуры слишком велик для того, чтобы все ее характерные особенности могли возникнуть одновременно на столь большой территории. Однако какой именно район был центром формирования этой культуры, непонятно, так как, несмотря на то, что памятники пражской культуры изучены относительно хорошо, бедность материальной культуры, очень малое количество импортных вещей сильно затрудняют датировку или же не позволяют сделать ее достаточно узкой, чтобы выявить наиболее ранние центры этой культуры.

Основной ареал пражской культуры сильно растянут с юго-востока на северо-запад и очевидно, что наша задача сводится к выбору между двумя возможными районами. Это южная Польша и северо-западная Украина, точнее верхнее и среднее Приднестровье и Волынь. Район южной Польши сразу же вызывает большие сомнения, поскольку, как уже говорилось выше, Польша ко времени возникновения пражской культуры была опустошена экс-центральными миграциями.

Кроме того, имеются находки в Поднестровье и верховьях Прута, которые датируются наиболее ранними датами пражской культуры – V в. н.э. На этих памятниках лепная пражская керамика сочетается с гончарной керамикой предшествующей черняховской культуры. Кроме того, в этом регионе выявлены наиболее ранние жилища славянского типа - полуземлянки с печью-каменкой. В других регионах пражской культуры памятники V в. н.э. пока не известны (Баран 1981, с. 172). Впрочем, не все археологи согласны с такой датировкой и утверждают, что более ранние памятники находятся в бассейне Вислы (Русанова).

Однако бесспорным является факт, что на территории Волыни находилось наиболее раннее укрепленное поселение пражской культуры. Это поселение находилось на возвышенном мысу реки Луга возле села Зимно. Поселение было укреплено подсыпкой земли, земляным валом и частоколом. Культурный слой поселения датируется V - VII вв. н.э.

На городище найдено много находок, следы литейного, кузнечного производства, украшения, импортные вещи и даже византийская монета Юстина (518-527 гг.) или Юстиниана (527565 гг.). Исключительное положение городища Зимно подчеркивается тем, что тут найдено больше металлических предметов, чем на всех остальных памятниках пражской культуры. Кроме того, практически все ранние поселения пражской культуры - небольшие неукрепленные селения. Два других укрепленных поселения пражской культуры – Хотомель Брестской обл. Белоруссии и Шелиги в Польше, датируются археологами значительно более поздним временем - VII - VIII вв. (Археология УССР т. 3, с. 140).

Оба они располагаются на периферии пражской культуры, Хотомель – на границе с ареалом колочинской культуры, а Шелиги – суковско-дзедзицкой. Впрочем, есть основания относить Шелиги к суковско-дзедзицкой культуре. Зимнинское же городище находилось в глубине ареала пражской культуры. Это свидетельствует о том, что причиной возникновения такого поселения была не внешняя угроза, а некие внутренние причины.

Об особой роли Волыни в ранней истории славян свидетельствуют и письменные источники. Арабский географ Масуди в книге «Золотые луга», датируемой 940-ми годами сообщает о славянских племенах, «валинана» и «дулаба», причем указывает, что волыняне некогда господствовало над другими славянами. Царь волынян Маджак управлял другими царями славян. Однако потом среди славян начались раздоры, и цари всех славянских племен стали править самостоятельно (Гаркави, с. 135). О волынянах под именем «велюнзан» сообщает и Баварский географ, записи которого датируются периодом между 886 и 890 гг. Есть упоминание о волынянах и у арабского путешественника X в. ибн-Якуба. Современные историки считают, что территория племенного союза дулебов-волынян ограничивалась на севере Припятью, на юге доходила до верховьев Днестра, на западе до Западного Буга, а на востоке до реки Горынь. Такой ареал расселения племени дулебов определен на основании топонимов (Седов 1962, c. 202). О дулебах сообщает и «Повесть временных лет в связи с войнами последних с аварами: «Си (обры) же добре воеваху на словенах и примучиши дулебы, сущая словены и насилие творяху женам дулепским». Обры — это авары, народ тюркского происхождения, появившийся на Дунае в 560-х гг. Авары прошли тем же путем, каким до них проходили и каким после них будут проходить многие кочевые народы и осели в придунайских степях, создав тут свое государство - каганат. Авары постоянно делали набеги на соседей, в том числе славян. С тех пор во многих славянских языках слово «обр» обозначает великан, например, в чешском, словацком и словенском. Называть великанов именем враждебного народа – явление довольно распространенное. Например, в немецком языке Htine означает великан, богатырь. Это слово происходит от названия народа, с которым в раннее средневековье некоторые германские племена вели ожесточенную борьбу – гунны.

Для нас интересно в этом предании то, что Нестор, говоря об столь отдаленном времени, знает только дулебов. Это объяснил еще Ключевский. Он писал: «Можно догадываться, почему киевское предание запомнило одних дулебов из времен аварского нашествия. Тогда дулебы господствовали над всеми славянами и покрывали их своим именем» (Ключевский т. 1, с. 110).

Итак, городище Зимно по всем признакам было политическим центром носителей пражской культуры. На том уровне развития, на котором находилась эта культура, политический центр обязательно должен был совпадать с эпицентром миграций. Косвенно доминирующую роль Волыни подтверждают и письменные источники. Следовательно, мы можем рассматривать Волынь и прилегающее Среднее и Верхнее Приднестровье как первоначальный район пражской культуры, из которого и начались миграции, сформировавшие ее ареал.

Такой вывод вынуждает на