Глава 22, в которой Гарав узнаёт точно, что тоннель из света – выдумка, зато свету есть место даже в осеннем мире

 

Там не было ничего.

На ада, ни рая. Ни туннеля из света. Ни моста Бифрост. Ни боли, ни света. Ни тьмы, ни страха, ни ожидания нового воплощения – ни‑че‑го.

Только бескрайняя и безликая бездна, в которой неслась постепенно гаснущая искорка Пашкиного сознания. Впрочем, и это не было страшно или больно – уже хорошо.

Может быть, Ангмар не лгал тогда, и посмертие людей – просто‑напросто слияние с Эру? И сейчас сознание погаснет совсем и… что? Будет ли какое‑то потом?

Но и любопытства не было. Не было любопытства у него – сотканного из любопытства, неспособного от него отрешиться даже перед лицом гибели, как уже было не раз доказано. И это, пожалуй, напугало бы Пашку…

…но и страха не было.

И, когда он совсем уже готов был кануть в окружающую бездну, из ниоткуда – и отовсюду – зазвучал девичий голос…

 

Усни,

Там,

Далеко над нами,

Буки

Сплели узор из веток светлых,

Как мы сплетаем наши руки.

И соловьев влюбленных трели

Свивает песня менестреля

С дрожащим голосом свирели.

Усни,

Мой плащ тебя согреет.

Чисты хранящих сон твой лица,

И в звездном свете серебрится

Пыль кружевная водопадов,

Цветы осыпают пыльцу

На чуть золотые косы.

Я звезды тебе принесу

В предутренних чистых росах.

О

Мэлет! –

Смеется ручей,

Весна пролетит –

Не догонишь.

Я песню сыграю тебе,

Ты в танце венок уронишь.[69]

 

…Гарав открыл глаза.

Было утро.

В высокое окно с двойным стрельчатым разрезом, разделённое тонкой колонной в виде раскинувшего ветви дерева, лилось солнце, залетал тёплый ветерок и заглядывала зелёная листва. Совсем не осенняя.

Пела какая‑то птица – чисто, звонко и монотонно.

Белый – даже, казалось, светящийся – навес над широкой постелью, в которой лежал под тонким покрывалом Гарав, поддерживали тоже сделанные в виде древесных стволов, только деревянных, балясины.

На краю кровати сидела и трогала струну маленькой арфы – снова и снова – Мэлет. И золотые локоны полускрывали её лицо, падая на гриф.

Это была не птица – звучала струна её арфы.

– Мэлет? – Гарав привстал на локтях.

Эльфийка подняла глаза.

– Мэлет, – повторил мальчишка.

– Ты жив. – Губы Мэлет тронула улыбка.

– Я умирал? – удивился Гарав. И вспомнил сразу всё. Откинулся на постель и закрыл локтем глаза. Потом осторожно подсунул свободную руку под себя. Пальцы нащупали не шрам – участок нежной молодой кожи. Но сомнений не оставалось – именно сюда вошла стрела. Вспомнилась боль, и Гарав сжался на секунду.

– Ты почти умер. – Мэлет поставила арфу на пол и положила руки на плечи человеческого мальчика.

Гарав напрягся, дёрнулся даже… но потом расслабился. Фиалковые глаза были совсем близко, и в них хотелось смотреть и смотреть, не отрываясь.

– Где я? – одними губами спросил он.

Мэлет улыбнулась, и Гарав ощутил её чистое, тёплое дыхание:

– Карнингул. Имладрис. Раздол. Называй как хочешь – это мой дом и дом моего отца.

– Глорфиндэйл вылечил меня? – напряжённо спросил Гарав и чуть повернул голову, пытаясь увидеть всю остальную комнату. Он хорошо помнил ставшие бешеными глаза могучего эльфа и свой страх – уффф… Нет, никого не было больше в округлой маленькой зале. Только из‑за дверного проёма – ничем не прикрытого – слышалась отдалённая музыка. – Я… слышал твой голос. Там… Я давно здесь?

– Уже две недели. – Эльфийка тронула волосы Гарава. – Скоро начнёт облетать и наша листва.

Он нахмурился:

– Кто победил на бродах?

– Мы, – улыбнулась Мэлет. – Войско вернулось с победой. Укрепления ангмарцев в Рудауре разрушены, и твой рыцарь просил передать, что тебя ждёт награда, едва он вернётся. Они устраиваются лагерем в Пригорье и будут ждать тебя там.

– В Пригорье – это хорошо, – Гарав вспомнил Ганнель… и Тазар. – Мэлет, я…

– Я всё знаю, я видела твой путь в эти месяцы, – ласково сказала эльфийка. – Ты глупый, человек… – Она неожиданно лукаво улыбнулась и тронула кончик носа мальчика. – В Умбаре мне даже пришлось вмешаться, хотя, сказать по правде, наблюдать было не только противно, но смешно и любопытно.

Гарав покраснел, неловко усмехнулся, потом поднял руки и обнял Мэлет, но она утекла из его объятий, как лёгкий летний ветерок, оставив своё тепло на коже…

– Закрой глаза и поспи ещё. А потом тебе можно будет вставать. Закрывай глаза. Закрывай…

И Гарав закрыл глаза…

…Никому не рассказывала Мэлет о том, что видела она и что пережила, когда отец привёз Гарава. И сказал, бережно, но равнодушно кладя его на ложе: «Я выполнил твою просьбу, дочь. Но он ушёл уже далеко. Не гонись за ним. Его путь – путь человека. Тебе он не по силам».

И ушёл. И все ушли, вышли бесшумной и молчаливой чередой – на миг Мэлет почудилось, что это уплыли тени Мандоса, что у её родичей и друзей уже нет хроа. А рука Гарава, сжатая в кулак, упала с ложа и ударилась об пол. Со стуком. Как камень.

И тогда и она упала рядом – молча, как подбитая птица. Всех сил хватило – в каких‑то бешено красивых и бездушно‑огненных круговоротах, появившихся сразу со всех сторон, – схватить эту руку, разжать стиснутые гневом, мукой и торжеством пальцы человека, слиться с ними, с ним и – отпустить фэа. Не зная, вернётся ли. И зная: если без него – то незачем…

…В пустынных залах у Края мира дремлют души погибших. Не только прославленных героев, но и павших в первом бою мальчишек. И совсем детей, убитых и растерзанных орками. Там, говорят, стоит великая тишина, не мешающая Безмолвной речи. И можно присесть у ног славных и мудрых и спросить, почему так горька судьба каждого из эльдар. Но сам Намо не ответит, потому что и ему неведом короткий ответ… А может, грянут у моря трубы, заплещет на ветру звездное знамя, встанут непобедимые дружины. «Вы, доблестно сражавшиеся и не отступившие, павшие с честью, но не сдавшиеся – помогите!..» Чистый звук дальних труб, словно взмах светлого меча, прорезал клубящийся мрак, сверкнуло серебряное на синем, золотое на огненно‑алом, ветры вздыбили белопенные валы…[70]

И в безмолвии, в таинственной и жуткой тьме‑огненности, холоде‑полёте голос, в котором не было слов, крик эльфийской девочки, исполненный любви и беспомощности, отваги и ужаса – нашёл отзыв…

Она не знала, не поняла, что это было и откуда пришло. Слишком мал был её разум, чтобы осознать произошедшее в привычных зримых образах. Она лишь могла, всхлипывая от счастья, идти в окружении каких‑то белых и золотых бликов. А впереди плыл Гарав. Не улетал уже в странную манящую бездну своего неведомого посмертного будущего, её грозившую просто растворить без остатка – плыл. Гремел страшный и величественный хорал звонких юных голосов, и временами казалось, что не свет вокруг – а буйство плащей, знамён и волос, не лучи – а ограждающие путь длинные светлые клинки, и не в воздухе плывёт лежащий мальчик, а – на щите, который несут четыре ясноглазых великана…

Было ли это? Не было?

Она не знала…

…Она знала, что пришла в себя на полу в окружении растерянных и испуганных женщин. Был тут и отец. И даже Элронд. Но она на них всех даже не посмотрела – она метнулась к ложу.

А Гарав просто спал. Ровно и тихо дыша. И тогда она села рядом и стала ждать, когда же он проснётся. И даже не заметила, как вновь все ушли – так же беззвучно, как и раньше…

…Когда Гарав проснулся вновь, Мэлет по‑прежнему сидела рядом. Улыбнувшись мальчику, она весело сказала:

– А сейчас я будут тебя кормить, приготовься.

– Мэлет. – Гарав осторожно сел удобней. – Мэлет, ты, может быть, не поняла. Я ведь…

– Я всё поняла. – Эльфийка ловко всунула в рот мальчишке ложку, в которой оказался бульон с хрустящим греночком. Гарав, сердито вытаращив глаза, начал жевать, а Мэлет переставила с пола себе на колени серебряную чашу. – Я уже ношу твоего ребёнка, Гарав. И это будет сын.

Новая ложка бульона прервала вторую попытку начать говорить.

– Думаю, что он унаследует больше эльфийского, чем человеческого, – продолжала Мэлет совершенно спокойно. – Наша кровь сильней. Он будет медленней расти, но когда ему исполнится лет десять‑двенадцать по вашему счёту, я отошлю его к тебе. Если ты будешь жив. Рожать же я уеду в Лихолесье, к дальней родне. Мальчик будет расти там, и до двенадцати лет я ничего не стану ему рассказывать об отце. До двенадцати лет – это страшно мало по счёту эльфа, но всё‑таки больше, чем ничего, – он будет только мой. Потом – твой.

– Мэлет. – Гарав зажмурился от стыда и ужаса. Покорно проглотил ещё ложку бульона. – Мэл… Мэлет… Я…

– Ничего не надо, – спокойно откликнулась эльфийка. – Если ты будешь жив – ты воспитаешь из него воина, как положено у людей. Если же нет… тогда я сама решу, кто воспитает из него мстителя за тебя и за нашу любовь.

– А твой отец? – Гарав открыл глаза.

Мэлет улыбнулась:

– Поздно что‑то менять. Ты согласен с тем, что я сказала?

– Да, – вздохнул Гарав и поерошил волосы. – Да, да, да… К тому времени у меня, скорей всего, будут ещё дети… Но я всегда буду помнить и всем дам знать, что он – мой первенец.

«Что я говорю, – ужаснулся Пашка, – мне четырнадцать лет!» Гарав холодно усмехнулся в ответ на этот писк.

– Но меня ты больше не увидишь, когда покинешь Раздол в этот раз, – сказала Мэлет. Гарав стиснул в кулаках покрывало. – Так надо. И эта рана зарубцуется, и эта рана станет напоминать о себе лишь в перемену погоды. – Девушка улыбнулась. – Люди не умеют жить живой памятью – это их счастье… А видеть меня – это снова и снова вонзать нож в подживающую рану. Ты сам умрёшь от боли, но раньше сведёшь в могилу ту, которая станет твоей женой. И которая любит тебя. Я знаю.

В этот момент Гарав понял, что он ненавидит Тазар – ненависть нахлынула… и ушла, оставив понимание: Мэлет права.

Он сел прямей. Глянул в мерцающие глаза эльфийки. И ясно, твёрдо сказав:

– Но все дни, которые у нас ещё есть, – мои. – Запечатал её губы сухим, жёстким, почти яростным поцелуем.

 

Глава 23 – короткая, потому что в ней есть только Гарав, Мэлет – и…

 

Туман пришёл вечером, когда они сидели в беседке и смотрели на золотую листву. Казалось, Раздол опустел – Гарав давно не видел ни одного эльфа, только временами слышал голоса и музыку. А завтра ему предстояло отправляться в Пригорье, и этот вечер в беседке был последним их вечером с Мэлет.

Последним в жизни. Осознать это было трудно, поэтому Гарав даже не очень беспокоился.

Они только что вернулись с конной прогулки, отвели коней на конюшню, оставили тёплые плащи. Гарав думал, как там его Хсан, скоро ли он оправился от раны, скучает ли по хозяину? За пределами Раздола уже белел на склонах холмов первый снег, и деревья стояли чёрные, сонные, мокрые… Сюда же зима приходила лишь только туманами. Можно было снять тёплый плащ и думать, что это всё ещё ранняя осень. Но завтра станет ясно, что реальность мира – зима и Великий Западный Тракт, в конце которого военный лагерь. Что ж. Там Фередир. Эйнор. Награда за героизм на бродах – наверное, опять золото, украшения. Всё правильно, конечно. Правда, Гарав не помнил героизма и почти не помнил самой схватки – только пьяную ярость, рыжие бороды, а потом – боль и восторг… Герой. Со стороны, наверное, виднее…

Он возьмёт месяц отпуска, обвенчается с Тазар и отвезёт её на юг. Дом, конечно, уже готов…

– Туман, – сказала Мэлет, вставая. – Я принесу лёгкие плащи и вина… – Она пошла к выходу из беседки и, оглянувшись, прежде чем ступить на укутанную туманом дорожку, улыбнулась Гараву.

И ушла.

Гарав негромко рассмеялся, раскинул руки по перилам, помотал головой. Пробормотал:

– Когда иссякают запасы вина, мешают забыться цена и вина, становится в тягость любая война… и все идет на… – А потом стал напевать вспомнившееся и переведённое ещё в Зимре:

 

Не грусти, безумный полководец,

Мы проиграем эту войну,

Уцелеет только мальчик‑знаменосец,

Чтобы Бог простил ему одному

Нашу общую вину.

 

И будет нам счастье и чаша покоя,

Рассветные бденья над вечной рекою,

Целительный сон, и надежные стены,

И мир неизменный.

 

Не трудись, не порти новой карты

Планами беспочвенных побед,

Растеряв всех нас в боевом азарте,

Ты идешь упрямо на тот свет,

Невзирая на запрет.

 

Идущий за призраком вечной надежды

Взыскует служение в белых одеждах,

Открытие врат потайными ключами,

Предел без печали.

 

Мы сдадимся ангелам без боя:

Лучше в небо, чем такая жизнь,

Знаменосца не возьмем с собою,

Ибо жизнью он не дорожит –

Знаменосец должен жить.

 

Уходим бесшумно под пологом ночи,

Мальчишка проснется и смерти захочет,

Оставшись один, разуверится в Боге

В начале дороги…[71]

 

Туман заполнил беседку. Гарав вздохнул. Да, всё началось с тумана… или приснилось, что началось с тумана? Он тогда написал руну – «Райдо»… вот такую…

Гарав вычертил её в тумане и улыбнулся.

Руна исчезла не сразу.