Катехизация: новые проблемы. О возможном сопротивлении сверху и снизу

После прочтения на портале «Православие и мир» последних материалов о катехизации создается следующее впечатление: дело катехизации перед крещением фактически может саботироваться по местам во многих епархиях, при том, что официально, конечно же, будут заявлять о верности взятому Патриархией курсу о недопустимости крещения взрослых без предварительного научения, кроме особых случаев.

Пока еще систематически налаженная катехизация остаётся в лучшем случае лишь внутри братства о. Георгия Кочеткова, в ряде других московских и петербургских приходов или по инициативе отдельных редких смельчаков среди других священников провинциальных епархий, не боящихся косых взглядов своих собратьев по служению, привыкших исполнять требы по старинке, или возможных прещений со стороны епархиальной власти за свою инициативу, могущую быть наказуемой.

И дело здесь не только в позиции епархиальных архиереев или священников, незаинтересованных что-то менять в нашей церковной жизни (а таковых не так уж и мало). Дело заключается ещё и в том числе как во многовековом народном взгляде на крещение, полуязыческом-полухристианском, сформировавшемся под воздействием определенной сложившейся практики крещения на приходах в позднем средневековье, который переломить, безусловно, трудно, да и невозможно в какие-нибудь несколько десятков лет, так и в определенном представлении о спасении человека, отраженном в сознании многих православных верующих. Это представление можно в самой простой форме обозначить как равенство крещения спасению, или наоборот, как тезис о том, что тот, кто некрещен, не спасется.

Этот взгляд выражается в таких, например, словах: «Бывают, к примеру, трагические случаи. Две подружки, одна крещеная, другая — некрещеная. Тянули-тянули с этим и, наконец, девочка некрещеная шла креститься, — и тут, прямо по дороге к храму, ее сбивает насмерть автомобиль. Представляете, как это страшно? Конечно, ее нужно было бы крестить раньше». Если, в самом деле, любой некрещеный заведомо не спасется (тут еще, к тому же, каждый верующий может вкладывать свое личное понимание в слово «спасение», окрашенное, к тому же, весьма эмоционально), то это действительно страшно. Но есть ли реальные основания для такого страха? Весь вопрос в том, за кого мы принимаем Бога и как каждый из нас Его себе представляет в данном случае. Хотя бы на основании Священного Писания Нового Завета.

Обычно приводятся в пример слова из Евангелия от Марка: «Кто будет веровать и креститься спасен будет, а кто не будет веровать, осужден будет» (Мк. 16, 16). Но, во-первых, из этого стиха лишь следует то, что осуждение следует из неверия, а не из самого факта некрещения. Причем крещение здесь явно видится как следствие уже наличествующей веры человека — сначала он будет веровать, потом креститься.

Во-вторых, этот стих, как и вообще весь конечный отрывок Евангелия от Марка (16: 9-20), отсутствует в древнейших списках Нового Завета, дошедших до нас, так что происхождение его более позднее. Это не аргумент, конечно же, в пользу меньшей ценности этого конечного абзаца у евангелиста Марка (есть и другие позднейшие вставки, как, например, эпизод о женщине, взятой в прелюбодеянии у Ин. 8, 1-11, подлинность и ценность которого, тем не менее, никто всерьез не подвергнет сомнению), но это повод задуматься о том, в какой обстановке писались эти самые строки при редакции Евангелий и как они выражали веру древней Церкви в данном случае.

Что может в данном случае подразумеваться под верой, неверием и осуждением? Проповедь Христа была обращена сначала исключительно к «погибшим овцам дома Израилева» (Мф. 15, 24). Израильтяне ждали своего Мессию, они же в большинстве своем его отвергли, но апостолы Христовы неустанно повторяли, что это был именно тот предназначенный Мессия, пришествие которого они предвкушали. «Петр же сказал им: покайтесь, и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов; и получите дар Святого Духа. Ибо вам принадлежит обетование и детям вашим, кого ни призовет Господь Бог наш» (Деян. 3, 38-39).

В то время, конечно же, не было никакой катехизации, поскольку апостольское слово было обращено к своим же единоверцам-соплеменникам, знатокам того Писания, что сейчас именуется Ветхим Заветом, тогда как Нового Завета еще просто не существовало. Пример евнуха-прозелита, вельможи эфиопской царицы Кандакии, здесь достаточно красноречив: вельможа читал пророка Исайю (Ис. 53, 7-8), где говорилось о Мессии униженном и страждущем, что явно противоречило господствовавшим мессианским настроениям среди иудеев того времени, и ап. Филипп по наитию Духа Святого использует данную ситуацию для благовестия ему о Христе Иисусе. Евнух тут же уверовал, и его закономерное желание принять Христа в свое сердце выразилось в готовности креститься: «Вот вода; что препятствует мне креститься? Филипп же сказал ему: если веруешь от всего сердца, можно. Он сказал в ответ: верую, что Иисус есть Сын Божий» (Деян. 8, 36-37).

Совсем другая ситуация складывалась при проповеди Евангелия другим народам, или «всей твари». Если язычник не был иудейским прозелитом, уже отчасти знакомым с библейской верой в единого Бога, то его крещению неизбежно предшествовало предварительное наставление в вере. Которая, в свою очередь, проявлялась чаще всего в условиях гонений и проверялась этими гонениями. В отсутствие же гонений доступ в лоно Церкви был гораздо более легким, в том числе и по разным чисто земным и меркантильным соображениям.

Естественно, что в мирное для Церкви время разрабатывалась специальная методика оглашения, которое было весьма продолжительно, нередко до года или трех лет. При этом детское крещение стало более распространено на Западе (свт. Киприан Карфагенский высказывался за крещение младенцев, хотя Тертуллиан относился к этому скептически), но на византийском Востоке еще в IV в. по Р.Х. оно скорее было исключением. Но разве тогда не было детской смертности в семьях христиан? Очевидно, была, и куда большая, чем сейчас. Однако такой боязни за судьбу некрещеных младенцев, как сейчас у многих современных православных, явно не было!

По свидетельству современного исследователя истории катехизации в древней Церкви, диакона Павла Гаврилюка, «В Западной церкви учение о первородном грехе было дополнительным стимулом к скорейшему крещению детей. Согласно этому учению, младенцы, умершие некрещеными, принадлежат к части отверженного Богом человечества (massa damnata) и осуждены на вечные муки, так как на них лежит несмытая вина Адамова греха» («История катехизации в древней Церкви»; М., 2001, с. 259-260). Но насколько это контрастирует с призывом Христа «пустите детей приходить ко Мне и не возбраняйте им, ибо таковых есть Царствие Божие» (Лк. 19, 16)! Обычно эти слова используют как неоспоримый аргумент в пользу необходимости детского крещения. Но при этом совершенно упускается одна простая вещь, о которой мало кто задумывается: Иисус возлагал руки на некрещеных еврейских младенцев, которых отстраняли от Него сами же ученики! Понятное дело, что крещение в то время, которое совершал Иоанн Предтеча, а вслед за ним и апостолы Христовы, было связано с покаянием израильтян, как связано оно с ним и сейчас, что к младенцам просто не могло относиться.

А вот важное свидетельство авторитетного литургиста о. Мигеля Арранца по поводу крещения и оглашения в средние века как в Византии, так и в Киевской Руси:

«Судя по древнему Евхологию, в средневековом Константинополе детей крестили лишь по прошествии нескольких лет после рождения, с тем чтобы (по совету св. Григория Назианзина) они могли в какой-то мере понимать совершаемое над ними действо и принимать активное участие в чинах оглашения и крещения. Так было и на Руси в XI веке.

Детей воцерковляли на 40-й день после рождения — через молитвы, которые сохранились до наших дней и которые в Московском Требнике (л. 9) правильно печатаются перед крещением, а не после него. Константинопольские рукописи не содержат теперешних молитв, читаемых над родившею: чин 40-го дня был посвящен исключительно младенцам. Также не существовало главы «како младенца крестити страха ради смертного», ибо этого «страха» не было, так как непосредственно после воцерковления дети считались христианами: по определению как Евхология, так и Потребника Патриарха Филарета, они суть «некрещенные христиане»; здесь взрослые оглашенные сравниваются с младенцами, находящимися в ожидании крещения» (М. Арранц, «Чин оглашения и крещения в Древней Руси», «Символ», N 19, 1988).

Средневековому западному сознанию было ближе скорее юридическое восприятие вины Адама, перешедшей по наследству на всех его потомков, при котором само таинство крещения неизбежно воспринималось как некое внешнее ритуальное действо, в результате которого Бог должен изменить отношение к крещающемуся человеку, будь то младенцу или взрослому.

Как пишет прот. Иоанн Мейендорф («Византийское богословие», Минск, 2001, с. 207-208),

«Библейский текст, сыгравший решающую роль в споре Августина с пелагианами, содержится в Послании к Римлянам 5:12. Павел, говоря об Адаме, пишет: «…как одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла на всех человеков, потому что все согрешили (eph ho pantes hemarton)». В этом месте и содержится главное затруднение для перевода. Последние четыре греческих слова были переведены на латынь выражением in quo omnes peccaverunt — «в ком (то есть в Адаме) все люди согрешили», и этот перевод служил на Западе оправданию доктрины о вине, унаследованной от Адама и распространившейся на всех его потомков. Но такой смысл нельзя было извлечь из оригинального греческого текста — византийцы же, разумеется, читали греческий оригинал. Оборот eph ho — сокращение от epi в соединении с относительным местоимением ho — можно перевести как «потому что», и именно такое значение принимается большинством современных ученых, независимо от их конфессиональной принадлежности. Такой перевод позволяет понять мысль Павла так: смерть, которая была «возмездием за грех» (Рим. 6, 23) для Адама, еще и наказание, применяемое к тем, кто, как и Адам, грешит. Следовательно, прегрешению Адама придается космическое значение, но не утверждается, что потомство Адама «виновно», как был виновен Адам, разве что и потомки тоже грешат, как он грешил… Eph ho, ели этот оборот означает «потому что», является местоимением среднего рода; но он может пониматься и в мужском роде, если его отнести к непосредственно предшествующему существительному thanatos («смерть»). Тогда предложение приобретает смысл, почти невероятный для читателя, начитанного творениями Августина, но именно так понимало рассматриваемую фразу — в этом не приходится сомневаться — большинство греческих отцов, а именно: «как грех пришел в мир через одного человека и смерть через грех, так смерть перешла на всех человеков; и по причине смерти, все человеки грешили…».

В общем, страх перед возможной гибелью человека, не успевшего покреститься, имеет явно нехристианскую природу и свидетельствует скорее о маловерии по поводу того, что «Бог есть любовь» (1 Ин. 4, 8) и что Он в том числе и «намерение целует», по выражению свят. Иоанна Златоуста. В самом деле, мы же не сомневаемся в том, что ветхозаветные праведники, жившие до Христа, все-таки вошли в Царство Божие? Однако никто из них не был крещен, начиная с Авраама, названного «отцом всех верующих». Тогда существовало обрезание как печать вхождения в избранный народ Божий. Обрезание было прообразом крещения как вхождения в Церковь как Тело Христово: «Ибо все мы одни Духом крестились в одно тело, — Иудеи или Еллины, рабы или свободные, и все напоены одним Духом» (1 Кор. 12, 13). Но в связи с обрезанием есть другие весьма выразительные слова апостола Павла, а именно, в Рим. 2, 17-29.

В частности: «Обрезание полезно, если исполняешь закон; а если ты преступник закона, то обрезание твое стало необрезанием. Итак, если необрезанный соблюдает постановления закона, то его необрезание не вменится ли ему в обрезание? И необрезанный по природе, исполняющий закон, не осудит ли тебя, преступника закона при Писании и обрезании? Ибо не тот Иудей, кто таков по наружности, и не то обрезание, которое наружно, на плоти; но тот Иудей, кто внутренно таков, и то обрезание, которое в сердце, по духу, а не по букве: ему и похвала не от людей, но от Бога«. Если заменить слово «обрезание» на «крещение», а «закон» на «веру во Христа и Евангелие», не получится ли то же самое? Те, кто во Христа крестились, во Христа ОБЛЕКЛИСЬ (Гал. 4, 27). А думать, что само по себе крещение, независимо от веры, спасительно — это заблуждение. Спасает вера, приносящая плоды, первый из которых — ПОКАЯНИЕ. «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное». Не все некрещеные погибнут, как и не все крещеные спасутся. Но кому дано больше, с того больше спрос!

В связи с этим как тогда понимать другое высказывание Христа — «кто не родится от воды и духа, не может войти в Царствие Божие» (Ин. 3, 5)? Кое-что проясняют в этом плане слова свят. Кирилла Иерусалимского из «Поучения предогласительного»:

«Мы, служители Христовы, каждого приемлем, и состоя в звании как бы привратников, оставляем дверь незатворенною; итак, можно тебе взойти и с душою оскверненною грехами, и с намерением нечистым. Взошел ты, удостоен, имя твое записано. Видишь ли cиe важное церковное чиноположение? Созерцаешь ли порядок и благочиние? Чтение писаний? Присутствие Священнослужителей и непрерывность поучений? Возблагоговей пред местом сим и научись из созерцаемого…Если душа твоя облечена в одежду сребролюбия, то взойди одевшись иначе: скинь одежду прежнюю, не закрывай; скинь одежду любострастия и нечистоты, и облекися в светлую одежду целомудрия. Я возвещаю тебе прежде, нежели приидет Жених душ Иисус, и увидит одежды. Много тебе на это времени… Много способного времени — и раздеться и измыться, и одеться и взойти. Если же ты останешься в злом произволении своем; то и проповедующий тебе не виноват будет, а ты не надейся получить благодать. Вода тебя примет, но дух не примет. Кто видит на себе рану, тот да приложить пластырь; кто пал, да восстанет, Никто из вас да не будет Симоном, да не будет в вас ни лицемерия, ни любопытства о сем деле«.

То есть, крещение может быть тождественным рождению свыше, от воды и духа, оно призвано стать таковым…, но может и оказаться пустой формальностью! А именно, в тех самых случаях, о которых, например, свидетельствует отец Геннадий Фаст: «Почти никогда не бывает так, чтобы человек пришел креститься для прощения грехов, как сказано в Символе веры. Но зато очень часто крестятся по традиции, из патриотизма, а еще чаще — чтобы была какая-то защита, чтобы в жизни везло и т.д. И уж совсем печально, когда крестятся потому, что иначе бабка не берется лечить — т.е. получается крещение не для прощения грехов, а для совершения греха«.

Но кроме богословской и вероучительной проблемы, связанной с далеко не одинаковыми представлениями у многих православных о Боге и спасении человека, есть еще одна весьма болевая точка нашей церковной жизни. Лет 20 назад во многих горел пионерский энтузиазм при возрождении порушенных храмов или открытии новых приходов. Думали: вот создадутся общины, будут рукоположены новые священники, наладится церковная жизнь, и, грубо говоря, заживем в возрожденной православной России!..

Оказалось — ничего подобного. Многие священники, рукоположенные второпях и в весьма молодом возрасте, обычно оставались детьми своего времени, в плену разных иллюзий и утопий, которые, к тому же, довольно усиленно распространялись через разные брошюрки в приходских и монастырских лавках. Из воцерковившихся в начале 90-х мирян далеко не все сейчас вообще посещают храмы даже от случая к случаю. Есть среди них вообще разочаровавшиеся в церковной жизни, кто от «закваски фарисейской» среди духовенства, кто от тоталитаризма в пастырском руководстве, кто от невежества, обскурантизма, бескультурья некоторых прихожанок, легко судящих об окружающих явлениях культурно-общественной жизни с высоты своей так называемой «духовной позиции». А сколько в свое время было благих слов произнесено и благих начинаний предпринято! Не получится ли то же самое теперь с катехизацией, бесспорно, насущным и крайне необходимым начинанием, по обычному российскому сценарию — «хотели, как лучше, получили, как всегда»?

И есть люди, как среди многолетних сознательных членов Церкви, так и среди только начинающих проявлять к ней интерес, которые индивидуалисты сами по себе в своем мироощущении, которые не могут допустить ни малейшей детали, напоминающей об организации или об обязательности чего-либо. Это значит для них «ходить строем», как в прежние советские времена. Обязательны занятия, лекции перед принятием крещения? Да ведь это принуждение! Одна из моих знакомых интернет-писательниц с многолетним церковных стажем, возможно, теперь даже монахиня, сделала очень искреннее признание:

«Священник, который меня благословил креститься, не вел со мной никаких бесед и не спрашивал, верю ли я в Бога. И он никогда не навязывал мне никаких знаний, прежде чем у меня появлялась потребность в них. Я ему очень благодарна за это. Если бы он меня спросил, верю ли я в Бога, то для меня это было бы полной катастрофой».

Конечно, при этом забывается, что священник тоже не может быть принуждаем ко крещению тех людей, в ком и в чьих мотивах он сомневается. Типа — «лечащая» бабка сказала покреститься, и она возьмется за заговоры после этого. «Принуждение» — вещь обоюдоострая! В Церкви всегда была определенная дисциплина вступления в нее, особенно в период, когда существовал институт оглашенных. А он был во многом «принудительным», если под принуждением вообще понимать любое научение и образование, начиная со школы. Но, бесспорно, очень многое зависит от личности педагога!

Есть в нашей жизни много и других деликатных моментов, которые нельзя не учитывать. Поскольку почти все зависит от первых контактов катехизатора или священнослужителя с переступившими порог храма. Здесь неизбежен творческий процесс и поиск, ибо что ни человек, то свой особый случай. И необходимы не просто живые слова, которые могли бы заинтересовать или убедить начинающих в важности церковной жизни — необходимо уже наличие той настоящей духовной жизни внутри данного храма, куда проповедник зовет приходить снова и снова. Иначе эти слова будут лишь очередной не очень качественной рекламой, а к рекламе у нас известно, как привыкли относиться.

Если нет в приходе дружной общины, если новообращенный там не найдет человеческое участие и духовную поддержку, он и не задержится, даже пройдя перед этим десятки прекрасных лекций о вере и церковной жизни. В лучшем случае станет одиноким прихожанином с индивидуализированным благочестием, воспринимающим «религиозные услуги», которого не очень заботит, кто там молится рядом. В общем, куда приводить людей после катехизации — в реальную общину или приход по типу большого магазина, откуда можно легко уйти, — этот вопрос не решится быстро и просто. Но думать о нем надо. И там, где появляются живые ростки братской церковной жизни, хотя бы не подавлять их правящим епископам!

 

Кризис миссионерства

Он наступил не вчера, а как минимум начался в разгар Нового времени, еще более обострившись в ХХ веке. Произошел, если выразиться научно-философски, сдвиг миссионерской парадигмы. А может быть, и вообще ее смена. Старые методы не работают, новые же еще не выработаны.

Старая парадигма: Церковь как Ноев ковчег. Кто в него не вошел, кто не успел при жизни, тот погиб в водах этого житейского моря. Соответственно, очень долгое время приход в Церковь в основном строился не на положительном, созидательном основании, а скорее на отрицательном: шли в храм, потому что так надо, в силу воспитания и традиции, и чтобы не погибнуть.

Жестокость и звериный оскал тоталитарных режимов минувшего века с массовым помрачением сознания у подданных этих режимов наглядно показали: люди сами делают себе ад в этой жизни, здесь и сейчас, и вовлекают в него множество других. Церковь (католическая, православная, другая) очень мало или вообще ничего не делала для того, чтобы спасти массы людей от этого ада земной жизни. Наоборот, нерадивостью и безответственностью большинства своих членов она лишь поспособствовала, как сейчас часто любят говорить, расцерковлению многих из тех, кто раньше пытался быть верным ее членом. А за расцерковлением происходили и массовые восстания против церковных организаций в разные эпохи. Это проблема отнюдь не сегодняшняя. Евангельское слово весьма упорно свидетельствует: «по плодам их узнаете их», а кто сейчас на индивидуальном ли, на церковно-общественном уровне может убедительно явить добрые плоды? В лучшем случае на уровне отдельных отважных одиночек. Есть своя немалая правда в утверждении, что невозможно богословие после Освенцима, или оно неизбежно должно быть другим.

Соответственно, в разных обществах по всему миру постепенно и естественно вызрело другое убеждение: другие, нехристианские верования совсем не обязательно являются по своей сути дурными и однозначно неспасительными. В ряде христианских сообществ пришли либо к терпимому, хотя и достаточно снисходительному, отношению к нехристианским верам, либо даже к такой точке зрения, что Христос пришел в мир не только для того, чтобы спасти тех, кто уверовал и последовал за Ним при жизни, но чтобы спасти ВЕСЬ мир без всякого лицеприятия и чтобы не разрушить другие религии, но исполнить и завершить их! Последнюю точку зрения среди православных фактически отстаивал светлой памяти о. Александр Мень. Свет одного и того же Бога-Слова просвещает всех верующих в разной степени. В христианстве такое просвещение возможно наиболее полно (хотя, опять же, не всех одинаково, и дело тут вовсе не всегда в конкретной принадлежности к православию, католицизму, протестантизму и т.д., а в индивидуальной психологии, степени личной веры и сочетании множества разных других факторов, зачастую достаточно случайных). Но при важном условии: миссионер-проповедник призван отражать этот свет так или иначе.

Лучшего примера для миссионерства я лично сейчас не вижу. Тот взгляд, что нехристианин не обязательно погибнет (как, впрочем, и тот, что не всякий христианин обязательно спасется), вовсе не означает конца миссии. Просто ее прежние формы устарели и сейчас практически не работают. А к новым еще не пришли или только начинаем приходить. Усложнилась человеческая психология, и за 2000 лет христианской истории накопилось очень много разных знаний, опытов и прозрений. Это не означает, что, как некоторые поспешно заявляют, «евангелие лжет» (как с сильно верующей, так и с неверуюшей стороны). Просто восприятие этих слов некоторым образом изменилось. Что такое спасение или оправдание? Что есть погибель или осуждение? Что – ад и рай? С точки зрения каждого человека тут могут быть свои собственные оттенки восприятия, зачастую весьма не духовные, а чисто эмоциональные. А с точки зрения Бога?.. Любовь Божия не мыслит никому зла, она не смотрит на внешность, а смотрит в сердце – это однозначно следует из Писаний. И если судит (а судить может, отнюдь не гладя по головке), то указывает прежде всего на плоды веры человека и его жизни. Добрые дела могут проистекать из падшего естества, как замечает св. Игнатий Брянчанинов, а значит, им нет никакой ценности с точки зрения вечности? Ну а что, сама вера разве не проистекает из этого же падшего естества?… Разве люди всегда были совершенны в самой вере, начиная с избранных апостолов?

Кризис миссии обусловлен еще и тем, что Бога как истину часто привыкли видеть статически. А церковные истины – по-платоновски, в виде готовых предсуществующих идей, сразу или поэтапно спускаемых с неба на землю. Но истина может раскрываться только в жизненной динамике. Бог неисчерпаем, поэтому всякое движение к цели уже равно достижению ее, но при этом это движение должно быть безостановочным. И при каждом этапе движения человек уже наполнен, но ровно настолько, насколько он может вместить, по мысли митр. Антония Сурожского.

«Если истина — это выражение реальности, в той мере, как мы ее охватили и находим способы выразить (а способы эти многочисленны), то здесь вступают три основоположных фактора. Первый — тот, что реальность может быть выражена статически или динамически. Когда, например, я делаю фотоснимок, я запечатлеваю момент истины, абсолютно идентичный тому мигу, когда была сделана фотография, но очень ограниченный. Можно сфотографировать человека, когда он говорит из глубины сердца, в такой момент и под таким углом, что он будет только смешон. Эта фотография совершенно истинна с точки зрения момента и совершенно ложна с точки зрения ситуации. В этом отношении фотография — истина, ограниченная моментом, застывшая и не передающая жизнь. Многое в богословии создавалось именно так: был схвачен момент, заморожен и было сказано: «Вот оно!».

Можно поступать и по-иному; мы можем пытаться выразить динамизм ситуации, истину движения, а не событий, стоящих за движением… В богословии есть та же проблема; есть аспекты богословия, которые могут быть выражены только динамически***. Но чтобы выразить их динамически, невозможно сделать ряд моментальных фотографий» (митр. Антоний, «Бог под вопросом»).

Кстати, записанные слова Иисуса, дошедшие до нас и перечитываемые многократно в течение жизни, не превращаются ли для нас только лишь вот в эти самые «моментальные фотографии»? В общем, под вопросом миссия, богословие, под вопросом церковь как вполне земная организация. Давно уже, и это нормально. Кризис – значит суд по-русски. «Время начаться суду с дома Божия». Этот суд идет всю христианскую историю, и он, между прочим, динамичен. А раз динамичен, то всегда остается надежда. Где еще теплится жизнь, только там и возможна эта динамика.

*** И, кстати, именно в динамичном восприятии Бога только и возможно примирение Ветхого Завета с его божественной жестокостью и Нового с его всепрощением и жертвенной любовью. В Ветхом Завете Бог динамичен, пусть и карикатурно. Жестокосердые люди по-другому Его и не могли тогда помыслить и воспринять. Но им открывался все же настоящий Живой Бог, а не какая-то неизменная интеллектуальная абстракция типа Ума, Единого и т.д. Эллинизация христианской мысли в церковной истории, безусловно, помогла Церкви встроиться в окружающий культурный мир и осуществлять свою миссию среди интеллектуалов того времени, но одновременно произошел риск интеллектуализации и окостенения самой веры в противовес библейской динамике живого восприятия.