Дискуссия о социальном строе

Древней Руси

 

 

Еще одна крупная проблема в истории IX–XI вв. – социаль­ное устройство Древней Руси. В XIX в. отечественные истори­ки придавали малое значение социальным факторам историче­ского процесса. Но после революции 1917 г., с утверждением в отечественной науке марксизма, изучение социальной истории постепенно выходит на первый план.

В 20-е гг. XX в. в советских общественных науках, в том чис­ле и в исторической науке, утвердился так называемый формационный подход, опирающийся на принципы исторического материализма. Согласно этому подходу, каждый народ в своей истории проходил и проходит одинаковые стадии социально-экономического развития, которые и принято называть форма­циями. В ходе многочисленных дискуссий утвердилось пред­ставление о пяти формациях: первобытно-общинный строй, ра­бовладельческий, феодальный, капиталистический, социали­стический. По представлениям тогдашних историков-маркси­стов, следующая формация, по мере развития производитель­ных сил и изменения производственных отношений, сменяет предыдущую.

В принципе формационный подход имеет свои положитель­ные стороны, ибо предоставляет для исследователя определен­ную теоретическую опору. Но достоинства с самого начала перекрывались и существенными недостатками: специфика развития каждого отдельного народа, каждого отдельного госу­дарства как бы выпадала из поля зрения, а конкретная история подгонялась под абстрактные «общие закономерности», что ча­сто очень далеко уводило от действительной истории.

 

Уже в конце 20-х - начале 30-х гг. известный историк, академик Б.Д. Гре­ков, более других занимавшийся первыми веками Древней Руси, об­наружил, что в Древнерусском государстве не было рабства и, соот­ветственно, Древняя Русь не проходила стадию рабовладельческой формации. Правда, Б.Д. Греков излишне удревнял время возникнове­ния государства в Древней Руси, относя его еще к периоду до призва­ния варягов.

Идею Б.Д. Грекова поддержал Е.А. Косминский, виднейший специалист того времени по западноевропейскому Средневековью: он не нашел рабовладельческой формации вообще в варварском северном поясе Европы. Следовательно, не только на Руси, но и у других северных народов Европы рабовладения, как господствующего социального укла­да, не было. В целом концепцию Б.Д. Грекова поддержали и два вид­нейших историка, восхождение которых приходилось на 30 – 40-е гг. – М.Н. Тихомиров и Б.А. Рыбаков.

На некоторые слабости концепции Б.Д. Грекова указал С.В. Юшков. Он возражал против неправомерного удревнения начала самого государ­ства у восточных славян, а также против полного исключения инсти­тута рабства из истории Древней Руси. Вместе с тем С.В. Юшков пока­зал значительную специфику социального устройства Древней Руси, чем расширил спектр отличий социального уклада Руси от стран Запа­да и Востока.

В 60-е гг. в литературе вновь встает вопрос о рабовладельческой формации или укладе в Древней Руси. Специалист по античности В. И. Горемыкина находила такую формацию и на Руси, и в Западной Европе. «Холо­пам» в Древней Руси значительное внимание уделили также П.А. Пьянков и А.Л. Зимин. Но особенно энергично настаивал на существовании института рабства И.Я. Фроянов, многие работы которого были посвя­щены именно этой проблеме.

Концепция П.А. Пьянкова в основном умозрительна: он предположил, что у славян и антов в VI–VII вв. было что-то вроде рабовладельческой формации. И.Я. Фроянов, в целом соглашаясь с такой интерпретаци­ей некоторых византийских источников, говорит просто об институте рабства. Но византийские авторы (в частности, Прокопий Кесарийский) отмечают как раз своеобразие рабства у славян. Плененных в войнах (а по законам войны этого времени пленный – раб) они держат определенный срок, а затем предлагают либо вернуться домой за вы­куп, либо остаться в общине в качестве равноправного ее члена. Ина­че говоря, рабство у славян носило очень ограниченный характер.

У И.Я. Фроянова оказалось много оппонентов. Часто И.Я. Фроянову вы­двигался упрек в «архаизации» социальных отношений Древней Руси. В выводах первой его книги, посвященной социально-экономическому строю Киевской Руси (Л., 1974), сами вотчины, вокруг которых и шел спор, представлены «каплей в море свободного крестьянского зе­млевладения». Позднее сам ученый разъяснит, что речь по существу и идет о специфике древнерусского социального устройства, а именно – о длительном сохранении общины. Более обоснованы упреки в произ­вольном толковании статей «Русской правды», в частности категорий зависимого населения – смердов, закупов-наймитов. По автору, «смер­ды» – это рабы, посаженные на землю. Но «смерды» – это основное сельское население у балтийских славян, обозначение по существу тожде­ственное позднейшему «крестьяне». В частности, этот вопрос хорошо освящен в работах Б. Рыськина о смердах в областях немецкой колони­зации.

В числе оппонентов И.Я. Фроянова явился и М.Б. Свердлов, давший осно­вательную монографию по спорным вопросам. Одной из спорных про­блем явилось определение характера семьи у населения Древней Руси: «большая» или «малая». Но здесь необходимо учитывать важнейший факт - в Древней Руси существовала и та и другая семьи. В летописи при описании обычаев племен совершенно определенно противопоставле­ны «большая» семья у полян «малой» семье у древлян и других восточ­нославянских племен.

В последних работах И.Я. Фроянов, признавая в принципе наличие част­новладельческого феодализма в Древней Руси, спорит с концепцией «государственного» феодализма в Древней Руси, имея в виду прежде всего работы Л.В. Черепнина и ряда других ученых, в той или иной ме­ре разделявших это мнение. Но уточнение в данном случае требуется не в выделении этого типа феодализма, а в определении характера са­мого государства, выступающего в таком качестве.

 

В решении проблемы социальных отношений в Древней Ру­си, как представляется, необходимо, во-первых, изменить угол зрения и, во-вторых, значительно расширить круг источников. Оба эти фактора помогут заново осмыслить, казалось бы, из­вестные вопросы.

В этом отношении большие возможности предоставляет кон­цепция «Земли» и «Власти», ведь сотрудничество и противосто­яние «Земли» и «Власти» определяли собой всю историю этого периода. Безусловно, на социальные отношения в Древней Ру­си огромное влияние оказывал и различный этнический состав «Земли» и «Власти» – славянства и «рода русского». Очень важ­но достоверно оценивать и место, и содержание того, что прив­носилось «родом русским» в отношения с подчиненными ему славянскими племенами.

Исследование социальных отношений в первой половине IX в. обычно проводится на основе материала, предоставляемого до­говорами Руси с Греками, заключенными Олегом и Игорем.

Сами договора изначально, видимо, являлись самостоя­тельными документами, уже позднее включенными в лето­пись. Интересно, что новгородские летописи этих договоров не знают, и это свидетельствует о довольно позднем включе­нии их и в киевское летописание. Новгородские летописи ис­пользуют киевское летописание в пределах до 1115 г., т. е. до времени, когда в Новгороде княжил Мстислав, сын Владими­ра Мономаха. Интерес же к русско-византийским отношени­ям возрос именно во времена княжения Владимира Монома­ха, когда эти отношения заметно обострились. По ряду при­знаков заметно, что одна из редакций Начальной летописи со­ставлялась в 20-е гг. XII в., когда и могли извлечь из архивов давние русско-византийские договоры.

Договорам посвящена значительная литература, и в боль­шинстве случаев обычно говорят о «четырех» договорах. На са­мом деле из архивов было извлечено два договора: 911 и 944 гг. Лингвистический анализ договоров И.И. Срезневского, до сих пор остающийся наиболее убедительным, показал разный язык этих договоров, в том числе и отличие их языка от языка собственно летописного текста. Правда, язык договора 944 г. ближе к языку летописи, но подлинность договорного текста удостоверяется смешением двух «противней» («равно другого свещания»): русского и византийского.

В данном случае нас интересует отраженное в договорах представление о «Законе Русском» – нормах обычного права русов. Сам факт существования «Закона Русского» предпола­гает если не записанные установления, то очень четко опреде­ленные правила общежития и правовые нормы. Эти нормы подчеркнуто и принципиально отличаются от византийского законодательства. С одной стороны, нормы «Закона Русско­го» предполагают кровнородственные принципы «кровь за кровь, смерть за смерть» – равное наказание за равное пре­ступление. С другой стороны, в этом законе присутствует весьма терпимое отношение к покушениям на собственность. Главное и принципиальное отличие – полное неприятие визан­тийских норм наказания в виде членовредительства. Во всех случаях «Закон Русский» предусматривает только денежный штраф (в тройном размере по отношению к стоимости про­ступка). На фоне сурового византийского и европейского за­конодательств – это факт необычный. Более того, русское право, отраженное в договорах, проще и гуманнее не только византийского, но и франкского (и вообще западноевропей­ского) права.

Но «Закон Русский» начала X в. не сводим и к славянскому обычному праву – праву территориальной общины, в которой яс­но просматривается приоритет «Земли». Договоры Руси с Грека­ми знают одну категорию зависимого населения у русов – челядины, т. е. купленные или плененные рабы. Рабство у русов, видимо, отличалось от положения той же категории у славян. У славян раб, холоп, челядин принадлежал всей общине. У ру­сов челядины были собственностью отдельных индивидов. Но при этом имелись в виду все-таки представители социальных верхов, а потому неясно, каково было устройство рядовой кровнородственной общины русов.

Для уяснения истоков своеобразия «Закона Русского» необ­ходимо расширить круг привлекаемых источников, как восточ­ных, так и западных. Так, восточные источники отмечают, что в случае несогласия спорящих сторон с решением правителя-су­дьи спор у русов решается поединком («чей меч острее»). В Евро­пе фиксируется только одно установление, которое предусмат­ривает решение спора поединком: это «Правда англов и вэринов или тюрингов», утвержденная Карлом Великим на рубеже VIII– IX вв. Подобное установление отсутствует в «Русской правде», но на Волго-Балтийском пути оно действовало, применялось в Новгородско-Псковской земле (так называемое «поле» – поеди­нок), а с XV в. войдет в практику и всей Северо-Восточной Руси (в частности, в Судебник 1497 г.). Но восточные авторы знают разных русов, и «Закон» каких русов имеется в виду в договорах с Греками определить по немногим иллюстрациям затрудни­тельно. И тот факт, что «Русская правда», явно воспроизводящая традиции давнего «Закона Русского», не знает «поля», предпола­гает не ту «Русь», которая ориентировалась на законы англов и варинов, т. е. «варягов» в узком смысле значения этнонима.

Следует отметить, что «Правда англов и вэринов» отказыва­ется от принципа кровной мести, заменяя ее выплатой денежно­го штрафа, размеры которого зависят от социального статуса пострадавшего. При этом решительное преимущество предос­тавляется родственникам по мужской линии (вплоть до пятого колена). На Руси кровная месть будет сохраняться до XI столе­тия. Даже после ее отмены, скажем, убийство «татя» на месте преступления ночью оправдывалось (если вор не был предвари­тельно схвачен и связан или если с ним не расправились до ут­ра). Иными словами, «Правда англов и вэринов» действовала среди части населения по Волго-Балтийскому пути (в том числе у каких-то «русов»), но русы приднепровские держались иного «Закона Русского».

Как уже говорилось, в конце X в. при Владимире на Руси так­же действовали какие-то установления – «Устав земленой». Но, видимо, эти установления были своеобразным продолжением политики Ольги, стремившейся упорядочить взаимоотношения «Власти» и «Земли», которые продолжали жить по ранее сло­жившимся традициям, разным в различных областях и у искон­но различных этносов.

Имеющиеся в исторической литературе заключения о харак­тере социального строя Древней Руси строятся главным образом на материалах «Русской правды». Она известна в несколь­ких редакциях, принципиальное значение из которых имеют две – «Краткая» к «Пространная». Но и первая, и вторая редак­ции представляют собой своеобразные «своды» – собрание раз­новременных и разнохарактерных грамот и установлений. Так, имеется разночтение в новгородских летописях (Новгородской Первой и Софийской). «Грамота» Ярослава новгородцам дати­руется 1016, 1019 и 1035 гг. М.Н. Тихомиров, много занимав­шийся источниковедческой стороной вопроса, допускал веро­ятность разных и соответственно разновременных редакций этой «грамоты».

«Грамота» Ярослава новгородцам и составляет основу «Рус­ской правды». В литературе этот документ получил именование «Древнейшей правды» (первые 17 статей «Краткой правды»). М.Н. Тихомиров считал вероятным, что в 1016 г. Ярослав дал новгородцам именно «грамоту», а не «правду» – своеобразную форму Судебника. Саму «Древнейшую правду» М.Н. Тихомиров делил на две части, увязывая собственно «грамоту» с первыми десятью статьями.

Причиной того, что Ярослав дал «грамоту» новгородцам ста­ли определенные исторические события, которые во многом определили само содержание «Древнейшей правды».

Статья 1016 г. в Новгородской Первой летописи, в которую включена «Краткая правда», сочинение явно позднее. И вооб­ще эта летопись дает мало сведений о первых десятилетиях княжения Владимира, не упоминает о поражении Ярослава от Мстислава в 1024 г., после чего Ярослав надолго (до смерти Мстислава) останется в Новгороде. И события, которые вне хронологической последовательности изложены в упомянутой статье, развивались не совсем так, как это представил поздней­ший летописец.

 

Около 1014 г. произошел резкий конфликт у Ярослава с отцом – Влади­миром. Ярослав отказался платить дань от Новгорода (в размере двух тысяч гривен) Киеву. Владимир стал готовиться к походу на Новгород, и Ярослав, готовясь к сражению с отцом, нанял варягов и колбягов. В.Н. Татищев, очевидно, прав, принимая «колбягов» за выходцев из по­морского города Колобжега, т. е. «Околобережья» – вариант обозначе­ния «поморяне». Наемники стали «насилие деять на мужатых женах». Новгородцы собрались и перебили насильников. Ярослав, обманом заманив организаторов восстания в свою резиденцию в селение Ракомо перебил новгородцев. А в это время к нему Пришло известие из Ки­ева, что отец умер и в Киеве вокняжился Святополк. Ярослав созвал новгородцев на вече, покаялся «в безумии» своем, обещал заплатить золотом за избитых новгородцев и обратился к собравшимся на вече помочь в борьбе со Святополком. Новгородцы на этот призыв отклик­нулись (две тысячи гривен отдавать Киеву им, конечно, не хотелось). По логике событий именно в связи с этими событиями, может быть, как раз на вече, князь и объявил о том, что дает «грамоту» новгородцам. При этом «Древнейшая правда» была предназначена только для одного города - для Новгорода, не затрагивая вовсе сельской округи.

 

Из 10 статей, которые М.Н. Тихомиров выделял как особую «грамоту», наиболее спорной остается первая статья. Она явно редактировалась позднее, отчего получился повтор об уплате штрафа в 40 гривен, что по отношению к «изгоям» вообще ма­ловероятно. Вставкой является и приписка (после «русинов») «словенина» в грамоте новгородцев (на что и указал М.Н. Тихо­миров). В первоначальном виде статья, видимо, лишь ограни­чивала право кровной мести ближайшими родственниками и заменой ее штрафом в 40 гривен, без выделения особых этниче­ских и социальных категорий. А следующие девять статей дают представление и об адресате «грамоты»: это княжеская дружина, наемники и новгородское ополчение. Все они были вооружены мечами, хотя в ссорах и драках могли использовать также жер­ди, батоги, чаши и рога (драки на пирах, видимо, при столь пе­стром составе знати тоже были обыкновенным явлением).

Непосредственно варяги и колбяги упоминаются в статьях 9-й и 10-й. В первом случае имеется в виду оскорбление: «ринет муж мужа от себе или к себе». За это должен выплачиваться штраф в 3 гривны, причем новгородцу надо было выставить двух свидетелей, а варяг или колбяг должны были приносить клятву (свидетелей у них могло и не оказаться). Следующая ста­тья уже непосредственно защищает новгородцев: если челядин бежит к варягу или колбягу и тот его в течение трех дней не вы­ведет, а пострадавший узнает, куда именно бежал челядин (обычно о бежавших «закликали» на торгу), он имеет право за­брать беглого и получить 3 гривны за обиду.

Следующие семь статей (11 – 17) имеют уже более широкий круг адресатов. В них защищаются права собственников и в из­вестной мере представлен сам судебный процесс: так называе­мый «свод» – привлечение 12 свидетелей с целью оправдания обвиняемого в краже (интересно, что цифра 12 значится и в «ва­ряжских законах», и она восходит, видимо, еще к кельтическому счету дюжинами). Именно это добавление и могло явиться «уставом» в середине 30-х гг., когда Ярослав окончательно утверждался в Киеве. Тогда же могло появиться и добавление к первой статье, где «словенин» уравнивается в правах с «руси­ном». «Русинами» же в это время назывались жители Приднепро­вья, причем их отличали и от варягов, и от словен. Сам этноним «варяги» примерно с этого времени распространяется и на скандинавов, которые появились в окружении Ярослава после его женитьбы на шведской принцессе Ингигерд.

Впрочем, вряд ли Ярослав «установил и утвердил» свою «грамоту» окончательно. Об этом свидетельствуют события 1018 г. Потерпев тяжелое поражение от Святополка и его союз­ника польского короля Болеслава, Ярослав бежал в Новгород всего с четырьмя новгородцами. Ярослав собирался бежать и дальше, «за море», но новгородцы во главе с посадником Кон­стантином Добрыничем его не отпустили. По инициативе нов­городцев, по крайней мере их управляющих верхов, Ярослав решил нанять варягов для нового похода на Киев. И, очевидно, что князь – лишь после совета с новгородцами – распорядил­ся собирать с мужа по 4 куны, со старост по 10 гривен, с бояр по 18 гривен. В этом случае не уточняется, шла ли речь только о Новгороде или же и о сельской округе. Но сказано, что «сово­купи Ярослав вои многы». Как видно, суммы денежных выплат в данном случае совершенно другие, нежели в «Древнейшей правде». Следовательно, нормы «Древнейшей правды» в тот пе­риод еще не были общеупотребительными и обязательными (да­же для самого князя).

Именно «Древнейшая правда» служит основанием для поис­ков аргументов в пользу преобладания на Руси вплоть до XI сто­летия рабовладельческих, а не феодальных форм хозяйствова­ния – в «Древнейшей правде» фигурируют только свободные и челядины.

Рабство в «Древнейшей правде» имеет свои исторические ис­токи. О том, что русы на Волго-Балтийском пути захватывали славян и тех, кто на этом пути жил, и везли в Булгар продавать в рабство, сообщают восточные авторы. Но и из текстов догово­ров Руси с Греками, и из текста «Древнейшей правды» следует, что рабство носило домашний характер, предполагало наличие рабов у узкого слоя социальных верхов Новгорода и не распро­странялось даже на сельскую округу Новгородской земли.

А вот предположение, будто «смерды» – это рабы, посажен­ные на землю, ничем не может быть обосновано. Выше уже отмечалось, что «смерды» – это основное сельское население у балтийских славян. «Смердами» называлось и свободное сельское население Новгородчины и Псковщины («смердья брань» в конце XV в.). За участие в походе на Киев в 1016 г. Ярослав вознаградил «старостам по 10 гривен, а смердам по гривне, а новгородцом по 10 гривен всем». В этом контексте «старосты» – это руководители сельских общин, которые и привели с собой смердов. Нов­городская V летопись сообщает, что смердам князь дает по две гривны. Это столько, сколько, по «Русской правде», стоил «смердий конь».

Продолжением и позднее одной из частей «Русской правды» стала так называемая «Правда Ярославичей» – нормы правосу­дия, принятые при сыновьях Ярослава Владимировича. «Прав­да Ярославичей», по мнению М.Н. Тихомирова, это 18 – 26 ста­тьи «Краткой правды», а остальные были дополнены позднее. Но извлечения из нее дает и «Пространная правда», сообщаю­щая, в частности, об отмене института кровной мести. При ана­лизе норм «Правды Ярославичей» необходимо также учитывать, что эти нормы распространялись только на земли, подвластные самим Ярославичам, княжившим в Приднепровье. Северные зе­мли Руси в ней не затрагиваются, и сам Новгород, судя по собы­тиям XI–XII вв., живет по собственным законам.

Появление «Правды Ярославичей» обычно связывают с обо­стрением социальных противоречий в начале 70-х гг. XI в. (Л.В. Черепнин, М.Н. Тихомиров) – необходимо было ввести более жесткие нормы для защиты социальной верхушки, кня­жеских и боярских вотчин, а также княжеских и боярских слуг (учредителями «Правды» были три Ярославича и представители знати). Именно поэтому в «Правде Ярославичей» нормы штра­фов повышены вдвое, но эти повышения (в 18 – 26 статьях) касались в основном княжеской администрации.

Поэтому «Правда Ярославичей» дает материал для обсужде­ния вопроса о характере княжеской и боярской вотчины, но «вервь» – собственно крестьянская община – остается за пре­делами норм «Правды Ярославичей», как противостоящая вотчи­не и живущая по своим собственным законам, с которыми выс­шая власть обязана считаться и не вмешиваться в них. Следова­тельно, «Правда Ярославичей» предусматривает только отноше­ния внутри вотчин и между вотчинами.

Главным объектом в «Правде Ярославичей» выступает имен­но княжеская вотчина. В данном случае необходимо сделать экскурс в более ранние времена. По крайней мере с эпохи Велико­го переселения народов существовало право предводителя на третью часть добычи. В «Повести временных лет» это выражено в дани, наложенной Ольгой на древлян: две трети Киеву, а одну треть на собственный город Вышгород. Следовательно, уже в се­редине X в. на Руси существовали «княжеские» города и села, упоминаемые в летописях как нечто само собой разумеющееся. Этот факт вполне достаточный аргумент против появившейся некоторое время назад концепции якобы характерного для Руси «азиатского деспотизма». На самом деле собственность государ­ства и собственность княжеского домена не смешивалась.

Но если летописи только упоминали об этом явлении, то «Правда Ярославичей» дает нам возможность понять, что кон­кретно представлял отличный от государственного княжеский домен. И в этом смысле «Правда Ярославичей», конечно, не но­вовведение, а констатация существующего положения, т.е. это обозначение не начала, а давно идущего процесса! Этот факт сам по себе подтверждает мнение Б.Д. Грекова, искавшего фео­дальные отношения еще в X в. Уже в X в. феодальные отношения явно превалируют над рабовладельческими, что и фиксирует «Правда Ярославичей».

Поэтому «Правда Ярославичей», фиксирующая ситуацию третьей четверти XI в., служит важным источником в споре о соотношении рабства и феодальной зависимости в Древней Ру­си. Именно вокруг ее статей и разгорелся спор среди исследова­телей о соотношении рабских и феодальных форм эксплуата­ции. И идет он прежде всего о юридическом положении обозна­ченных в «Правде» зависимых категорий населения.

Из категорий зависимого населения в «Правде Ярославичей» называются «холопы», «рядовичи» и «закупы». С «холопами» все ясно: это – домашние рабы, не принимающие хоть какого-то весомого участия в экономической жизни общества. Обращает на себя внимание то, что денежный штраф за голову смерда и холопа один и тот же: 5 гривен. За холопку-кормилицу штраф предполагал 12 гривен (против 5 за смерда и холопа). В этом иногда видят приниженность «смерда», его рабско-холопское состояние. Но правы те авторы, которые, напротив, видят в этом возвышение холопа, принадлежащего вотчинику. И озна­чает это не только приниженность «смерда» в социальной стру­ктуре киевского общества, но и опять-таки «домашнюю» ори­ентированность рабства.

А вот категории «закупов» (о них много говорит «Пространная правда») и «рядовичей» свидетельствуют как раз о феодальном характере зависимости - «закупом» или «рядовичем» становятся за долги. Именно в категории «закупов» проявляется один из главных путей установления зависимости: отработка за «купу» – за долг (само слово «найм» в данном случае означает процент с долга). Причем и в том и в другом случае предполагается потен­циально капиталистическая форма зависимости: «Правда» фик­сирует возможность отработки денежной или вещественной ссу­ды. «Закуп» обычно имеет все необходимые средства для веде­ния хозяйства и может освободиться, если выплатит занятое. Поэтому формула И.Я. Фроянова – «полураб» – явно неудачна. Таким образом, «Правда Ярославичей» свидетельствует о явном преобладании феодально-зависимого населения.

И, конечно, надо иметь в виду, что в «Правде Ярославичей» предполагались лишь вотчины князей и высшего слоя боярства – трех сыновей Ярослава и некоторых их же бояр. Но среди сель­ского населения того времени преобладало – по численности и значению – свободное население общины («верви»), в которой сохранялись традиционные порядки самоуправления и само­распределения.

Можно отметить и то, что ценностные выражения штрафов в «Правде Ярославичей» контрастней, нежели в «грамоте», дан­ной новгородцам Ярославом. В новгородской «грамоте» Ярослава стоимость челядина определялась в 12 гривен, а высший штраф в 40 гривен. В Приднепровье же, согласно «Правде Яро­славичей», холоп, как и смерд, оценивался лишь в 5 гривен, тогда как княжеские слуги – в 80 гривен. И дело здесь не толь­ко в «развитии» феодальных отношений, но и в специфике разных территорий. «Пространная правда» даст лишь указание на распространение принципов, изложенных в «Правде Яро­славичей», на другие территории Руси, обозначит направление естественного складывания общественных отношений, но не изменит их сущности. А, скажем, обозначение «закупов» в позд­нейших списках «Русской правды» «наймитами» подчеркнет их реальное положение именно при феодальном значении «найма» как той или иной платы за ссуду.

И еще один важный момент для понимания социальных от­ношений в Древней Руси IХ-ХI вв. Речь идет о социальных конфликтах. В советской историографии 30 – 50-х гг. XX в. яв­но преувеличивался фактор «классовой борьбы», и потому все социальные конфликты рассматривались как «антифеодаль­ные». П.П. Толочко и И.Я. Фроянов с достаточным основанием отмечают, что, во-первых, эти конфликты далеко не всегда но­сили «классовый» характер, а, во-вторых, «антифеодальными» они и не могли быть, поскольку в то время крестьянские или го­родские общины, отстаивая свои традиционные права, на фео­дальные основы не покушались. И борьба шла вокруг двух глав­ных вопросов: или социальные низы отстаивали свои права на «старину», или же стремились к установлению наиболее целесо­образных отношений между «Землей» и «Властью».

В XI–XII вв. в Древней Руси установится так называемая феодальная раздробленность, которая, естественно, скажется и на характере самого феодализма. Именно в этот период «госу­дарственный» феодализм будет уступать «вотчинному». С XI в. феодалами станут и монастыри, и главные храмы (о пожалова­ниях Десятинной церкви имеются летописные записи, относя­щиеся, по всей вероятности, именно к XI столетию). Но в этот период укрепляется и самоуправление «Земли», а потому уро­вень феодальной эксплуатации будет умеряться сопротивлени­ем общины. В то же время институт холопства будет пополнять­ся в основном за счет добровольного перехода свободного насе­ления в холопы, что чаще всего было следствием голодных лет или внешних вторжений, приводивших к разрушению традици­онного хозяйства.