Глава XX. Конец нашего тобольского заключения (январь-май 1918 г.)

 

Начиная с 1/14 января я стал снова вести свой дневник, который оставил во время нашего перевода в Тобольск, и дам здесь несколько выдержек из него, как я это делал, описывая наше царскосельское заключение.

Понедельник 14 января (1 января ст. ст). — Мы ходили сегодня утром в церковь; служил в первый раз новый священник. Что касается отца Васильева, виновника происшествия, упомянутого в предыдущей главе, то он сослан архиепископом Гермогеном в Абалатский монастырь.

Среда 16 января. — В два часа дня собрался солдатский комитет нашего гарнизона. Он решил большинством 100 голосов против 85 уничтожить офицерские и солдатские погоны.

Четверг 17 января. — Полковник Кобылинский пришел сегодня в штатском — до такой степени ему претит носить офицерскую форму без погон.

Пятница 18 января. — В три часа пришли священника и певчие.[68] Сегодня водосвятие, и новый священник в первый раз служит в нашемь доме. Когда Алексей Николаевич приложился вслед за другими ко кресту, священник нагнулся и поцеловал его в лоб. После обедни генерал Татищев и князь Долгоруков подошли к Государю и стали умолять его снять погоны во избежание бурных выпадов со стороны солдат. У Государя чувствуется движение протеста, затемъ он обменивается взглядом и несколькими словами с Государыней, овладевает, наконец, собой и покоряется ради своих близких.

Суббота 17 января. — Мы ходили сегодня утром в церковь. Государь надел свою теплую черкеску, которая носится без погон, а Алексей Николаевич спрятал свои погоны под башлык. Государыня сказала мне сегодня, что Государь и она приглашают меня впредь пить с ними вечерний чай, когда я буду себя чувствовать не слишком утомленным своими уроками.[69] Поэтому, когда в 10 часов Великие Княжны удалились в свои комнаты, я не ушел к себе (Алексей Николаевич всегда ложился в 9 часов).

Понедельник 25 января (12 января ст. ст). — Сегодня тезоименитство Татьяны Николаевны. Молебен на дому. Прекрасный зимний день, солнечно, 15° мороза по Реомюру. Мы продолжали, как и в предыдущие дни, строить ледяную гору, и солдаты из караула приходили нам помогать.

Среда 30 января. — Сегодня очередь хорошего взвода 4 полка. Государь и дети провели несколько часов с солдатами в караульном помещении.

Суббота 2 февраля. - 23° ниже нуля по Реомюру. Мы с князем Долгоруковым поливали сегодня ледяную гору. Мы принесли тридцать ведер. Было так холодно, что вода замерзала, пока мы ее носили от крана в кухне до горы. Наши ведра и гора «дымились». С завтрашнего дня дети могут кататься с горы.

Понедельник 4 февраля. — Говорят, что градусник показывал сегодня ночью больше 30° мороза по Реомюру (37° по Цельзию). Ужасный ветер. Спальня Великих Княжен — настоящий ледник.

Среда 6 февраля. — Оказывается, что по почину 2 полка солдаты решили, что комиссар Панкратов и его помощник Никольский должны оставить свои должности.

Пятница 8 февраля. — Солдатский комитет сегодня днем постановил заменить Панкратова комиссаром из большевиков, которого выпишут из Москвы. Дело становится все хуже и хуже. Оказывается, что состояние войны между советской Россией с одной стороны и Германией, Австрией и Болгарией с другой — прекратилось. Армия распущена, но мир еще не подписан Лениным и Троцким.

Среда 13 февраля. — Государь объявил мне, что вследствие демобилизации несколько сроков призыва отпущено по домам. Все старые солдаты, самые лучшие, таким образом от нас уйдут. Государь этим, по-видимому, сильно озабочен; эта перемена может иметь для нас очень неприятные последствия.

Пятница 15 февраля. — Некоторые солдаты уже уехали. Они приходили тайком проститься с Государем и Царскою семьей.

За вечерним чаем у Их Величеств генерал Татищев выразил свое удивление при виде того, насколько тесно сплочена и проникнута любовью семейная жизнь Государя, Государыни и их детей. Государь, улыбаясь, взглянул на Государыню:

— Ты слышишь, что сказал только что Татищевь?

Затем с обычной своей добротой, в которой проскальзывала легкая ирония, он добавил:

— Если вы, Татищев, который были моим генерал-адъютантом и имели столько случаев составить себе верное суждение о нас, так мало нас знали, как вы хотите, чтобы мы с Государыней могли обижаться тем, что говорят о нас в газетах?

Среда 20 февраля. — Государь объявил мне, что немцы взяли Ревель, Ровно и проч. и что они продолжают продвигаться по всему фронту. Видно, что он глубоко огорчен.

Понедельник 25 февраля. — Полковник Кобылинский получил телеграмму, извещающую его, что с 1 марта «Николай Романов и его семейсто должны быть переведены на солдатский паек, и что каждый из членов семьи будет получать по 600 рублей в месяц, отчисляемых из процентов с их личного состояния». До настоящего времени все расходы оплачивались государством. Придется, следовательно, вести хазяйство всего дома на 4200 рублей в месяц, раз семья состоит из семи человек.[70]

Вторник 26 февраля. — Ее Величество просила меня помочь ей вести счета и установить бюджет семьи. У нее остаются некоторые сбереженная за счет денег, которые она получала на свои тулеты.

Среда 27 февраля. — Государь, шутя, объявил нам, что раз все назначают комиссии, он тоже назначит комиссию для ведения дел общежития. Она будет состоять из генерала Татищева, князя Долгорукова и меня. Мы «заседали» сегодня днем и пришли к заключению, что надо сократить число прислуги. Это нас огорчает; придется уволить 10 служащих, у многих из которых семьи при них в Тобольске. Когда мы объявили это решение Их Величествам, мы увидели, какое огорчение оно им причиняет: надо будет расстаться со слугами, преданность которых приведет их к нищете.

Пятница 1 марта. — Вступление в силу нового распорядка. С сегодняшнего дня масло и кофе исключаются из нашего стола, как предметы роскоши.

Понедельник 4 марта. — Солдатский комитет решил разрушить ледяную гору, которую мы соорудили (это было такое большое развлечение для детей!), — потому что Государь и Государыня входили на нее, чтобы смотреть оттуда на отъезд солдат 4-го полка. — Ежедневно делаются новые придирки, теперь уже, как в отношении окружающих, так и самой Царской семьи. Уже давно мы не можем выходить иначе, как в сопровождении солдата; вероятно урежут и эту последнюю долю свободы.

Вторник 5 марта. — Солдаты пришли вчера, как злоумышленники — они отлично чувствовали, что делають низость, — чтобы разломать кирками ледяную гору. Дети в отчаяньи.

Пятница 15 марта. — Горожане, осведомленные о нашем положении, доставляют нам различными способами яйца, сласти и печенья.

Воскресенье 17 марта. — Сегодня воскресенье на масленице. Все в полном весельи. Под нашими окнами проезжают туда и обратно сани. Звон колокольцов, бубенчиков, звуки гармоник, песни… Дети грустно смотрят на всех этих веселящихся людей. С некоторого времени они начинают скучать, и их тяготит их заключение. Они ходят кругом двора, окруженного высоким сплошным забором. С тех пор, как их гора разрушена, их единственное развлечение — пилить и рубить дрова.

Наглость солдат превосходит все, что можно вообразить; ушедших заменили молодыми, у которых самые гнусные замашки.

Их Величества, несмотря на жгучую тревогу, растущую со дня на день, сохраняют надежду, что среди верных им людей найдется несколько человек, которые попытаются их освободить. Никогда еще обстоятельства не были более благоприятны для побега, так как в Тобольске еще нет представителя правительства большевиков. Было бы легко, при соучастии полковника Кобылинского, заранее склоненного в нашу пользу, обмануть наглый и в то же время небрежный надзор наших стражей. Было бы достаточно нескольких энергичных людей, которые действовали бы снаружи по определенному плану и решительно.

Мы неоднократно настаивали перед Государем, чтобы держаться наготове на случай всяких возможностей. Он ставить два условия, которые сильно осложняют дело: он не допускает ни того, чтобы семья была разлучена, ни того, чтобы мы покинули территорию Российской Империи.

Государыня говорила мне однажды по этому поводу:

— Я ни за что на свете не хочу покидать России, так как мне кажется, что, если бы нам пришлось уехать за границу, — это значило бы порвать последнюю нить, связывающую нас с прошлым; мне кажется, что это прошлое погибло бы безвозвратно.

Понедельник 18 марта. — Царская Семья будет по обыкновению говеть на первой неделе поста. Богослужение совершается утром и вечером. Так как певчие не могут приходить ввиду того, что они очень заняты, Императрица и Великие Княжны поют с дьяконом.

Вторник 19 марта. — После завтрака говорили о Брест-Литовском договоре, который только что подписан. Государь высказывался по этому поводу с большою грустью.

— Это такой позор для России и это равносильно самоубийству! Я бы никогда не поверил, что Император Вильгельм и германское правительство могут унизиться до того, чтобы пожать руку этим негодяям, которые предали свою страну. Но я уверен, что это не принесет им счастья; не это спасет их от гибели!

Когда князь Долгоруков несколько времени спустя сказал, что газеты говорят об одном из условий, согласно которому немцы требуют, чтобы Царская семья была передана им целой и невредимой, Государь воскликнул:

— Если это не предпринято для того, чтобы меня дискредитировать, то это оскорбление для меня!

Государыня добавила вполголоса:

— После того, что они сделали с Государем, я предпочитаю умереть в России, нежели быть спасенною немцами!

Пятница 22 марта. — В девять часов с четвертью, после вечерней службы, все исповедывались: дети, прислуга, свита и, наконец, Их Величества.

Суббота 23 марта. — Мы ходили сегодня в семь с половиною часов в церковь. Приобщались.

Вторник 26 марта. — Отряд в сто с лишком красногвардейцев прибыл в Омск: это первые большевистские солдаты, вступающие в гарнизон Тобольска. У нас отнята последняя возможность побега. Ее Величество сказала мне, однако, что имеет основания думать, что среди этих людей много офицеров, поступивших в красную армию в качестве солдат; она утверждала также, не поясняя, откуда она это знает, что в Тюмени собрано триста офицеров.

Вторник 9 апреля. — Большевистский комиссар, приехавший в Омск с отрядом, потребовал, чтобы его допустили осмотреть дом. Солдаты нашей стражи ему отказали. Полковник Кобылинский очень встревожен и боится столкновения. Меры предосторожности, патрули, усиленные караулы. Мы проводим очень тревожную ночь.

Среда 10 апреля. — Общее собрание нашей стражи, на котором большевистский комиссар предъявил свои полномочия. Он имеет право расстрелять в двадцать четыре часа и без суда всех, кто будет противиться его приказаниям. Его впускают в дом.

Пятница 12 апреля. — Алексей Николаевич остался в постели; со вчерашнего дня он ощущает сильную боль в паху вследствие сделанного им усилия. Он так хорошо чувствовал себя эту зиму! Лишь бы это не было что-нибудь серьезное!

Один из солдат нашего отряда, которого посылали в Москву, вернулся сегодня и передал полковнику Кобылинскому бумагу центрального исполнительного комитета большевиков с приказанием подвергнуть нас еще более строгому режиму. Генерал Татищев, князь Долгоруков и графиня Гердрикова должны быть переведены в наш дом и считаться арестованными. Говорят о скором приезде комиссара с чрезвычайными полномочиями, который привезет отряд солдат.

Суббота 13 апреля. — Все жившие в доме Корнилова: графиня Гендрикова, г-жа Шнейдер, генерал Татищев, князь Долгоруков и мистер Гиббс[71] переехали к нам. Только доктор Боткин и Деревенко оставлены на свободе. Боли у Алексея Николаевича со вчерашнего дня усилились.

Понедельник 15 апреля. — Алексей Николаевич очень страдал вчера и сегодня. Это один из его сильных припадков гемофилии.

Вторник 16 апреля. — Полковник Кобылинский, караульный офицер и несколько солдат приходили произвести обыск в доме. У Государя отобрали кинжал, который он носил при казачьей форме.

Понедельник 22 апреля. — Московский комиссар приехал сегодня с маленьким отрядом; его фамилия — Яковлев. Он предъявил свои бумаги коменданту и солдатскому комитету. Вечером я пил чай у Их Величеств. Все обеспокоены и ужасно встревожены. В приезде комиссара чувствуется неопределенная, но очень действительная угроза.

Вторник 23 апреля. — В одиннадцать часов приехал комиссар Яковлев. Он осмотрел весь дом, затем прошел к Государю и вместе с ним направился к Алексею Николаевичу, который лежит в постели. Так как ему нельзя было видеть Государыню, которая еще не была готова, он вернулся немного позже со своим помощником и вторично посетил Алексея Николаевича. Он хотел, чтобы и его помощник удостоверился, что ребенок болен. Выходя, он спросил у коменданта, много ли у нас багажа. Не идет ли дело о каком-нибудь отъезде?

Среда 24 апреля. — Мы все ужасно встревожены. У нас чувство, что мы всеми забыты, предоставлены самим себе, во власти этого человека. Неужели возможно, чтобы никто не сделал ни малейшей попытки спасти Царскую семью? Где же, наконец, те, которые остались верными Государю? Зачем они медлят?

Четверг 25 апреля. — Немного ранее трех часов, проходя по коридору, я встретил двух лакеев, которые рыдали. Они сообщили мне, что Яковлев пришел объявить Государю, что его увозят. Что же происходит наконец? Я не посмел подняться наверх, не будучи позван, и возвратился к себе. Минуту спустя Татьяна Николаевна постучала ко мне в дверь. Она была в слезах и сказала, что Ее Величество просит меня к себе. Я следую за ней. Она подтверждает, что Яковлев был послан из Москвы, чтобы увезти Государя, и что отъезд состоится этою ночью.

— Комиссар уверяет, что с Государем не случится ничего дурного и что, если кто-нибудь пожелает его сопровождать, этому не будут противиться. Я не могу отпустить Государя одного. Его хотят, как тогда, разлучить с семьей…[72] Хотят постараться склонить его на что-нибудь дурное, внушая ему беспокойство за жизнь его близких… Царь им необходим; они хорошо чувствуют, что один он воплощает в себе Россию… Вдвоем мы будем сильнее сопротивляться, и я должна быть рядом с ним в этом испытании… Но мальчик еще так болен… Вдруг произойдет осложнение… Боже мой, какая ужасная пытка!.. В первый раз в жизни я не знаю, что мне делать. Каждый раз, как я бывала должна принять решение, я всегда чувствовала, что оно внушалось мне свыше, а теперь я ничего не чувствую. Но Бог не допустит этого отъезда, он не может, он не должен осуществиться. Я уверена, что этой ночью начнется ледоход…[73]

В разговор вмешалась в эту минуту Татьяна Николаевна:

— Но, мама, если папа все-таки придется уехать, нужно, однако, что-нибудь решить!..

Я поддержал Татьяну Николаевну, говоря, что Алексею Николаевичу лучше и что мы за ним будем очень хорошо ухаживать.

Государыню, видимо, терзали сомнения; она ходила взад и вперед по комнате и продолжала говорить, но обращалась больше к самой себе, нежели к нам. Наконец она подошла ко мне и сказала:

— Да, так лучше; я уеду с Государем; я вверяю вам Алексея…

Через минуту вернулся Государь; Государыня бросилась к нему навстречу со словами:

— Это решено — я поеду с тобой, и с нами поедет Мария.

Государь сказал:

— Хорошо, если ты этого хочешь…

Я спустился к себе, и весь день прошел в приготовлениях. Князь Долгоруков и доктор Боткин, а также Чемадуров (камер-лакей Государя), Анна Демидова (горничная Государыни) и Седнев (лакей Великих Княжон) будут сопровождать Их Величеств. Было решено, что восемь офицеров и солдат нашей стражи тоже отправятся вместе с ними.

 

(Меню последнего обеда Их Величеств в Тобольске:

12 Апреля 1918 г.

Завтрак

Борщ

Телячьи рубл. котлеты с гарниром

Обед

Печеный картофель с маслом

Окорочек свинины с гарниром)

 

Семья провела всю вторую половину дня у постели Алексея Николаевича.

Вечером, в 10 1/2 часов, мы пошли наверх пить чай. Государыня сидела на диване, имея рядом с собой двух дочерей. Они так много плакали, что их лица опухли. Все мы скрывали свои мученья и старались казаться спокойными. У всех нас было чувство, что если кто-нибудь из нас не выдержит, не выдержат и все остальные. Государь и Государыня были серьезны и сосредоточены. Чувствовалось, что они готовы всем пожертвовать, в том числе и жизнью, если Господь, в неисповедимых путях Своих, потребует этого для спасения страны. Никогда они не проявляли по отношению к нам больше доброты и заботливости.

Та великая духовная ясность и поразительная вера, которой они проникнуты, передаются и нам.

В одиннадцать часов с половиной слуги собираются в большой зале. Их Величества и Мария Николаевна прощаются с ними. Государь обнимает и целует всех мужчин, Государыня — всех женщин. Почти все плачут. Их Величества уходят; мы все спускаемся ко мне в комнату.

В три с половиной часа ночи во двор въезжают экипажи. Это ужаснейшие тарантасы.[74] Один только снабжен верхом. Мы находим на заднем дворе немного соломы, которую подстилаем на дно тарантасов. Мы кладем матрац в тот из них, который предназначен Государыне.

В четыре часа мы поднимаемся к Их Величествам, которые выходят в эту минуту из комнаты Алексея Николаевича. Государь, Государыня и Мария Николаевна прощаются с нами. Государыня и Великие Княжны плачут. Государь кажется спокойным и находит ободряющее слово для каждого из нас; он обнимает и целует нас. Государыня, прощаясь, просит меня не сходить вниз и остаться при Алексее Николаевиче. Я отправляюсь к нему, он плачет в своей кровати.

Несколько минут спустя мы слышим грохот экипажей. Великие княжны возвращаются к себе наверх и проходят, рыдая, мимо дверей своего брата.

Суббота 27 апреля. — Кучер, который вез Государыню до первой почтовой станции, привез записку от Марии Николаевны: дороги испорчены, условия путешествия ужасны. Как Императрица будет в состоянии перенести дорогу? Какую жгучую тревогу испытываешь за них!

Воскресенье 28 апреля. — Полковник Кобылинский получил телеграмму с сообщением, что все благополучно приехали в Тюмень в субботу в половине девятого вечера.

В большой зале поставили походную церковь, и священник будет иметь возможность служить обедню, так как есть антиминс.

Вечером пришла вторая телеграмма, отправленная после отъезда из Тюмени: «Едем в хороших условиях. Как здоровье маленького? Господь с вами».

Понедельник 29 апреля. — Дети получили из Тюмени письмо от Государыни. Путешествие было очень тяжелое. При переправах через реки лошади погружались в воду по грудь. Колеса несколько раз ломались.

Среда 1 мая. — Алексей Николаевич встал. Нагорный перенес его до колесного кресла; его катали на солнце.

Четверг 2 мая. — Все нет известий с тех пор, как они выехали из Тюмени. Где они? Они могли бы уже приехать в Москву во вторник!

Пятница 3 мая. — Полковник Кобылинский получил телеграмму с извещением о том, что путешественники были задержаны в Екатеринбурге. Что же произошло?

Суббота 4 мая. — Печальный канун Пасхи! Все удручены.

Воскресенье 5 мая. — Пасха. Все нет известий.

Вторник 7 мая. — Дети наконец получили письмо из Екатеринбурга, в котором говорится, что все здоровы, но не объясняется, почему остановились в этом городе. Сколько тревоги чувствуется между строк!

Среда 8 мая. — Офицеры и солдаты нашей стражи, сопровождавшие Их Величеств, вернулись из Екатеринбурга. Они рассказывают, что царский поезд был окружен красноармейцами при его приходе в Екатеринбург и что Государь, Государыня и Мария Николаевна заключены в дом Ипатьева,[75] что Долгоруков в тюрьме и что сами они были освобождены лишь после двух дней заключения.

Суббота 11 мая. — Полковник Кобылинский устранен, и мы подчинены тобольскому совету.

Пятница 17 мая. — Солдаты нашей стражи заменены красногвардейцами, присланными из Екатеринбурга комиссаром Родионовым, который приехал за нами. У нас с генералом Татищевым чувство, что мы должны, насколько возможно, задержать наш отъезд; но Великие Княжны так торопятся увидать своих родителей, что у нас нет нравственного права противодействовать их пламенному желанию.

Суббота 18 мая. — Всенощная. Священник и монахини были раздеты и обысканы по приказанию комиссара.

Воскресенье 19 мая (6 мая ст. ст.). — День рождения Государя… Наш отъезд назначен на завтра. Комиссар отказывает священнику в разрешении приходить к нам. Он запрещает Великим Княжнам запирать ночью свои двери.

Понедельник 20 мая. — В половине двенадцатого мы уезжаем из дома и садимся на пароход «Русь». Это тот же пароход, который восемь месяцев тому назад привез нас вместе с Их Величествами. Баронесса Буксгевден получила разрешение уехать вместе с нами и присоединилась к нам. Мы покидаем Тобольск в пять часов. Комиссар Родионов запирает Алексея Николаевича с Нагорным в его каюте. Мы протестуем: ребенок болен, и доктор должен иметь возможность во всякое время входить к нему.

Среда 22 мая. — Мы приезжаем утром в Тюмень.