Лет спустя: трудное возвращение доброго имени — КиберПедия 

Индивидуальные очистные сооружения: К классу индивидуальных очистных сооружений относят сооружения, пропускная способность которых...

Семя – орган полового размножения и расселения растений: наружи у семян имеется плотный покров – кожура...

Лет спустя: трудное возвращение доброго имени

2017-08-24 193
Лет спустя: трудное возвращение доброго имени 0.00 из 5.00 0 оценок
Заказать работу

Статья из альманаха «ХРIСТIАНОС», выпуск 19, Рига, 2010, сс. 75-93. Выпуск альманаха посвящен памяти его основателя, прот. Александра Меня, по случаю 20-летней годовщины его мученической кончины.

В начале текущего 2010 года одна небольшая деталь, может быть, оказавшаяся и не очень заметной для многих православных, заставила меня удивиться, даже до содрогания, хотя, по-своему, приятного. В газете «Радонеж», в недавнем прошлом известной своей фундаменталистской настроенностью и склонной к обличительству всяких церковных «либералов», «обновленцев», «модернистов», в число которых, безусловно, попал с самого начала ее издания, отец Александр Мень, вдруг появился материал: «Протоиерею Александру Меню сегодня исполнилось бы 75 лет»… Где со ссылкой на сына о. Александра Михаила Меня, ныне губернатора Ивановской области, в частности, приводились следующие слова: «Деятельность и богословские труды отца Александра как при жизни, так и после его смерти, нередко подвергались критике». По мнению Михаила Меня, причина такой реакции в том, что отец Александр во многом опередил свое время, а современники не всегда с одобрением относятся к действиям тех, кто идет в авангарде.

«Отец был священником открытых взглядов, который, в том числе, не боялся проповеди при помощи современных технологий, не боялся диалога с представителями иных конфессий», — пояснил Михаил Мень. А заканчивалась заметка такими словами: «Михаил Мень также не исключает, что в перспективе отец Александр может быть причислен к лику мучеников Русской Православной Церкви. «Пока я считаю этот вопрос преждевременным. Нельзя форсировать события. Деятельность отца и его церковно-богословское наследие должны быть глубоко изучены и осмыслены. Всему свое время», — сказал он»[1]. Газета «Радонеж» никогда не входила в число читаемых мной периодических изданий, а тут вот надо же было случиться, что этот самый номер попал мне в руки вскоре после его выхода!..

Что ж, это событие само по себе, немыслимое еще лет пять-десять назад, подобно тому, как в советской прессе середины 80-х немыслимы были упоминания, допустим, А. И. Солженицына или А. Д. Сахарова в нейтральном и, тем более, положительном тоне, можно считать знаковым и по-своему переломным. Свидетельствующим о том, что доброе имя о. Александра Меня, наконец, возвращается постепенно уже в общецерковном масштабе. Разумеется, для тех, кто во все времена ценил книги или живое слово этого миссионера, оно никогда не переставало быть добрым! Но далеко не такими зачастую оказывались настроения в широких массах среди священнослужителей и прихожан РПЦ последних 20 лет, а то и побольше, как среди части интеллигенции, так и в простонародье, — у нас преимущественно женском, — где принимается без рассуждения каждое слово, сказанное с амвона или напечатанное в любой брошюрке из церковной лавки… Причем, даже вопреки благожелательной позиции в отношении наследия о. Александра видных церковных иерархов (митр. Крутицкого и Коломенского Ювеналия, митр. Минского Филарета или митр. Смоленского и Калининградского Кирилла, ныне всероссийского патриарха). Поэтому бесспорно, что такое возвращение лучше поздно, хоть и 20 лет спустя, чем никогда!

Я никогда не встречался с о. Александром и лично его не знал, равно, как и не знал никого из его ближайшего окружения. Однако, как и многие другие, чья юность или молодость пришлась на позднесоветское время, при обращении к Церкви испытал глубокое влияние его книг, прочитанных в конце 80-х — начале 90-х годов, что и определило мой дальнейший жизненный путь, впоследствии даже вплоть до принятия священного сана. В перестроечное время до меня доходили лишь отдельные упоминания о нем или небольшие выступления в печати, которые большей частью даже не запомнились. Но, в общем, для меня, как и для многих моих сверстников из интеллигентной светской студенческой молодежи, имя отца Александра Меня звучало тогда вполне весомо и авторитетно, наряду с именами о. Глеба Якунина или о. Димитрия Дудко.

Первой книгой, прочитанной мной на евангельскую тему еще в состоянии полного неверия, но вместе с тем определенного познавательного интереса для общего культурного развития, была «Не просто плотник» Джоша Макдауэлла, где американский апологет весьма просто и убедительно доказывает истинность слов Христа и подлинность Его Воскресения. Тогда, в 1988 году, на меня эти доказательства произвели немалое впечатление, наряду с довольно широким в тот год празднованием 1000-летия крещения Руси. А примерно полгода спустя мне в руки попала книга «Сын Человеческий». И вот тут произошел со мной настоящий переворот: я почувствовал качественно иной уровень этой книги, глубину и одухотворенность, которых недоставало Макдауэллу, и бóльшую, в целом, близость по духу к российскому читателю… В общем, после прочтения и осмысления этой книги, наряду с начавшимся тогда же знакомством с публикациями таких русских христианских мыслителей, как Вл. Соловьев и Н. Бердяев, ничего не оставалось, как всерьез принять нашу Церковь, ярким представителем которой был автор «Сына Человеческого», и начать приобщаться к ее жизни и традиции, что я вскоре и начал делать. Однако уже при вхождении в нашу церковно-приходскую среду я стал слышать от разных священников, знакомых семинаристов Троице-Сергиевой Лавры или прихожан примерно следующее: «О да, о. Александр талантливый писатель и проповедник, но не все в его взглядах безупречно». А в более грубой форме некоторые намекали на его нерусское происхождение (слава Богу, таких было все-таки значительное меньшинство). В общем, советовали «осторожно» читать его книги и переходить к святым отцам. Знакомый иеромонах Р. из Троице-Сергиевой Лавры, к которому в конце 80-х — начале 90-х сильно тянулась интеллигентная молодежь и у которого были мои первые исповеди[2], в 1990 г. подарил мне брюссельское издание «Магизма и единобожия» под авторством Эммануила Светлова[3], при всем том, что отец Р. и был выразителем как раз этой позиции: книги талантливые, но читать их лучше с осторожностью и проверять святыми отцами. Такие моменты не забываются — я до сих пор вспоминаю этот подарок с теплотой и благодарностью, несмотря на то, что по поводу Соловьева и Бердяева мне приходилось с отцом Р. спорить… Так случилось, что эту книгу я как раз читал в день гибели о. Александра!

Весь парадокс и трагизм дальнейшей церковной ситуации в России был в том, что безграничная свобода, открывшаяся для Церкви после 1990 года, не только не породила тогда новых служителей в ее рядах, сравнимых с о. Александром по широте взглядов и охвату миссионерской деятельности, но фактически и положила конец самой его миссии, и сделала все возможное для ее компрометации. Как все-таки могло случиться то, что Христов миссионер из тех, кто по масштабу своего таланта и проповеди появляется в этом мире в лучшем случае раз в столетие, был столь легко отвергнут своими единоверцами, и притом на волне интенсивного возрождения церковной жизни после долгих лет гонений и плена!?. Попробую осмыслить весь прошедший 20-летний период с момента гибели о. Александра и до появления вышеуказанной заметки в «Радонеже» через призму собственного опыта вхождения в РПЦ и дальнейшего соприкосновения с разными взглядами и течениями внутри нее.

Вскоре после «Августовской революции» 1991-го стало заметно, что либерализм, отчасти утвердившийся на российской почве на волне Перестройки, начинает давать существенные сбои, а множество простых граждан, столкнувшихся с реалиями дикого нерегулируемого рынка, безграничной свободы слова, не приносящей реальных созидательных плодов, и просто развала промышленности, науки и культуры, начинает постепенно «праветь». Растут либо национально-патриотические, либо монархические настроения среди интеллигенции. Многие пополняют число прихожан православных храмов не только потому, что ощутили на себе призыв свыше, но по элементарным соображениям типа «нужно во что-то верить», как-то заполнить возникшую идейную пустоту, поскольку довольно многие российские граждане вполне успели свыкнуться с идеократическим характером прежней государственной власти. В таком случае возникает немалый риск внешней простой замены одной идеологии на другую. Церковь многие стали рассматривать как оплот национально-культурной идентичности, нравственности, патриотизма. Сразу же стало появляться множество репринтных дореволюционных изданий, рассматривавшихся как эталон православной мысли, немало из которых к концу ХХ века просто устарело и потеряло актуальность, но, тем не менее, романтическая обращенность в дореволюционное прошлое с некоторым экзальтированным монархизмом сыграли в этом процессе немалую роль. Побравировать своим монархизмом в церковно-молодежной среде начала 90-х было по-своему модным и считалось хорошим тоном, в том числе, среди духовенства. И вот, лишь только написав эти строки, нахожу подтверждение тому, что сам вспомнил, в интервью отца Александра (1990 г.) испанской журналистке Пилар Бонет: «Общий уклон сейчас такой. Это реакция на разрушение национальных ценностей. Раз не устраивают коммунисты — сразу давай монархию, идеализация монархии; раз не устраивает партийный аппарат — давайте восстановим Церковь в том виде, в каком она была до революции. Хотя забываем, что именно потому, что она была такой, произошла катастрофа. Это никого уже не интересует. Ностальгия по прошлому… Это всё очень разочаровывает людей, уставших от идеологического гнёта. Они искали среди христиан открытой позиции, а встречают новый вариант закрытого общества»[4].

А тем временем жить становилось не просто хуже, а еще и страшней, в особенности после братоубийственной бойни октября 1993 года, возникшей в результате полного кризиса и паралича законодательной и исполнительной власти России. Человеческая жизнь катастрофически обесценилась… Возвращаясь к тому времени, когда погиб о. А. Мень, можно констатировать, что именно тогда, во второй половине 1990-го, атмосфера в России-СССР сгущалась и наэлектризовывалась. Становилось тревожно, чувствовалась возрастающая нестабильность и непредсказуемость, при том, что перестроечно-реформаторский пыл и митинговщина нисколько не ослабевали, но дошли уже практически до своей кульминации в начале 1991-го. Для историков то время вполне могло напомнить февраль-март 1917-го по многим аналогиям и совпадениям. Начинались те самые «лихие 90-е», о которых мало кто сегодня любит вспоминать, с их бандитизмом, рэкетом, разнузданными низменными инстинктами. Отлично помню, что как раз в то время в табачных киосках стали продавать отнюдь не только табак и сигареты, но и прочую всякую всячину, сувениры и в том числе православные иконки. Сразу подумалось, что дело наше — «табак». А после гибели о. Александра Меня началась длительная и устойчивая череда убийств многих священнослужителей, не прекращающаяся до сих пор! Двое из иеромонахов были убиты совсем скоро, один в декабре 1990-го, другой в начале 1991-го (оо. Лазарь Солнышко и Серафим Шлыков). Потом — мученики Оптинские, и еще, и еще, а в последние два месяца 2009 года погибли один за другим иерей Даниил Сысоев и протоиерей Александр Филиппов… Это невозможно было себе представить, как ни странно, ни при хрущевско-брежневском режиме, ни в какой-либо западно-европейской стране, ни даже во многих мусульманских! По воспоминаниям хорошо знавшей о. Александра Марины Журинской[5], как-то раз среди ее друзей, близких к о. Александру, зашел в его присутствии спор о политике, весьма эмоциональный. Отец Александр молчал, и лишь однажды заметил: «Пока происходит борьба капитализма с социализмом, мир оказался во власти террористов, — неужели никто не видит, что это главнее?» И произнесено это было лет за двадцать до 11 сентября 2001 или до Беслана, — захваты заложников или отдельные угоны самолетов тогда только-только начинались… Разумеется, в такой обстановке многие стали мечтать о твердой государственной власти и объединяющей всех новой общественной идеологии, которую, впрочем, заведомо невозможно было разработать, поскольку российское общество оказалось довольно разрозненным, атомизированным и просто расколотым. В этой ситуации слово отца Александра, по своему характеру наднациональное и даже надконфессиональное, в целом аполитичное, свидетельствующее исключительно о Христе и рассказывающее о святых Его, не обязательно только русских и византийских, но и западных, стало просто тонуть в печатной и телевизионной сиюминутной разноголосице мнений. Или же просто вызывать все большее подозрение у новообращенных православных: либерал, западник, экуменист, совсем не за «Святую Русь», да и сам нерусский…

Как раз за три-четыре года моего неофитства я продрейфовал к 93-му году почти что к фундаментализму. Пусть и не стал монархистом, но, во всяком случае, был настроен весьма консервативно, в обращенности в дореволюционное и даже средневековое византийское прошлое. К о. Александру Меню симпатии не терял, но возникло более критическое отношение к нему и к церковным активистам из общин о. Александра Борисова и о. Георгия Кочеткова. Тогда же начала ходить по многим церковным лавкам изданная в Троице-Сергиевой Лавре анонимная брошюра «Отец Александр Мень как комментатор Библии», поразившая меня грубой клеветой на покойного и многочисленными передергиваниями, заметными даже читателю, не сильно искушенному в библеистике. Затем она печаталась и неоднократно переиздавалась уже под псевдонимом «Протоиерей Сергий Антиминсов». Нигде в церковной печати не было дано никаких опровержений, только в зарубежном «Вестнике РХД». Но многие ли об этом знали?..

Вспоминается конец 1994 года, богословская конференция «Единство Церкви», организованная в Православном Свято-Тихоновском Богословском Институте, где я тогда учился. Отцу Александру Борисову с о. Георгием Кочетковым фактически сделали тогда дружную обструкцию, и в числе поддерживающих общий «народный гнев», пусть не до конца и не во всем, был и я сам… Обсуждалась, в частности, нашумевшая книга о. А. Борисова «Побелевшие нивы». Сейчас она вовсе не кажется мне такой уж страшной — наоборот, с большинством мыслей, там выраженных, со временем пришлось согласиться, ощутив на собственном опыте правоту наблюдений автора! Допустим, можно что-то возразить о. А. Борисову по поводу его желания «нового христианства», не православного, католического или протестантского, но «подлинно вселенского», «с человеческим лицом»[6], но, в общем, эта мысль кажется сейчас скорее интересной, чем крамольной, как она звучала в те годы. Тогда общее доминирующее настроение было примерно таким: вот, развалили страну либералы своими реформами, так теперь еще и за Церковь хотят приняться, чтоб и от нее ничего не осталось! В то время я решил окончательно разделить для себя о. Александра Меня и «меневцев». Ученики никак не больше учителя своего, а чаще всего гораздо меньше и мельче, да и просто могут выставлять его в дурном свете, выдавая желаемое за действительное и домысливая то, что сам учитель мог вовсе не иметь в виду… И вообще, пусть среди церковной интеллигенции, далекой от реформаторских настроений, и не разделялись крайние выпады против о. Александра со страниц «Советской России», «Русского вестника» или анонимных и псевдонимных брошюрок, распространявшихся в многочисленных церковных лавках, но все больше утверждалась точка зрения примерно следующая:

«Отец Александр Мень был миссионером для советской технической интеллигенции 60-70-х годов. Отсюда все сильные и слабые стороны его творчества. Не сомневаюсь, что по тому времени проповедь его была весьма эффективна и его книги многим помогли расстаться с «научно»-атеистическими убеждениями и прийти в Церковь. Отец Александр был блестящим оратором и широко эрудированным человеком, но он не был богословом в строгом смысле этого слова. Поэтому он допускал многие ошибки. … Но даже если чрезвычайно серьезно относиться к его ошибкам, все равно сожжение его книг по меньшей мере бессмысленный акт: на сегодняшний момент они просто безнадежно устарели и уже не слишком читаемы»[7].

И вот, мы подошли к тому самому 1998 году, когда в одной из крупнейших епархий РПЦ произошло вышеупомянутое событие, вызвавшее международный резонанс, а заодно и недоумение, если не шок, большей части христианского мира. Как стал возможным такой позор, что книги лучших православных писателей ХХ века, — священников А. Меня, А. Шмемана и Иоанна Мейендорфа, столь легко оказались обреченными на сожжение в той самой стране, для людей которой они старались писать, какими бы мотивами это ни объясняли и чем бы это ни оправдывали?

1997-98 годы вообще оказались переломными для русской Церкви. С одной стороны, налицо все большее храмостроительство, внешнее благолепие церковных зданий и ощутимое увеличение числа прихожан в храмах, с другой, расширение борьбы с так называемым «неообновленчеством» и фактическое подавление инакомыслия среди духовенства наряду с усилением «вертикали власти» со стороны епископов. К началу 2000-х это станет выражаться в том, что уже не покойные Мень или Шмеман будут уничтожаемы на кострах в виде книг, а вполне живые, ревностные, пусть в чем-то ошибающиеся молодые священнослужители будут легко отстраняться в разных местах правящими архиереями от служения, перебрасываться с одного прихода в другой, запрещаться в служении на неопределенный срок или даже в буквальном смысле уничтожаться, т.е. «лишаться» сана вопреки каноническим нормам по одному лишь решению епископа за малейшее несогласие с ним, в том числе и за симпатии к «неообновленчеству».

На эти же годы приходится начало моего священнического служения в далекой Забайкальской провинции (так получилось, что в Москве-Подмосковье в рукоположении мне отказывали). До того, будучи регентом и псаломщиком в одном из московских храмов, я любил вникать в разные тонкости богослужебного Устава. Оказавшись же в Чите или бывая в командировках по области, в условиях, когда все церковные и общественные проблемы в российской глубинке гораздо более обострены и обнажены, сразу же пришло отрезвление: тут ведь не до соблюдения всяких уставных норм и правил, тут хоть слово Божие до народа как-то донести!.. В те первые месяцы служения я вдруг остро ощутил, что наши веками сложившиеся богослужебные чины совершенно никаким образом не предназначены к миссионерству и никак с ним не связаны! Тем более, когда они ведутся на церковно-славянском языке… (Когда-то, в первые века, начиная с апостольской проповеди, было все по-другому, но точно теперь никто не знает, как. А к позднему средневековью, когда окончательно оформился богослужебный чин, испытавший сильное монашеское влияние, вроде бы и обращать некого было, и проповедовать некому — предполагалось, что все с детства все знают). Вспоминается моя первая Пасха 1998 г. в иерейском сане, как раз в одном из формировавшихся тогда поселковых приходов Читинской области, куда правящий епископ отправил меня в краткосрочную командировку. В саму пасхальную ночь тогда пела лишь одна певчая, причем довольно посредственно, невразумительно и весьма «по-постовому» — я, как мог, ей подпевал и старался придать динамику пасхальной утрене. Какая же Пасха и радость о Христе Воскресшем без пения, без хора? Но хора не было, такова жизнь… Как проводить в таких условиях праздничное богослужение, как возможно его модифицировать, проявлять гибкость, отступая от привычных наработанных схем, в том числе и от самого чина богослужения, если сам чин «не работает» в конкретных условиях? Никто не знает, но никто и не пытался решать по-настоящему эти вопросы… Делались попытки только теми, кого окрестили «неообновленцами», начиная с самого о. Александра, к наследию которого лично у меня тогда появилась необходимость обращаться все чаще и серьезнее. В результате оказалось, что в немногих простых словах о. Александр давно уже ответил на разные недоуменные пастырские и прочие проблемы церковной жизни, дав не универсальные способы их решения, которых заведомо не существует, а общий творческий подход и необходимый вектор в их осмыслении, укорененный в Евангелии, глубоко прочувствованном и прожитом[8].

К сожалению, очень часто в нашей истории какое-нибудь понятие, слово, связанное с определенным историческим контекстом, превращается в пугало, в условный раздражитель. Идея обновления в Церкви, необходимости реформ в ней, прозвучавшая на Соборе 1918 г., была скомпрометирована обновленческим расколом 1920-х, и с тех пор на общецерковном уровне этот вопрос серьезно даже не ставился. Между тем эта идея нуждается не просто в принятии, но и в глубоком молитвенном осмыслении. Сам Христос явился Израилю в подлинном смысле «обновленцем», нарушителем, даже ниспровергателем некоторых привычных и незыблемых, казалось бы, ветхозаветных иудейских представлений и традиций, в то время как его противники, книжники и фарисеи, были самыми что ни на есть традиционалистами, хранителями «преданий старины глубокой». Обновленцами были и последовавшие за ним Его ученики, неученые рыбаки, невежды в законе. Но и Савл, бывший ученый раввин и ревнитель отеческих преданий, оказался таковым, сделавшись апостолом Павлом, так как не стал после зова Божьего «советоваться с плотью и кровью» (Гал 1:16), т.е. с традицией, в которой он вырос. Множество святых в последующие века были в некотором роде «обновленцами», как и апостолы. — но отнюдь не в социально-реформаторском или идейном плане, а гораздо в более глубоком смысле. Ecclesia semper reformanda est («Церковь всегда обновляется») — имеет ли это изречение древнее происхождение, или более позднее протестантское, не так уж важно, но оно весьма точно отражает жизнь в Духе, предстояние Богу в Духе и Истине как непрерывное, непрестанное духовное обновление. Как пишет апостол Павел, «если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется (2 Кор 4:16). И каждый день православные молятся словами 50-го псалма: «Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей». Именно в этом случае, в этой покаянной устремленности сердца «Сам Дух ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными» (Рим 8:26). Если путь непрестанного духовного обновления прекращается, на индивидуальном ли, на приходском или на общецерковном уровне, жизнь застаивается, окостеневает, угасает.

Это стало остро ощущаться довольно многими людьми к середине первого десятилетия 21 века. По прошествии почти двух десятилетий церковной свободы выяснилось, что РПЦ сохраняет влияние лишь на небольшой срез российского общества и даже постепенно теряет тот почти безграничный кредит доверия, который она имела в начале 90-х. Только лишь 1-3 процента россиян остаются сознательно практикующими православными, что ненамного больше, чем было в предыдущие десятилетия советской власти.

И дело здесь далеко не в прерванных традициях и не в атеистическом прошлом. Сбылось одно из предупреждений о. Александра: наступит полная свобода для Церкви, свобода миссии, проповеди, социального служения в самых разнообразных формах, а мы окажемся неготовыми, растерянными, не представляющими себе, что с этой свободой делать. Отсюда множество вопрошающих и ищущих, требующих у нас «отчета в нашем уповании» (1 Пет 3:15), остались неудовлетворены, а то и разочарованы. Открылось множество храмов, рукоположены тысячи новых священников и сотня новых архиереев… Говорится множество правильных и даже вдохновенных слов о вере и благочестии, о несении креста и отвержении себя, о смирении и любви, но нравственная ситуация не только не улучшается, но, кажется, конца не видно этому происшедшему массовому одичанию. Почему? — «время начаться суду с дома Божия» (1 Пет 4:17). Кризис церковности и есть суд Божий над ней. Нам, служителям, часто не верят, потому что судят не по словам, а по плодам; не по тому, что мы знаем, к чему мы призываем и как проповедуем, а как мы живем. И когда к личным грехам каждого из нас присоединяется обыкновенная беспринципность, политиканство или открытое собирание «сокровищ на земле» (Мф 6:19), — это ли не мина замедленного действия для Церкви? И все разговоры об истинности нашей веры становятся пустым звуком, при том, что ревностные и талантливые священнослужители, не искажающие слова Божия, а открывающие истину (2 Кор 4:2), нередко оказываются под подозрением или в опале, либо от неразумной ревности охранителей чистоты веры, либо от обыкновенной зависти человеческой.

Разномыслия же по многим вопросам церковной жизни, о которых писал апостол Павел (1 Кор 11:19), сами по себе неизбежны. Они не затрагивают догматы, а касаются прежде всего обрядов, канонов и других еще более второстепенных вещей, которые, тем не менее, ошибочно могут возводиться в абсолют. Это не раз приводило к печальным недоразумениям. Казалось бы, Церковь изначально была богата своим многообразием и духовных дарований, и служений, и путей устроения отдельных общин или монастырей. Тем более, что все люди разные, и что пригодно или необходимо одному, вовсе не полезно другому, — но каждый призван ко спасению различными путями. Среди канонизированных Церковью наставников в вере всегда были и «строгие», и «мягкие» святые. Всегда существовало более «либеральное» церковное течение, более открытое миру внешнему и, в частности, нехристианскому, для его освящения и воцерковления путем снисхождения, частичного приспособления к нему, т.е. икономии. И параллельно ему неизбежно существовал охранительный консерватизм, выражавшийся в нежелании подстраиваться и приспосабливать церковные каноны духу времени, «века сего», и изменчивой, капризной, немощной и непреображенной человеческой природе, т.е. принцип акривии. Динамическое равновесие между двумя этими путями, икономией и акривией, без противостояния и недоверия — лучший способ жизни Церкви в истории. Надо понять, что мы нужны друг другу и Церкви — и либералы, и консерваторы! Отец Александр говорил предельно просто: «Все священники разные — и все нужны: и отец А., и отец Б., и отец В., и я»[9]. При этом он органично сочетал свободу с консерватизмом в некоторых практических вопросах[10]. В действительности же, преимущественно современной, в самом русском Православии нет самого главного — единства в любви — ни между разными течениями, ни между соседними приходами и епархиями, ни даже между отдельными пастырями внутри одного и того же прихода. И нет зачастую у нас как здорового либерализма, так и трезвого консерватизма при отсутствии дара рассуждения — отдельные епархии просто лихорадит, сотрясает дух сектантства. Воистину, нелегко многим сегодня разобраться, что же такое есть истинное Православие! А Слово Христа неизменно свидетельствует: «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин 13:35).

После гибели о. Александра Меня в последующие годы на просветительской и миссионерской ниве быстро выдвинулся диакон Андрей Кураев, бесспорно, талантливый и эрудированный церковный писатель-популяризатор, книги которого помогли прояснить многие вопросы начинающим православным, а впоследствии его первый православный миссионерский интернет-форум стал воистину уникальным и незабываемым явлением. Но, в отличие от о. Александра, Кураеву не хватало общей культуры, тактичности и беспристрастности в оценках отдельных общественных явлений или его личных оппонентов. На него посыпались обвинения в еретичестве, отступничестве и даже угрозы расправы. Вспоминается его полушутливое и полусерьёзное признание в том, что апостол Павел мог свободно позволить себе быть «с иудеями как иудей, чтобы приобрести иудеев», «для чуждых закона как чуждый закона», «для немощных как немощный, чтобы приобрести немощных» (1 Кор 9:19-22) хотя бы просто потому, что в то время не было диктофонов и магнитофонов, как не было и печатного слова. То есть поймать проповедника на слове, обращенном и приспособленном к конкретной ситуации и определенного типа слушателей, тогда было невозможно. Ныне же записи о. Андрея и его книги распространяются среди различных слоев верующих и неверующих, и современные ревнители чистоты православия весьма соблазняются, вырывая из контекста отдельные выступления, направленные к целевой и специфической аудитории. Но не та же ли самая неблагодарная участь постигла еще гораздо раньше о. Александра, единственного тогда в своем роде миссионера-просветителя, чьи лекции или интервью перед весьма специфическими аудиториями некоторые охотники за ересями пытались немедленно обратить против него самого? В том числе, увы, и сам о. Андрей, назвавший о. Александра «потерявшимся миссионером» и «батюшкой ДА», не умевшим, по его мнению, проявить твердость и принципиальность перед скептической или плюралистически настроенной публикой и никогда не говорившим «нет»[11]. Действительно, в советском обществе людей с детства приучали все время против чего-то выступать, кого-то или что-то осуждать и говорить «нет!»: ревизионизму, империализму, пессимизму, символизму, идеализму и мало ли чему еще… Понятно, что о. Александр никак не мог пойти по пути «нет» перед интеллигенцией, заведомо недоверчиво настроенной ко всяким категорическим отрицаниям. И тем самым он приобрел ее, успешно быв «с иудеями как иудей», с научной элитой также как свой, и даже с астрологами как астролог. Как пишет Сергей Аверинцев, «Можно поморщиться: «образованщина». Миссионеру, однако, этого права не дано; он должен любить племя, среди которого трудится, жить его жизнью, говорить с ним на его наречии, считаться с его особенностями — шаг за шагом, с азов преодолевая его страшную отчужденность от христианской традиции»[12]. Разумеется, всегда в таком деле есть громадный риск, не только ошибиться формально с точки зрения школьной догматики или в методах пастырского воздействия на душу (о. Александр был пастырем для «тонкорунных овец»), но и быть неправильно понятым или перевранным. Но, как известно, не ошибается только Бог или тот, кто ничего не делает.

В то же время поразителен сам факт, что в условиях несвободы, жесткого контроля за деятельностью Церкви в советское время, когда множество разных зарубежных трудов по библеистике не всегда было доступно даже специалистам-религиоведам, о. Александр сумел проделать работу, которая могла быть по силам целому коллективу авторов, составителей, допустим, очередной энциклопедии, или даже целому научно-исследовательскому институту (это касается, конечно, его многолетней работы по составлению словаря по библиологии). И стоит отметить, что его знания по библеистике в свое время получили наиболее высокую оценку от митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла, ныне Святейшего патриарха Московского[13]. В то же время для широкой аудитории он непременно умудрялся написать или сказать простое и проникновенное слово о Боге, о библейских пророках или о Христе-Спасителе, — не книжно-академическое, при всей его по-настоящему академической образованности, но живое вдохновенное слово, слово примирения, слово любви и свободы. Такое миссионерство, не ограниченное никакими условно-каноническими рамками, есть, конечно, один из высших и величайших видов творчества. Творчества, ни с чем не сравнимого по своему величию, ибо здесь обнаруживается самое прямое и непосредственное сотворчество с Самим Господом, посылающим всякий раз Своих делателей на жатву. Ни один из писателей, художников или поэтов минувшего века не смог бы изменить столько жизней и приоткрыть божественный свет стольким душам, скольким, прямо или косвенно, удалось, с Божией помощью, отцу Александру.

Итак, сейчас явно наметилось определенное «потепление» в отношении к его наследию, и время должно показать еще, какие результаты эта перемена даст. Тому, как мне думается, немало поспособствовало в последние годы издание дневников и разных богословско-публицистических статей уже другого отца Александра, современника Меня, много потрудившегося на миссионерско-просветительском поприще за границей, — Шмемана. «Дневники» Шмемана, изданные в 2006 году, появились как раз тогда, когда во многих людях стали накапливаться явные недоумения оттого, какие нежелательные формы стала приобретать церковная жизнь за 20 лет полной свободы Церкви в России, и явились для многих настоящим откровением[14]. Но ведь сходными словами задолго до внешнего возрождения церковной жизни о тех же проблемах свидетельствовал и о. Александр Мень, поскольку они были со Шмеманом одного духа. Разумеется, и с тем, и с другим подчас можно спорить, и это нормально. Вдумчивое чтение их книг при условии свободного их распространения в церковных лавках и свободного их обсуждения (что успешно делается в случае Шмемана, но еще со скрипом и пробуксовыванием в отношении Меня) — главное условие для творческого развития их миссии в ситуации начала XXI века. Все же хочется надеяться, что в будущем имя о. Александра Меня станет скорее знамением примирения, чем пререкания. Сегодняшнее время объективно этому способствует, при том, что неизбежно найдутся и сейчас непримиримые его противники. Пусть его критикуют, и даже несправедливо, — но время неумолимо расставляет всё по своим местам, и каждого дело уже обнаруживается, кто что строил и из какого материала. Как пишет апостол Павел: «Я, по данной мне от Бога благодати, как мудрый строитель, положил основание, а другой строит на нем; но каждый смотри, как строит. Ибо никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос.

Строит ли кто на этом основании из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы, — каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть. У кого дело, которое он строил, устоит, тот получит награду» (1 Кор 3:10-14).

Москва, апрель 2010 г.

[1] «Радонеж», N 1 (208), 2010 г. С. 10.

[2] Ныне епископ, правящий архиерей одной из епархий РПЦ.

[3] Псевдоним, под которым в советское время выходили многие книги прот. А. Меня на Западе

[4] Александр Мень. О себе… М., Жизнь с Богом, 2007. С. 277.

[5] М. Журинская. Реки воды живой. В сб.: «И было утро…». М., Вита-Центр, 1992 г. С. 151.

[6] Свящ. Александр Борисов. Побелевшие нивы. М., Лига-Фолиант, 1994 г. С. 105.

[7] А. Дворкин. «Аутодафе»: у кочетковцев есть повод погреть руки. «Радонеж», N 75. 26 июня 1998 г. С. 8.

[8] Достаточно перечитать эпилог книги о. Александра «На пороге Нового Завета» — «Новая эра — новая борьба»: «По словам Элиота, чем выше религия, тем труднее она для человека. К христианству это относится в полной мере. Для многих окажется непосильным бременем свобода Христова. Она будет страшить, словно выход в открытое море. Отсюда желание спрятаться под сенью авторитаризма, избавляющего от ответственности. […]

С давних пор люди колебались между национальной замкнутостью и обезличивающей нивелировкой. Христиане в свою очередь будут поставлены перед этой нелегкой альтернативой. Как совместить слова апостола «нет ни эллина, ни иудея» с реальной многоликостью культур и психологических типов?

Желание сберечь отечественное наследие будет нередко выливаться во вражду ко всему чужому. Истинным захотят считать только одно из земных воплощений христианства, то есть свое. Разрушая духовное соцветие церквей, вспыхнут распри, соперничество, расколы. […]

В действительности же вселенское христианство подобно горе, опоясанной лесами, кустарниками, лугами и ледниками, которые вместе составляют ее цельное одеяние. Нельзя ждать, что свет Евангелия будет преломляться одинаково. Проходя через толщу различных народов, он станет создавать все новые и новые ландшафты духовности. […]

Нелегко будет преодолевать и инерцию старой религиозной психологии. За две тысячи лет многоголовая гидра язычества не раз оживет в самой ограде Церкви. В эту ограду хлынет волна суеверий, заражая молитву механически-заклинательным духом, внося в почитание святых оттенок многобожия, а в обряды- натуралистический магизм. Начнется засилье приземленного, домостроевского понимания веры. Ритуальные и канонические формы будут рассматривать как нечто незыблемое, данное навсегда.

Евангелие отнюдь не отметает обрядов. Ритуал — это живая плоть таинств, русло духовной жизни, ритм, объединяющий людей и освящающий повседневность. Он соответствует сам<


Поделиться с друзьями:

Общие условия выбора системы дренажа: Система дренажа выбирается в зависимости от характера защищаемого...

История создания датчика движения: Первый прибор для обнаружения движения был изобретен немецким физиком Генрихом Герцем...

Состав сооружений: решетки и песколовки: Решетки – это первое устройство в схеме очистных сооружений. Они представляют...

Семя – орган полового размножения и расселения растений: наружи у семян имеется плотный покров – кожура...



© cyberpedia.su 2017-2024 - Не является автором материалов. Исключительное право сохранено за автором текста.
Если вы не хотите, чтобы данный материал был у нас на сайте, перейдите по ссылке: Нарушение авторских прав. Мы поможем в написании вашей работы!

0.048 с.