Нет, не могу, пусть так, без конспекта.

 

Вечер. Легкий туман. Небо задернуто золотисто-молочной тканью, и не

видно: что там -- дальше, выше. Древние знали, что там их величайший,

скучающий скептик -- Бог. Мы знаем, что там хрустально-синее, голое,

непристойное ничто. Я теперь не знаю, что там я слишком много узнал. Знание, абсолютно уверенное в том, что оно безошибочно, -- это вера. У меня была твердая вера в себя, я верил, что знаю в себе все. И вот --

Я -- перед зеркалом. И первый раз в жизни -- именно так, первый раз в

жизни -- вижу себя ясно, отчетливо, сознательно -- с изумлением вижу себя,

как кого-то "его". Вот я -- он: черные, прочерченные по прямой брови; и

между ними -- как шрам -- вертикальная морщина (не знаю, была ли она

раньше). Стальные, серые глаза, обведенные тенью бессонной ночи: и за этой сталью... оказывается, я никогда не знал, что там. И из "там" (это "там" одновременно и здесь, и бесконечно далеко) -- из "там" я гляжу на себя – на него, и твердо знаю: он -- с прочерченными по прямой бровями -- посторонний, чужой мне, я встретился с ним первый раз в жизни. А я настоящий, я -- не -- он...

Нет: точка. Все это -- пустяки, и все эти нелепые ощущения -- бред,

результат вчерашнего отравления... Чем: глотком зеленого яда -- или ею? Все равно. Я записываю это, только чтобы показать, как может странно запутаться и сбиться человеческий -- такой точный и острый -- разум. Тот разум, который даже эту, пугавшую древних, бесконечность сумел сделать удобоваримой -- посредством...

Щелк нумератора -- и цифры: R-13. Пусть, я даже рад: сейчас одному мне

было бы...

Через 20 минут:

На плоскости бумаги, в двухмерном мире -- эти строки рядом, но в другом

мире... Я теряю цифроощущение: 20 минут -- это может быть 200 или

200000. И это так дико: спокойно, размеренно, обдумывая каждое слово,

записывать то, что было у меня с R. Все равно как если бы вы, положив нога

на ногу, сели в кресло у собственной своей кровати -- и с любопытством

смотрели, как вы, вы же -- корчитесь на этой кровати.

Когда вошел R-13, я был совершенно спокоен и нормален. С чувством

искреннего восхищения я стал говорить о том, как великолепно ему удалось хореизировать приговор и что больше всего именно этими хореями был изрублен, уничтожен тот безумец.

--...И даже так: если бы мне предложили сделать схематический чертеж

Машины Благодетеля, я бы непременно -- непременно как-нибудь нанес на этом чертеже ваши хореи, -- закончил я.

Вдруг вижу: у R -- матовеют глаза, сереют губы.

-- Что с вами?

-- Что-что? Ну... Ну просто надоело: все кругом -- приговор, приговор.

Не желаю больше об этом -- вот и все. Ну, не желаю!

Он насупился, тер затылок -- этот свой чемоданчик с посторонним,

непонятным мне багажом. Пауза. Вот нашел в чемоданчике что-то, вытащил, развертывает, развернул -- залакировались смехом глаза, вскочил.

-- А вот для вашего "[Интеграла]" я сочиняю... это -- да! Это вот да!

Прежний: губы шлепают, брызжут, слова хлещут фонтаном.

-- Понимаете ("п" -- фонтан) -- древняя легенда о рае... Это ведь о

нас, о теперь. Да! Вы вдумайтесь. Тем двум в раю -- был предоставлен выбор: или счастье без свободы -- или свобода без счастья, третьего не дано. Они, олухи, выбрали свободу -- и что же: понятно -- потом века тосковали об оковах. Об оковах -- понимаете, -- вот о чем мировая скорбь. Века! И только мы снова догадались, как вернуть счастье... Нет, вы дальше – дальше слушайте! Древний Бог и мы -- рядом, за одним столом. Да! Мы помогли Богу окончательно одолеть диавола -- это ведь он толкнул людей нарушить запрет и вкусить пагубной свободы, он -- змий ехидный. А мы сапожищем на головку ему -- тррах! И готово: опять рай. И мы снова простодушны, невинны, как Адам и Ева. Никакой этой путаницы о добре, зле: все -- очень просто, райски, детски просто. Благодетель, Машина, Куб, Газовый Колокол, Хранители -- все это добро, все это -- величественно, прекрасно, благородно, возвышенно,

кристально-чисто. Потому что это охраняет нашу несвободу -- то есть наше счастье. Это древние стали бы тут судить, рядить, ломать голову -- этика, неэтика... Ну, да ладно; словом, вот этакую вот райскую поэмку, а? И при этом тон серьезнейший... понимаете? Штучка, а?

Ну еще бы не понять. Помню, я подумал: "Такая у него нелепая,

асимметричная внешность и такой правильно мыслящий ум". И оттого он так близок мне -- настоящему мне (я все же считаю прежнего себя -- настоящим, все теперешнее -- это, конечно, только болезнь).

R, очевидно, прочел это у меня на лбу, обнял меня за плечи, захохотал.

-- Ах вы... Адам! Да, кстати, насчет Евы...

Он порылся в кармане, вытащил записную книжку, перелистал.

-- Послезавтра... нет: через два дня -- у О розовый талон к вам. Так

как вы? По-прежнему? Хотите, чтобы она...

-- Ну да, ясно.

-- Так и скажу. А то сама она, видите ли, стесняется... Такая, я вам

скажу, история! Меня она только так, розово-талонно, а вас... И не говорит,

что это четвертый влез в наш треугольник. Кто -- кайтесь, греховодник, ну?

Во мне взвился занавес, и -- шелест шелка, зеленый флакон, губы... И ни

к чему, некстати -- у меня вырвалось (если бы я удержался!):

-- А скажите: вам когда-нибудь случалось пробовать никотин или

алкоголь?

R подобрал губы, поглядел на меня исподлобья. Я совершенно ясно слышал его мысли: "Приятель-то ты приятель... А все-таки..." И ответ:

-- Да как сказать? Собственно -- нет. Но я знал одну женщину...

-- I, -- закричал я.

-- Как... вы -- вы тоже с нею? -- налился смехом, захлебнулся и сейчас

брызнет.

Зеркало у меня висело так, что смотреться в него надо было через стол:

отсюда, с кресла, я видел только свой лоб и брови.

И вот я -- настоящий -- увидел в зеркале исковерканную прыгающую прямую бровей, и я настоящий -- услышал дикий, отвратительный крик:

-- Что "тоже"? Нет: что такое "тоже"? Нет -- я требую.

Распяленные негрские губы. Вытаращенные глаза... Я -- настоящий крепко схватил за шиворот этого Другого себя -- дикого, лохматого, тяжело дышащего. Я -- настоящий -- сказал ему, R:

-- Простите меня, ради Благодетеля. Я совсем болен, не сплю. Не

понимаю, что со мной...

Толстые губы мимолетно усмехнулись:

-- Да-да-да! Я понимаю -- я понимаю! Мне все это знакомо... разумеется,

теоретически. Прощайте!

В дверях повернулся черным мячиком -- назад к столу, бросил на стол

книгу:

-- Последняя моя... Нарочно принес -- чуть не забыл. Прощайте... -- "п"

брызнуло в меня, укатился...

Я -- один. Или вернее: наедине с этим, другим "я". Я -- в кресле, и,

положив нога на ногу, из какого-то "там" с любопытством гляжу, как я -- я же -- корчусь на кровати.

Отчего -- ну отчего целых три года я и О -- жили так дружески -- и

вдруг теперь одно только слово о той, об... Неужели все это сумасшествие --

любовь, ревность -- не только в идиотских древних книжках? И главное -- я!

Уравнения, формулы, цифры -- и... это -- ничего не понимаю! Ничего... Завтра же пойду к R и скажу, что -- --

Неправда: не пойду. И завтра, и послезавтра -- никогда больше не пойду.

Не могу, не хочу его видеть. Конец! Треугольник наш -- развалился.

Я -- один. Вечер. Легкий туман. Небо задернуто молочно-золотистой

тканью, если бы знать: что там -- выше? И если бы знать: кто -- я, какой --

я?

 

Запись 12-я.

 

 

Конспект: