Глава 3. Механизмы трансляции западной методологии исторической науки в альманахеTHESIS

Начало 1990-х годов было временем, когда исчезли многие административные преграды, затруднявшие до этого процесс трансляции идей и методологии из мировой в отечественную историческую науку, но не исчезли преграды совершенно иного типа. Основным препятствием для процесса рецепции становится теперь незнание иностранных языков постсоветским историком и сложность ориентации в процессах, которые происходят в мировой исторической науке. Небольшая группа исследователей, лидерами которых были А. В. Полетаев и И. М. Савельева, решили создать периодическое издание, которое отличалось бы от всех существующих на тот момент в России и за рубежом — альманах THESIS: Theory and History of Economic and Social Institutions and Systems. (Теория и история экономических и социальных институтов и систем).

Отличие альманаха от других периодических изданий было заявлено уже в целеполагании: редакция заявила об отрыве российской науки от мировой, о недостаточном знакомстве российских ученых с достижениями обществоведческих наук [233]. Именно задачи преодоления разрыва собиралась решить редакция альманаха.

THESIS был единственным печатным изданием, которое избрало своей главной целью способствовать рецепции западных идей постсоветской обществоведческой наукой. Основной формой такой трансляции знания редакция альманаха избрала переводы, что резко контрастирует с тактикой иных периодических и журнальных изданий того времени. Как писал А. В. Полетаев в редакционной статье, «…не спасают положение и публикации статей западных авторов, появляющиеся в последнее время в таких журналах и ежегодниках, как “Социс”, “Полис”, “Вопросы философии”, “Путь”, “Одиссей”, “Социо-Логос” и др. Основная задача этих изданий — знакомство читателей с отечественными исследованиями, переводные же работы выступают лишь как дополнение к основной линии публикаций…» [234]

Альманах THESIS, наоборот, именно переводы избрал основной линией своей публикационной политики.

Альманах был совершенно особым явлением в мире научных периодических изданий, что выражалось не только в том, что он, в отличие от иных научных журналов, имел особые источники финансирования: как иностранные (фонд «Культурная инициатива» (Фонд Сороса), Министерство иностранных дел Франции и Посольство Франции в Москве, Немецкий культурный центр им. Гёте, Фонд помощи немецкой науке, Агентство США по международному развитию [235]), так и частные (фирма Бизнес Аналитика, Мост-банк [236]), в то время как большинство научных изданий в России продолжали финансироваться преимущественно государством [237], но и в том, что данный журнал смог предложить совершенно особую модель трансляции идей, циркулировавших в то время в мировой научной среде.

Исключительность издания состоит в том, что THESIS — журнал с совершенно особым составом редколлегии, и уникальной системой распределения печатных площадей.

Журнальное пространство — поле, конфигурация которого во многом зависит от того, каков состав редколлегии журнала, кто является его главным редактором, ибо именно эти люди в конечном итоге определяют структуру журнала, наполнение разделов, состав авторов и проблематику. Поэтому понять, кем были люди, определявшие политику научного издания принципиально важно для моего исследования.

Редакционный совет журнала THESIS был принципиально разнообразен и интернационален. Он делился на три группы, соответственно трем наукам, которым в данном издании уделялось основное внимание: социология, история и экономика.

В экономический отдел редакционного совета входили [238]:

— Марк Блауг, Университет Эксетера, Великобритания.

— Кеннет Э. Боулдинг, Университет Колорадо, Боулдер, США.

— Герберт Гирш, Кильский Институт Мировой Экономики, Германия.

— Джон Кеннет Гэлбрейт, Гарвардский университет, США.

— Янош Корнаи, Гарвардский Университет, США; Венгерская Академия наук.

— Герберт А. Саймон, Университет Карнеги-Меллона, Питтсбург, США.

— Пол А. Самуэльсон, Массачусетский Технологический Институт, США.

— Амартия Сен, Гарвардский Университет, США.

— Стенли Фишер, Массачусетский Технологический Институт, США.

— Роберт Л. Хайлбронер, Новая школа социальных исследований, Нью-Йорк, США.

— Альфред Шюллер, Марбургский Университет, Германия.

— Револьд М. Энтов, Институт мировой экономик и международных отношений РАН, Россия.

— Кеннет Дж. Эрроу, Стэнфордский Университет, США.

Список членов совета — экономистов позволяет выделить несколько тенденций:

1) Абсолютное большинство приглашенных в состав редакционного совета, были иностранцами, причем почти все они представляли англо-саксонский мир, а именно США. Единственным ученым в составе редсовета из России был Револьд Энтов. Единственными не американцами, помимо него, были два исследователя из Германии и один из Великобритании.

2) Ориентация на крупнейшие центры мировой науки: в редколлегии представлены специалисты из ведущих университетов США — Гарвардского, Стэндфордского, Массачусетского технологического Института (MIT) и т. д.

3) Ориентация исключительно на ученых с известными именами: например Пол Самуэльсон — лауреат Нобелевской премии по экономике. Впоследствии многие ученые из данного списка также получили данную награду.

Все названные тенденции подтверждаются внутрижурнальной практикой: всего за 1993–1994 годы было опубликовано 29 статей на экономическую тематику, если принять одну статью равной единице, то окажется, что авторами приблизительно 65,5% из них были исследователи из США, в то время как исследователям из Франции принадлежит всего 13,8% опубликованных статей. Такой состав редколлегии и логика выбора переводных статей свидетельствует о том, что в сфере экономической науки предполагалось ориентироваться, прежде всего, на американскую науку.

Социологическую науку репрезентировали такие ученые, как:

— Шмуэль Н. Айзенштадт, Иудейский университет Иерусалима, Израиль.

— Раймон Будон, Университет Париж I, Франция.

— Энтони Гидденс, Кембриджский университет, Великобритания.

— Ральф Дарендорф, Колледж Св. Антония, Оксфорд, Великобритания.

— Мишель Крозье, Центр социологии организаций, Париж, Франция.

— Юрий А. Левада, Всероссийский центр изучения общественного мнения, Россия.

— Никлас Луман, Университет Билефельда, Германия.

— Роберт К. Мёртон, Колумбийский университет, Нью-Йорк, США.

— Нейл С. Смелзер, Калифорнийский университет, Беркли, США.

— Джонатан Г. Тёрнер, Калифорнийский университет, Риверсайд, США.

— Чарльз Тилли, Новая школа социальных исследований, Нью-Йорк, США.

— Иммануэль Валлерстайн, Центр Фернана Броделя, Бингэмтон, США.

— Теодор Шанин, Манчестерский университет, Великобритания.

В этом списке можно разглядеть несколько тенденций, которые являются совмещением черт присущих блоку экономики и блоку истории. С одной стороны, отбор производился с ориентацией как на известные научные центры (Кембридж и Оксфорд), так и на относительно новые и стремительно развивающиеся (Билефельдский университет). Ярко выражена ориентация альманаха на известных и зарекомендовавших себя ученых.

Наиболее интересным для меня является состав третьей части редколлегии — по экономической и социальной истории [239]:

— Ю. Л. Бессмертный, Институт всеобщей истории РАН, Россия.

— В. И. Бовыкин, Институт российской истории РАН, Россия.

— Карло Гинзбург, Университет Болоньи, Италия.

— Роберт Э. Голлман, Университет Северной Каролины, США.

— Джон Дэвис, Университет Уорвика, Великобритания.

— Натали Земон Дэвис, Принстонский университет, США.

— Чарльз П. Киндлбергер, Массачусетский технологический институт, США.

— Юрген Кокка, Свободный университет Берлина, Германия.

— Жак Ле Гофф, Высшая школа социальных исследований, Париж, Франция.

— Дэвид Дж. Олсон, Университет Вашингтона, Сиэттл, США.

— Эдвард Э. Ригли, Оксфордский университет, Великобритания.

— Джеффри Дж. Уильямсон, Гарвардский университет, США.

— Родрик Флауд, Лондонский политехнический институт, Великобритания.

— Эрик Дж. Хобсбаум, Лондонский университет, Великобритания.

— Морис Эмар, Высшая школа социальных исследований и Дом наук о человеке, Париж, Франция.

— Стэнли Л. Энгерман, Рочестерский университет, США.

Прежде всего, бросается в глаза то, что география стран, откуда происходят данные историки, по сравнению с экономическим разделом намного более разнообразна, и почти поровну представлена европейцами и историками из США. Здесь явлена более плюралистичная картина мировой науки, без доминирования научных центров и теорий. Это отражается и в практике журнала: всего по условно исторической тематике переведено и опубликовано было 18 статей, которые разделились по странам следующим образом: Германия — 6 статей; Франция — 4; США — 4; Великобритания, Австрия, Израиль, Швейцария — по одной статье. Как видно, не наблюдается явного доминирования исследований, репрезентирующих одну страну. На страницах данного издания стремились представить различные точки зрения циркулирующие в научном дискурсе.

Помимо этого, бросается в глаза разнообразие продемонстрированных направлений в историографии. В редакционный совет вошли и Стэнли Энгерман — представитель новой экономической истории, активно использовавший в своих работах математические методы [240], и стоящая на совершенно иных принципах работы историка Натали Земон Дэвис, основными сферами интереса которой была гендерная история и микроистория. Таким образом, как при отборе материала для перевода, так и в составе редакционного совета можно наблюдать два принципиально важных признака той модели трансляции, которая была избрана альманахом: ориентация на известных в мировой науке ученых-обществоведов и на разнообразие исследовательских подходов. Альманах претендовал на репрезентацию полной картины происходящего в экономической и социальной истории, и широкий охват историков. Ориентация на сформировавшихся и внесших заметный вклад в развитие новой социальной истории ученых должна была добавить авторитета и популярности самому альманаху, и в целом отвечала склонности постсоветских ученых к ориентации в рецепции идей и теорий на авторитеты (такие как Юрген Кокка, Жак Ле Гофф), ссылки на которых в историографии начала 1990-х годов осуществлялись чаще, нежели на более новые труды по той же тематике.

Что касается исследователей-иностранцев из данного списка, то они могут быть разделены на три разные группы — некоторые принимали самое деятельное участие в работе недавно созданного альманаха, другие — только отсылали статьи по своей теме, третьи играли роль «свадебных генералов» [241].

Теперь можно перейти к характеристике той модели трансляции, которая была избрана этим изданием. Альманах THESIS замышлялся как некая ярмарка идей, или, если принять на вооружение термин Питера Галисона, «зона обмена» (trading zone) [242]. Российские ученые, таким образом, могли присмотреться к предлагаемым теориям и отобрать то, что может пригодиться им в дальнейшей работе.

Как и любая «зона обмена», журнальное пространство должно обладать определенными качествами: гетерогенностью или же «многослойностью», то есть журнал должен репрезентировать множество разнообразных теоретических идей. Помимо плюрализма также важно отметить то, что важно наличие общего «языка», для стороны «отдающей» знание, и для стороны, которая его воспринимает. Если принять во внимание то, что само журнальное пространство было крайне узким из-за ограниченного числа номеров, то единственным путем для реализации этих двух важнейших условий могла быть интенсивная работа редакции по отбору статей.

Отбор в соответствии с условиями и целями журнала осуществлялся по трем критериям:

1) Статьи демонстрируют разные, иногда даже противоречащие подходы — теоретический плюрализм.

2) Статья должна была совмещать как новаторские идеи, так и уже хорошо известные постсоветским историкам, словом, иметь «общую почву», дабы быть воспринятыми в российской науке.

3) Статья должна обладать развитым ссылочным аппаратом, значительную часть статьи должен был занимать анализ историографии.

Первый критерий был реализован в данном альманахе в полной мере. Выражается это, прежде всего, в том, что авторами материалов в данном печатном издании становились представители самых разнообразных направлений не только в социальной истории, но и в экономике и социологии. В первом номере альманаха авторами статей в разделе «Экономическая история», были экономист Дональд Макклоски [243] и французский историк Пьер Шоню [244], представитель квантитативной истории. В разделе «Социальная история» представлены две статьи — Теодора Зелдина [245], занимавшегося историей эмоций, и Райнхардта Зидера [246], основной темой статьи которого была история семьи. Если посмотреть на остальные номера, то на их страницах мы найдем совершенно различные направления: от Begriffgeschichte до гендерной истории.

Характерно также определенное желание сконструировать «столкновение мнений», при этом, в одном разделе редакция нередко помещала материалы с различными позициями. Яркими примером этому является четвертый выпуск альманаха, посвященный научному методу. В разделе «История» даны три статьи: Лоуренса Стоуна «Будущее истории» [247], Жака Ле Гоффа «Является ли все же политическая история становым хребтом истории?» [248] и Ханса Медика «Микроистория» [249].

Начинается раздел со статьи Стоуна, который высказывает в ней едва ли не ультраконсервативное мнение по поводу состояния исторической науки. Прежде всего он подвергает резкой критике ту версию исторической науки, что была детищем «Школы Анналов»: антропологизированную, с вниманием к событиям большой длительности, изучению устойчивых паттернов сознания и т. д. Он отмечает определенный перекос в изучении определенных тем в историографии, в частности, приводя цифры Линды Коллей о несравнимых объемах изучения гендерной проблематики (231 книг и статей за 1983 год) и истории войн (10 книг за аналогичный период) [250]. Стоун также резко выступает против релятивистского направления в историографии, называя его пропонентов «пока малочисленной, но очень шумной» группой историков, которая «…проявляет желание подорвать основы нашей профессии…» [251] С другой стороны, по его мнению, истории угрожает клиометрика и ее приверженцы с их «…бездушными, математическими и алгебраическими формулировками» [252]. Что же хочет противопоставить им автор? Идеалы даже не позитивизма образца XIX века, но Фукидида. Стоун ратует за историю с преимущественным вниманием к политике, великой личности, призывая уйти от «мелкотемья» к обозрению крупных событий [253]. Таким образом, Лоуренс Стоун видит будущее истории преимущественно в ее прошлом.

Призывам американского историка к возвращению к старому доброму прошлому противопоставлена иная по заряду работа Жака Ле Гоффа «Является ли политическая история становым хребтом исторической науки?». В этой статье автор стремится не обвинить корпорацию историков в пренебрежении политической историей и создать у читателя впечатление, что данная отрасль исторической науки находится в полнейшем упадке, но показать, почему политическая история перестала пользоваться успехом. Также французский историк, как бы полемизируя со Стоуном, рисует картину совершенно противоположную: политическая история, обогатившись в ходе междисциплинарного диалога, преобразилась и больше внимания стала уделять не внешней стороне дела, а наоборот, глубинным процессам. Ле Гофф стремится доказать, что история политического переживала на протяжении второй половины XX столетия не кризис, но метаморфозу, что в общем благотворно повлияло на ее развитие.

Еще одной характерной для альманаха особенностью является внимание к историографии.

Примеры этому можно найти в каждом номере журнала. Проблему ознакомления постсоветского ученого с мировой историографией редакцией альманаха решала за счет массированной подачи материалов, обозревавших состояние историографии. Здесь следует назвать статьи «Экономическая история: эволюция и перспективы» [254] Пьера Шоню из первого выпуска, статью Юргена Кокки «Социальная история между структурной и эмпирической» [255] из следующего. Практически невозможно было найти номер альманаха, где так или иначе не поднимались бы проблемы историографии. Для чего понадобилось такое повышенное внимание к проблемам историографии? Прежде всего, потому, что данные статьи должны были:

А) Дать читателю представление о путях развития мировой исторической науки.

Б) В максимально сжатой форме дать сведения о противоположных точках зрения на проблему, и кратко высказать общие положения основных идейных течений в историографии.

Этим же целям служил и ссылочный аппарат: он был перекомпонован таким образом, чтобы читатель мог лучше ориентироваться в нем. Ссылки на историографию поданы в алфавитном порядке, имена авторов выделены для пущей наглядности черным шрифтом.

Также, помимо противопоставления, редакция отбирала статьи по принципу: теоретическая статья — статья, в которой разбираются предложенные положения на практике. Данная связка реализована, например, в третьем номере журнала за 1993 год, где в разделе «Историческая антропология» совмещена обзорная статья, посвященная развитию такого направления, как историческая антропология в Германии, автором которой был Рихард Ван Дюльмен [256], и глава из книги «Американцы» [257], предметом которой стал непосредственно человек в истории: «Сообщества потребления» [258] Дэниэла Бурстина. Такой прием совмещения практической и теоретической статьи позволял читателю не только соотнести теоретические выкладки и результаты, но и понять, каким образом можно применить их на практике, в своих собственных исследованиях, то есть в конечном итоге упростить процесс рецепции данных идей.

Одной из характерных для данного альманаха тенденций является отбор статей, которые совмещают марксистские и немарксистские методы и терминологию, новые подходы к проблематике социальной истории и хорошо известные советским историкам.

Например, яркой иллюстрацией к данному утверждению может служить статья из шестого выпуска альманаха за 1994 года «История, история женщины, история полов», написанная Гизеллой Бок [259], посвященная теории гендерной истории. В ней автор обращается к тематике, которая является нехарактерной для историографии советского периода в целом, но уже бурно развивается за рубежом: истории женщин. Бок пытается показать, что изучение истории женщин позволяет взглянуть по-новому на историческую науку [260], перевернуть иерархию первичного и вторичного в истории [261].

Автор вводит также и новую терминологию, характерную для данного направления: например «пол» в социальном смысле (gender, Geschlecht) [262]. Один из важнейших принципов, который пытается обосновать автор, состоит в том, что то, что традиционная историография трактовала как «биологическое», то есть зачастую традиционные «женские» занятия, такие как воспитание детей, на самом деле является категорией социальной, а следовательно исторической [263]. Бок не концентрирует свое внимание только на женском мире: она также вводит читателя в мир исследований мужского мира, мужского гендера [264]. Несмотря на то что в статье содержатся такие довольно свежие для исторической науки в России того времени идеи, Гизелла Бок творит все-таки в рамках традиций с которыми постсоветские историки были неплохо знакомы: с одной стороны это историческая антропология, с другой стороны, марксизм.

С исторической антропологией данную статью роднит то, что автор старается рассмотреть категорию «женского», в связи с категорией «иного» [265], что помещает гендерную историю в систему «свой — чужой». С этой же целью вводятся параллели «женское — черная раса» versus «мужское — белая раса» [266]. Данный принцип, как я уже отмечал, совсем не чужд был «Школе Анналов», которая довольно много внимания уделяла категории «другого». Интерес к «иному» проник в исследовательское сообщество, сформировавшееся вокруг альманаха «Одиссей» из немецкой историографии, и о его значении свидетельствует то, что номер данного альманаха за 1993 год был полностью посвящен данной проблематике [267]. Понимание людей прошлого как «иных», «других» весьма симптоматично было и для главного редактора альманаха «Одиссей» А. Я. Гуревича, который всегда настаивал на необходимости занять эту позицию «иного» и смотреть на мир глазами людей прошлого [268].

Гизелла Бок в своей статье пытается совместить эту разработанную историографическую традицию и «историю женщин». Гендерная история, в представлении Бок, становится частью проекта «тотальной истории», который старательно разрабатывался Школой Анналов и Фернаном Броделем в частности. Таким образом, «история женщин» становится еще одним звеном данного проекта исторического знания, характерным признаком которого является внимание к ранее не освещаемым традиционной позитивистской историографией темам.

В то же время Гизелла Бок пытается соотнести гендерную историю и «новую социальную историю», которая оперирует такими марксистскими терминами как «класс» [269], при этом она резко выступает против того, что представители «новой социальной истории» считают понятие «класс», более важным, нежели понятие «гендер», отмечая, что ни одна категория не может стать гегемоном и что любой такой конструкт внутренне неоднороден. Далее автор рассуждает об изменениях классовой принадлежности женщины на протяжении XIX столетия, о том, как сами женщины определяли свою классовую принадлежность. Гизелла Бок явно стремится отойти от традиционного понимания класса как структурно однородной единицы, и при этом стремится его модернизировать, соотнести с идеями гендерной истории, не отказываясь от терминологии марксистского происхождения, активно ею оперируя.

Таким образом, характерной чертой данной работы является своеобразное «двойное дно»: новые идеи и терминология предлагаются во вполне традиционной «обертке». Непривычные идеи (с точки зрения большинства постсоветских историков) подаются встроенными в привычную для отечественного исследователя систему координат: с одной стороны, исторической антропологии, с другой — марксизма.

Именно такая подача материала автором стала одним из факторов, повлиявших на то, что данная статья, опубликованная в 1988 году, была избрана для публикации. Специфическая манера подачи новых и непривычных идей, которые постоянно соотносятся и находятся в генетической связи с идеями, уже известными российскими историкам, позволяет привходящим концептам встраиваться в систему представлений профессионального историка с минимальными потерями, не вызывая при этом сильного отторжения.

В подобном ключе также выдержана вторая статья из данного номера, автором которой является Натали Земон Девис: «Духи предков, родственники и потомки: некоторые черты семейной жизни во Франции нового времени» [270]. В этой статье также история семьи вплетена, с одной стороны, в экономическую историю, и с другой — в историю мироощущения людей раннего Нового времени, их менталитета.

Наличие таких работ, как статья вышеупомянутой мною Гизеллы Бок, позволяли инкорпорировать новые идеи в ту сеть научных представлений, которая уже была в постсоветской исторической науке. Тем самым отбор именно таких статей позволял менее безболезненно и успешно способствовать процессу рецепции западных идей в отечественную историографию.

Таковы основные приемы, которые использовала редакция альманаха, и критерии, которые она избрала для того, чтобы наиболее эффективно достичь поставленной цели, состоящей в информировании и ознакомлении на лучших образцах историографии постсоветского ученого-обществоведа с ситуацией в мировой науке. Именно этой цели и был подчинено в данном альманахе все — начиная от структуры самого печатного пространства, заканчивая составлением списков литературы. Данный альманах — лучший пример того, как постсоветские ученые-гуманитарии организовали процесс трансляции идей и теорий из мировой исторической науки в отечественную историю.

 

Выводы

Рассматриваемые мной три альманаха представили совершенно различные модели рецепции западной методологии, которые я постараюсь еще раз кратко суммировать в своих выводах.

Альманах THESIS был ориентирован, прежде всего, не на рецепцию, но на трансляцию новых идей исторической науки. Характерной чертой данного издания было желание отразить на своих страницах все разнообразие теоретического багажа современной социальной истории, поэтому для публикации отбирались статьи, представляющие как различные, зачастую противоположные точки зрения, так и принадлежащие авторам, работавшим в различных историографических традициях.

Отбирались статьи, прежде всего, имевшие «точки соприкосновения» с отечественной традицией исторической науки, то есть те, в рамках которых «сосуществовали» как знакомые постсоветскому историку концепты и идеи, так и совершенно для него новаторские. Таким образом, отбор статей, в альманахе был подчинен главной цели — помощи постсоветскому историку в ознакомлении с основными теоретическими новациями в социальной истории.

Альманах «Одиссей. Человек в истории» среди всех рассматриваемых мною изданий обладает наибольшим количеством номеров. Соответственно рецепция в данном издании происходила в несколько этапов.

Первый этап ограничивается 1989–1992 годами, для него характерны:

— Ориентация на методы неофициальной советской гуманитаристики. Использование западной методологии еще довольно ограничено.

— Отбор статей и рецепция теорий исторического знания строго локализированы, прежде всего, исследователи обращаются к европейской исторической науке — немецкой социальной истории и в особенности к идеям третьего поколения Школы Анналов.

— Зависимость процесса рецепции от личных связей советских историков и их зарубежных коллег. Отбор и трансляция концептов из мировой исторической науки велись при помощи коллег-иностранцев. Общение с представителями мировой исторической науки серьезно влияло на отечественных исследователей: часто под влиянием встреч с ними и ознакомления с их трудами, российский историк не только менял свою методологию, но даже свою тематику.

— Процесс использования авторами специфической терминологии и политика ссылок на историографию говорит об ориентации исследователей, авторов статей в альманахе, на французскую и в меньшей степени немецкую историческую науку. Ссылок на англоязычные работы довольно мало.

Второй этап рецепции в альманахе «Одиссей» следует ограничить 1993–1997 годами. Для него характерно:

— Проникновение в тексты исследователей, на постоянной основе печатавшихся в альманахе, терминологии, тематики, специфического стиля и приемов построения нарративов, заимствованных из-за рубежа.

— Строгая локализация рецепции теории исторического знания сменяется постепенным интересом к новым историографическим традициям и течениям, все больше появляется в альманахе статей, посвященных ситуации в англоязычной историографии и т. д.

— Изменения в политике рецепции в альманахе совпали с изменением структуры сети исследователей-авторов статей в альманахе. Приход новых авторов, связанных с семинаром Ю. Л. Бессмертного «История частной жизни», обусловил расширение теоретического багажа, используемого авторами статей «Одиссея» за счет усиленной рецепции новой методологии с Запада. Новые исследователи, вливаясь в сеть, сформированную вокруг альманаха, утверждали свое положение в ней с помощью новаторской методологии, которую заимствовали за рубежом, но это было иное «зарубежье», включавшее в себя уже американскую и британскую историографию.

— Статьи в результате усилившейся рецепции становились все более синкретичными, background авторов серьезно влиял на процесс рецепции ими новой методологии приводя к тому, что заимствованные концепты трактовались и использовались авторами альманаха совершенно по-особому. Концепты, заимствованные из советской историографии, неофициальной советской гуманитаристики смешивались с идеями, воспринятыми в результате рецепции.

Третий этап ограничивается 1998–2002 годами. Для него характерно:

— Начавшийся процесс сближения между российской и мировой историографией. Терминология, приемы построения внутристатейного нарратива и выбор тематики уже практически не отличаются от того, что пишут в подобных статьях историки-иностранцы.

— Трансфер и рецепция теории исторической науки довольно разнообразен: заимствование концептов происходит из различных историографических традиций: как из французской и немецкой, так и из англоязычной.

— Постепенное избавление от теоретического наследия — идей третьего поколения Школы Анналов и советской историографии, которые заменяются более новыми теориями исторической науки.

Альманах «Казус» представил несколько иную модель рецепции. Ориентировались его авторы фактически на один-единственный методологический подход: итальянскую микроисторию. Но именно в этом и проявилась яркая особенность рецепции новой методологии постоянными авторами альманаха: выбор этого подхода был обусловлен традициями усиленного внимания неофициальной советской гуманитаристики к проблемам отдельной личности. Также выбор именно микроистории, а не подобных ей локальной истории и истории повседневности, определялся той тематикой, что преимущественно разрабатывалась авторами статей, печатавшихся в альманахе: все они, так или иначе, участвовали в семинаре Ю.Л. Бессмертного «История частной жизни». Микроистория воспринималась историками-авторами альманаха, не как цель, а как средство для лучшего изучения повседневной жизни прошлого и индивидуальных стратегий поведения.

Специфический background сформировал особый взгляд авторов «Казуса» на микроисторию: зачастую данный подход лишь декларировался, или же отличался предметом: выбирались казусы, прежде всего, нетипичные, в которых, по мнению авторов, в наибольшей мере проявлялись индивидуальные стратегии поведения. Именно такой «индивидуализированный» и «иллюстративный» тип восприятия микроистории был представлен на страницах альманаха.

 

Приложения