Глава 21, в которой исполняется нечаянное злое предсказание нуменорца

 

К полудню ударил мороз. Резкий, сковавший воду у заберегов. Вышло солнце, и уцелевшая зелень на деревьях и кустах по берегам висела жухлыми фунтиками.

Эйнор смотрел на тела на отмелях и берегу. У холмовиков были необычные для них лучники, и попытка переправы обошлась в полотора десятка убитых. Сейчас Эйнор отдал бы всё – всё!!! – за десяток эльфийских лучников… и время. Время. Он почти физически ощущал, как с тыла идёт на его отряд от моста другой отряд врага. Часа два – и они тут.

Берег, занятый холмовиками, был высоким. Но они не хотели ждать; бой шёл уже на этом берегу, и Эйнор увидел, как упало кардоланское знамя – пытавшийся по его приказу атаковать отряд отступал от воды. Он оглянулся. Две сотни резерва, не брошенные в бой… лица Фередира и Гарава – они, пешие, стояли у своих коней.

– Попались, – процедил Эйнор. – Крепко…

Атаковать. Любой ценой сбить холмовиков. Но их больше. Намного. Втрое. Они в случае чего просто уйдут на свой берег и опять осыплют атакующих стрелами, а там… Он оглянулся – не видно ли с тыла врагов? Пока нет… но это вопрос времени. Времени, времени… Мандос, времени!!!

Что это?!.

…Построиться было просто невозможно – мешало дно, мешали валуны на берегу. Холмовики лезли на копья и мечи, орали крепкозубые рты в рыжих бородищах или безбородые, одинаково ненавидящие, опасные, злые… Гарав топтал врагов конём, ругался, бил и бил мечом – влево, вправо, как палкой, вкладывая в удары не умение, чёрт с ним, с умением, просто всю силу – и холмовики падали в воду. Хсан шёл по ним вперёд и тут же пятился – на смену напирали новые и новые… Потом Хсан взвился, захрипел, упал на согнутые передние ноги… Гарав ловко соскочил, так ударил ранившего коня копьём холмовика щитом, что тот упал сразу, молча, обливаясь кровью. Крикнул, поднимая коня, кому‑то из латников:

– Уведи в тыл! – Швырнул повод…

…И снова ощеренные рожи. От тоски и злости хотелось выть, и он выл, падал, поскальзываясь, на колено, его прикрывали щитами латники, сами падали, и он прикрывал их, и на речном берегу хрипела, стонала и рявкала чудовищная куча бойни, частью которой он стал – он, Гарав Ульфойл, кардоланский оруженосец. И спасения из этой кучи не было, да и не хотелось спасения, а хотелось лишь дотянуться сталью до очередной ощеренной пасти, до белого от ненависти глаза… Изнутри кольчужный шарф покрылся густыми липкими комьями отхаркнутой слюны со слизью, рот горел, как будто в него вставили факел, глаза жгло потом, тёкшим с бровей – но надо было защищаться, защищать упавших и, уловив момент, бить и снова бить, вгоняя меч то в плоть, то в кожу, то в сталь… Конца не было, да мальчишка и не ждал конца, потому что никакой иной жизни не существовало и не могло существовать, не было никогда.

– Суки, знамя! – крикнул он, изворачиваясь под ударом молодого холмовика, едва не снёсшим ему плечо. – Знамя держите! – Он распорол холмовику живот, оттолкнул щитом. – А! А!!!

Знамя упало, и над ним сомкнулись остервенело режущие и давящие друг друга люди. Гарав швырнул щит в лицо первого попавшегося холмовика и, рубя мечом с обеих рук, вломился в эту, ещё более жуткую схватку…

… – Дагор! Дагор, Кардолан!

На какой‑то миг замерли все – и холмовики вокруг, и защитники переправы. Чёрное узкое знамя с двумя серебряными и алыми мечами снова поднялось у воды.

– Дагор, Кардолан! – отчаянно кричал одинокий мальчишеский голос.

– Гарав! – ахнул Фередир. – Эйнор, там Гарав!

– Проклятый мальчишка, – с восхищением прошептал рыцарь и, оглянувшись, поднял меч: – Дагор, Кардолан!..

…Удерживая знамя правой, Гарав другой рукой – меч он уронил, меч стал не так важен, как знамя – досадливо‑резким движением сбросил шлем – кольчужный шарф потянулся с сухим звоном, шлем тяжело упал в воду, и горячую кожу обожгло почти морозным холодом. Мальчишка замотал головой, откидывая со лба мокрые волосы. На какой‑то миг ему показалось, что происходит чудо – холмовики не двигались, стояли в дюжине шагов, и вода Сероструя бурлила у их меховых обмоток. Но потом слитный глухой топот за спиной заставил мальчишку обернуться – и счастливая улыбка поползла по его горящему, мокрому от пота лицу.

Воины Кардолана бежали сверху к воде – молча, тяжело, неостановимо. Впереди мчался черноволосый витязь без шлема, и не осталось сейчас в лице Эйнора больше ничего мальчишеского – оно было страшным и вдохновенным.

Победа, понял Гарав.

– Дагор! – он поднял знамя выше. – Даг… уххх!

Всё, что он ощутил, – сильный удар в спину, в правую лопатку. Настолько сильный, что с трудом удержался на ногах и подумал, что в него запустили камнем. Но уже через секунду пришла боль. Боль была огненная и острая, она стремительной молнией ударила куда‑то в грудь, и дыхание оборвалось. Гарав пытался вздохнуть, пережить эту боль и понять, что с ним произошло.

Стрела из двухъярдового можжевелового лука, пущенная с десятка шагов, оснащённая наконечником, похожим на гранёный гвоздь – в пол‑ладони длиной и почти в унцию весом, – была специально предназначена для того, чтобы бить арнорских латников. Она прошила кожаный вест, густое плетение кольчуги, прочную лосиную кожу поддоспешной рубашки, пробила лопатку и ушла в лёгкое.

Заведя руку за спину, Гарав коснулся древка, и в его глазах потемнело от нового приступа боли. Зато он смог вздохнуть и, когда пелена с глаз спала, увидел, что изо рта на нагрудник быстрыми толчками выплёскивается яркая кровь.

– Блин, больно, – сказал он по‑русски. – От стрелы, пущенной без чести…

Вторая стрела ударила в живот. Мальчишка молча вздрогнул всем телом, не выпуская знамени. Третья – скользнула по нагруднику в сторону; лучник не успел натянуть тетиву как следует, потому что как раз в этот момент добежавший до него Эйнор сделал из одного холмовика двоих и зарубил ещё троих раньше, чем в окровавленную воду рухнуло то, что осталось от неудачливого лучника.

И тогда грозные Дети Волка… побежали.

Они бежали и не могли остановиться перед тем ужасом, который гнал их. Ещё метался стяг, ещё что‑то кричал тан – пока бегущие не затоптали и стяг, и его самого в стремлении скорей добраться до берега – подальше от алых сверкающих мечей…

…Кардоланцы сбили смешавшегося врага в сторону от брода – на глубину. Вопли тонущих и уносимых Сероструем смешались с мольбами о пощаде тех, кто бросал оружие и пытался спастись, падая на колени на мелководье. Кардоланцы молча рубили всех – и сдающихся, и пытающихся тщетно сопротивляться; из кардоланцев больше никто не кричал.

Они рубили.

Рубили.

Рубили.

Рубили молча, и багровые клинки с треском и свистом разбрызгивали вокруг красивое алое кружево…

…Гарав навалился всем телом на знамя, глубже всаживая древко в речной песок, чтобы оно стояло, когда он сам упадёт. Боль оказалась милосердной – недолгой, и теперь она отступила, оставив только лёгкое онемение и быстро распространяющийся по телу холод. Не жгучий, не зимний, а спокойный, плотный…

Фередир успел подхватить падающего друга. Он отстал от воинов, не боясь, что не успеет в битву, что его назовут трусом – это всё было неважно. Важным оставалось только то, чтобы Гарав не упал в воду и не захлебнулся; Фередир успел. Он бросил меч, бросил щит и теперь волок тяжёлое тело на сухое место, вспенивая воду ногами и что‑то бормоча, что‑то не совсем понятное самому…

Гарав продолжал дышать кровью, теперь она текла из носа и из улыбающегося рта. Фередир сморгнул – нет, не привиделось, Гарав улыбался.

Глядел на знамя над берегом – и улыбался.

 

* * *

 

– Он не умрёт! – заорал Фередир.

Лицо артедайнского лекаря было почти равнодушным; вытирая руки поданным учеником чистым куском полотна, он совершенно спокойно отозвался:

– Не кричи, оруженосец. Тут много раненых, и им нужен покой.

– Вылечи его, старик. – Голос Фередира стал угрожающим.

Седые брови лекаря чуть дёрнулись, он повернулся и пошёл в шатёр.

– А… ты… – задохнулся Фередир и рванулся следом, хватаясь за кинжал. Но железные пальцы Эйнора замкнули запястье в стальной неразрушимый обруч. – Пусти! – прорычал Фередир и – впервые в жизни – замахнулся на своего рыцаря левой рукой – кулаком.

Эйнор не стал уклоняться, не стал защищаться – и рука Фередира упала. Оруженосец заморгал, уткнулся в грудь рыцарю и заплакал – тихо и безутешно. Проходившие мимо люди смотрели мельком и безучастно – не один мужчина сегодня плачет. Эйнор прижал оруженосца к себе – молча и крепко.

– Почему?! – простонал Фередир. – Я хотел, чтобы мы вместе съездили ко мне домой… ты бы ведь отпустил?.. Чтобы искупались в море… я бы показал ему коней из нашего табуна… и поля вокруг хутора… и познакомил бы с матерью… и… и… – Голос Фередира опять оборвался рыданием. – Почему?! За что?! Несправедливо! – Фередир захлебнулся.

Эйнор не знал, что сказать, что ответить. Как утешить, если на твоих глазах умирает друг – и ничего нельзя сделать?!

– Я пойду к нему, – хмуро сказал Фередир, оттолкнувшись. – Может быть… ему будет легче умирать.

– Я тоже пойду, – кивнул Эйнор…

…Гарав лежал на животе в углу шатра, рядом с другими умирающими. На животе, голый до пояса. Стрелу, попавшую в спину (ранение в живот оказалось поверхностным, стрела только пробила мышцы, не пройдя внутрь) срезали и вытащили, сине‑чёрная рана не кровоточила, лишь вспухла тугим твёрдым валиком. Эйнор понял, что кровь уходит внутрь, в этом всё дело.

Фередир встал на колени слева от друга и взял в свои ладони вялую руку – цвета мрамора. Испуганно посмотрел на Эйнора, шевельнул губами, ссутулился. Плечи опять затряслись. Эйнор сел с другой стороны. Прислушался и ничего не услышал – лишь заметил после внимательного осмотра, как еле‑еле шевелятся у носа Гарава ворсинки на покрывале. Редко‑редко. Оруженосец едва дышал. И каждый вдох мог стать последним. В любой миг.

– Сколько он проживёт, лекарь? – спросил Эйнор негромко у проходившего мимо старика.

Тот приостановился, посмотрел на всех троих, помедлил. Сказал негромко:

– Ещё несколько часов. Не волнуйся, рыцарь, он не мучается. Он уже далеко.

И прошёл дальше.

«Не мучается, – подумал Эйнор, глядя в затылок Гараву. – И что, это всё?»

Он много сотен или даже тысяч раз видел, как умирают люди. Разного возраста. Разных народов. Были среди тех, кто умер, и его друзья. Но сейчас – как‑то особенно больно. Словно стрела засела под сердцем и нельзя вздохнуть. Странный он был, Гарав. Весёлый и грустный. Смелый… а сколько раз он трусил… чтобы тут же преодолеть свой страх. Вспомнились чертежи дома, постройкой которого так увлёкся Гарав, то, как он, сидя на кровати со скрещенными ногами, опробует лютню – чисто, наивно, даже не подозревая, что держит в руках…

«Он ни с какого не с востока, – отчётливо понял Эйнор. – А откуда – уже не спросишь теперь… О Эру… никогда ты не слышал от меня ни слова просьбы. Теперь слушай – я буду просить тебя, Вечный. Попроси своего верного и непреклонного Намо, чтобы он отпустил Гарава на его родину, где он прожил так мало. Я знаю, нам, людям, не дано такого, и наш дар – уход из мира навечно… но пусть будет так хотя бы раз».

Фередир перестал плакать. Он сидел по другую сторону Гарава и не выпускал его руку.

Словно резким порывом тёплого ветра отбросило в сторону полог у входа. Обернулись все, кто был в шатре – даже раненые, что были в сознании, приподнялись или повернулись в ту сторону.

Вошедшие – двое – были эльфы. Переливчатые плащи украшали гербы Раздола, снизу их оттопыривали длинные мечи, мерцали длинные лёгкие кольчуги. Волосы – тёмные у одного, золотистые у другого – стягивали тонкие серебряные обручи. Высокие сапоги покрывала грязь.

Эйнор встал. Фередир поднял на эльфов глаза и закусил губу.

– Приветствую тебя, Глорфиндэйл из Дома Элронда… – тихо сказал Эйнор, склоняя голову.

– Приветствую тебя, Эйнор сын Иолфа. – Пальцы эльфа сжали локти рыцаря. – Мы ищем твоего оруженосца.

– Ме… ня? – Фередир привстал.

– Нет, – покачал головой эльфийский полководец. И наклонился над Гаравом. – Его.

– Он умирает, – хрипло сказал Фередир, следя за движениями эльфа с недоверием и опаской. – Его уже не спасти.

– Попытаться никогда не поздно. – Глорфиндэйл выпрямился. Посмотрел на Фередира, который всё это время стоял неподвижно, с каменным лицом. – Maquetnë anarinya, iellnya Melet…[67] – еле слышно и странно прозвучали слова древнего квэнья.

– Tancave…[68] – выдохнул Эйнор, отступая и снова склоняя голову.

– Чего он хочет? – Фередир сглотнул.

Эйнор не ответил – только остановил повелительным жестом подошедшего лекаря. Глорфиндэйл между тем нагнулся и легко – быстро, но осторожно – поднял не издавшего ни звука мальчика на руки, бережно уложил удобнее, чтобы не мотались руки и голова. Фередир дёрнулся… даже тихо зарычал горлом… но пальцы Эйнора сжали его плечо.

Глорфиндэйл вышел. Его темноволосый спутник, так и не произнёсший ни слова, – за ним следом.

Фередир взялся обеими руками за плечо Эйнора и со всхлипом уткнулся в них щекой.