Пастырский взгляд в книге дневников прот. А. Шмемана

На днях узнал об одной рецензии на вышедшие в прошлом году "Дневники" прот. Александра - была напечатана в "Новом мире", №7 за 2006 г., автор Борис Любимов.

Полностью можно прочесть здесь:

http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2006/7/lu13.html

Написана содержательно, умно, хотя и есть возражения к автору рецензии. Приведу отрывок оттуда:

«В свое время о. Александр утверждал: “Настоящая сущность пастырства такова: если каждый человек должен найти Христа в своей жизни, если инженеры-христиане узнают в Церкви, что значит быть христианином-инженером, если христианин-писатель находит в Церкви понятие о христианском искусстве, если христианин-отец и христианка-мать находят в Церкви понимание родительских чувств, то в центре общины должен быть кто-то, который, как Христос, не имеет ничего своего, но в котором и через которого каждый может найти свой путь”. Был ли сам о. Александр таковым? Тот, кто прочитает только его дневник, увидит в нем “христианина-писателя” и “христианина-читателя”, “христианина-отца” и “христианина-сына”, “христианина-путешественника”, “христианина-собеседника”, но меньше всего “христианина-пастыря”. Как богослов о. Александр был богословом радости жизни во Христе и в Церкви. В “Дневниках” он предстает чаще всего раздраженным, и это раздражение возникает не только и не столько от необходимости заседать во всевозможных советах, присутствовать на собраниях и конференциях, но прежде всего от исповедующихся ему людей. Согласитесь, что для священника это несколько странно. Я догадываюсь о том грузе, от которого изнемогают священники, обязанные утешать, облегчать тяготы приходящим к ним, как в духовную лечебницу, людям. С какими только мелочами, пустяками и глупостями не лезем мы к священнику, обязанному заменять нам и Фрейда, и парторга. Знаю, как многие священнослужители, прочитав “Дневники” о. Александра, по-новому увидели трудность и драматизм своей “профессиональной” жизни, описанный столь авторитетным в этой среде человеком. И все же не могу отделаться от впечатления, что по крайней мере в последнее десятилетие его жизни о. Александру уже не очень нужны были люди, приходившие к нему со своими грехами и поисками истины. Богословие великой радости омрачается и затемняется постоянным раздражением от того, что входит в самую сущность пастырства: “Страшная трудность для меня личных разговоров. Почти отталкивание от всякой „интимности”. Мучительная нелюбовь исповедовать”»

Вот и хотелось бы обсудить этот пастырский аспект, его присутствие или отсутствие в дневниках о. Александра. Мне думается, что представления о пастырстве как таковом и требования к пастырям в истории Церкви менялись на протяжении всех 2000 лет, как менялись самые формы церковной жизни. Но основная задача пастырства была и остается неизменной - благовестие о Христе, Слове жизни, о той жизни, которая была у Отца и явилась нам (1 Ин. 1, 2). Справился ли с этой главной задачей о. Александр? Тот, кто читал его многочисленные книги и статьи, без колебаний ответит утвердительно - справился неизмеримо более, чем кто-либо другой в минувшем ХХ веке. Были ли у него какие-то промахи по жизни, недостатки, которые в иных случаях мог восполнить другой служитель Церкви и дать нечто то, что не мог дать о. Александр в личном общении? Разумеется, могли быть - кто же в этой жизни несет в себе совершенство Христово!? Все мы разные, священники, и все мы можем быть нужны по-своему: "Дары различны, но Дух один и тот же; и служения различны, а Господь один и тот же; и действия различны, а Бог один и тот же, производящий все во всех. Но каждому дается проявление Духа на пользу: одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания...; иному вера...; иному дары исцелений...; иному чудотворения, иному пророчество" и т.д. (1 Кор. 12, 4-10) О. Александр не был тем старцем, во всяком случае, на которых у нас в России пошел с некоторых пор неизменно высокий спрос, что отнюдь не всегда свидетельствует об уместности такого спроса и благополучии духовной жизни в русской Церкви в целом. И уж тем более никто даже из настоящих старцев отнюдь не обязан заменять вопрошающему "и Фрейда, и парторга", по остроумному замечанию автора рецензии... Вот что, кстати, пишет по этому поводу сам о. Александр:

"Опасен псевдостарец, столь расплодившийся в наши дни и сущность которого в духовном властолюбии. На это псевдостарчество толкает сама система, делающая из каждого священника "духовника" и маленького "старца". В Православной Церкви почти уже нет монахов, которые бы не считали своим священным долгом через два года после пострига писать трактаты об Иисусовой молитве, о духовности и об аскетизме.... Нет и священников, которые бы не считали себя способным в пять минут разрешить все проблемы и наставить на путь истинный… Лично я вообще отменил бы частную исповедь, кроме того случая, когда человек совершил очевидный и конкретный грех и исповедует его, а не свои настроения, сомнения, уныния и искушения. А что же делать со всеми этими обычными «состояниями»? Я убежден, что подлинная проповедь есть всегда (о чем бы она ни была) одновременно и ответ на них, и их исцеление. Ибо она всегда есть проповедь о Христе, а все это «снимается» только Христом, знанием о Нем, встречей с Ним, послушанием Ему, любовью к Нему" (Шмеман. Дневники. 27.9.1973. с. 35; курсив мой - свящ. Ф.). И эта запись из эмигрантского далека воистину оказалась пророческой для сегодняшней жизни РПЦ: 25 лет спустя Священный Синод вынужден был издать специальное постановление о т.наз. "младостарчестве". Которое является отнюдь не досадной случайностью в теперешней церковной жизни, а неизбежной закономерностью, вытекающей из общей сложившейся практики и нередко авторитарных внутрицерковных отношений, и проведения самой исповеди, и распространения соответствующей литературы монашеского уклона c многочисленными рекомендациями, зачастую совершенно оторванными от реальных возможностей живущих и трудящихся в условиях модернизированного общества конца ХХ - начала XXI вв.

Разумеется, те самые частные разговоры и тяжесть от них, о чем пишет о. Александр, касаются отнюдь не новоначальных, не вопрошающих и ищущих истину, которым просто необходимо, по замечанию ап. Петра, "дать ответ с кротостью и благоговением" (1 Пет. 3, 15). Повседневный опыт общения многих священников с приходящими в храм свидетельствует чаще всего об обратном: люди, уже выбравшие тот или иной храм и священника в нем, подходят на исповедь обычно 1) либо в силу их привычки, приученности к заведенному порядку - пройти непременно исповедь перед каждым причащением Святых Тайн, получив допуск-"благословение" на причастие, - а чтобы получить такой допуск, надо непременно что-нибудь "сказать", в чем-нибудь "покаяться", даже если и не всегда находится, что говорить; 2) либо из потребности общения со священником, которого часто в самом деле по многим разным причинам у людей не хватает, а заодно и решается проблема п.1, хотя собственно к таинству покаяния это может не иметь ни малейшего отношения; 3) либо в силу постигшей скорби, несчастья, и желанием душевного участия в нем, поддержки и доброго слова священника; 4) также нередко из-за возникающей психологической привязанности к своему духовнику, влюбленности в него, что иногда может принимать угрожающие формы духовной наркомании, при которой человек заодно стремится избавиться от своего груза проблем, которые призван решать он и только он сам, перелагая их на священника под предлогом его большей духовности и опытности (пишущему эти строки пришлось испытать в свое время весьма сильные искушения в этом плане); 5) также по связанному с написанным выше исканию послушаний и вручения своей воли воле избранного духовника ("старца"), чаще всего под впечатлением от прочтения соответствующей литературы особого жанра, и недостатке или даже полном отсутствии здравого смысла с рассуждением как у ищущего таких послушаний, так и у соглашающегося на этого духовного лица.

Ко всему перечисленному можно также добавить, что исповедь как таинство, предполагающее разрешение властью, данной епископам и пресвитерам от апостолов (см. Ин. 20, 23), и исповедь по типу монастырского откровения помыслов - совершенно различные действия. Однако в современных приходских условиях РЦ регулярная исповедь как раз и приобрела последний характер. Принимать помыслы у новоначальных монахов или послушников в древности мог простой опытный монах, не имевший священного сана. Наоборот, далеко не каждый священник, тем более молодой и неопытный, может принимать такие помыслы и дать на них должный и полезный духовный совет. Исходя из этого, практика грекоязычных поместных церквей, с регулярным причащением прихожан и исповедью их преимущественно Великим постом, а также специально назначаемыми духовниками из опытных священников, видится куда более уместной и приближенной к реальности, да так и было изначально в древней Церкви.

Разумеется, автоматически и быстро заменить сложившуюся ситуацию невозможно. Тем более что есть еще один момент приходских исповедей - как пастырской беседы с только что переступившими порог храма и как своеобразного фильтра для тех, кто пока еще не представляет всю важность и величие таинства Причащения, к которому все-таки нужно подходить с внутренней подготовкой. Чаще всего именно такая беседа может оказаться решающей для таких людей, приходящих, как правило, по большим праздникам, и в первую очередь на Рождество и Пасху. Однако как раз в подобных случаях, увы, у священников чаще всего нет ни времени, ни сил с ними беседовать - в первую очередь из-за многочисленных исповедающихся среди более-менее воцерковленных, "приученных" и даже просто запуганных тем, что, не дай Бог, если какой-нибудь помысл или внутреннее недолжное состояние души останется неисповеданным... И здесь слова Шмемана, вся его внутренняя усталость и неудовлетворенность по этому поводу остается для нас, священников, более, чем актуальной и злободневной. В этом плане общая исповедь с проповедью могла бы быть куда более действенной и полезной, как, например, в этом признается другой наш замечательный священник, современник о. Александра, о. Сергий Желудков:

"Да, бывают священники, у которых звание «пресвитер» действительно соответствует древнему слову «старец» в смысле именно духоносной способности старчества, руководства в духовной жизни... Но таких духовников у нас чрезвычайно мало, а я говорю с точки зрения священника рядового, не обладающего особыми дарованиями, но тем не менее серьезно намеренного исполнить свой долг. Со стыдом вспоминаю, как в первые годы священства однажды (в Вербное воскресенье) перед литургией исповедаться у меня пожелала без малого вся церковь. Люди просили общей исповеди, а я тогда проводить ее не умел и отказался, сославшись на запрещение патриарха... И в продолжении нескольких мучительных часов я проводил «индивидуальную исповедь», о которой, говорю, мне до сих пор стыдно вспомнить. А какая могла бы состояться здесь великолепная общая исповедь!.. Вообще профанация таинства чаще имеет место как раз не в общей, а в индивидуальной исповеди, только это не бывает заметно со стороны" ("Литургические заметки", 68).

Ну и, наконец, по поводу самого заголовка рецензии Бориса Любимова "Православный протестант?". Вероятно, у автора, как и у многих других православных, это может вызвать некоторые опасения. Однако стоит задуматься, почему протестантизм, попущенный Богом вот уже в течение 500 последних лет, нисколько не ослабевает как явление в целом. И кто в этом более ответствен - сами ли протестанты, что-то недопонявшие и непринявшие из вероучений Католической или Православной Церкви, или же сами те, кто в них остался? По воспоминаниям одного замечательного, но малоизвестного миссионера начала ХХ в., архим. Спиридона (Кислякова), беседовавшего как-то раз с одним заключенным Читинской тюрьмы, ушедшим из православия в протестантизм и обратившимся вновь под воздействием проповеди и личного обаяния о. Спиридона, тот заметил ему с откровенной прямотой:

Правда, у сектантов нет Евхаристии, нет священства, Но, положа руку на сердце, ведь православные несмотря на Евхаристию и законное священство несравненно хуже живут сектантов всмысле религии. В православии нет жизни, нет движения вперед. Как бы сектанты ни уклонялись в сторону от Православной Церкви, по крайней мере, -они уклоняются не в язычество и из религиозной христианской полосы не выходят. Зато православные уклонились, и почти все, то в какой-то спиритуализм, то в теософию, то в грубый и научный материализм, а христианство им так наскучило, что они от одного чтения, поповского чтения Евангелия в церкви позевывают, а во время церковной проповеди все уходят. Эх, батюшка, на что ни посмотришь, то только приходится пожимать плечами. Если кто сам решился искать спасения, решился жить по учению Христова Слова, тот только и живет, а Церковь Православная мало ему в чем помогает, потому что живых примеров не стало ("Из виденного и пережитого"). И с этим же почти слово в слово согласен и о. Сергий Желудков:

"Без Богослужения невозможна духовная жизнь". "Без Евхаристии немыслима Церковь". Это — всего только риторические обороты. Уважаемый 3. уже обращал наше внимание на православных подвижников, которые без общественного Богослужения и без Евхаристии достигали высочайших вершин духовной жизни. А мы и с Евхаристией никуда не годимся. Мы бываем похожи на бездельников, которые хвастались бы тем, что хорошо обедают, и ожидали бы за это награды. Горе нам, книжникам и фарисеям(Литургические заметки, 69).

В этом смысле здоровый и пророческий протестантизм внутри православия и о. Александра Шмемана, и о. Сергия Желудкова видится вполне уместным. Тем более, что и вне Православия протестанты нет-нет, да и корректировали нас в последние века по промыслу Божию, то подталкивая к большему и добросовестному изучению Писания, то заставляя задуматься о собственной миссии в секуляризованном мире.

«Двойник Церкви» и Церковь Духа Святого

Сергей Фудель в своих «Воспоминаниях» размышляет, в частности, о судьбе своего друга-искусствоведа, Сергея Николаевича Дурылина, принявшего сан в 1920 году, но впоследствии оставившего священническое служение, приводя в примеры разные грустные наблюдения, взятые из российского церковно-народного быта конца XIX - начала ХХ века. Отставной обер-кондуктор преклонного возраста, тщательно посещавший храм и говевший, но при этом уверенный, что будущая встреча с умершими близкими, о которой упомянул ему собеседник, это всё «поповские сказки». Разбойник, прибивший на дороге деревенскую девочку, несшую корзину с деньгами, пасхальными яйцами и домашними пирогами, с целью ограбления (когда его поймали, денег уже не было, пироги были съедены, но оставались яйца. На вопрос следователя, почему он не съел и яйца, убийца ответил: «Как же я мог? Ведь день был постный»). Автор воспоминаний замечает, что можно считаться православным и числиться в Церкви, годами, если не всю жизнь регулярно присутствуя на храмовых богослужениях, но при этом совсем не знать Христа; можно соблюдать посты, отличая среду от четверга, и заказывать панихиды, не веря в вечную жизнь и любовь. А тем временем люди, находившиеся на руководящих церковных и государственных постах, замазывали это духовное неблагополучие русской церковной жизни, по выражению С. Фуделя, «каким-то особым елеем словесной веры». И автор записок заключает:

«Что может означать этот факт для верящего в Церковь, но «немощного в вере», по апостолу, каким и был Сергей Николаевич? Уж не померещится ли ему, что на Тайной Вечере Церкви сидит не один Иуда среди одиннадцати святых и любящих учеников, а двенадцать неверующих и нелюбящих Иуд? Уж не покажется ли ему, что не удалось то единственное и величайшее дело, для которого приходил Христос, - созидание на земле из любящих Его святой Церкви, Непорочной Невесты Божией? Что вместо нее в истории, за стеной византийского устава, существует некая область неверия и нелюбви, область внешности без содержания, лицемерия и тщеславной пустоты, оцеживания комаров и поглощения верблюдов, холода и равнодушия души? Это всего только «призрак Церкви», но этот «призрак», или ее «двойник», совершает в истории страшное дело провокации: создает у людей впечатление, что иной Церкви кроме него, не существует, что нет на земле больше Христовой правды, что нет на земле больше тела Христова, «плащаницей обвитого». Нестеров как-то сказал о Сергее Николаевиче: «Что вы все осуждаете его отход от Церкви? Если хрупкую вазу бить молотком, она обязательно разобьется». Таким молотком был для Сергея Николаевича «призрак Церкви». Обман действовал всегда, но более крепкие люди, противодействуя ему, всегда искали и всегда находили истинную Церковь: шли в глухие монастыри и леса, к старцам и юродивым, к Амвросию Оптинскому или Иоанну Кронштадтскому, к людям не только правильной веры, но и праведной жизни. Они-то и есть истинная Церковь, живущая и в городах, и в пустынях, а всякое зло людей, только причисляющих себя к ней, есть, как говорил отец Валентин Свенцицкий, зло или грех не Церкви, а против Церкви.

Но здесь есть один «секрет». Для того, чтобы видеть в истории и хранить в себе, как непорочную святыню, истинную Церковь, неодолимую и от тех врагов ее, которые внутри ее исторических стен, нужна не только любовь к ней, но и всецелое покаяние в себе самом, в том числе и в этом самом грехе древнего фарисейства – неверия и нелюбви… «Не убивал ли я любовь Христову?» Только тогда яд «двойника» Церкви перестает действовать, так как Церковь есть неодолимость любви при постоянстве покаяния». (см. С.И. Фудель. Собрание сочинений в трех томах. Т. 1, М., Русский путь, 2001, сс. 56-57).

Последний вывод С. Фуделя особенно важен, а образ «двойника Церкви», несомненно, восходит к Ф.М. Достоевскому с его «Двойником» (см. одноименную повесть) или «подпольным человеком» («Записки из подполья»). С тех пор, когда писались Фуделем эти наблюдения, прошло несколько десятков лет, но положение едва ли стало лучше. Тема призрака или двойника Церкви, конечно, вечная, и вполне может быть сопоставлена с притчей о бесплодной смоковнице, внешне зеленеющей и с виду многообещающей, а внутри совершенно пустой и негодной (см. Мф. 21, 19). Однако, беда церковной жизни тех времен, перенесенная оттуда в современность, заключалась еще и в том, что начальствующие и учащие в Церкви люди требовали покаяния гораздо больше от окружающих их нижестоящих людей, нежели от себя самих, не являя всем остальным личного назидательного примера. Себя делали неподсудными, других же легко судили, налагая в том числе административные прещения на подчиненных, решая вопросы с позиции силы, но не христианской любви. Что порождало в своё время на Западе многочисленные антиклерикальные движения вплоть до Реформации, а в России привело к резкой радикализации общественного сознания в начале ХХ в., поспособствовавшей в том числе массовым антицерковным настроениям после 1917 г. Тогда как апостол Павел, например, призывает: «Братия! Если и впадет человек в какое согрешение, вы, духовные, исправляйте такового в духе кротости, наблюдая каждый за собою, чтобы не быть искушенным. Носите бремена друг друга, и так исполните закон Христов. Ибо кто почитает себя чем-нибудь, будучи ничто, тот обольщает сам себя» (Гал. 6, 1-3). Если же существует продолжительное время определенная устойчивая склонность, приводящая, несмотря на внутреннее покаянное делание многих верующих, к систематическому нарушению братских отношений внутри Церкви между вышестоящими и нижестоящими ее членами, то стоит сообща подумать: 1) правильно ли ориентировано само наше покаяние, или же 2) правильно ли наше современное церковное устройство, соответствует ли оно той идее Церкви, которая выражена в Новом Завете. И что тогда могло бы хоть отчасти нейтрализовать действие этого «двойника», и что, наоборот, сейчас усиливает его присутствие?

Созидание Церкви как Тела Христова (см., например, Еф. 4, 12) - это дело самих людей, объединенных в Духе Святом, дело их творческой инициативы, их собственной координации друг с другом.

Но что вообще такое Церковь как Тело Христово? Метафора ли это или больше чем метафора? Если больше, хотя это выражение можно и метафорически понимать, тогда, наверное, раз мы члены этого Тела, то члены находятся в единстве и живом общении как друг с другом, так и с главой этого Тела. Соответственно, они служат друг другу, они необходимы друг другу. «Тело же не из одного члена, но из многих. Если нога скажет: я не принадлежу к телу, потому что я не рука, то неужели она потому не принадлежит к телу? И если ухо скажет: я не принадлежу к телу, потому что я не глаз, то неужели оно потому не принадлежит к телу? Если все тело глаз, то где слух? Если все слух, то где обоняние?» (1 Кор. 12, 14-17). Это в идеале. А что в реальности?

А реальность нынешняя такова, что нередко верующий в душе (как сейчас себя любят называть многие, не связывающие себя с церковной жизнью) – весьма начитанный и грамотный человек, ищущий и жаждущий правды, по-своему книжник, выносящий из своей сокровищницы старое и новое (Мф. 13, 52) - входит в нашу современную церковно-приходскую среду и видит явное несоответствие между словами Писания и святых отцов древности с тем, что дается ему в опыте. Он хочет увидеть христианское братство, общение в любви, взаимопомощь в данном конкретном храме, но видит лишь беспорядочную сутолоку с куплей-продажей у церковных киocков, суеверия, отчужденность людей друг от друга в погоне за «благодатью», невежество или грубость духовенства, поспешность и небрежность в совершении богослужений, которые к тому же весьма малопонятны. Впоследствии ему может открыться еще больше разных неприглядных сторон церковного быта. Ну конечно, когда он начинает делиться своими сомнениями с окружающими, он тотчас же получает ответ типа «не суди», или «начни с себя», или «а ты кто вообще такой» или «ну все мы грешники, и рая на земле нет». Он может пройти определенный этап воцерковления, десятки разных исповедей и причастий, а потом для себя решить: нет, уж лучше помолюсь дома, почитаю книжку, а Бог везде со мной, для этого совсем не обязательно идти в храм. И часто его бывает не в чем упрекнуть – ведь та церковность, что дана нам в опыте, далеко не всех реально может вдохновить и придать смысл дальнейшему участию в ней! Это и есть тот самый призрак Церкви, по Фуделю, и любой здравомыслящий человек будет гнать его от себя.

Кроме того, любой человек представляет собой существо, наделенное свободной волей, покушение на которую чаще всего воспринимается болезненно. И если он приходит в Церковь, то хотя бы для того, чтобы освободиться от власти «мира сего» и приобщиться к царству любви, благодати и свободы, поскольку Сам Христос пришел в мир «благовествовать нищим, исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу…» (Лк. 4, 18). Вместо этого нередко он сталкивается все с теми же слишком земными непреображенными отношениями церковного быта по типу властной вертикали в чисто мирских организациях. Наглядным свидетельством чему является неискоренимое любоначалие в современной российской православной бытовой церковности. В этом плане остается загадочным, как люди, особенно среди духовенства, читающие из года в год Евангелия или слышащие слова Христа в церковном собрании, не только не меняются в лучшую сторону, но подчас становятся еще более властными и нетерпимыми к несогласиям с ними, к тем, кто поступает не по их воле. Вплоть до того, что такое замечательное слово, как «благословение» превратилось у нас в орудие административного давления, подчинения, принуждения или же угрозы в случае «неблагословения». При этом постоянно слышатся устно или читаются многочисленные рассуждения об отречении своей воли и послушании. Сами по себе эти взятые духовные принципы не несут в себе ничего негативного, если глубоко разобраться. Христос смирил Себя, «быв послушным даже до смерти, и смерти крестной» Его Отцу (Флп. 2, 8). Но весь вопрос в том – ради чего… Послушание ближнему и отречение от своей воли в пользу него возможно только при наличии внутри себя этой божественной любви, и никак иначе! Любви Отца распинающей, любви Сына распинаемой… Которая не ищет своей воли, а лишь пользы и радости ближнему. Которая не самоутверждается, а самоистощается в своих проявлениях. Поэтому, кому дано в этой жизни больше других, или кто хочет, как замечает Христос, быть большим среди всех, да будет всем слугой и последним рабом (Мк. 10, 44-45). Послушание ученика высшему духовному наставнику не может быть односторонним процессом, в идеале оно всегда взаимно. Новоначальный не сможет прочувствовать, зачем нужно вообще послушание, если он не увидит перед собой доброго примера со стороны более духовно опытных людей. В противном случае, не чувствуя любви в отношении к себе и среди окружающих его церковно- и священнослужителей друг другу, его страсти не будут исцеляться от наложенных на него послушаний, его воля не станет более просветленной от внешнего подчинения тем, кто только в силу обстоятельств оказался выше него, и дурной пример будет гораздо более заразительным, чем отдельные примеры людей доброй воли. И выхода из этого замкнутого и порочного круга не будет, а будет лишь царить принцип армейской «дедовщины»: те, кто в начале своего послушания, допустим, с семинарской скамьи, прошли через унижения и понукания, продвинувшись в дальнейшем выше по служебно-иерархической лестнице, будут так же понукать других. И можно предположить с немалой долей вероятности, что в нашей Церкви существует устойчивая часть людей, стремящихся к монашеству и священному сану с тем, чтобы потом самоутверждаться, возвышаться над другими своим положением, руководя и властвуя над ними так, как они сами это видели и испытали на себе. Так называемое «младостарчество», о котором даже была поднята тема на Священном Синоде РПЦ в 1998 году, - классический случай любоначалия, и он не мог бы взяться на пустом месте, если бы молодому духовенству не подавался пример со стороны высших церковных иерархов или старослужащих из среднего приходского или монастырского духовенства.

Прот. Александр Шмеман более 40 лет назад писал в докладе «Авторитет и свобода в Церкви»:

«Нам нужно внутренне освободиться, отделаться в самих себе от страха, от казенщины, от лукавства. Только тогда мы снова поймем и ощутим, что Церковь- это не организация и не авторитет, а тело, напоенное духом, в котором нам дана потрясающая возможность- верить друг другу в свободе. «Дети, берегите себя от идолов» (1 Ин. 5:21). Ну как не страшно это сказать, сама Церковь может стать идолом. И она становится идолом всякий раз, когда «ради пользы Церкви» нас призывают черное назвать белым, неправду правдой, зло добром, всякий раз, когда «ради Церкви» уничижается Дух святой, «ради» Которого и Которым Она только и существует. Церковь не есть «высшая ценность». Она существует для того, чтобы Святой Дух приходил и все время освобождал, и отпускал «измученных на свободу». В каком- то смысле ничего и никогда не нужно делать ради Церкви», а только знать, что: когда мы живем и поступаем ради Христа и по Христу, тогда мы в Церкви и Церковь…» (см.: Прот. Александр Шмеман. Собрание статей 1947-1983. М., Русский путь, 2009, с. 444).

«Верить друг другу в свободе»… Именно этого катастрофически не хватает в нашей современной церковной жизни. Недоверие видно у верхов к низам, у низов к верхам, у церковных консерваторов к либералам и наоборот. И царит большей частью сплошной индивидуализм, разобщенность. А между тем никто не может придти ко Христу и спастись в одиночку. Мы, такие разные и в мнениях, и в иерархическом положении, нуждаемся друг в друге, нуждаемся в общении, если хотим быть в Церкви. А общение в том числе предполагает диалог, где стороны не только говорят и пишут, но и слышат, и слушают друг друга. И кому дано больше, с тех всегда больше спрашивается. Если церковные власти критикуются светскими или рядовыми церковными людьми, значит, здесь не обязательно присутствует только лишь неприятие, но выражаются подчас определенные надежды и ожидания, то есть спрашивается то, чем или кем архипастыри и пастыри в идеале должны быть. И чтобы избежать в дальнейшем все больших накоплений недовольств, периодически на российской почве приводящих к взрывам и потрясениям, важно не только совершать аскетическое покаяние на индивидуальном уровне (об этом всегда много верного писалось и в прошлом, и в настоящем), но быть открытыми друг для друга при имеющихся разногласиях без подозрений в дурных намерениях. При этом – думать, обсуждать и слушать друг друга. И высшим чинам откликаться на критику в том числе, поскольку любая критика чаще всего есть просто поиск диалога.

В подобных дискуссиях, однако, может подниматься проблема смирения человека при несении тех или иных трудностей. Сомнений нет, трудности сносить необходимо со смирением, но если я вижу, что эта проблема является проблемой не только для меня, а для многих других людей, и решение ее поможет им, тогда как? Я данную проблему со смирением переношу, а другие от бремени этой проблемы имеют урон. Должен ли я со смирением переносить ущерб, наносимый другим? Считается, что говорить о проблеме, значит потерять смирение. Но не говорить о ней, значит не проявить любовь к ближним, более немощным в своей вере! Вот почему дискуссии о проблемах церковной жизни неизбежны и давно уже идут в интернете как наиболее неподцензурном секторе СМИ. Но здесь важно также быть едиными в главном при разномыслиях во второстепенных вещах. И стать, в конце концов, церковным народом, которого у нас сейчас пока нет, поскольку там, где народ организован, только там и возможны ожидаемые изменения в церковной жизни, от подавляющей многих вертикали власти до самоуправляемой горизонтали вплоть до выборов настоятелей храмов и епископата, которые уже не будут тогда спущены сверху или так же легко отняты административным назначением, а будут избираться соборно. Но самое главное – стремиться к любви, без которой всё другое ничто. Сергей Фудель опять же напоминает: «Не любящий брата своего пребывает в смерти (1 Ин. 3, 14), а значит, пока «не любит», он не пребывает в Церкви, так как «Церковь Бога Живаго» и смерть не совместимы. Митрополит Антоний (Блум) пишет: «Где нет… любви – нет и Церкви, есть только видимость, обман, который отталкивает людей. Вот почему пустуют наши храмы, отпадает молодёжь… Помоги нам Господь стать Церковью, а не только видимостью Церкви»» («У стен Церкви», указ. собр. соч., т. 1, с. 185).

Действительно, любовь побеждает всё и пребудет вовек; она есть высшая реальность, сохраняющая Церковь Духа Святого, вопреки ее двойнику, на ней паразитирующему. Но путь к ней лежит подчас через крест и самопожертвование, главным образом из-за этого же двойника, внутри себя и вокруг.

У апостола Павла есть замечательные слова, обращенные к христианам Коринфа: «Я ищу не вашего, а вас» (2 Кор. 12, 14). Вот залог подлинной жизни в Церкви и ее процветания! Ибо, как только пастыри и архипастыри начинают искать не самих людей, а церковную пользу, и выделять или удалять тех или иных лиц с точки зрения целесообразности, понимаемой весьма произвольно и субъективно, так сразу же незаметно и невидимо вступает в силу «двойник церкви», поскольку дух мира сего проникает внутрь нее.