Глава IX. Царская семья в первые дни войны. Путешествие в Москву (август 1914 г.)

 

В то время, когда эти исторические события разыгрывались в кабинете министра иностранных дел в Петербурге, Государь, Государыня и Великие Княжны были у всенощной в маленькой Александрийской церкви.

Встретив Государя несколько часов перед тем, я был поражен выражением большой усталости на его лице; черты его вытянулись, цвет лица был землистый, и даже мешки под глазами, которые появлялись у него, когда он бывал утомлен, казалось, сильно выросли. Теперь он всей своей душой молился, чтобы Господь отвратил от его народа войну, которая, он это чувствовал, была близка и почти неизбежна. Все его существо казалось преисполненным порывом простой и доверчивой веры. Рядом с ним стояла Государыня, скорбное лицо которой выражало то глубокое страдание, которое я так часто видел у нее у изголовья Алексея Николаевича. Она тоже горячо молилась в этот вечер, как бы желая отвести грозящую опасность…

Служба кончилась, и Их Величества с Великими Княжнами вернулись на ферму Александрию. Было около 8 часов вечера. Государь, прежде чем пройти в столовую, зашел в свой рабочий кабинет, чтобы ознакомиться с доставленными в его отсутствие депешами. Из телеграммы Сазонова он узнал, что Германия объявила войну. Он имел с министром короткую беседу по телефону и просил его приехать в Александрию, как только он будет иметь к тому возможность.

Государыня и Великие Княжны ожидали Государя в столовой. Ее Величество, обеспокоенная его продолжительным опозданием, только что поручила Татьяне Николаевне сходить за отцом, когда Государь, очень бледный, наконец появился и голосом, выдававшим против желания его волнение, сообщил, что война объявлена. Услыхав это известие, Государыня разрыдалась. Видя отчаянье матери, Великие Княжны в свою очередь залились слезами.[35]

В 9 часов Сазонов приехал в Александрию. Он был продолжительное время задержан Государем, который в тот же вечер принял и великобританского посла сэра Д. Бьюкенена.

Я увидел Государя лишь на следующий день после завтрака, когда он пришел поцеловать Наследника[36] перед тем как ехать на торжественный выход в Зимнем дворце, откуда он, по обычаю своих предков, должен был обратиться с манифестом к своему народу, чтобы объявить ему о войне с Германией. Вид у него был еще хуже, чем накануне, глаза его горели, как будто у него был жар. Он мне сказал о только что полученном известии, что немцы без объявления войны Франции вступили в Люксембург и напали на французские сторожевые таможенные посты.

Я приведу здесь несколько заметок, которые в это время изо дня в день заносил на бумагу.

Понедельник 3 августа. — Государь пришел сегодня утром к Алексею Николаевичу; он преобразился. Вчерашняя церемония дала повод грандиозной манифестации. Когда он появился на балконе Зимнего дворца, огромная толпа народа, собравшаяся на площади, опустилась на колени и запела гимн. Восторг народа показал Царю до какой степени эта война была народной.

Узнаю, что Государь дал вчера в Зимнем дворце торжественный обет не заключать мира, пока хоть один неприятель останется на русской земле. Взяв на себя это обязательство передо всем миромь, Николай II хорошо подчеркивает характер этой войны: это борьба до конца, борьба за существование.

Государыня днем довольно долго беседовала со мною. Она в сильном негодовании. Она только что узнала, что, по приказанию Вилгельма II, Вдовствующая Императрица была задержана на пути в Петербург и должна была из Берлина проследовать обратно в Копенгаген.

«Как он, монарх, мог задержать Императрицу! Как мог он дойти до этого? Он совершенно изменился с тех пор, как военная партия, ненавидящая Россию, приобрела над ним преобладающее влияние, но я уверена, что войну он объявил против своей воли. Он вовлечен в нее кронпринцем, который открыто выступил во главе военной партии и пангерманистов и, казалось, осуждал политику отца; он его заставил согласиться на нее.

Я никогда не любила его за его неискренность, он всегда играл комедию и он так тщеславен. Он меня постоянно упрекал в том, что я ничего не делаю для Германии, и все пустил в ход, чтобы разъединить Россию с Францией.[37] Но я никогда не верила, что это может послужить на пользу России. Эту войну он мне не простит!

Вы знаете, что Государь получил от него третьего дня ночью телеграмму через несколько часов после объявления войны. В этой телеграмме он требовал „немедленного ответа, который один еще может предотвратить ужасное несчастие“. Он постарался лишний раз обмануть Государя… если только эта телеграмма не была умышленно задержана теми, которые во что бы то ни стало хотели войны».

Вторник 4 августа. — Германия объявила войну Франции; я узнаю также, что Швейцария объявила мобилизацию. Отправляюсь в нашу миссию, чтобы узнать, должен ли я готовиться к отъезду.

Среда 5 августа. — Я встретил Государя в парке; он очень радостно объявил мне, что вследствие нарушения бельгийского нейтралитета Англия становится на сторону правого дела. Кроме того, нейтралитет Италии представляется обеспеченным.

«Мы уже одержали большую дипломатическую победу, за ней последует победа оружием и, благодаря поддержке Англии, она наступит скорее, чем это можно думать. Немцы имеют всю Европу против себя, кроме Австрии. Их наглость и деспотизм в конце концов надоели даже их союзникам; посмотрите на итальянцев!»

Вечером я вновь имел длинную беседу с Государыней, которая не допускает возможности моего отъезда в Швейцарию.

«Это безрассудно, вы никогда туда не доедете, все пути отрезаны».

Я ей сказал, что между французским посольством и швейцарской миссией заключено соглашение, и что мы все вместе поедем через Дарданеллы.

«Беда в том, что, если у вас и есть некоторый шанс, весьма впрочем незначительный, попасть к себе, то у вас не будет никакой возможности вернуться сюда до окончания войны. А так как Швейцария драться не будет, то вы будете сидеть у себя, ничего не делая.»

В эту минуту доктор Деревенко вошел в залу, где я находился с Ее Величеством. Он держал в руках вечерние газеты, которые извещали о том, что Германия нарушила швейцарский нейтралитет.

«Как, еще?! Но ведь это сумасшествие, это бессмыслица. Они окончательно потеряли голову!»

И понимая, что она теперь уже не может задерживать меня, она больше не настаивала и начала ласково говорить о моих родителях, которые так долго еще не будут иметь обо мне известий.

«Я сама ничего не знаю о моем брате, — добавила она. — Где он? В Бельгии, на французском фронте? Я дрожу при мысли, как бы император Вильгельм из мести ко мне не послал его против России, он вполне способен на такую гадость. Ах! какой ужас война! Сколько бедствий, сколько страданий! Боже мой!… Что будет с Германией? Какое унижение, как она будет раздавлена! И все это по вине Гогенцолернов, из-за их безумной гордости и ненасытных вожделений. Что они сделали с Германией моего детства! У меня остались от этих первых лет такие красивые, поэтические и благотворные воспоминания о Дармштадте. У меня было столько добрых друзей. Но в последние мои приезды Германия мне показалась совсем другой, незнакомой страной, которую я уже больше не понимала…. Только со стариками я по-прежнему находила общие мысли и чувства. Пруссия сделала несчастье Германии. Германский народ обманут, в него внедрили чувства ненависти и мести, которые были ему несвойственны. Борьба будет ужасна, чудовищна, и человечество идет навстречу невообразимым страданиям…»

Четверг 6 августа. — Я был утром в городе. Нарушение швейцарского нейтралитета не подтверждается и кажется весьма неправдоподобным. Проезд через Дарданеллы невозможен. Наш отезд отложен и нельзя предвидеть, когда он может состояться. Это неведение меня угнетает.

Воскресенье 9 августа. — Государь вновь довольно долго беседовал со мною сегодня. Он говорил, как и в предыдущие дни, с откровенностью и доверчивостью, которые могут найти объяснение только в тех исключительных событиях, которые мы переживаем. Никогда раньше ни он, ни Государыня не касались в разговоре со мною вопросов политического или интимного характера. Но необыкновенные события этих последних дней, и то обстоятельство, что я оказался так близко стоящим к их заботам и тревогам, приблизили меня к ним и на время заставили пасть условные преграды этикета и дворцовых обычаев.

Государь сначала заговорил со мною о вчерашнем торжественном заседании Государственной Думы. Он сказал какую огромную радость доставило ему занятое ею положение, полное решимости, достоинства и горячего патриотизма.

«Дума оказалась на высоте событий и действительной выразительницей нации, потому что весь русский народ понял оскорбление, нанесенное ему Германией. У меня теперь полная вера в будущее… Сам я сделал все, что мог, чтобы избежать этой войны, я шел навстречу всем уступкам, совместимым с нашим достоинством и национальной честью…. Вы не поверите, как я счастлив выйти из этой ужасной неизвестности; я никогда не переживал пытки, подобной этим мучительным дням, предшествовавшим войне. Я уверен теперь, что в России поднимется движение, подобное тому, которое было в Отечественную войну 1812 года.»

Среда 12 августа. — Сегодня день рождения Алексея Николаевича — ему минуло десять леть.

Пятница 14 августа. — Великий Князь Николай Николаевич,[38] Верховный Главнокомандующий, отбыл на фронт. Перед отъездом из Петергофа он заехал в Александрию, чтобы поднести Государю первый трофей войны — пулемет, взятый у немцев в боях на границе Восточной Пруссии.

Суббота 15 августа. — Мне объявили сегодня вечером, что мне официально разрешено не возвращаться в Швейцарию. Я узнал, что это является результатом представления, сделанного Сазоновым в Берне по желанию Ее Величества. Впрочем все более и более сомнительно, чтобы швейцарцы могли выехать.

Царская Семья должна отбыть 17–20 августа в Москву, где Государь хочет, по обычаю своих предков, в тяжелую годину, переживаемую Родиной, испросить благословения Божия себе и своему народу в трагические для страны минуты.

Понедельник 17 августа. — Прибытие Их Величеств в Москву было самым трогательным и умилительным зрелищем, какое мне довелось видеть до сих пор….

После обычных приемов на вокзале мы длинной вереницей экипажей направились в Кремль. Огромная толпа наполняла площади и улицы; люди взбирались на крыши лавок, как гроздья висели на деревьях скверов, влезали в окна магазинов, толпились на балконах и у окон домов. И под непрерывный звон колоколов всех церквей из тысяч уст разносился внушительный своим религиозным величием и сдержанным волнением тот чудный русский гимн, в котором выражена вера целого народа:

 

Боже, Царя храни!

Сильный, державный,

Царствуй на славу нам.

Царствуй на страх врагам,

Царь православный!

Боже, Царя храни!

 

Сквозь раскрытые настежь двери церквей были видны огни свеч, горящих перед иконостасами, священники в полном облачении, с золотыми крестами в руках, благословляли Царя при его проезде. Звуки гимна то замирают, то вновь крепнут и растут, как молитва, с могучим и величественным припевом:

 

Боже, Царя храни!

 

Шествие приближается к Воскресенским воротам.[39] Государь выходит из экипажа и по обычаю входит в часовню приложиться к чудотворной иконе Иверской Божьей Матери. Он выходит, делает несколько шагов и останавливается, господствуя над несметной толпой. Его лицо серьезно и проникновенно; неподвижно внемлет он голосу своего народа и как бы входит в общение с ним. Еще раз он слышит биение сердца великой России…

Он поворачивается затем к часовне, крестится, покрывается и медленно подходит к экипажу, который скрывается в старинных воротах и проезжает в Кремль.

Алексей Николаевич опять очень жалуется сегодня вечером на боли в ноге. Сможет ли он завтра ходить, или придется его нести, когда Их Величества отправятся в собор? Государь и Государыня в отчаянии. Ребенок не мог уже участвовать на выходе в Зимнем дворце. Это почти всегда так, когда ему надо показаться народу: можно быть почти уверенным, что в последнюю минуту явится какое-нибудь осложнение. И правда, кажется, что его преследует злой рок!

Вторник 18 августа. — Когда сегодня Алексей Николаевич убедился, что не может ходить, он пришел в большое отчаянье. Их Величества тем не менее решили, что он все же будет присутствовать при церемонии. Его будет нести один из казаков Государя. Но это жестокое разочарование для родителей: они боятся, что в народе распространится слух, будто Цесаревич — калека.

В одиннадцать часов, когда Государь появился наверху Красного крыльца, несметная толпа, теснившаяся на площади, восторженно его приветствовала. Он медленно спустился под руку с Государыней, сопутствуемый длинным шествием, и направился по помосту в Успенский собор. Он входит в церковь среди восторженных кликов толпы. Присутствуют митрополиты: Киевский, Петербургский и Московский, а также высшее православное духовенство. По окончании службы члены императорской семьи прикладываются по очереди к святым мощам. Они следуют затем в Чудов монастырь, где молятся у гробницы святителя Алексея.

Еще долго после возвращения Их Величеств во дворец народ продолжал стоять на площади в надежде их снова увидеть. И когда мы вышли несколько часов спустя, на площади были еще толпы крестьян.

Четверг 20 августа. — Энтузиазм все растет и растет. Кажется, будто народ московский, гордясь пребыванием Царя среди него и желая удержать его в Москве возможно дольше, хочет привлечь его выражением своей любви. Манифестации делаются все более и более непосредственными, бурными и яркими.

Мы каждый день выезжаем на автомобиле с Алексеем Николаевичем. Обыкновенно мы направляемся на Воробьевы горы, откуда открывается поразительный вид на долину Москвы-реки и на царскую столицу. С этого места Наполеон, перед вступлением в Москву, смотрел на нее 14 сентября 1812 года. Зрелище это поистине величественно: на первом плане, у подножия холма — Новодевичий монастырь со своим кремлем и шестнадцатью башнями с бойницами; немного позади его — священный город со своими четырьмястами пятьюдесятью церквами, с дворцами, садами, монастырями, обнесенными зубчатыми стенами, с их золотыми куполами и причудливыми формами их ярко расцвеченных глав.

Сегодня утром, во время нашего возвращения с обычной прогулки, шофер принужден был остановиться при въезде в один из переулков около Якиманки — так велика была толпа. Она состояла исключительно из простонародья и окрестных крестьян, пришедших в город по делам или в надежде увидеть Царя. Вдруг раздались крики: «Наследник, Наследник!..» Толпа бросилась вперед, нас окружили, мы очутились, как в кольце, словно в плену у этих мужиков, рабочих, торговцев, которые толкали друг друга, кричали и пробивались вперед, чтобы лучше разглядеть Цесаревича. Женщины и дети, мало-помалу осмелев, влезают на подножки автомобиля, протягивают руки через дверцы и, когда им удается дотронуться до ребенка, кричат с торжеством: «Я его тронула, я тронула Наследника!»

Испуганный бурным проявлением этих народных чувств, Алексей Николаевич откинулся в глубину автомобиля. Он был бледен, взволнован неожиданностью этой народной манифестации, принимавшей столь крайние и новые для него формы. Однако он скоро оправился, видя добрые улыбки этих славных людей, но оставался сконфуженным и смущенным вниманием, предметом которого сделался; он не знал, что ему говорить и делать. Что касается меня, то я не без страха спрашивал себя, как все это кончится. Я знал, что для прогулок Наследника Цесаревича не делается никаких нарядов полиции, так как ни время, ни направление их не могли быть заранее установлены. Я начинал бояться какого-нибудь несчастного случая в невероятной сутолоке и давке, происходившей вокруг нас.

Наконец появилось два толстых, запыхавшихся городовых, грозно кричавших изо всех сил. Толпа с покорным послушанием русского мужика заколебалась и медленно отступила. Я дал приказание боцману Деревенко, следовавшему за нами в другом автомобиле, ехать вперед, и нам таким образом удалось медленно выбраться из толпы.

Пятница 21 августа. — Их Величества пожелали перед возвращением в Царское Село посетить Троице-Сергиевский монастырь — святыню, наиболее чтимую в России после древней Киевской лавры. Поезд довез нас до маленькой станции Сергиево, откуда мы проследовали в экипажах до монастыря. Он построен на возвышенности, и его можно было бы принять издали за огромную крепость, если бы пестрые колокольни и золоченые купола его тридцати церквей не выдавали его истинного назначения. Как оплоту Православия, ему пришлось подвергнуться в течение своей истории грозным нападениям, из которых самым знаменитым была осада, выдержанная в XVII веке в течение шестнадцати месяцев против тридцатитысячной польской армии.

Здесь так же, как в Москве и на верхнем Поволжье, с наибольшей силой воскресает прошлое боярской Руси, Великих Князей московских и первых Царей. Здесь лучше всего можно понять исторической рост русского народа.

Царская Семья присутствовала на молебне и приложилась к мощам преподобного Сергия, основателя монастыря. Архимандрит благословил Государя иконой, писанной на доске от гроба преподобного, одного из наиболее чтимых во всей России святых. В былое время эта икона всегда сопутствовала Царям в их походах. По приказанию Государя она будет перевезена в ставку и поставлена в походную церковь верховного главнокомандующего.

После этого Государь, Государыня и дети проследовали в маленькую церковь святого Никона, затем они задержались на несколько минут в бывших патриарших палатах. Но времени было мало, и мы должны были отказаться от осмотра Гефсиманской пустыни, которая находится в небольшом расстоянии от монастыря и где по обычаю, еще нередкому в России, некоторые схимники затворяются в подземных замурованных кельях. Они живут там в посте и молитве иногда до конца своих дней, совершенно отделившись от мира и получая пищу через отверстие в стене, которое остается для них единственным средством сообщения с людьми.

Простившись с архимандритом, императорская семья покинула монастырь, провожаемая до внешней ограды толпой монахов, теснившихся вокруг экипажей.