О трех законах и завтрашней субботе

Оглавление

 

ЛИСТКИ ЦЕРКОВНОГО КАЛЕНДАРЯ.. 5

О трех законах и завтрашней субботе. 5

Краткий свод крещенских правил. 6

Особенности прошедшего праздника (Крещение Господне) 7

Прощеное воскресенье. 9

Пост, опаленный войною.. 9

Как подготовиться к Великому посту?. 10

Предпостовое. 12

Фомина неделя. 15

Радоница. Что «нужно», а что «нельзя» в дни поминовения усопших?. 16

Николай Чудотворец - самый добрый святой. 18

Торжество. 19

Петров пост: очередная четверть в школе любви. 20

Петров пост - зачем?. 22

Особенности нашего Успенского поста. 23

 

РАССКАЗЫ.. 27

Слепой. 27

Поповское. 30

Провинциальные тайны войны.. 30

Батюшка и батя. 31

Страус-сепаратист. 33

Забор. 36

Анчутка. 37

А настоятель молится... 39

Батюшкин сон. 42

Православный Дед Мороз. 46

Рождественский гость. 49

Архиерейское благословение. 53

 

ЛИСТКИ ЦЕРКОВНОГО КАЛЕНДАРЯ

 

Краткий свод крещенских правил

 

«Раз в крещенский вечерок девушки гадали» — эти слова В.А. Жуковского в интернете в рей­тинге великом, и они из года в год не желают де­вальвироваться. Одно лишь успокаивает: теперь вкупе с языческими приметами и советами, пра­вославное понимание Крещения (Богоявления) намного чаще публикуется.

И все же!

Попытаюсь создать перечень (естественно, не полный, в каждой местности свои тараканы) того, что можно и нужно знать в крещенские дни, а чего надо бы избегать и не рекламировать.

— Святая вода предкрещенского сочельника (Агиасма) ничем не отличается от той, которую будут освящать в сам праздник Крещения Гос­подня 19 января.

— Советы фирмы «ОБС» (одна бабка сказа­ла), что дома должна обязательно быть «богоявленская» (вечерняя) и «крещенская» (дневная) вода - суеверие.

— От того, сколько капель святой воды со свя­щеннического кропила попадет в вашу посудину, «качество святости» не зависит.

— Вода, где не произносится священническая молитва (не служится), не освящается, поэтому в кранах, в колодцах, речках и водоемах даже в крещенскую ночь она остается просто водой.

— Купаться на Крещение здоровому и телесно крепкому человеку можно, но далеко не обяза­тельно. В больницах и поликлиниках и так в эти дни очереди с простудными заболеваниями.

— Считать, что окунание в прорубь грехи «снимает» — есть лишь прибавление еще одного греха к имеющимся.

— Если православный человек имеет желание окунуться в Иордан (водоем, где освятили воду), следует взять на это благословение у священни­ка.

— Хранить освященную воду в особом месте нужно и потреблять понемногу (по ложечке), же­лательно натощак и при болезни.

—- Обливаться (обливать) в ванне при купа­нии святой водой, дабы выздороветь, нельзя.

— Скотину (худобу) и прочую домашнюю живность поить этой водой не принято, даже с учетом того, что у некоторых святых такие при­меры присутствуют.

— От сглаза, наговора, заговора и прочих чу­дачеств из ореола язычества вода крещенская не помогает, так как она святость, а не собственное суеверие.

— Гадать в крещенскую ночь, ради забавы, фольклора, традиции или от того, что «так наши предки делали» можно конечно, но только в церк­ви после подобного кощунства над Богом вам де­лать нечего. Нельзя соединять вместе бесовщину и Христа.

— Окроплять святой водой жилище можно и нужно, а рисовать ли на дверных косяках кресты - ваш личный выбор.

— Вода крещенская (Агиасма) не портится ни­ когда не от того, что в нее ионы серебра с креста попадают, а от того, что она святая.

— Абсолютное суеверие и усмешка лукавого, что нельзя святую воду наливать «от себя», «че­рез руку» или через воронку, или ставить бутыл­ку со святой водой на землю.

— Считать себя окрестившимся и носить крест, если отстоял службу и окунулся в прорубь не следует. Как был нехристем, так им и остался.

— Святая вода обязательно потеряет для тебя лично свои свойства, если ты не веришь во Хри­ста и пользуешься ей как очередным магическим средством.

— Крещенская вода приносит духовное и теле­сное здоровье по вере вашей.

 

Прощеное воскресенье

 

Вспомним путь нашего «прости», по годам своей же собственной жизни расписанный.

Первое: «мамочка, прости, больше не буду»; чуть позже - «Марь Ивановна, простите, не выучил»; затем - «прости, дорогая (дорогой)». И нынешнее, высшее, если добрались к нему, - «Господи, прости!»

Тернист путь к этому крику, к Богу...

Чувство вины жить во мне не желает. По­стоянно хочется от него избавиться или на кого-нибудь рядом живущего переложить. По всей вселенной крик стоит: «Вот если бы кто- то вот так-то не поступил, то я бы ни в жизнь этого не совершил!». Принцип волка из басни Крылова: «ты виноват уж тем, что хочется мне кушать» никуда не делся. Конечно, изыскан­ность манер, мыслей и одежды придает нашим оправданиям внешнюю правдивость. «Вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония» (Мф. 23:28). Почти каждый это понимает. По­нимать понимаем, а вот признать - гласно и откровенно - не желаем.

Вот для этого и пост дан, Великим назван­ный. Время, когда нужно с повинной прийти, суету остановить, от веселья уйти, «любезно­го для всех и лукавого владыку - чрево» (авва Дорофей) угомонить.

Тогда и становится понятным, что имен­ но твоего личного, покаянного и искреннего «Прости, Господи!» не хватает всему миру. Не виртуальный «кто-то», а объективный «я» есть причина раздоров, нестроений и катастроф.

 

Пост, опаленный войною

 

Впервые в моей жизни столь трагично начи­нается Святая Четыредесятница. Казалось бы, храм тот же, прихожане все свои, деревья растут там же, и компьютер по-прежнему раз за разом глючит, а все по-иному. Даже солнышко с болью светит и ранние весенние дни не радуют. Да и как радоваться, если грохочут пушки, плачут дети, разрушены дома, слезы горя вокруг?

Брань междоусобная, о которой мы лишь из молитв знали, да в книгах читали, пришла на зем­лю нашу.

За что, Господи? Да все за то же!

Оглянитесь вокруг: все друг друга обвиняют, а если каются, то лишь тогда, когда заставляют. Через силу.

Покаяние ли это? Не знаю. Слишком часто произносим одно, а делаем совершенно другое.

Как же хочется вернуться к той искренно­сти, когда действительно перед мамой и тело, и душа кричали «мамочка прости!». Но на ветхую одежду новые заплаты не пришьешь, года вспять не повернешь, а еще раз прожить жизнь, но «по- иному» не получится.

Одна надежда - на Бога! Но трудно с Ним, с Богом. «Паче снега убедиться» надобно, чтобы в дверь твоего сердца Он зашел.

Буднями не получается пригласить, не убрано все. В струпьях греховных горница, в смраде не­чистых мыслей укромная спальня, а в коридоре души и на ее крыльце лишь обвинения, недоволь­ства и претензии.

Пройти невозможно...

Бог об этом знает, для уборки и пост благосло­вил - Великий.

А начать с попытки простить надобно. То есть паутину убрать и окна открыть, чтобы всю грязь собственную, мною же занесенную, увидеть. Не торопиться, убирать тщательно. Времени хватит. А последовательность уборки - что за чем вы­чищать - в ближайшем храме посмотрите. Там в расписании богослужений на Святую Четыредесятницу вся «дорожная карта» прописана.

Только не забудем искренне сказать друг дру­гу: «Простите меня грешного!», и в путь!

Весна 2015

 

 

Предпостовое

 

«Трезвость ума — светлость мысли, происходит от бесстрастия, то есть от чистоты, поста, воздержания, неразвлекаемого безмолвия...»

Прп. Паисий Величковский

 

Одна из божественных характеристик человече­ской личности — его таланты, то есть способность к личному, только ему присущему творчеству. Даже во времена, когда о Боге думать не советовали, все едино, раз за разом повторяли: «Человек — творец своего счастья». Правда, понятие грядущего сча­стья было бесчеловечным, так как оригинальность и эксклюзивность каждого живущего в этом мире тогдашняя государственная идеология уничтожа­ла, но о том, что «как потопаешь, так и полопаешь», знали все, как и понимали, что труд без ума лишь к разбитому корыту ведет.

Ясность мысли и трезвость ума — для многих необходимая повседневная обязательность, без которой не только личные, но и рабочие пробле­мы не решишь.

Нередко лихорадочно трем мы виски при выполнении очередного творческого задания, перебираем варианты в поисках правильного слова, ищем всесторонне обоснованный путь выхода из проблемы, советуемся, листаем спра­вочники, надоедаем интернетовскому поиско­вику и злимся сами на себя, что точное слово не подбирается и должный вывод убедительно не звучит.

С унынием и раздражением стучим себя по лбу и не понимаем: почему раньше все получалось и складывалось на радость себе и окружающим, а сегодня сплошной апофеоз глупых мыслей и бес­перспективных выводов?

Ответ лишь один: «светлых мыслей трезвый ум» имеет место постоянно быть только там, где нет суеты, где отсутствует повседневность окру­жающего мира, где между словом и делом не стоят препятствия вольного и невольного греха.

Незабвенный Винни Пух говорил Пятачку, что для того, чтобы написать очередной стих, необходи­мы особое время, особое место и особое состояние.

Герой мультика, по сути, о времени поста и рас­сказал. В его словах и храм, и молитва, и особое со­стояние.

Да и главная молитва постовая напоминает, что «смиренномудрия» у Бога просить надобно.

Так что если светлость мысли куда-то запропасти­лась, а ум шарахается из стороны в сторону, не находя выхода, то лекарство рядом находится. Это - пост.

 

Фомина неделя

 

Первое воскресение после Пасхи. Его в пра­вославном календаре называют Антипасхой, что значит «вместо Пасхи». Отличительная же особенность нынешнего воскресения в том, что с этого дня свет и сияние Воскресения Христова мы лично, персонально, по собственному жела­нию несем на поселения-спутники каждого го­рода, села, поселка. С радостной вестью «Хри­стос Воскресе!» идем к тем, кто уже вкушает сладость Царствия Небесного и к тем, кто пьет ныне желчь адовых мучений. Мы направляемся на кладбище.

Апостол Фома, уверение которого в истин­ном воскресении Христа вспоминает в эту не­делю Церковь, сказал апостолам в ответ на их радость: «Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоз­дей, и не вложу руки моей в ребра Его, не по­верю» (Ин. 20:25). Нам же для уверения очень часто и нужны именно эти пасхальные визиты на кладбище, потому что какой смысл был бы в этих хождениях? Ведь память - определение далеко не материальное. Впрочем, как и лю­бовь, и ненависть. Их нельзя попробовать на вкус, увидеть глазами, потрогать руками или сфотографировать.

Возразят некоторые, что любовь и ненависть видна по поступкам, но ведь это далеко не всегда происходит. Очень часто за внешней любезностью, улыбкой и поддакиванием скрывается презрение и ненависть, а за криком и призывом всех бед на нашу голову - забота и любовь. Происходит это потому, что живем часто тройственной жизнью: думаем одно, говорим другое, ну а делаем третье.

На кладбище же все определенно и ясно, там врать не получается, а если и выходит, то сразу заметно.

Если «память» понятие не материальное, то тогда к местам упокоения идут те, кто верит в потусторонний мир, то есть хочется нам этого или не хочется, все мы люди верующие. Явно, может быть, кто и сомневается в наличии Бога, спорит об этом, но все равно перед Пасхой Хри­стовой оградку поправит и покрасит, вокруг мо­гилок родных все почистит, да еще и песочком посыплет.

Блаженный Августин сказал, что душа чело­веческая по природе своей христианка, поэтому волею или неволею и поступаем так, как надле­жит поступать творению Божьему. Смотришь на кладбище, на это пестрое разнолюдье, кото­рое священника высматривает, чтобы в оградку к своим привести, литию отслужить и думаешь: «Господи, да почему же в храме Божьем вас нет? Почему Вы и молитвы толком ни одной не знаете? И крестным знамением лоб осенить не умеете? Ведь ждут этой молитвы те, к кому вы пришли, радуются ей и о нас, пока на земле жи­вущих, молятся»...

Известен ответ на вопросы эти. Вера, она ведь труда и забот требует, а так не хочется размеренность и привычность дней текущих изме­нять. Нет желания творить насилие над собой. Сильно не хочется.

На советы, наставления, замечания, даже с любовью сказанные - сердитый взгляд, раздра­жение и недовольство. Лозунг «не учите меня жить!» стал не заменой конкретного «отстань!», а образом жизни.

На кладбищах часто с людьми беседуешь. Зовут знакомые и незнакомые к столикам с тра­пезой поминальной и, естественно, темы разго­вора с священником заранее предопределены: о Боге, вере, традициях православных. Это ра­дует, но будет тут же и огорчение. Обязатель­но найдется кто-либо, кто четко, звонко, опре­деленно и уверенно заявит, как апостол Фома: если не увижу - не поверю.

Говоришь о двухтысячелетии христианства, отвечают - привычка, рассказываешь о святой воде, возражают: «вы туда серебро кладете», по­казываешь иконы мироточивые, утверждают, что попы туда трубки тоненькие поставили, под­водишь к святым мощам - вопиют, что мумифи­цировать еще древние египтяне умели и т. д.

Не верим, а на кладбище идем. Отказываем­ся принять истину о жизни вечной, а к тем, кто уже ушел от нас, обращаемся.

Безусловно, знание - дело нужное, необхо­димое и хорошее, но Бог не познается разуме­нием. Нельзя научить верить в Бога при помо­щи знания, разные это понятия, вера и знание. Получить при помощи Бога возможность овла­деть навыком, специальностью, наукой - мож­но, но не наоборот.

Не ушел из нас Фома неверующий. И видит, и слышит, но разуметь не желает.

Из-за этого неразумения и растут спутники- поселения рядом с жилищами нашими намного быстрее, чем зажигаются светом жизни окна в новых домах и квартирах.

 

Торжество

 

Мне завтра легко говорить проповедь. И гото­виться не надобно. Торжество Православия для нас нынче не исторический праздник, не воспо­минание VII Вселенского собора и не триумф иконопочитания (хотя вспомнить можно и нуж­но), а вполне объективная реальность.

Примеров предостаточно.

Вот отец Владимир Гвоздецкий в Новосветловке храм непрошеными западными «вояками» практически полностью разрушенный из руин уже поднял. Причем восстанавливать его на тре­тий день (после того, как «освободители», побро­сав все майно военное и нижне-телесное, убежа­ли), сами прихожане начали. Дома свои разбитые оставляют, чтобы церковь восстановить.

Это разве не Торжество Православия?

В Луганске во временный храм прп. Сергия Радонежского аккурат к окончанию литургии ра­кета с «освобожденной» территории прилетела. Насквозь потолок пробила, но Господь не попу­стил разорваться.

И что?

На следующий день на литургии - те же, кто и вчера молился.

И это - Торжество Православия!

В нашем богохранимом граде летом, как по за­казу обязательно к евхаристическому канону, к главному церковному Таинству, стекла в окнах и витражах от недалекой работы артиллерии ходу­ном ходить начинали, но никто не уходил! Более того, в самое тяжкое время, когда город опустел, когда не было связи и воды, когда не слышалось детского смеха, собирались и обходили город хо­дами крестными. Водители автобусов и немного­численных автомобилей, которые до войны гро­могласно возмущались за препятствия, нами на дороге во время крестных ходов чинимые, в во­енные июльские и августовские дни останавли­вались, из машин выходили и крестным знамени­ем себя осеняли, причем некоторые - на коленях.

Именно — Торжество Православия!

С ноября месяца езжу за лекарствами в Ростов и Азов. Деваться некуда. С запада поставки лишь альтернативные продуктам, пенсиям и лекар­ствам приходят, то бишь «смерчи» всякие, «гра­ды» и прочие, смерть несущие товары.

Медикаментов уже привезли почти на полмил­лиона рублей. Деньги идут со всех уголков Рос­сии, из Казахстана, США, Новой Зеландии, Гер­мании и т. д.

От православных деньги... По крупице, по не­скольку сотен рублей, но каждый день «кукует» смартфон о новых пожертвованиях.

И это тоже Торжество Православия! С Торже­ством, друзья!

 

Петров пост - зачем?

 

Петров пост и кратким, и длинным бывает. Все от времени Пасхи зависит. Если Светлое Христово Воскресенье к лету поближе, то и пост короче, а вот если Пасха Христова в весне ран­ней обретается, то апостольский аскетизм для нас и больше месяца может длиться. Но каким бы временным промежутком Петров пост ни определялся — все едино много недоуменных вопросов возникает, даже у тех, кого мы воцерковленными людьми называем. И главные из них следующие: Зачем нужен Петров пост? В чем разница между нами до и после него?

И ведь действительно: лето, отпуск, дача, а для сельчан и труды нелегкие. На угодьях и усадьбах уже урожай, прежде всего фруктов, ягод и ово­щей поспел. Какое тут ограничение в еде, усилен­ная молитва и частое посещение храма Божьего?

Логически кажется верно, но почему же «Пе­тровки» (так в простонародье Петров пост на­зывали и называют) свято нашими предками чтились и соблюдались? Трудились меньше? От­нюдь нет. Намного больше и тяжелей. Грешили чаще? Тут и отвечать не надо, свойство греха с каждым поколением приумножаться никуда не делось. Мы прекрасно видим и знаем, что мно­гие дела и поступки, которые раньше считались низменными, пошлыми и откровенным свято­татством сегодня возводятся в ранг обычности и даже достижения.

Иное руководство к стремлению соблюдать апостольский пост присутствовало: сознание того, что только тогда труды с заботами во бла­го пойдут, когда в тебе внутреннее содержание с внешним состоянием в симфонии пребывать бу­дут.

В бытность мою на сельском приходе зашел я как-то домой к прихожанам своим, это аккурат в неделю перед праздником Петра и Павла было. В доме никого, в летней кухне тоже пусто, хотя на печи большая кастрюля с водой греется, даже со­бака куда-то пропала, не лает.

— Странно, — подумалось, — может, случи­лось что?

Слава Богу, с семейством было все в поряд­ке, просто они все в саду вишню рвали. Урожай в тот год хороший был, ветки просто облеплены красными пучками ягод. Даже «шпаков», так в селе скворцов зовут, страстных любителей по­лакомиться зреющей вишней, не гоняли. На всех хватало.

Услышал я голоса из сада, понял, что ника­кой беды не произошло и решил помочь семей­ству. Хозяйка, Никандровна, мне на пояс ши­рокий плат повязала, да так, чтобы впереди он как сумка был, в которую ягоды надобно скла­дывать. Ведро ведь за собой таскать неудобно, а самая спелая, вкусная и рясная вишня вверху, без лестницы никак не доберешься. Лазить же по деревьям с моей комплекцией, да еще и с ве­дром или банкой не то что неловко, но и опас­но, как для меня, так и для вишни.

Взобрался я на дерево к пучкам вишневым, со­бираю ягодный урожай, а сам весь в ностальгии и воспоминаниях. Детские летние дни в таких же садах прошли...

Назад в будущее, то бишь в настоящее, разго­вор вернул. Муж Никандровны взрослого сына уму-разуму учил:

— Вот видишь, остолопина, мы с матерью и дочкой уже по два ведра нарвали, а ты три жмени всего — и на вареники не хватит.

Сын в ответ на отцовские замечания резко срывал плоды, да хмуро под нос что-то бурчал. Разобрал я лишь то, что жалуется парень на ночь короткую. Не выспался он.

— Когда же тебе спать, — резюмировал отец, — С клуба и гулянки своей уже засветло вернулся. Знал ведь, что утром на вишню пойдем... Вишь, сколько ее Господь благословил.

Понравилась мне хозяйская речь. Нет, не по­тому, что сына распекал. Дело молодое, понят­но все, сам таким был. Оттого на сердце слова легли, что в них вся сущность необходимости поста раскрывалась. Если дело делать собрал­ся, то развлечения в сторонке оставить надобно и приготовиться к совершению задуманного, а также Бога поблагодарить, что Он такой уро­жай дал.

А разве не вмещает в себе пост Петровский все эти условия?

В стороне праздничные Пасхальные и Тро­ицкие дни, впереди труды, чтобы до следующе­го урожая прожить, да и без Божьей помощи все наши задумки и старания по поговорке определя­ются: «Без Бога ни до порога».

У апостолов в те времена когда они Духа Свя­того получили, та же ситуация была. Абсолютно аналогичная. Они праздник радости всемирной

— Воскресение Христа, праздник утверждения — Вознесение Господне и праздник рождения Свя­той Церкви — Пятидесятницу с радостью и лико­ванием пережили, но теперь надобно было дело делать, то, которое Господь заповедал: «Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа» (Мф. 28:19).

Для этого нужны и духовные, и физические силы. Вот по этой-то причине и установлен неиз­менный обычай (сегодня это уставное правило)

— после святых и радостных дней проходить по­прище поста.

Богу угоден не наш пост, а плоды поста. Но получить эти плоды грешному человеку без огра­ничения своих телесных требований и греховных желаний никак не удастся.

 

РАССКАЗЫ

 

Слепой

 

Первый раз Сашка просыпался от гула сепа­ратора и тихого разговора бабушкиных соседок. Они всегда по утрам собирались и молоко на сливки да «обрат» перегоняли. Что такое «об­рат», Сашка знал точно, так как самолично его пробовал, и он ему не понравился. Было даже не­понятно, как это теленок с таким удовольствием его пьет, а выпив, начинает ведро бодать, требуя добавки.

Если «до ветру» бежать было не нужно, Саш­ка снова засыпал и вновь просыпался лишь тог­да, когда скрипела калитка, расположенная как раз около окна, где стояла Сашкина кровать. Она вообще-то утром часто скрипела, но не будила до тех пор, пока через калитку не шел ОН.

Сашка еще до скрипа слышал постукивание палочки по сухой утоптанной дорожке, затем палка стучала по самой калитке, та с особенным пугающим звуком открывалась. Сердце у Саш­ки замирало, но он все равно, сделав в накину­том на голову одеяле маленькую дырочку, при­поднимался и осторожно выглядывал в окно у изголовья кровати.

Высокая фигура Слепого уже была вид­на только со спины, но Сашка все же боялся, что он возьмет и свернет к двери их хаты, а не пойдет, как обычно, через сад. Слепой не сво­рачивал, стук удалялся, страх уменьшался, а осмелевший Сашка шел в переднюю комнату, где на столе под темной иконой всегда стоял глиняный кувшин утреннего молока, большая кружка и отрезанная горбушка бабушкиного домашнего хлеба.

Бабушки с утра в хате никогда не было, она ходила «управляться по хозяйству». Хозяйство заключалось в большом огороде с кукурузой, кар­тошкой, кабачками, подсолнухом и прочими ово­щами, которые надобно было заготавливать на зиму. В хозяйство еще входила всякая живность, из которой Сашка уважительно относился лишь к корове и ее теленку. Гусей с индюками он не лю­бил. Гуси вечно шипели и пытались ущипнуть его за ногу, а индюки, с грозным шорохом распустив хвост, клокотали что-то по-своему, всем видом по­казывая, что они Сашку за своего не признают.

- Ба, - как-то вечером спросил Сашка, - а Слепой правда страшный?

- Чего он страшный, онучек? Ему просто Бог глаза не открыл. Но он по-своему все видит и все про всех знает, - ответила бабушка.

Сашка такого объяснения понять никак не мог. Во-первых, было непонятно, почему Бог всем глаза открыл, а Слепому нет, а во-вторых, как это можно видеть с закрытыми глазами и все про всех знать? Сашка даже пытался сам с закры­тыми глазами ходить, постукивая перед собой ба­бушкиной палкой. Как ни стучал, все равно через порог споткнулся и больно набил коленку.

Почти каждое лето приезжал в деревню Сашка. Для бабушки он рос быстро, для себя - не сильно заметно, а вот деревенский Слепой

в своих серых брюках и таком же сером пид­жаке, казалось, ничем не менялся. Как всегда, в одно и то же время по утрам все так же скри­пела калитка, и раздавался знакомый стук его палочки.

Сашка уже знал, что зовут его дядя Коля, но как ни старался, почти никогда первым поздоро­ваться со Слепым у него не получалось. Только со­берется сказать «Здрасьте, дядь Коль», а Слепой уже говорит:

- Здравствуй, Саша.

И как он узнавал, что мимо Сашки проходит?

Чудеса.

Впрочем, его деревенские друзья-мальчишки рассказывали, что когда они на речку или на кур­ган пойдут, то их матери всегда у Слепого спра­шивали:

- Николай, ты не знаешь, где мой запропастил­ся?

И тот всегда отвечал где, с кем и куда чадо ис­комое убежало.

Прошли годы. После окончания школы Саш­ка собрался поступать в университет, да вот толь­ко силенок не хватило. По конкурсу не прошел. Огорчаться было некогда, так как вскоре вызвали в военкомат и вручили две бумажки с большими печатями. Первая - о призыве в армию, а вторая для прохождения медицинской комиссии, чтобы определить в какие войска неудачника-абитури­ента направить. Когда со сроками призыва опре­делились, поехал Сашка к бабушке в деревню по­прощаться.

В те времена от армии не прятались, горя в двухгодичной службе не видели, даже поздрав­ляли будущего солдата с тем, что он настоящим мужчиной станет.

Бабушка же была грустной. Она часто приса­живалась на древний табурет под иконой, пере­бирала сухонькими руками неизменный и всегда надеваемый фартук и все повторяла:

- Ох, не дождусь, наверное, я тебя, онучек.

В тот день к вечеру, когда Сашка приехал, он услышал знакомый стук палки. Дверь в хату от­ворилась, и вошел Слепой. Дядь Коля был все такой же, может быть, лишь чуточку погрузнел. Все так же вверх смотрели его невидящие глаза, и по-прежнему на лице его была та же неизменная улыбка, любящая всех и вся.

- Ну, здравствуй, Саша! - обратился Слепой к будущему солдату, одновременно определив сво­им деревянным поводырем, где находится еще один свободный табурет.

Дядь Коля присел и, еще не дождавшись от­вета, продолжил:

- Я тут тебе для армии очень полезную вещь принес.

Сашка точно знал, что бабушка еще никому не успела рассказать о том, что ее внука в армию за­бирают, да и он сам никого из старых знакомых не встречал и о своей будущности не распростра­нялся.

- Дядь Коль, а ты как узнал, что я здесь и в армию меня забирают? - не удержался от вопро­са Сашка.

- Ну, что ты приехал, я услышал по шагам тво­им, да и калитку ты так же открываешь, как и лет десять назад, а вот что в армию забирают, - тут Слепой задумался, - наверное, Бог подсказал.

У Сашки в те годы отношения с Богом были сложные. Он для него был интересен, но вот что­бы верить и как нынче говорят - исповедовать, такого не было. Вернее, когда Сашка на икону смотрел, то Бог становился реальностью, а без внешнего напоминания Он как-то в стороне на­ходился.

- И как же он тебе подсказал? - не удержался от вопроса Сашка.

Дядь Коля от ответа не ушел и отговоркой не отделался, а как бы из своей слепой темноты на Сашку посмотрел и ответил:

- У Бога свой язык. Он через сердце говорит.

И затем, как бы понимая, что Сашка тут же задаст еще один вопрос по этому поводу, быстро добавил:

- Так я же тебе вот что принес для армии.

И Слепой вытащил из внутреннего кармана своего серого пиджака маленькую, наклеенную на тонкую дощечку, иконку с изображением какого-то святого с мечом и в кольчуге.

- Это кто? - спросил Сашка.

Слепой удивился.

- Неужто не знаешь? Святой это твой - Алек­сандр Невский.

- Коль, так отберут же в армии, скажут не по­ложено, - вмешалась в разговор бабушка.

- Не отберут. Знаю, - уверенно сказал Слепой.

Так и произошло.

Не отобрали, хотя покушений на образ свято­го было множество. И командир взвода в учебной части на Украине, и командир подразделения в Казахстане, да и сам замполит части пытались икону забрать. Не вышло.

Так и осталась иконка у Сашки.

Прошло много лет. Очень много.

Ушла в мир иной, не дождавшись внука из ар­мии, бабушка, а несколько лет назад похоронил Сашка отца. На годовщину смерти приехал уже поседевший Сашка домой к матери, а та попро­сила съездить в деревню, где родился отец, при­везти на его могилку земли с Родины.

Поехал Сашка.

Бабушкиной хаты уже не было. Постарел сад. Заросли бурьяном тропинки детства.

Дом же слепого дяди Коли так и стоял на том же месте. Сашка решился зайти, хотя и понимал, что вряд ли найдет там того, кого знал с тех по человеческим меркам древних лет.

Приоткрыл калитку.

На скамейке у покосившегося от времени флигеля сидел в сереньком пиджаке старенький, седой Слепой...

Сашка долго не мог даже слово сказать. И лишь проглотив сжавший горло комок, пару раз вздохнув, произнес:

- Здравствуй, дядь Коль!

Слепой повернулся к Сашке. Глаза его, как и тогда, в далеком далеко, смотрели вверх. Слепой некоторое время молчал, как бы задумавшись, а затем на его лице появилась все та же добрая улыбка.

- Ваня (так звали Сашкиного отца) уже по­мер, значит, это ты, Саша?

 

Поповское

 

Недавно захожу в свой бывший сельский храм.

В притворе бабуля хнычущую внучку лет 6-7 ругает, мол, «щэ трошки» подождать не можешь. Внушение заканчивается огорченным взмахом руки и сердечной констатацией-вопрошением: «Шо за дурний пiп тебе хрестив?!»

— Что случилось? — вопрошаю.

Бабуля подняла глаза, тут же сложила руки лодочкой под благословение и затараторила:

— Та вот шдняла, привела, а оно на мiстi не стоiть и до дому просится.

Все ясно. Причащаться внучку впервые при­тащила, а та от непонимания, необычности и многолюдия испугалась. Стандартная ситуация.

Уже когда с бабулей объяснились, спросил я у нее:

— А когда вы ребенка окрестили?

— Як родилося, так и охрестили. Туточки.

— Ну и слава Богу, — подумал я, а потом по­считал годики. И вышло, что «дурний пiп» очень даже хороший мой знакомый.

Вот и думаю, рассказать ему... или как?

Иду снова и снова искать местную смоковницу.

Они и у нас растут. Многочисленно.

 

Провинциальные тайны войны

 

Военные тайны. Они существуют, хотя их не желают замечать.

Они происходят явно, но о них не рассказыва­ют для всех.

Они насколько оригинальны, настолько и страшны.

Их будут скрывать всегда, даже тогда, когда о днях нынешней гражданской войны будут гово­рить только в прошедшем времени и бессмыслен­ное, политиками спровоцированное противосто­яние, прекратится. Придут дни, когда смолкнут орудия, и тут же обязательно появятся фамилии бравых генералов-победителей, а несколько де­сятков отутюженных глянцевых героев, вкупе с военными стратегами новой формации будут да­вать интервью, рассказывая о собственных под­вигах, смелости и отваге.

Но наряду с горем ни в чем не повинного на­рода обязательно останутся страницы событий, не заполненные вниманием. То, о чем не говорят, что прячут, что умалчивают или отмахиваются, как не о бывшем...

Проще всего искать виноватого, легче всего винить ближнего, как и беспроигрышно зани­маться аналитическими раскладками, усевшись пред мигающим монитором компьютера. Тут тебе и стратегия, и тактика, и мурлыкающий ря­дом кот с ароматным запахом кофе из любимой чашки.

События складываются из мгновений, из частных разговоров, из конкретных маленьких дел, с того, что подумал, что решил, что сотворил именно в эту минуту. Минутки станут часами и сутками, разговоры превратятся в решения, а ча­стички разнообразных дел обретут форму целе­направленно выполненной задачи.

Каждое из событий - сумма частностей, из ко­торых некоторые не оглашаются, скрываются и имеют гриф: «Хоть бы никто не узнал!»

Вот о них, то бишь о «военных тайнах» и по­говорим.

 

Батюшка и батя

 

В храме по вечерам тихо. Горит лишь одна лампадка у распятия, а в левом углу, где сто­ит поминальный стол, как всегда скребется церковная мышь, которую отец Федор, после долгих попыток ее извести, признал приход­ской тварью и приказал «не чипать». Так было всегда.

Последние четыре года батюшка каждый вечер объезжал на своей инвалидной коляске храм, прикладывался к иконам, наизусть вы­читывая молитвы на сон грядущий. Дело в том, что он - почетный настоятель прихода, а служ­бу правит и церковным хозяйством занимает­ся уже молодой священник, воспитанник отца Федора. Годы служения у почетного настояте­ля не простые были, многое пришлось за веру и верность претерпеть. На здоровье сказались времена, когда священника за человека не счи­тали, издевались да преследовали. Хотя и се­годня правая рука у отца Федора былую силу и крепость помнит, а вот левая вкупе с ногой работать и ходить отказали.

Горевал священник изначально, что литур­гию служить полноценно не может, да прихо­жане успокоили своей нескончаемой чередой к исповеди да посоветоваться.

Все было бы к завершению жизненного пути отца Федора благополучно, размеренно и зна­комо, да вот беда - война нагрянула. Устроил лукавый пляску в крае шахтерском, да не про­сто искушениями жизненными, а снарядами, бомбами, ракетами, блокпостами и рьяным оз­лоблением друг на друга.

Никогда, даже в мыслях, батюшка не допу­скал, что возможно такое горе, а оно пришло. Сокрушался изначально священник: «Как же так: в войну родился и в войну помирать при­дется?», а затем смирился, понял, что и этот крест перенести надобно. Не искал отец Федор виноватых, молился лишь об умиротворении, да чтобы Бог вразумил и тех, и этих.

Даже когда снаряды над храмом курсиро­вать начали, когда сыпались стекла с окон со­седних хат и домов, когда минометная мина взорвалась в церковном дворе, ранив церков­ного сторожа, и в его большом селе остались только сидящие по подвалам старики и стару­хи, священник о мире Бога просил, да о погиб­ших молитвы возносил.

Вот и сегодня до обеда грохотало недалече, в стороне большой автотрассы. Затем стих­ло. Батюшка изначально даже приободрился немного, да вскоре понял, что не к добру эта тишина, когда с улицы ни звука. Даже собаки голоса не подавали и храмовая дверь за полдня так ни разу и не скрипнула.

— Господи, вот так к концу дней своих и уз­наешь, что такое «зловещая тишина» и «давя­щая пустота», — подумал отец Федор, перекре­стился да и поехал к себе келью, которая рядом с храмом в бывшей сторожке располагалась.

Не удалось священнику добраться до свое­го маленького домика. Гость помешал. Да еще какой! Таких на приходе отродясь не бывало.

Прямо у церковных ворот, прогрохотав гу­сеницами, подняв облако пыли, остановился военный бронетранспортер с двумя белыми полосками на броне.

— Украинская армия, - произнес про себя отец Федор, развернул коляску и покатил навстречу вылезавшему из военной черепахи офицеру. То, что это именно офицер, священник не сомневал­ся, хотя на новых формах рассмотреть звездочки на погонах издали невозможно. Властность и на­чальственность сразу видна, да и немалые годы армейские себя выдают и манерой, и взглядом. Даже говорить ничего не надобно...

— И зачем же ты, воин, прикатил к храму на этой бесовской телеге? - начал с вопроса отец Федор и продолжил, — или свечку поставить, или молебен отслужить? Так в храм с оружием никак нельзя.

Офицер подошел к коляске священника и по-военному представился:

— Подполковник Сидорчук, — а затем сло­жил руки лодочкой, пригнул голову и добавил, — благословите, батюшка.

Отец Федор, сменив суровость взгляда на более ему присущий, осенил подполковни­ка крестным знамением, но вопросы задавать продолжил:

— Так чего на ночь глядя прикатил? Какая нужда?

— Так просьба у меня, батюшка, — смирен­но ответил офицер, — очень серьезная просьба. Помощь ваша необходима.

— Тогда пошли в келью - ответил священ­ник, — или в храме поговорим?

— В храме тяжко будет об этом говорить, пойдемте к вам, — ответил подполковник.

— В келью, так в келью. И чайку попьем, к разговору он всегда надобен.

Пока отец Федор готовил чай, подполков­ник рассказывал.

— Я, отче, командую батальоном, причем батальоном срочников. Пацаны одни, по 18-19 г<