Из писем отца Владимира детям

 

«Многолюбезной дочке Лидии!

Милая дочка Лидушенька, хорошо, что мама в последнюю минуту перед отъездом положила мне в сумку фотографии, где вы все. А в альбоме на первой же странице ты и Арсюша в Москве у монастырской стены, возле работы дяди Пети. Я смотрю на вас, и так хочется, чтобы вы и во взрослой жизни могли сохранить радость детских лет.

Что-то даёт Бог много раз, а что-то один раз. Никогда не приходит дважды юность, только один раз даётся детство со всеми его возможностями. Тебе, дорогая моя дочка, во всех обстоятельствах жизни нужно сохранить в чистоте святой свою душу, чтобы, когда братику твоему будет трудно бороться с искушениями, тогда перед его взором возникло видение божественной чистоты и святости его сестры, и он с отвращением и негодованием убежит от грязи и порока. А сияние твоей доброй и чистой души будет подобно ангельским крылышкам, защищающим душу твоего родненького братика. Знаю, что сердечко твоё любящее и доброе, как и у нашей дорогой мамулечки; она ведь тоже в чистоте своей души не даёт соблазнам и искушениям завладеть нами.

Папа.»

 

Сочинение девятилетнего Арсения:

«Как я живу.

Я с детства подражаю во всём Императору Николаю II. У меня есть книга про Него. Как Он рос, как учился… Он никогда не ел конфеты, не поделившись с братом. Старался дорожить каждой минутой. И на «Отче наш» в церкви всегда становился на колени. Я хотел бы быть таким же, как он.

Я привык всегда вставать в гимназию в определённое время. Встаю, заправляю постель и читаю утренние молитвы. Потом умываюсь по пояс прохладной водой и сажусь завтракать. Позавтракав, я одеваю форму, и перед тем, как уйти из дома, проверяю ранец. В гимназии я внимательно выслушиваю каждое словечко учителя, чтобы не ошибиться в письме или задаче. Я стараюсь учиться на одни пятёрки. После 2 урока мы идём в столовую. Прежде чем сесть за стол, и в гимназии и дома, я всегда тщательно мою руки с мылом. После еды убираю за собой посуду и опять мою руки. В гимназии у нас уроки длятся по часу, потом мы расходимся. Дома я обедаю и ложусь отдыхать. Сплю один час. Потом делаю домашние уроки. В свободное время я могу кататься на велосипеде, читать книги, играть. Потом я молюсь или помогаю маме. Я привык со всеми здороваться и всех называть на «Вы»».

Ответ отца Владимира: «Дорогому сыночку Арсению!

Милый сынок, дни уединения, подобные теперешним моим, располагают к осмыслению прожитого. Вдруг, именно здесь в деревни обнаружил, что мои детки, и ты, и Лида (в особенности ты) быстро, неимоверно быстр взрослеют. И я пережил удивительный восторг от понимания того, что ты развиваешься в правильном направлении: глубоко чувствуешь историю Отечества, с любовью относишься к предкам и учишься правильно, православно жить у них. Прочитал в тетрадях твой рассказ о стремлении быть похожим в повседневной жизни на Императора Николая Александровича.

Для тебя нашлась небольшая книжица «Наставления и советы святых отцов», которые ты так любишь, и я оттуда выписал о посте: «Пост Господу приятен такой, который соединён с любовью к ближнему». Не забывай, пожалуйста, что мы, православные, призваны Своим Господом хранить веру в чистоте, с тем, чтобы передать её другим не повреждённой.

Арсюша, дорогой мой мальчик и брат! Помни, что ты в отсутствии папы единственный мужчина в доме, и обязан охранять и оберегать покой и тишину и быть первым помощником мамочки и Лидочки, так на тебя надеюсь.

Твой папа, ленивый богомолец, иер, Владимир.»

.

«Боголюбивый и любимый нами сынок!

Тебе исполнилось двенадцать лет – апостольское число, значимое в жизни каждого человека. И потому хочется предостеречь тебя, мой дорогой, от ошибок, которые совершает человек молодой и ещё не искушённый. Будь мудрым, учись жалеть маму, сестрицу, бабушку, товарищей: особенно не открывай себя и своего, дабы не отщестлавиться*. (* Всё выделенное – авт.) «Вся слава дщери Царевы внутрь».

Не трать впустую время в школе и дома, а прежде всего в церкви. Не скоро сближайся с товарищами. Не льсти учителям, старшим и тем, кто сильнее тебе. Впечатления о ком или о чём-либо проверь.

Господь одарил тебя желанием молитвы, благодари же Господа также молитвой. Используй время для внутренней молитвы. Рассеиваешься – сокрушайся перед Господом в своём безсилии. Помни, что Господь даёт молитву молящемуся. Ты любишь трудиться в молитве, поэтому тебе легко и отрадно пребывать в церкви. Не даром, без молитвы человек устаёт больше, чем при самом сильном напряжении в борьбе с ленью и рассеянностью.

Не поддавайся духу времени. Изучи его так, чтобы избежать его влияния. «Убойся лицемерства, прежде всего, в себе самом, потом – в других» (свят. Тихон Задонский). Люди немощны и самолюбивы, посему надо щадить их.

Заметишь неправильность или неправильность или ошибку у учителя, не говори о ней другим. Если это важно, спроси об этой теме наедине как учащийся, а не как спорщик. Если учитель обидится, не спрашивай более никогда, а спроси у папы, мамы или поищи ответ в книгах. Будь откровенен и искренен с самыми близкими тебе людьми: отцом, мамой, сестрой, другом. Не осуждай никого никогда. Это заповедал сам Бог.

Я тебя и Лидочку очень люблю и сильно молюсь за всех вас, родненькие мои. Ты уже взрослый человек и теперь учись рассуждению во всяком деле и словах.

Подаркам радуйся, однако, …

Благословение Батюшки Серафима со всеми нами.»

 

Письмо отца Владимира дочери из больницы в Нижнем Новгороде – после раковой операции:

 

«Дорогая Лидочка!

Письмо твоё коротенькое, поэтому прочитал его десять раз подряд, чтобы удлинить его. Из чего ты должна понять, как мы – я и мама, соскучились по тебе, по бабушке, по Дивееву!

Дорога твоя до школы увеличилась, поэтому, милая дочка, читай Иисусову молитву, так твой путь будет лёгким и Богу угодным! И не только до школы, а и на пути спасения нашего!

- Как ты учишься? – Хорошо!

- А постелька твоя заправлена? -?!

- А с бабушкой и тётей Таней ласкова и послушлива? – Конечно!

Вот такой разговор мысленный я воспроизвёл сейчас. Помолись, чтобы поскорее свидеться нам. И, надеюсь, что в конце недели мы, наконец, увидимся!

Целую!»

 

Матушка Ирина: Что касается дружбы с Филиппом, Арсений считал: «Он поддерживает меня духовно, а я его – физически». (Мальчик жил в Рязани, прежде чем переехал в Дивеево). И у них была переписка… Сначала приветствие, а потом: «Как ты рассматриваешь такое-то изречение из Ветхого Завета?» Или: «Как ты относишься вот к этому посланию апостола Петра?» или к постановлению, скажем, Пятого Вселенского Собора? Оказывается они ночью, тайком, уходили молиться. В три часа ночи. Однажды я их застукала. И Арсюша: «Мам, ну это наши тайные подвиги! Не волнуйся. Ничего с нами не будет!» И вот они до пяти часов молятся, потом приходят. У них было место на дереве, столпническое и второе – пещерное, под храмом Рождества Богородицы. Там была разрушена часть фундаменты, и получилось, что под храм можно залезть, пещерка такая. Они посмотрят – никого нет. И туда – нырк…Арсений говорил: «Мама, ты знаешь, здесь вся земля такая святая, Богородица даже цветочки не разрешила выбрасывать с этой земли. А я тут под храмом молюсь, как ты думаешь, она ведь меня, наверное, знает?» И Она вот даже благословила гробик его поставить на втором этаже Своего храма – в храме Рождества Христова, что удивительно… Такие замыслы были юношеские.

А ещё одна келья была рядом с Царь-деревом. Прежде здесь стоял сарайчик, в нем – склад досок, и он в него проникал, свечечку ставил. Иду по Канавке, смотрю – огонёк мелькает, значит, там Арсюша. И он: «Знаешь, мам, я вот всех вижу, а меня никто!» И я радовалась: «Арсюша, ведь тебе это на всю жизнь, тут, рядом с Царь-деревом, у Цесаревича! Ни у кого из детей нет здесь кельи, а ты сделал свой домик и молишься! Это же – дар Божий! Неизвестно, сколько простоит этот сарайчик!» И его действительно вскоре снесли, года два-три назад. До тринадцати лет он в нём тайно молился. Милость Божия, рядом с Царской лиственницей, посаженной сёстрами монастыря в день рождения Цесаревича, он устроил себе келью… Наследник это всё видел, знал… Он и призвал его.

 

Перед папиной смертью мы с Арсения уговаривали остаться в Москве. Но он поехал в Дивеево. Быть может по чувству долга, контрольные нужно было написать за четверть. Он оказался оторванным ото всех. 23 марта, минуя нас, ему по телефону бездумно сообщили, что папа умер…У него выпала из рук трубка, падая, он ударился головой о косяк, потерял сознание и было сотрясение, потому что у него весь день болела голова, была рвота. Позже рассказал: «Когда я очнулся, трубка висит, короткие гудки…» Он поднялся, пошёл в келью, достал все письма отца, и у него была истерика, он кричал: «Я не могу! Не могу! Не могу!..» Сама ещё и теперь не в состоянии читать эти письма. А он достал их, чтобы папу приблизить к себе, и это было ему смертельно больно… И он рыдал и кричал, а потом пошёл на Канавку. Так и без папы и без мамы он оказался совершенно один в Дивеево. Произошёл огромнейший перелом… Все, и учителя, говорят, что после этого они видели другого Арсения…

Когда мы привезли гроб с телом батюшки, он вышел к нам навстречу, смотрел огромными глазами, полными ужаса. И я: «Арсюша, иди немедленно облачать папочку. Вместе с батюшками». Так произошла его первая встреча с мёртвым отцом. Лидуша уже видела, теперь я позвала сына вместе со священником к батюшке. Остальные были не допущены.

Арсений вышел из кельи совершенно другим: «Папочка – как живой! У него ручки гнуться, ничего не закостенело!» Он знал, все волнуются, что невозможно будет одежды надеть, много времени прошло после смерти. «Мама, он, как афонский святой: одни косточки, как святые мощи. Всё усохшее, чистенькое, и даже ручки, будто сам подавал, ничего не надо было разрезать». И у Арсения было то же самое. Тело, руки, всё было мягкое. Не пришлось резать одежду.

Весь ужас с него спал. Отец дал ему почувствовать примирение, благодать истинной кончины. Это нарушает обыденный подход – мирским разумом этого не понять. И благодарность Богу ублажила его, помогла ему в ттот час примириться со смертью… Он стал на какое-то время спокойным.

 

Недавно разговаривала с духовным сыном отца Владимира А., который осознал: такого, как батюшка, больше нет. Редкого человека он может впустить в свою душу, но батюшке абсолютно доверял, мог ему всё раскрыть… И таким е д и н с т в е н н ы м, постигающим тайники конкретной души, отец Владимир был для каждого человека. Он не стриг под общею гребёнку никого.

Например, моего знакомого С. благословил проползти на коленях вокруг храма. Е.И. негодовал: «Как это можно, вообще! Какое право ему дано заставлять человека ползти на коленях!..» Но дело в том, что у С. экзальтированная натура. Он малоцерковный и в то же время очень эмоциональный, повышенной чувствительности человек, и к нему нужен был необычный подход, чтобы всё в нём перевернулось… Малоэффективны общепринятые мерки к тому, кто не знает, что такое исповедь, словесное покаяние. И батюшка очень мудро предложил ему особенный вид покаяния за грехи. И. С. запомнил этот день, эти минуты его полностью изменили. Было положено начало благое. По отношение к другому, отец Владимир не допускал ничего подобного. Он очень тонко видел, разграничивал, различал, что способно помочь каждой отдельной личности.

И если батюшка для нас всех был человеком столь уникальным, неповторимым и невосполнимым, то какой потерей его смерть была для его сына? И кто мог вообще заменить сыну отца? Никто! Духовника нет, дядя – далеко, дедушки умер. Нет родственника – мужчины, который в такой важный период, в пятнадцать лет, мог дать стержень и направить развитие Арсения… Я тоже в тяжёлых рамках: очень много людей, очень много… И всё повторял: «Мама, ты так редко с нами разговариваешь, так мало со мной бываешь!» Сейчас всё время чувствую свою вину, это были заслуженные и постоянные укоры… И наступил период, когда он стал уходить от меня… Духовно. Готовила себя к этому, взросление – неминуемо: «Что ты хочешь? Твой Арсюшечка, любимый сыночек, становиться взрослым». И он готовил себя стать нашим защитником, как ему все говорили: «Ты теперь должен маму беречь!» Начались занятия спортом: «Лида, я хочу стать сильным, чтобы тебя защищать! Вот посмотри, какие у меня мускулы!» Мужание, накопление телесной силы, этим он стал увлекаться. Молитва перестал занимать главное место в его жизни, стало проблемой исполнение правила. Но он по-прежнему алтарничал по праздникам и воскресеньям. Очень серьёзно относился к моим отъездам в Москву. «Ну что, как там у тебя? Всё получилось?» - «Да нет, что-то неудачно». – «А-а, ну конечно, я кафизму только обещал тебе…» В другой раз: «Всё что задумала, просто замечательно!» - «Так я же две кафизмы прочёл за тебя!» - «Арсюша, не сомневаюсь, если ты молишься, у меня всё нормально». И он знал, помнил: нужно молиться, и у мамы всё будет хорошо… И он старался. После последнего отъезда: «Да я же за тебя и «о путешествующих» прочёл и кафизму прочёл».

 

Он очень верил в силу креста. И крест был сорван с него. Верёвочка цела, а крест сорван и лежал в траве на месте его смерти. Его же лошадь тащила. Ну как может быть сорван крест? Я понимаю, если бы вниз головой… Но как в горизонтальном положении? Крест лежал рядом с ним, мёртвым. Ботинки нашли на поле в разных местах. Крест лежал там, где он окончательно затих. Упал. Не в процессе его полётов… Непонятно. Волей Божией, крестик свой драгоценный мальчик мне передал. Монашеский. Он недавно подобрал его на грядке, где картошку копали: «Мам, я нашёл старинный крестик! Ты мне никак не купишь старинный, я буду носить этот!» Именно монастырский крестик – с изображением Голгофы, орудий пыток Христа. Неизвестно, какой смертью умер носивший его.

А до этого у сына был огромный крест, который совершенно истончился от ношения. Медный крест стал тоненьким. Ив середине начал переламываться. Всю жизнь он с ним не расставался. И на море зажмёт его, чтобы не бился, и бежит купаться. Они с папой купили его в каком-то антикварном магазине. Старый крест. Очень серьёзно относился к крестному знамению. Став взрослее, он, конечно, не допускал, чтобы кто-нибудь его святыню видел. И отец Владимир носил подобный, позеленевший, медный, который ему все майки пачкал. У них была фамильная любовь ко всякой старине. Арсюша полезет на чердак, достаёт истрёпанное «Русское слово». Осталось фотография: довольный, весь перемазанный в пыли, только что с чердака – с восторгом держит «Русское слово». – «Зачем тебе эта рухлядь, эти газеты?» - «Мам, ну это же – старинное, ты что! Это – дореволюционное!» И батюшка тоже дорожил всем, что хранилось у нас наверху, журналами… И ружьё у Арсения было старинное, тык ему подарили. Он собирал коллекцию медалей Царской России.

В этом стиле человек жил и умер: Господь не дал ему изменить своей любви. Он читал Шмелева и страдал: «Ну, мама, я не хочу сейчас жить! Я хочу жить в той Руси! Ну почему она уже никогда не вернётся?! Когда был Царь! Та Русь уже никогда не восстановиться!» - вопль из глубины души, ему было лет одиннадцать. «Я не хочу сейчас жить, когда уже нет той веры, нет прежней Руси, нет лошадей, нет всего настоящего уклада, быта». Это после Шмелёва, который так передаёт вкус, аромат того времени. И духовный аромат.

Год или два назад мы были у мамы в Крыму, и он читал Фенимора Купера, Майн Рида, одну книжку за другой. Запоем. Возвращаемся в Дивеево, и он впился в очередной том. А я читаю Шмелёва и дохожу до места, где юные автор с женой прибыли на Валаам, входят в храм полутёмный. Вечер, монах читает Псалтырь. И обращаемся к нему: давай-ка почитай! Удивительно всё описано, этот валаамский вечер, пронизывающая тишина храма. Невыразимая благодать: мерцание лампад, эта русская старина, тихий голос… И думаю: какая же красота, какое это чудо! И захотелось, чтобы Арсений прочитал: «Отвлекись, пожалуйста, я тебя умоляю, только кусочек прочти из Шмелёва, оторвись от своего Фенимора Купера! Ты всегда раньше читал только такие книги, святых отцов, а сейчас поглощаешь эти романы! Пожалуйста!» И он берёт книгу, читает, читает… Думала скажет: «Ну здорово, мам! Замечательно!» - и уткнётся снова в свой том. А он онемел, сидит… И потом: «Мам! Ну ты что? Думаешь, это серьёзно? Что Фенимор Купер – это серьёзно? Я же никогда не изменю, мам! Не изменю никогда Господу! Я же, как хотел монахом, я и стану! Эти книги – так просто, ты же тоже это читала…» Удивительно! Так раскрыть свою душу! Это два года назад. Вновь Шмелёв его коснулся! В ответ – та же нота… В десять лет он читал его в первый раз и всей душой отозвался: «»эта Россия никогда не вернётся!» И в тридцать пять приоткрывается: «Никогда не изменю бывшему!» И Господь все эти слова собрал…

Арсюша очень верил в силу Креста: «Мама! Со мной ничего не может случиться, потому что со мной мой крестик, я его везде освящал». Он прикладывал его ко святым мощам, всем святыням, где мы бы не были. Помню поездку в Петербург в Кронштадт. Мы не знали, что не существует Андреевского собора. Ездили, искали его повсюду, спрашивали. Думаю: местные жители не знают, где Андреевский собор! Караул, все безбожники! Вдруг какая-то часовенка. Заходим с тем же вопросом. Служительница объясняет: «К сожалению, он взорван. Вы видели площадь, где ленин стоит? Вот там!» Интересуемся, где можно посетить святые места, связанные с Иоанном Кронштадским. «Недалеко улица и квартира, где жил батюшка Иоанн, балкончик, с которого он проповеди произносил». Пришли и с ясностью понимаем: вот оно – это место. Арсюша сразу начал карабкаться вверх по водосточному желобу. Достиг второго этажа, приложился очень благоговейно к балкончику, поцеловал эту конструкцию и спустился совершенно счастливый. С нами был В.Л., который сказал: «Я толстый, не долезу, и поэтому приложусь к тебе!» Настолько он благоговел: это – святыня, нужно добраться, приложиться…

Мог горевать: «Курицу не перекрестил, вот она и умерла. Всё надо крестить!» Однажды, закрывая лошадь, кричит: «Мам, гляди, как я делаю!» Запер конюшню, перекрестил огромным крестом: «Всё, Гусар! Спасть!» Потом к курятнику, там крест. На двери его кельи подпись: «Кто аз есмь?» Когда был поменьше, он стучался ко мне в комнату со словами: «Я стою у двери и стучу!»Часто повторял поразившие его места из Евангелия. Нередко произносил: «Червь аз есмь». Много читал Псалтирь и постоянно его цитировал. У него запечатлевались куски. Многие псалмы знал наизусть. Двадцать шестой, девяностый, пятидесятый, конечно. Приходил домой: «О! Столько читать, столько нужно успеть» Зажигал свечку и начинал молиться. Акафист Божией Матери знал наизусть. Сложнейший акафист, Благовещенский. И преподобному, эта книжечка затёрта до дыр.

Остался в наследство его блокнотик, где переписаны главные молитвы: «на двадцать четыре часа», «на освящение всякой вещи», молитвы задержания… Такой вот прожиточный минимум, джентльменский набор православного. У Лидочки сохранилась тетрадочка – пяточисленные молитвы с подписью брата: «Сии молитвы нужно читать, чтобы не умереть без покаяния. Сии молитвы предназначены Лидочке Шикиной», - текст, написанный невзрослым Арсюшиным подчерком. Много лет он читал его наизусть».

 

Впервые я увидела Арсюшу, провожая отца Владимира, матушку Ирину и их сына с Казанского вокзала в Дивеево. Не помню слов батюшки и что сказал после раздумья показавшийся мне шестилетним (Арсению было восемь). Но удивило углублённое внимание, с которым батюшка склонился к сыну, как будто его ответ мог быть по-настоящему существенен. Оставалось ощущение редкой серьёзности отношений между отцом и сыном. Поняла, что для отца Владимира этот ребёнок был личностью.

Какое-то время спустя двое маленьких детей в Москве у меня в гостях. Они показались мне младше, хрупкие, с яркими глазами, лет четырёх и восьми. (Арсению уже 10 лет.) Придумывая, чем их развлечь, предложила пушистого медведя. Поразила ответная реакция мальчика. Очень вежливо возвращая игрушку и внутренне удивляясь моему непониманию: «Простите, пожалуйста, только мне это совсем не интересно. Будьте добры, достаньте с верхней полки ту толстую книгу с Государём Николаем II на обложке». После этого не мнее часа – он как будто отсутствовал, настолько был погружён в рассматривание бесчисленных фотографий. И в последующие годы для него не было дороже подарка, чем святые лики Царской Семьи, Великой Княгини Елисаветы. Для дорогих изображений был заведён особый альбом, не современный, а какой-то потёртый, старого издания. Помню, Арсюша его перелистывает, показывает, что-то поясняет и весь светиться. Особенное впечатление на него производили Государь и Цесаревич. Однажды, желая меня развеселить, дети поделились: приехавшая в гости из далёкой периферии знакомая укорила Арсения: «Ай-ай-ай, как нехорошо, что же ты, детка, свою фотографию в святой уголок повесил!» Вспоминая эпизод, дети дружно смеялись: Вспоминая эпизод, дети дружно смеялись: «Что вы, это же портрет Цесаревича Алексия!» В то время Арсюша ходил в казацкой тёмно-синей куртке с двумя рядами блестящих пуговиц, совсем как на памятной фотографии Наследника, и занимался «организацией казаков».

У Арсения был абсолютный слух. Любили петь втроём: мама и он с сестрой – стихиры служб, тропари, «Святую ночь» Шуберта. Поражала гармоничность исполнения, осмыслённость текста, тонкое звучание, будто не три, а один голос: все в унисон.

Пели тропари: Цесаревичу Алексию (Глас 1): Благословенное чадо лозы добродетельныя, / с младенчества страданиями на Крест возшедый, / душу яко чистое Небо имевый/ и сердце – пламень к Богу горящий,/ святый благоверный Царевиче Алексие,/ с родителями мужески пострадавый/ во искуплении греха народа российского,/ ныне же Небесною трапезой наслаждешися/ выну Богу вопия,/ Господи помилуй землю русскую.

Святой мученице Александре (Глас 1): Призва Тя Господь от чуждыя земли,/ святая благоверная мученице Александро./ Православную веру всем сердцем возлюбила еси,/ с ангельскою кротостию горькую чашу страданий с Россией испила еси./ Темже у Престола Вседержителева/ предстоиши с преподобномученицею сестрою, Государем и чадами./ С ними же моли о нас,/ чтущих святую память Твою.

Святым мученицам Великим Княжнам Ольге, Татиане, Марии и Анастасии (Глас 4): Небесные голубицы,/ святые отроковицы: Ольго, Татиано, Марие, Анастасие,/ сестрами милосердия в час испытаний России послужившии,/ поношения, заточение и смерть от народа своего с кротостию приемшии,/ темже души ваша Христу уневестившии./ Ныне страждущей стране нашей Сестры Милосердия явилися ести,/ исцеляй всякий недуг и всяку язю в людях своих,/ с Государём, Государыней и Царевичем, святым спасительным Крестом землю нашу осеняете./ Мы же со слезами и любовию молим вас:/ спасайте нас молитвами вашими, невесты Христовы непорочнии.

Всем бы русским людям и детям это петь. По сей день в доме отца Владимира звучит кант:

 

Легенда о Царе-мученике

 

Есть легенда у нас, что наш Царь и сейчас

В нищем виде Россию проходит…

Он котомку несёт, к покаянью зовёт,

К сердцу каждого двери находит.

Кто на царственный зов с сердца сдвинет засов,

Проливает слезу покаянья,-

Царь слезу ту берёт и в котомку кладёт,

Лучше нет для него подаянья.

Знай, народ дорогой, что с последней слезой,

Как наполнится эта котомка,

На Руси будет Царь, и мы будем как встарь,

Бога славить свободно и громко.

Плачь народ на Руси! И прощенья проси

За иудино страшное дело:

Там, где дремлет Урал, Царской кровью подвал

Обагрило кровавое тело!

И за это народ вместо мнимых «свобод»

В тяжком рабстве безмерно страдает,

А в выси голубой Венценосец святой

О прощенье Творца умоляет.

 

Слушала и вспоминала «Видение матроса Силаева» из второй книги «Чудес Царственных мучеников»: слёзы Цесаревича, поднимающего ко Господу чашу со своей мученической кровью – в молитве о русских детях. Есть ещё на земле те, за кого имеет смысл молиться.

У Арсения была необыкновенная келья. По его просьбе, родители отгородили ему метров пять от десятиметровой комнаты дощатой перегородкой. Одно окошко, детская кровать, полка с книгами, столик, на котором святыни и книги, коврик для земных поклонов. У дверей текст, на котором написано совсем детским подчерком: