Колокол. Зеркальное море. Мне вечно гореть.

 

Только вошел в эллинг, где строится "[Интеграл]", -- как навстречу

Второй Строитель. Лицо у него как всегда: круглое, белое, фаянсовое --

тарелка, и говорит -- подносит на тарелке что-то такое нестерпимо вкусное:

-- Вы вот болеть изволили, а тут без вас, без начальства, вчера, можно

сказать, -- происшествие.

-- Происшествие?

-- Ну да! Звонок, кончили, стали всех с эллинга выпускать -- и

представьте: выпускающий изловил ненумерованного человека. Уж как он пробрался -- понять не могу. Отвели в Операционное. Там из него, голубчика, вытянут, как и зачем... (улыбка -- вкусная...).

В Операционном -- работают наши лучшие и опытнейшие врачи, под

непосредственным руководством самого Благодетеля. Там -- разные приборы и, главное, знаменитый Газовый Колокол. Это, в сущности, старинный школьный опыт: мышь посажена под стеклянный колпак, воздушным насосом воздух в колпаке разрежается все больше... Ну и так далее. Но только, конечно, Газовый Колокол значительно более совершенный аппарат -- с применением различных газов, и затем -- тут, конечно, уже не издевательство над маленьким беззащитным животным, тут высокая цель -- забота о безопасности Единого Государства, другими словами, о счастии миллионов. Около пяти столетий назад, когда работа в Операционном еще только налаживалась, нашлись глупцы, которые сравнивали Операционное с древней инквизицией, но ведь это

так нелепо, как ставить на одну точку хирурга, делающего трахеотомию, и

разбойника с большой дороги: у обоих в руках, быть может, один и тот же нож, оба делают одно и то же -- режут горло живому человеку. И все-таки один -- благодетель, другой -- преступник, один со знаком +, другой со знаком --...

Все это слишком ясно, все это в одну секунду, в один оборот логической

машины, а потом тотчас же зубцы зацепили минус -- и вот наверху уж другое: еще покачивается кольцо в шкафу. Дверь, очевидно, только захлопнули -- а ее, I, нет: исчезла. Этого машина никак не могла провернуть. Сон? Но я еще и сейчас чувствую: непонятная сладкая боль в правом плече -- прижавшись к правому плечу, I -- рядом со мной в тумане. "Ты любишь туман?" Да, и туман... все люблю, и все -- упругое, новое, удивительное, все -- хорошо...

-- Все -- хорошо, -- вслух сказал я.

-- Хорошо? -- кругло вытаращились фаянсовые глаза. -- То есть, что же

тут хорошего? Если этот ненумерованный умудрился... стало быть, они --

всюду, кругом, все время, они тут, они -- около "[Интеграла]", они...

-- Да кто [они]?

-- А почем я знаю, кто. Но я их чувствую -- понимаете? Все время.

-- А вы слыхали: будто какую-то операцию изобрели -- фантазию

вырезывают? (На днях в самом деле я что-то вроде этого слышал.)

-- Ну, знаю. При чем же это тут?

-- А при том, что я бы на вашем месте -- пошел и попросил сделать себе

эту операцию.

На тарелке явственно обозначилось нечто лимонно-кислое. Милый – ему показался обидным отдаленный намек на то, что у него может быть фантазия... Впрочем, что же: неделю назад, вероятно, я бы тоже обиделся. А теперь -- теперь нет: потому что я знаю, что это у меня есть -- что я болен. И знаю еще -- не хочется выздороветь. Вот не хочется, и все. По стеклянным ступеням мы поднялись наверх. Все -- под нами внизу -- как на ладони...

Вы, читающие эти записки, -- кто бы вы ни были, но над вами солнце. И

если вы тоже когда-нибудь были так больны, как я сейчас, вы знаете, какое

бывает -- какое может быть -- утром солнце, вы знаете это розовое,

прозрачное, теплое золото. И самый воздух -- чуть розовый, и все пропитано нежной солнечной кровью, все -- живое: живые и все до одного улыбаются -- люди. Может случиться, через час все исчезнет, через час выкаплет розовая кровь, но пока -- живое. И я вижу: пульсирует и переливается что-то в стеклянных соках "[Интеграла]"; я вижу: "[Интеграл]" мыслит о великом и страшном своем будущем, о тяжком грузе неизбежного счастья, которое он понесет туда вверх, вам, неведомым, вам, вечно ищущим и никогда не находящим. Вы найдете, вы будете счастливы -- вы обязаны быть счастливыми, и уже недолго вам ждать.

Корпус "[Интеграла]" почти готов: изящный удлиненный эллипсоид из

нашего стекла -- вечного, как золото, гибкого, как сталь. Я видел: изнутри

крепили к стеклянному телу поперечные ребра -- шпангоуты, продольные -- стрингера; в корме ставили фундамент для гигантского ракетного двигателя. Каждые 3 секунды могучий хвост "[Интеграла]" будет низвергать пламя и газы в мировое пространство -- и будет нестись, нестись -- огненный Тамерлансчастья...

Я видел: по Тэйлору, размеренно и быстро, в такт, как рычаги одной

огромной машины, нагибались, разгибались, поворачивались люди внизу. В руках у них сверкали трубки: огнем резали, огнем спаивали стеклянные стенки, угольники, ребра, кницы. Я видел: по стеклянным рельсам медленно катились прозрачно-стеклянные чудовища-краны, и так же, как люди, послушно поворачивались, нагибались, просовывали внутрь, в чрево "[Интеграла]", свои грузы. И это было одно: очеловеченные, совершенные люди. Это была высочайшая, потрясающая красота, гармония, музыка... Скорее -- вниз, к ним, с ними!

И вот -- плечом к плечу, сплавленный с ними, захваченный стальным

ритмом... Мерные движения: упруго-круглые, румяные щеки; зеркальные, не омраченные безумием мыслей лбы. Я плыл по зеркальному морю. Я отдыхал.

И вдруг один безмятежно обернулся ко мне:

-- Ну как: ничего, лучше сегодня?

-- Что лучше?

-- Да вот -- не было-то вас вчера. Уж мы думали -- у вас опасное что...

-- сияет лоб, улыбка -- детская, невинная.

Кровь хлестнула мне в лицо. Я не мог, не мог солгать этим глазам. Я

молчал, тонул...

Сверху просунулось в люк, сияя круглой белизной, фаянсовое лицо.

-- Эй, Д-503! Пожалуйте-ка сюда! Тут у нас, понимаете, получилась

жесткая рама с консолями и узловые моменты дают напряжение на квадратной.

Недослушав, я опрометью бросился к нему наверх -- я позорно спасался

бегством. Не было силы поднять глаза -- рябило от сверкающих, стеклянных ступеней под ногами, и с каждой ступенью все безнадежней: мне, преступнику, отравленному, -- здесь не место. Мне никогда уж больше не влиться в точный механический ритм, не плыть по зеркально-безмятежному морю. Мне – вечно гореть, метаться, отыскивать уголок, куда бы спрятать глаза -- вечно, пока я, наконец, не найду силы пройти и -- --

И ледяная искра -- насквозь: я -- пусть; я -- все равно; но ведь надо

будет и о ней, и ее тоже... Я вылез из люка на палубу и остановился: не

знаю, куда теперь, не знаю, зачем пришел сюда. Посмотрел вверх. Там тускло подымалось измученное полднем солнце. Внизу -- был "[Интеграл]", серо-стеклянный, неживой. Розовая кровь вытекла, мне ясно, что все это -- только моя фантазия, что все осталось по-прежнему, и в то же время ясно...

-- Да вы что, 503, оглохли? Зову, зову... Что с вами? -- Это Второй

Строитель -- прямо над ухом у меня: должно быть, уж давно кричит.

Что со мной? Я потерял руль. Мотор гудит вовсю, аэро дрожит и мчится,

но руля нет -- и я не знаю, куда мчусь: вниз -- и сейчас обземь, или вверх

-- и в солнце, в огонь...

 

Запись 16-я.

 

 

Конспект: