Миссионерство как обновление и высший вид творчества

(Опубликовано в газете "Русская мысль" в Париже, от 27 января 2005)

Отец Александр родился 22 января, в день памяти свят. Филиппа, митр. Московского, и в их судьбах, безусловно, можно усмотреть нечто общее. Оба, болея душой за Русскую Церковь и «подвизаясь единодушно за веру евангельскую» (Флп. 1, 27), при жизни претерпели клеветы от лжесвидетелей и лжебратии (2 Кор. 11, 26); оба в разной степени испытали гонения со стороны государственной власти и в итоге подверглись насильственной, мученической смерти.

Пишущий эти строки никогда не встречался с о. Александром и лично его не знал, равно как и не знал никого из его ближайшего окружения, однако испытал глубокое влияние его книг, прочитанных в конце 80-х – начале 90-х годов, что и определило мой дальнейший жизненный путь, вплоть до принятия священного сана. Во младенчестве был крещен в той самой Покровской церкви в Тарасовке под Москвой, в 1967 г., где о. Александр тогда служил, но так и не знаю точно, был ли крещен им самим или другим священником. Отлично помню, как весть о гибели о. Александра 9 сентября 1990 г. застала меня за чтением его книги «Магизм и единобожие».

Идет уже 15-й год со дня его гибели. Много, как говорится, воды утекло с тех пор: горбачевская перестройка завершилась «катастройкой», в небытие канул «союз нерушимый республик свободных», «развитой социализм» уступил место бандитско-мафиозному капитализму; господствующая атеистическая идеология сменилась полнейшей беспринципностью и отсутствием вообще какой-либо стратегии развития страны и объединяющей общественной идеи, а либерально-демократические постулаты на этой почве оказались и вовсе дискредитированными. Жить не стало лучше, жить стало страшней. По воспоминаниям близко знавшей о. Александра Марины Журинской (1), как-то раз среди ее общих друзей, приближенных к о. Александру, зашел в его присутствии спор о политике, весьма эмоциональный. О. Александр молчал, и лишь однажды заметил: «Пока происходит борьба капитализма с социализмом, мир оказался во власти террористов, - неужели никто не видит, что это главнее?» И произнесено это было лет за двадцать до 11 сентября 2001 или до Беслана, - захваты заложников или отдельные угоны самолетов тогда только-только начинались…

Одна лишь Православная Церковь оставалась и продолжает еще оставаться, по крайней мере, для половины россиян, духовно-нравственным авторитетом и прибежищем в скорбях и надеждах, пусть для многих из них только от случая к случаю и по соображениям порой весьма утилитарным. Влияние ее на жизнь окружающего общества, тем не менее, остается весьма небольшим: по статистике, только лишь 1-3 процента россиян – сознательно воцерковленные. И дело здесь далеко не в прерванных традициях и не в атеистическом прошлом. Сбылось еще одно предупреждение о. Александра: наступит полная свобода для Церкви, свобода миссии, проповеди, социального служения в самых разнообразных формах, а мы окажемся неготовы, растеряны, не представляющие себе, что с этой свободой делать. Отсюда множество вопрошающих и ищущих, требующих у нас «отчета в нашем уповании» (1 Пет. 3, 15), остались неудовлетворены, а то и разочарованы. Открылось множество храмов, рукоположены тысячи новых священников и сотня новых архиереев… Говорится множество правильных и даже вдохновенных слов о вере и благочестии, о несении креста и отвержении себя, о смирении и любви, но нравственная ситуация не только не улучшается, но, кажется, конца не видно этому происшедшему массовому одичанию. Почему? – «время начаться суду с дома Божия» (1 Пет. 4, 17). Кризис церковности, говорил о. Александр, и есть суд. Нам, служителям, часто не верят, потому что судят не по словам, а по плодам; не по тому, что мы знаем, к чему мы призываем и как проповедуем, а как мы живем. И когда к личным грехам каждого из нас присоединяется обыкновенная беспринципность, открытое собирание «сокровищ на земле» (Мф. 6, 19), вплоть до того, что часть церковной иерархии срастается сейчас или с государственными или даже с коммерческими структурами, - это ли не мина замедленного действия для Церкви? И все разговоры об истинности нашей веры становятся пустым звуком, при том, что ревностные и талантливые священнослужители, не искажающие слова Божия, а открывающие истину (2 Кор. 4, 2), нередко оказываются в подозрении или опале, либо от неразумной ревности охранителей чистоты веры, либо от обыкновенной зависти человеческой.

О. Александр Мень в числе первых попал под обвинения в модернизме, в экуменической «ереси», в обновленчестве. К сожалению, очень часто в нашей истории какое-нибудь понятие, слово, связанное с определенным историческим контекстом, превращается в пугало, в условный раздражитель. Идея обновления в Церкви, необходимости реформ в ней, прозвучавшая на Соборе 1918 г., была скомпрометирована обновленческим расколом 1920-х, и с тех пор на общецерковном уровне этот вопрос серьезно даже не ставился. Между тем эта идея нуждается не просто в принятии, но и в глубоком молитвенном осмыслении. Сам Христос явился Израилю в подлинном смысле «обновленцем», нарушителем, даже ниспровергателем некоторых привычных и незыблемых, казалось бы, ветхозаветных иудейских представлений и традиций, в то время как его противники, книжники и фарисеи, были самыми что ни на есть традиционалистами, хранителями «преданий старины глубокой». Обновленцами были и последовавшие за ним Его ученики, неученые рыбаки, невежды в законе. Но и Савл, бывший ученый раввин и ревнитель отеческих преданий, стал таковым, сделавшись апостолом Павлом, так как не стал после зова Божьего «советоваться с плотью и кровью» (Гал. 1, 16), т.е. с традицией, в которой он вырос. Множество святых в последующие века были в некотором роде «обновленцами», как и апостолы. – но отнюдь не в социально-реформаторском или идейном плане, а гораздо в более глубоком смысле. Жизнь в Духе, предстояние Богу в Духе и Истине есть непрерывное, непрестанное духовное обновление. Как пишет апостол Павел, «если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется (2 Кор. 4, 16). И каждый день православные молятся словами 50-го псалма: «Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей». Именно в этом случае, в этой покаянной устремленности сердца «Сам Дух ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными» (Рим. 8, 26). Если путь непрестанного духовного обновления прекращается, на индивидуальном ли, на приходском или на общецерковном уровне, жизнь окостеневает, мертвеет, застаивается. Rien n`est pire que l`eau qui dort – нет ничего хуже воды спящей, воды стоячей, согласно одной французской поговорке. А вера Христова, как говорил св. Иоанн Златоуст, «вечно обновляется». И миссия Церкви – непрестанное обновление мира: «се, творю все новое» (Откр. 21, 5).

Апостол Павел пишет о неизбежности разномыслий среди христиан, дабы обнаружились искусные (1 Кор. 11, 19). Они не затрагивают догматы, а касаются прежде всего обрядов, канонов и других еще более второстепенных вещей, которые, тем не менее, ошибочно могут возводиться в абсолют. Это не раз приводило к печальным недоразумениям. Казалось бы, Церковь изначально была богата своим многообразием и духовных дарований, и служений, и путей устроения отдельных общин или монастырей. Тем более, что все люди разные, и что пригодно или необходимо одному, вовсе не полезно другому, - но каждый призван ко спасению различными путями. Среди канонизированных Церковью наставников в вере всегда были и «строгие», и «мягкие» святые. Всегда существовало более «либеральное» церковное течение, более открытое миру внешнему и, в частности, нехристианскому, для его освящения и воцерковления путем снисхождения, частичного приспособления к нему, т.е. икономии. И параллельно ему неизбежно существовал охранительный консерватизм, выражавшийся в нежелании подстраиваться и приспосабливать церковные каноны духу времени, «века сего», и изменчивой, капризной, немощной и непреображенной человеческой природе, т.е. принцип акривии. Динамическое равновесие между двумя этими путями, икономией и акривией, без противостояния и недоверия – лучший способ жизни Церкви в истории. Надо понять, что мы нужны друг другу и Церкви – и либералы, и консерваторы! О. Александр говорил предельно просто: «Все священники разные – и все нужны: и отец А., и отец Б., и отец В., и я» (2). В действительности же, преимущественно современной, в самом Православии нет самого главного – единства в любви – ни между обоими течениями, ни между разными юрисдикциями, ни между отдельными пастырями внутри одного и того же прихода. Многочисленны подозрения или даже обвинения друг друга в ереси или отступничестве. И нет зачастую у нас как здорового либерализма, так и трезвого консерватизма при отсутствии дара рассуждения – отдельные приходы просто лихорадит, сотрясает дух сектантства. Воистину, нелегко многим сегодня разобраться, что же такое есть истинное Православие! А Слово Христа неизменно свидетельствует: «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин. 13, 35).

Диакон Андрей Кураев, много труждающийся ныне на просветительской и миссионерской ниве, уже неоднократно, полу-шутя, полу-серьезно, сетовал, что апостол Павел мог свободно позволить себе быть «с иудеями как иудей, чтобы приобрести иудеев», «для чуждых закона как чуждый закона», «для немощных как немощный, чтобы приобрести немощных» (1 Кор. 9, 19-22) – хотя бы просто потому, что в то время не было диктофонов и магнитофонов, как не было и печатного слова. То есть поймать проповедника на слове, обращенном и приспособленном к конкретной ситуации и определенного типа аудитории, тогда было невозможно. Не то сейчас: записи о. Андрея и его книги слушаются или распространяются среди различных слоев верующих и неверующих, и современные «зелоты» весьма соблазняются. Но не та же ли самая неблагодарная участь постигла еще гораздо раньше о. Александра, единственного тогда в своем роде миссионера-просветителя, чьи лекции или интервью перед весьма специфическими аудиториями некоторые охотники за ересями пытались немедленно обратить против него самого? В том числе, увы, и сам о. Андрей, назвавший о. Александра «потерявшимся миссионером» и «батюшкой ДА», не умевшим, по его мнению, проявить твердость и принципиальность перед скептической или плюралистически настроенной публикой и никогда не говорившим «нет» (3). Действительно, в советском обществе людей с детства приучали все время против чего-то выступать, кого-то или что-то осуждать и говорить «нет!»: ревизионизму, империализму, пессимизму, символизму, идеализму и мало ли чему еще… Понятно, что о. Александр никак не мог пойти по пути «нет» перед интеллигенцией, заведомо недоверчиво настроенной ко всяким отрицаниям. И тем самым он приобрел ее, успешно быв «с иудеями как иудей», с научной элитой также как свой, и даже с астрологами как астролог. Как пишет Сергей Аверинцев, «Можно поморщиться: «образованщина». Миссионеру, однако, этого права не дано; он должен любить племя, среди которого трудится, жить его жизнью, говорить с ним на его наречии, считаться с его особенностями – шаг за шагом, с азов преодолевая его страшную отчужденность от христианской традиции» (4). И где бы ни был о. Александр, он непременно умудрялся сказать простое и проникновенное слово о Боге, о Христе-Спасителе, - не книжно-академическое, при всей его по-настоящему академической образованности, но живое вдохновенное слово, слово примирения, слово любви и свободы. Такое миссионерство, не ограниченное никакими условно-каноническими рамками, есть, конечно, один из высших и величайших видов творчества. Творчества, ни с чем не сравнимого по своему величию, ибо здесь обнаруживается самое прямое и непосредственное сотворчество с Самим Господом, посылающим всякий раз Своих делателей на жатву. Ни один из писателей, художников или поэтов не смог бы изменить столько жизней и приоткрыть божественный свет стольким душам, сколько, прямо или косвенно, удалось с Божией помощью отцу Александру. Но всегда в таком деле есть громадный риск, не только ошибиться с точки зрения школьной догматики или в методах пастырского воздействия на душу (о. Александр был пастырем для «тонкорунных овец»), но и быть неправильно понятым или перевранным. Но, как известно, не ошибается только Бог или тот, кто ничего не делает.

Все мы друг на друга влияем так или иначе, - своими суждениями, утверждениями, позициями, предположениями. И хотя я никогда не отказывался от своей «первой любви», но дружная и разнообразная критика о. Александра, от радикальной до умеренно-интеллигентной («он не был серьезным богословом», «он лишь популяризатор», ну и вдобавок еще «латинофил» или «униат»), иной раз сеяла сомнения: да, он многим помог своими книгами и проповедями, но, может быть, это только лишь первый возможный этап в воцерковлении средне-статистического интеллигента, который затем необходимо преодолеть? И если в свое время он сослужил добрую службу, то сейчас время совсем не то, и его время ушло? Но перечитывая каждый раз что-то из его трудов, все время открывал для себя нечто важное и новое, что помогало и полезному переосмыслению того, что происходит сейчас в мире и Церкви, предохраняло от личного застаивания и торможения в выбранном пути, способствовав пусть весьма скромному, но продвижению вперед, и оказывало благотворное воздействие на душу ничуть не меньше, чем многие святоотеческие тексты! И особенно помогло по-настоящему оценить величие всего сделанного о. Александром собственное служение в священном сане. И я прихожу к выводу, что почитателей его и вообще всех тех, кому так или иначе помогло его живое слово, гораздо больше в русской Церкви, чем можно было предположить на волне захлестнувшей ныне РПЦ охранительной реакции. В том числе и среди священников, многие из которых просто боятся в этом признаться, чтобы не быть заподозренными в неблагочестии и «ереси». Что же касается «западничества» о. Александра, то, как бы кто к нему ни относился, надо иметь в виду, что ряд замечательных русских святых претерпели в той или иной степени влияние католичества или даже протестантства, - можно прежде всего назвать имена свят. Димитрия, митр. Ростовского, или свят. Тихона Задонского. Но никому же не приходит в голову предостерегать от чтения их писаний и объявлять их «неправославными»! Преп. Иосиф Волоцкий и свят. Геннадий, архиеп. Новгородский, также испытали западное влияние, притом далеко не самое лучшее, одобряя использование против еретиков-«жидовствующих» методов испанской инквизиции. Возможно, что о. Александр имел по-своему идеализированное представление о католицизме. Но ведь границы истинного Православия как поклонения Богу в «духе и истине» (Ин. 5, 23) еще никто так и не смог очертить – они известны лишь одному Богу. Все мы бываем часто неправославными, если не в догматическом, то в нравственно-практическом плане, по крайней мере. Можно не соглашаться с о. Александром Борисовым по поводу его желания «нового христианства», не православного, католического или протестантского, но «подлинно вселенского», «с человеческим лицом» (5). Но верно то, что зачастую в истории и Византии, и Руси этой человечности в Православии как раз и не хватало, как не хватает ее и до сих пор. Часто многие новообращенные православные любят противопоставлять душевность и духовность. Но что есть духовность, никто, однако, не смог до конца определить… С уверенностью можно сказать только, что духовность ни в коем случае не отменяет человечность и душевность (не зря же Бог воплотился и стал человеком с собственной душой!), но она ее включает, охраняет, возвышает и преображает. У Христа духовность и человечность совершенно неотделимы, и Он-то и показывает нам, каким в идеале должен бы быть человек, созданный по образу и подобию Божию. Но в истории в разные времена, как на Западе, так и на Востоке, во имя стремления к духовным высотам (параллельно не исключались, а чаще даже предполагались высоты земные), человечность подчас сознательно отодвигалась на задний план. Но, загнанная и униженная, она неизбежно, рано или поздно, заявляла о своих правах – вот только уже не в союзе с Церковью, а зачастую против нее! В результате на Западе человечность и душевность сейчас развита в ее самых разнообразных проявлениях, хороших и дурных, но в общем не в союзе с божественностью – своего рода практическое несторианство. Россия, на несколько столетий моложе, чем Запад, в чем-то еще повторяет или пройденное Западом в Средневековье и Новом времени, или пройденное ей же самой в XIX – начале ХХ века, и представляет собой в настоящий момент страну резких контрастов, от высот святости, которые еще надо уметь отыскать, до бездны порока, которая на лицо, под ногами. И эта реальная пропасть, отделяющая мир церковный от внешнего, где царит буйство плоти, способствует внедрению в сознание многих верующих практического монофизитства, а миссионерству нисколько не благоприятствует. Не успев как следует очеловечиться, познать самих себя как людей, думают об обожении; не став еще людьми, желают стать Богами. Но такой подход совершенно не воздействует на внешний секулярный мир и нисколько не облагораживает его, ибо на поведении многих искренне верующих можно обнаружить отпечаток строгости, жесткости и даже определенной бесчувственности и глухоты ко всему «мирскому» вместо мирного рассуждения и любви, для того, чтобы принимать, освящать и воцерковлять все то, что есть хорошего и разумного в окружающем мире, или хотя бы пытается им быть.

И здесь отец Александр воистину явился провозвестником и проводником богочеловеческой духовности, или Православия «с человеческим лицом», как до него наши замечательные мыслители Вл. Соловьев и Н. Бердяев. И вопреки многочисленным, лихорадочно-нездоровым предсказаниям о близком конце мира считал, что двухтысячелетний срок христианства для человечества слишком малый, и история его близка скорее к началу, чем к завершению.

Святитель Филипп Московский после его опалы и мученической кончины был причислен к лику святых спустя 22 года, в 1591 г. После гибели о. Александра прошло пока 14, и вопрос о его канонизации – также дело времени. Эта уверенность все больше укрепляется, во-первых, в связи с состоявшимся 4 года назад прославлением семьи царственных страстотерпцев Романовых, а во-вторых, с недавней канонизацией матери Марии (Скобцовой), пусть пока только в рамках Константинопольского Патриархата. Ведь эти люди тоже были долгое время «знамением пререкаемым», в первом случае у церковных либералов, во втором у консерваторов. Жизненные и духовные пути их не всегда были безупречны с самых разных точек зрения, возражений было немало от вполне авторитетных церковных людей (против канонизации царской семьи в свое время выступали и тот же о. Андрей Кураев, и профессор МДА А.И. Осипов, и прот. Иоанн Мейендорф, и писатель А.И. Солженицын). Да и сейчас рискну предположить, что далеко не все от души и искренне будут молиться той же царской семье или, например, новопрославленной блаженной Матроне Московской. Но естественно и неизбежно, что у каждого верующего всегда были и будут свои святые, особенно близкие и дорогие ему самому, которым он будет молиться, не просто подчиняясь общецерковному решению, а по личному опыту и по велению сердца. «Звезда от звезды разнится во славе» (1 Кор. 15, 41), но каждая имеет свой неповторимый свет на духовном небосклоне. И для многих из нас звезда о. Александра будет продолжать оставаться путеводной.

Примечания:

1) М. Журинская. «Реки воды живой». В сборнике: «И было утро…»; М., АО «ВИТА-ЦЕНТР», 1992, стр. 151.

2) Там же, стр. 153.

3) Диакон Андрей Кураев. «Отец Александр Мень – потерявшийся миссионер». В сборнике: «Вызов экуменизма»; М., 1997.

4) С. Аверинцев. «Миссионер для племени интеллигентов». «И было утро…», стр.327.

5) Свящ. Александр Борисов. «Побелевшие нивы»; М., Лига-Фолиант, 1994, стр. 105.