Туман. Ты. Совершенно нелепое происшествие. — КиберПедия 

Индивидуальные и групповые автопоилки: для животных. Схемы и конструкции...

Таксономические единицы (категории) растений: Каждая система классификации состоит из определённых соподчиненных друг другу...

Туман. Ты. Совершенно нелепое происшествие.

2017-06-19 221
Туман. Ты. Совершенно нелепое происшествие. 0.00 из 5.00 0 оценок
Заказать работу

 

На заре проснулся -- в глаза мне розовая, крепкая твердь. Все хорошо,

кругло. Вечером придет О. Я -- несомненно уже здоров. Улыбнулся, заснул.

Утренний звонок -- встаю -- и совсем другое: сквозь стекла потолка,

стен, всюду, везде, насквозь -- туман. Сумасшедшие облака, все тяжелее -- и

легче, и ближе, и уже нет границ между землею и небом, все летит, тает,

падает, не за что ухватиться. Нет больше Домов: стеклянные стены

распустились в тумане, как кристаллики соли в воде. Если посмотреть с

тротуара -- темные фигуры людей в домах -- как взвешенные частицы в

бредовом, молочном растворе -- повисли низко, и выше, и еще выше -- в

десятом этаже. И все дымится -- может быть, какой-то неслышно бушующий пожар.

Ровно в 11.45: я тогда нарочно взглянул на часы -- чтоб ухватиться за

цифры -- чтоб спасли хоть цифры.

В 11.45, перед тем как идти на обычные, согласно Часовой Скрижали,

занятия физическим трудом, я забежал к себе в комнату. Вдруг телефонный звонок, голос -- длинная, медленная игла в сердце:

-- Ага, вы дома? Очень рада. Ждите меня на углу. Мы с вами

отправимся... ну, там увидите куда.

-- Вы отлично знаете: я сейчас иду на работу.

-- Вы отлично знаете, что сделаете так, как я вам говорю. До свидания.

Через две минуты...

Через две минуты я стоял на углу. Нужно же было показать ей, что мною

управляет Единое Государство, а не она. "Так, как я вам говорю..." И ведь

уверена: слышно по голосу. Ну, сейчас я поговорю с ней по-настоящему...

Серые, из сырого тумана сотканные юнифы торопливо существовали возле меня секунду и неожиданно растворялись в туман. Я не отрывался от часов, я был -- острая, дрожащая секундная стрелка. Восемь, десять минут... Без трех, без двух двенадцать...

Конечно. На работу -- я уже опоздал. Как я ее ненавижу. Но надо же мне

было показать...

На углу в белом тумане -- кровь -- разрез острым ножом -- губы.

-- Я, кажется, задержала вас. Впрочем, все равно. Теперь вам поздно

уже.

Как я ее -- == впрочем, да: поздно уж.

Я молча смотрел на губы. Все женщины -- губы, одни губы. Чьи-то

розовые, упруго-круглые: кольцо, нежная ограда от всего мира. И эти: секунду назад их не было, и только вот сейчас -- ножом, -- и еще каплет сладкая кровь.

Ближе -- прислонилась ко мне плечом -- и мы одно, из нее переливается в

меня -- и я знаю, так нужно. Знаю каждым нервом, каждым волосом, каждым до боли сладким ударом сердца. И такая радость покориться этому "нужно". Вероятно, куску железа так же радостно покориться неизбежному, точному закону -- и впиться в магнит. Камню, брошенному вверх, секунду поколебаться -- и потом стремглав вниз, наземь. И человеку, после агонии, наконец вздохнуть последний раз -- и умереть.

Помню: я улыбнулся растерянно и ни к чему сказал:

-- Туман... Очень.

-- Ты любишь туман?

Это древнее, давно забытое "ты", "ты" властелина к рабу -- вошло в меня

остро, медленно: да, я раб, и это -- тоже нужно, тоже хорошо.

-- Да, хорошо... -- вслух сказал я себе. И потом ей: -- О ненавижу

туман. Я боюсь тумана.

-- Значит -- любишь. Боишься -- потому, что это сильнее тебя,

ненавидишь -- потому что боишься, любишь -- потому что не можешь покорить это себе. Ведь только и можно любить непокорное.

Да, это так. И именно потому -- именно потому я...

Мы шли двое -- одно. Где-то далеко сквозь туман чуть слышно пело

солнце, все наливалось упругим, жемчужным, золотым, розовым, красным. Весь мир -- единая необъятная женщина, и мы -- в самом ее чреве, мы еще не родились, мы радостно зреем. И мне ясно, нерушимо ясно: все -- для меня, солнце, туман, розовое, золотое -- для меня...

Я не спрашивал, куда мы шли. Все равно: только бы идти, идти, зреть,

наливаться все упруже -- --

-- Ну вот... -- I остановилась у дверей. -- Здесь сегодня дежурит как

раз один... Я о нем говорила тогда, в Древнем Доме.

Я издали, одними глазами, осторожно сберегая зреющее -- прочел вывеску:

"Медицинское Бюро". Все понял.

Стеклянная, полная золотого тумана, комната. Стеклянные потолки с

цветными бутылками, банками. Провода. Синеватые искры в трубках.

И человечек -- тончайший. Он весь как будто вырезан из бумаги, и как бы

он ни повернулся -- все равно у него только профиль, остро отточенный:

сверкающее лезвие -- нос, ножницы -- губы.

Я не слышал, что ему говорила I: я смотрел, как она говорила, -- и

чувствовал: улыбаюсь неудержимо, блаженно. Сверкнули лезвием ножницы-губы, и врач сказал:

-- Так, так. Понимаю. Самая опасная болезнь -- опаснее я ничего не

знаю... -- засмеялся, тончайшей бумажной рукой быстро написал что-то, отдал листок 1; написал -- отдал мне.

Это были удостоверения, что мы -- больны, что мы не можем явиться на

работу. Я крал свою работу у Единого Государства, я -- вор, я -- под Машиной Благодетеля. Но это мне -- далеко, равнодушно, как в книге... Я взял листок, не колеблясь ни секунды; я -- мои глаза, губы, руки -- я знал: так нужно.

На углу, в полупустом гараже мы взяли аэро, I опять как тогда села за

руль, подвинула стартер на "вперед", мы оторвались от земли, поплыли. И

следом за нами все: розово-золотой туман; солнце, тончайше-лезвийный профиль врача, вдруг такой любимый и близкий. Раньше -- все вокруг солнца; теперь я знал, все вокруг меня -- медленно, блаженно, с зажмуренными глазами...

Старуха у ворот Древнего Дома. Милый, заросший, с лучами-морщинами рот. Вероятно, был заросшим все эти дни -- и только сейчас раскрылся, улыбнулся:

-- А-а, проказница! Нет чтобы работать, как все... ну уж ладно! Если

что -- я тогда прибегу, скажу...

Тяжелая, скрипучая, непрозрачная дверь закрылась, и тотчас же с болью

раскрылось сердце широко -- еще шире: -- настежь. Ее губы -- мои, я пил,

пил, отрывался, молча глядел в распахнутые мне глаза -- и опять...

Полумрак комнат, синее, шафранно-желтое, темно-зеленый сафьян, золотая улыбка Будды, мерцание зеркал. И -- мой старый сон, такой теперь понятный: все напитано золотисто-розозым соком, и сейчас перельется через край, брызнет -- --

Созрело. И неизбежно, как железо и магнит, с сладкой покорностью

точному непреложному закону -- я влился в нее. Не было розового талона, не было счета, не было Единого Государства, не было меня. Были только нежно-острые, стиснутые зубы, были широко распахнутые мне золотые глаза – и через них я медленно входил внутрь, все глубже. И тишина -- только в углу -- за тысячи миль -- капают капли в умывальнике, и я -- вселенная, и от капли до капли -- эры, эпохи...

Накинув на себя юнифу, я нагнулся к I -- и глазами вбирал в себя ее

последний раз.

-- Я знала это... Я знала тебя... -- сказала I, очень тихо. Быстро

поднялась, надела юнифу и всегдашнюю свою острую улыбку-укус.

-- Ну-с, падший ангел. Вы ведь теперь погибли. Нет, не боитесь? Ну, до

свидания! Вы вернетесь один. Ну?

Она открыла зеркальную дверь, вделанную в стену шкафа: через плечо --

на меня, ждала. Я послушно вышел. Но едва переступил порог -- вдруг стало нужно, чтобы она прижалась ко мне плечом -- только на секунду плечом, больше ничего.

Я кинулся назад -- в ту комнату, где она (вероятно) еще застегивала

юнифу перед зеркалом, вбежал -- и остановился. Вот -- ясно вижу -- еще

покачивается старинное кольцо на ключе в двери шкафа, а I -- нет. Уйти она

никуда не могла -- выход из комнаты только один -- и все-таки ее нет. Я

обшарил все, я даже открыл шкаф и ощупал там пестрые, древние платья: никого...

Мне как-то неловко, планетные мои читатели, рассказывать вам об этом

совершенно невероятном происшествии. Но что ж делать, если все это было именно так. А разве весь день с самого утра не был полон невероятностей, разве не похоже все на эту древнюю болезнь сновидений? И если так -- не все ли равно: одной нелепостью больше или меньше? Кроме того, я уверен: раньшеили позже всякую нелепость мне удастся включить в какой-нибудь силлогизм.

Это меня успокаивает, надеюсь, успокоит и вас.

...Как я полон! Если бы вы знали: как я полон!

 

Запись 14-я.

 

 

Конспект:

"МОЙ". НЕЛЬЗЯ. ХОЛОДНЫЙ ПОЛ.

 

Все еще о вчерашнем. Личный час перед сном у меня был занят, и я не мог

записать вчера. Но во мне все это -- как вырезано, и потому-то особенно --

должно быть, навсегда -- этот нестерпимо холодный пол...

Вечером должна была ко мне прийти О -- это был ее день. Я спустился к

дежурному взять право на шторы.

-- Что с вами,-- спросил дежурный. -- Вы какой-то сегодня...

-- Я... я болен...

В сущности, это была правда: я, конечно, болен. Все это болезнь. И

тотчас же вспомнилось: да, ведь удостоверение... Пощупал в кармане: вот --

шуршит. Значит -- все было, все было действительно...

Я протянул бумажку дежурному. Чувствовал, как загорелись щеки; не глядя видел: дежурный удивленно смотрит на меня.

И вот -- 21.30. В комнате слева -- спущены шторы. В комнате справа -- я

вижу соседа: над книгой -- его шишковатая, вся в кочках, лысина и лоб --

огромная, желтая парабола. Я мучительно хожу, хожу: как мне -- после всего -- с нею, с О? И справа -- ясно чувствую на себе глаза, отчетливо вижу морщины на лбу -- ряд желтых, неразборчивых строк; и мне почему-то кажется -- эти строки обо мне.

Без четверти 22 в комнате у меня -- радостный розовый вихрь, крепкое

кольцо розовых рук вокруг моей шеи. И вот чувствую: все слабее кольцо, все слабее -- разомкнулось -- руки опустились...

-- Вы не тот, вы не прежний, вы не мой!

-- Что за дикая терминология: "мой". Я никогда не был... -- и запнулся:

мне пришло в голову -- раньше не был, верно, но теперь... Ведь я теперь живу

не в нашем разумном мире, а в древнем, бредовом, в мире корней из

минус-единицы.

Шторы падают. Там, за стеной направо, сосед роняет книгу со стола на

пол, и в последнюю, мгновенную узкую щель между шторой и полом -- я вижу: желтая рука схватила книгу, и во мне: изо всех сил ухватиться бы за эту руку...

-- Я думала -- я хотела встретить вас сегодня на прогулке. Мне о многом

-- мне надо вам так много...

Милая, бедная О! Розовый рот -- полумесяц рожками книзу. Но не могу же я рассказать ей все, что было -- хотя б потому, что это сделает ее

соучастницей моих преступлений: ведь я знаю, у ней не хватит силы пойти в Бюро Хранителей и следовательно -- --

О лежала. Я медленно целовал ее. Я целовал эту наивную пухлую складочку на запястье, синие глаза были закрыты, розовый полумесяц медленно расцветал, распускался -- и я целовал ее всю.

Вдруг ясно чувствую: до чего все опустошено, отдано. Не могу, нельзя.

Надо -- и нельзя. Губы у меня сразу остыли...

Розовый полумесяц задрожал, померк, скорчился. О накинула на себя

покрывало, закуталась -- лицом в подушку...

Я сидел на полу возле кровати -- какой отчаянно холодный пол -- сидел

молча. Мучительный холод снизу -- все выше, все выше. Вероятно, такой же молчаливый холод там, в синих, немых междупланетных пространствах.

-- Поймите же: я не хотел... -- пробормотал я... -- Я всеми силами...

Это правда: я, настоящий я не хотел. И все же: какими словами сказать

ей. Как объяснить ей, что железо не хотело, но закон -- неизбежен, точен --

О подняла лицо из подушек и, не открывая глаз, сказала:

-- Уйдите, -- но от слез вышло у нее "ундите" -- и вот почему-то

врезалась и эта нелепая мелочь.

Весь пронизанный холодом, цепенея, я вышел в коридор. Там за стеклом -- легкий чуть приметный дымок тумана. Но к ночи, должно быть, опять он спустится, налегнет вовсю. Что будет за ночь?

О молча скользнула мимо меня, к лифту -- стукнула дверь.

-- Одну минутку, -- крикнул я: стало страшно.

Но лифт уже гудел, вниз, вниз, вниз...

Она отняла у меня R.

Она отняла у меня О.

И все-таки, и все-таки.

 

Запись 15-я.

 

 

Конспект:


Поделиться с друзьями:

Биохимия спиртового брожения: Основу технологии получения пива составляет спиртовое брожение, - при котором сахар превращается...

История развития хранилищ для нефти: Первые склады нефти появились в XVII веке. Они представляли собой землянные ямы-амбара глубиной 4…5 м...

Автоматическое растормаживание колес: Тормозные устройства колес предназначены для уменьше­ния длины пробега и улучшения маневрирования ВС при...

История создания датчика движения: Первый прибор для обнаружения движения был изобретен немецким физиком Генрихом Герцем...



© cyberpedia.su 2017-2024 - Не является автором материалов. Исключительное право сохранено за автором текста.
Если вы не хотите, чтобы данный материал был у нас на сайте, перейдите по ссылке: Нарушение авторских прав. Мы поможем в написании вашей работы!

0.038 с.