Концепция синкретики в русском метамодерне и отношение русского метамодерна к творчеству Н.А. Бердяева

В российском журнале «Metamodern» есть статья публициста Валерия Горюнова «Метамодернизм и синкретика: попытка систематизации». В данной публикации тезисы западного метамодернизма интерпретируются с точки зрения русского идеализма. Например, здесь используется диалектический подход (единство противоположностей) между искусством модерна (искусство, как инструмент познания мира) и постмодерна (искусство, как игра). Сочетание модерна и постмодерна приводят к метамодерну: «Метамодернизм – осмысление игры, осознание человеческой культуры как целого, поиск смысла культуры и искусства» [32]. Это прямая отсылка к четвёртому пункт манифеста русского метамодерна.

Затем идёт отсылка к третьему пункту: «Отношение к истине»:
«Модернизм – универсальная истина. Постмодернизм – истина условна.
Метамодернизм – единая истина во множестве выражений» [32]. Можно сказать, этот тезис отражает суть русского метамодерна, как новой философии. Далее автор полностью отождествляет её с синкретикой. Это уже совершенно новая логика, которая ранее нигде не встречалась. И далее в рамках этой новой логики идёт необычная интерпретация уже известных нам понятий «колебание» и «структура чувств»:

«1. «колебание» (рациональная синкретика) – сочетание противоположных явлений в едином целом (человек: душа и тело, культура: наука, философия, искусство, религия, психология). Признание уникальности каждой части целого, изучение их смысла, поиск взаимовлияний;

2. «структура чувства» (эстетическая синкретика). Рациональная синкретика не пригодна для творчества. Эстетическая (чувственная) синкретика оперирует понятием Атмосфера (Неявное), сочетающим в себе чувственное и трансцендентное. Атмосфера есть в каждом предмете, человеке или явлении. Общепонятные атмосферы – это стиль автора («творческое лицо») или обаяние конкретного человека. Выражение атмосфер и нахождение единого их источника, переживание единства, вопреки разности – одна из целей нового искусства» [32].

В рассматриваемой статье ««идея «колебания» – это синоним синкретики, особой философской логики» [32]. Идея «маятника» заменяется на идею «диалектического единства». В синкретике противоположности (и даже любые противоречащие друг другу концепции) рассматриваются как «стороны одной и той же медали»: «Возводя в абсолют одну или ряд категорий в рамках метафизической или диалектической логик, философы создают новую систему. В итоге философия разделяется на множество направлений, которые противоречат друг другу. Синкретика признаёт каждое направление уникальной частью целого. Цель синкретики – изучение целого, составляющих его частей и связей между ними» [32].

На наш взгляд, метамодернизм (раскачивание от лучших традиций модерна до лучших традиций постмодерна в новой неоромантической эстетической системе, построенной на наблюдениях) и синкретика (философская концепция, признающая все крайности частями одного целого) – это две совершенно разные логики. Колебания – это «дрейфующий между островами корабль». Синкретика – это одновременное нахождение на обоих «островах».

По мнению автора статьи, «метамодернизм возник на пороге новой (синкретной) рациональности. Это призыв к творческому познанию истины уникальным для каждого способом. Задача метамодернизма – проникновение в суть частных концепций истины и переживание единства их объема в процессе равноправного диалога» [32]. Этот тезис даёт нам основания для следующего вывода: западноевропейский метамодернизм и русский метамодерн – это в своей сущности принципиально различные концепции.

Вот, почему «структура чувств» для автора рассматриваемой статьи – это не просто система эстетических, политических и культурологических взглядов, а способ творческого переживая истины, познание с помощью озарения. Таким способом познания пользовались средневековые религиозные философы, пытавшиеся постигнуть бытие Бога. Чтобы описать, как именно человек вырабатывает свою синкретическую «структуру чувств» автор использует понятие «атмосфера», которое можно описать как общее целостное впечатление от чего-либо, и утверждает, что «одна из целей нового искусства – выражение атмосфер и нахождение единого их источника» [32].

Рассмотрим ещё одну статью Валерия Горюнова «Культурный процесс и проблема сверхчеловека в осмыслении метамодернизма».  Первая треть этой статьи представляет собой краткий пересказ истории всей западной философии от античности и до наших дней. Этот пересказ автор сводит к вопросу, «почему ни одно из философских направлений не создало картину мира, способную объяснить все происходящие в нём процессы?» [33]. В ответ он приводит слова основоположника теории синкретики Сергея Федосина: «каждый философ абсолютизировал, делал первичным, преобладающим какое-либо одно понятие, которое и ложилось в основу его теории. Тем самым он видел мир через призму своих собственных взглядов, оценок и допущений» [33].

Всю историю до эпохи Модерна автор стати называет «Классической эпохой» и сравнивает её с верблюдом, который носит на себе огромную тяжесть бытия, и который смирился со своей участью: «Истина совершенна. Человечество несовершенно. Человек должен стремиться к познанию истины для преодоления собственной ущербности» [33].

Эпоху Модерна автор сравнивает со львом, который не хочет мириться со своей участью и стремится к полной свободе. Основным тезисом тут является высказывание Ницше «Бог умер». «В эпоху Модерна иерархия поменялась: свободу человека провозгласили важнее истины. Другими словами, в основе модернистских течений – желание преодолеть негативную реальность или преобразовать её. [...] Признаки истины в эпоху Модерна: Истина несовершенна; Человек или класс людей (по Марксу) может достичь совершенства, взбунтовавшись против настоящего положения вещей» [33].

Эпоху постмодерна автор обрисовывает метафорой «лев, испугавшийся сам себя». Постмодернизм он видит, как последствия «бунта свободы против истины», выраженные в пост-иронии, тотальной деконструкции культуры (постмодернистская «игра»), «смерти автора» и «смерти субъекта». Исходя из этого, он выводит следующие признаки истины, характерные для данной эпохи: «Истина связана с категорией формы. Форма – абсолютна. Человеческая свобода определяет содержание. Форма доминирует над содержанием, произведение над творцом. Следовательно, иерархия между истиной и человеком в постмодерне аналогична иерархии в классической эпохе» [33]. В каком-то смысле это верно: в эпоху постмодернизма человек снова признал свою, как говорит автор, «ущербность» перед Истиной, только вместе того, чтобы «стремиться к познанию истины для преодоления собственной ущербности», люди пришли к идее пришли к идее, что Истина относительна и субъективна, фактически отказавшись от стремления к ней совсем.

Автор видит постмодернизм как трансформацию всех эпох до Модерна: «Утверждение, что постмодернизм – это трансформация «классики» доказывается также сходством в отношениях к тексту. Если классический текст – это подражание реальности, в эпоху Модерна – отдельная (внутренняя) реальность, то в эпоху Постмодерна он приобретает черты подражания текстуальной реальности (явная действительность также воспринимается как текст)» [33].

В гносеологическом смысле такое утверждение представляется некорректным. Классическая эпоха – стремление к объективности через подражание реальности, Модерн – субъективность над истиной, строительство собственной реальности, а Постмодерн – отказ от объективности, переход от реальности к тексту. Подражание реальности в Классическую эпоху совершенно различно с отношением к реальности в постмодернизме, так как в эпоху Постмодерна объективная реальность отвергалась совсем вместе с функциями философии, как способа постижения Истины. В подтверждение этому можно привести цитату неопозитивистов: «Философия должна заниматься логическим анализом текста, знаков, понятий, связей внутри знаковых систем, семантикой (смыслом), заключенной в знаках (этим неопозитивизм сближается с герменевтикой)» [34].

Постмодернизм – всего лишь трансформация модернизма в диаметрально противоположную сторону. Модернизм – «бунт против» Классики, постмодернизм – «бунт против» модернизма, следовательно, постмодернизм – «бунт против бунта». Постмодернизм – «тотальная деконструкция культуры», которая отвергает и Модерн, и то, что было до него. В постмодернизме текст ценится больше, чем автор, в Классическую эпоху было наоборот.

После рассуждений о постмодернизме автор переходит к метамодернизму, сравнивая его с невинным ребёнком, начинающим свой путь с самого начала, искренне выражая свои эмоции и чувства. Признаками истины в метамодернизме публицист видит следующее: «Истина объективна. Переживание истины – субъективно. Истина может иметь множество форм выражения, которые её не исчерпывают. Метамодернизм решил отказаться от абсолютизации отдельных понятий. Иными словами, объект познания этого направления – целое во всём его многообразии, а идеал «искренности» – ребенок, отождествляющий себя с миром» [33].

«Целое во всём его многообразии» – один из основных тезисов синкретики, с помощью которого автор пытается интерпретировать метамодернизм. Синкретика – действительно новая философская логика, отличающаяся от философии Классики, Модернизма и постмодернизма тем, что стремится мыслить категориями, а не понятиями. Это именно русская философия. В метамодернизме Вермюлена и ванн ден Аккера тема истины никоим образом не затрагивается. Авторы «Заметок о метамодернизме прямым текстом заявляют: «Мы не строим новую философию».

В конце статьи автор пишет: «Философская логика метамодернизма заключена в понятии «колебание»: каждое направление в культуре, каждая философская и научная категория становится равнозначной и уникальной составляющей целого. Описал новую логику С. Г. Федосин в книге «Основы синкретики. Философия носителей»» [33], фактически делая тем самым Федосина основоположником русского метамодерна.

Ещё на сайте журнала «Metamodern» есть статья публициста Никиты Сюндюкова «К пониманию осцилляции в метамодернизме: Ахиллес догонит черепаху». Её автор защищает понятие «осцилляция» (колебание) и настаивает на его исконном метамодернистском значении, введённом Тимотеусом Вермюленом и Робином ван ден Аккером, считая, что колебания – это именно раскачивание между противоположностями, а не их единство.

Автор начинает свою статью с цитаты одной из апорий Зенона, по сюжету которой Ахиллесу не удаётся обогнать черепаху. Конечно, всем известно, что все зеноновские апории были построены на принципе бесконечной делимости, и физическое движение рассматривается в них как преодоление бесконечно малых отрезков пространства – точек. Но автор использует эту апорию в гораздо более глубоком смысле. Он применяет её к движению мысли. Ранее мы уже упоминали о том, что все русские философы стремились к завершённости, рассматривали мир, как некое единство, у которого есть логическое начало и логическое завершение. Автор считает, что именно благодаря этому русская мысль не может решить проблему дискретности мира: «Каждый раз русская мысль, пытаясь выразить Единое в словах и системах, сталкивается с железной стеной Необходимости. Мир дискретен, отрывочен» [35]. 

Конечно, утверждать о дискретности либо о непрерывности мира – это уже из области трансцендентального, неподвластного разуму. Это никогда не удастся ни доказать, ни опровергнуть. Однако не в этом суть размышлений автора. Он считает, что истина ускользает от мыслящего человека ровно настолько, насколько Ахиллес отстаёт от черепахи в апории Зенона. Можно представить мысль, как точку, а истину – как бесконечную прямую линию, состоящую из этих точек. Познание происходит «от точки к точке» и, таким образом, никогда не достигает истины. И вот тут автор переходит к теме метамодернизма, в котором, по его мнению, можно обойтись без «скачков от точки к точке», благодаря понятию «осцилляция» (колебание), введённому основоположниками метамодернизма: «Лишь осциллируя меж двумя крайностями – модернизмом и постмодернизмом, наивностью и цинизмом – мысль способна усмотреть отсветы многогранной, живой истины» [35].

Однако автор считает, что метамодернистское колебание не стоит понимать только как «нескончаемый и бессмысленный дрейф мысли» между модернизмом и постмодернизмом. Он считает, что метамодернизм выходит за рамки обоих этих философских концепций, так как (далее автор цитирует «Заметки о метамодернизме») не балансирует между крайностями, а предлагает периодическую смену состояния: от энтузиазма к фанатизму, от фанатизма к насмешке, от насмешки к апатии, и от апатии обратно к энтузиазму. Такая смена состояний ведёт к полному круговороту мысли, в ходе которого субъект приходит к осмыслению сущности того, о чём он мыслит. Этот процесс похож на гегелевское понятие «снятие»: «Как утверждает Г.Гегель, снятие имеет двоякий смысл: оно означает «сберечь, сохранить» и вместе с тем «прекратить, положить конец». В понимании Г.Гегеля отрицание как момент развития включает в себя уничтожение нежизнеспособного и сохранение достигнутой стадии развития. […] Важнейшая особенность диалектического отрицания – самоотрицание» [36]. Проще говоря, человек, проходя полный круг от энтузиазма до апатии и обратно к энтузиазму, избавляется от всего лишнего и бесполезного, чем руководствовался его рассудок ранее, и сохраняет всё лучшее и продуктивное. Иными словами, это извлечение рационального зерна из круговорота познания.

По сути, вся система русской философии была построена на желании прийти к статике, «обрести покой», чтобы «все точки были расставлены над «i»», чтобы на все вопросы были даны ответы, чтобы не осталось ничего, кроме очевидности для всех. И именно поэтому истина всегда оставалась недостижимой. Но теперь, во время колебания от энтузиазма к апатии и наоборот, человек может подвергать «снятию» своё мировоззрение снова и снова, постепенно приближаясь к истине, избавляясь от собственных предрассудков, субъективных воззрений и убеждений. И этот путь будет тоже бесконечен. Но проистекать будет не «скачками от точки к точке», а настоящими ахиллесовыми шагами. И в таком подходе уже нет места никакой статике, задача динамики и осцилляции – «вечное пребывание в движении» [35].

Далее автор рассматривает в своей статье философию Н.А. Бердяева, в которой ключевыми понятиями были свобода и творчество. Бердяев был религиозным философом, поэтому он считал, что свобода человека заключена в его творческом начале так же, как и свобода Бога в созидании всего бытия. Творческое начало – это, по его мнению, божественное начало. Однако человек – не Бог, его свобода личности должна быть опосредована, иначе творчество может перейти в хаос. Поэтому и существуют такие средства контроля, как церковь, государство, мораль. И столь резкий контраст двух понятий: «нужна свобода» и «нужно ограничивать свободу» делают философию Бердяева крайне противоречивой. Однако, несмотря на это, Бердяев всегда придерживался мысли, что свобода может выражаться лишь в творчестве. Все существующие церковные догматы, моральные, административные и уголовные кодексы – это лишь способ направить творческую свободу не на хаос, а в «нужное русло»: «Догмат – это компас, помогающий двигаться вперед, а не назад или в сторону» [35].

Далее автор сопоставляет идеи Бердяева о свободе и творчестве с концепцией русского метамодерна: «В одном из своих интервью теоретик метамодернизма Р. ван ден Аккер замечает, что нашему времени присуща острая нехватка эмпатии. Приняв все за симулякр, за копию с копии с копии, мы разучились видеть – или верить – в существование истинности» [35]. В постмодернистском мире иронии и цинизма «остается лишь делить живую ткань Единого на бесконечные кусочки относительного» [35]. Это действительно так, в постмодернистском мире информация настолько разрозненная, что никто уже не воспринимает её всерьёз, все стали скептиками, но не в декартовском смысле (истина достигается путём перепроверки), а в постмодернистском (истина субъективна, каждый по-своему прав). Интерес к публицистике снизился, так как человек уже заранее настроен скептически: он считает, что ему предстоит ознакомиться с чьим-то субъективным видением, которое может либо совпасть с его взглядами, либо не совпасть. Людям просто неинтересно читать то, что они уже либо и так знают, либо будет противоречить их «субъективно-истинным» взглядам. «Люди не верят друг в друга, мы видим лишь опосредованности, контексты. Остается лишь холод анализа, лишь бесконечное расчленение на относительности» [35].

Далее мы находим сходства в логике автора с синкретическим подходом Валерия Горюнова: «Осциллируя же, мы способны занимать, охватывать различные позиции, при этом не распыляя свое бытие, не позволяя ему иссякнуть в пустом софизме «каждому – своё». Мы сохраняем возможность быть эмпатичными, узнавая позицию постороннего» [35]. Это действительно напоминает изъятие «рациональных зёрен» из различных противоречивых подходов с целью получения наиболее объективной целостной картины. И кроме того это также схоже с позицией Бердяева: свобода творчества – способность выйти за рамки своей субъективности и охватить различные точки зрения: «Метамодернистская осцилляция, бердяевское творчество – суть единые понятия» [35]. И кроме всего этого, данный подход также отсылает к диалектике Аристотеля, Николая Кузанского и Гегеля – противоречия должны сливаться в некой «золотой середине».

Конечно, всё это уводит нас очень далеко от оригинального западноевропейского метамодернизма, в котором осцилляция – всего лишь инструмент «структуры чувства», то есть перетекание естественных чувств человека из одного состояния в другое – от эмпатии и энтузиазма к апатии и цинизму. Нельзя утверждать, что эта осцилляция – основная характеристика современной эпохи, так как это наблюдалось и в другие времена. Но можно заметить, что в пост-постмодернистском мире избыток цинизма действительно стал приводить к нехватке возвышенного.

Сходство между пониманием осцилляции голландскими философами и русскими есть. Оно заключается в динамичности – постоянном движении от одного состояния к другому: «Совершая своё непрекращающееся движение, субъект оставляет следы, обновляется сам» [35]. Автор статьи далее ссылается на слова М. Мамардашвили и объясняет, что для того, чтобы «Ахиллес догнал черепаху», нужно просто сделать собственное утверждение. Это утверждение будет одним из бесчисленного множества вариантов истины. Каждый «шаг» здесь – преодоление бесконечного количества «точек» и остановка в какой-то единственной, конкретной: «Размышляя, мы не обязаны держать в уме некую конечную точку, к которой наша мысль стремится; точки той мы так и не достигнем, но лишь впадем в дурную бесконечность дискретности. Дабы этого избежать, необходима беспрерывная, потоковая мысль,... стремящаяся к реальной, открытой, а не фиктивной и замкнутой бесконечности, т.е. к вечности. Лишь тогда мы признаем факт вечно ускользающих горизонтов и оставим безуспешные попытки их преодоления. А далее – далее необходимо движение за любые мыслимые горизонты» [35]. Истина заключается именно в состоянии бесконечного перехода от одного к другому, вечном движении.