Глава 1. Выстрелы в Смольном

ОСМУНД ЭГГЕ

ЗАГАДКА КИРОВА.

УБИЙСТВО, РАЗВЯЗАВШЕЕ СТАЛИНСКИЙ ТЕРРОР

 

 

 

УДК 94(47+57) ББК 63.3(2)6-4 Э17

 

Редакционный совет серии: Й. Баберовски (Jorg Baberowski), Л. Виола (Lynn Viola), А. Грациози (Andrea Graziosi), А. А. Дроздов, Э. Каррер д'Анкосс (Helena Саггёге d'Encausse), В. П. Лукин, С. В. Мироненко, Ю. С. Пивоваров, А. Б. Рогинский, Р. Сервис (Robert Service), Л. Самуэльсон (Lennart Samuelson), А. К. Сорокин, Ш. Фицнатрик (Sheila Fitzpatrick), О. В. Хлевнюк

 

Перевод осуществлен при финансовой поддержке государственного некоммерческого информационного агентства NORLA

 

Эгге О.

 

Э17 Загадка Кирова: убийство, развязавшее сталинский тер­рор / О. Эгге; [авторизованный пер. с англ. А. А. Пешкова; Г. И. Германенко]. — М.: Российская политическая энцикло­педия (РОССПЭН): Фонд «Президентский центр Б. Н. Ельцина», 2011. — 287 с.: ил. — (История сталинизма).

 

ISBN 978-5-8243-1573-8

 

Эта книга посвящена убийству С. М. Кирова 1 декабря 1934 г. Убийство одного из главных руководителей СССР положило начало террору Сталина против собственной партии и привело к преследованиям сотен тысяч совет­ских граждан. В книге рассказывается о самом убийстве, его расследовании и последовавшем за ним терроре. Рассматривается подоплека убийства, в част­ности утверждения, что за ним стояли Сталин и НКВД. В отдельной главе изу­чаются взаимоотношения между Кировым и Сталиным. Еще одна глава осве­щает мотивы убийцы и возможную роль НКВД в организации преступления.

В книге также показано политическое использование убийства Кирова руководителями СССР - сначала Сталиным, затем Хрущевым. Кроме того, представлен и проанализирован весь спектр слухов и домыслов, мифов и ле­генд, связанных с этим убийством, подходы, которых до настоящего времени придерживались в данном вопросе историки.

Книга издана в авторской редакции.

 

УДК 94(47+57) ББК 63.3(2)6-4

ISBN 978-5-8243-1573-8

© Asmund Egge, 2009

© Пешков А. Л., перевод на русский язык (гл. 1-3), 2011

© Германенко Г. П., перевод на русский язык (гл. 4-11), 2011

© Российская политическая энциклопедия, 2011

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

Эта книга посвящена убийству С. М. Кирова 1 декабря 1934 г. Киров был членом Политбюро ЦК ВКП(б), первым секретарем Ле­нинградского обкома партии, одним из ближайших соратников Ста­лина. Убийство одного из главных руководителей СССР положило начало террору Сталина против собственной партии и привело к преследованиям сотен тысяч советских граждан. В книге рассказы­вается о самом убийстве, его расследовании и последовавшем за ним терроре. Рассматривается подоплека убийства, в частности утверж­дения, что за ним стояли Сталин и НКВД. В отдельной главе изуча­ются взаимоотношения между Кировым и Сталиным. Еще одна глава освещает мотивы убийцы и возможную роль НКВД в организации преступления.

В книге также показано политическое использование убийства Кирова руководителями СССР — сначала Сталиным, затем Хрущевым. Кроме того, здесь представлены и проанализированы весь спектр слухов и домыслов, мифов и легенд, связанных с этим убийством, подходы, которых до настоящего времени придерживались в данном вопросе историки. В годы холодной войны убийство Кирова было чрезвычайно политизировано, и многие историки — даже те, кто входил в число выдающихся специалистов, — шли на поводу у окружавших его мифов.

* * *

В «Загадке Кирова» слухи и теории, связанные с убийством Ки­рова на протяжении 75 лет, исследуются и оцениваются с помощью доступной в настоящее время источниковой базы.

По поводу убийства Кирова среди историков идут горячие спо­ры. Все согласны, что Сталин воспользовался им, чтобы нанести удар по своим врагам. Но вопрос, действительно ли он стоял за этим пре­ступлением, служит предметом полемики. Данным вопросом занима­лись Роберт Конквест, Роберт Такер, Эми Найт и другие. Однако все они либо вовсе не имели доступа, либо имели ограниченный доступ к соответствующим материалам, хранящимся в российских архивах. С тех пор были рассекречены многие источники, имеющие отноше­ние к убийству Кирова. Наиболее интересный новый материал содер­жится в протоколах допросов убийцы — Николаева — и его родных, свидетелей и предполагаемых соучастников, а также в стенографи­ческом отчете о судебном процессе над Николаевым и его предпо­лагаемыми соучастниками. Кроме того, опубликована значительная часть материалов различных следственных комиссий, создававших­ся советскими властями. В «Загадке Кирова» указанные источники впервые широко используются не российским ученым.

В 2010 г., через год после публикации «Загадки Кирова» на нор­вежском языке, американский исследователь Мэттью Лено опубли­ковал книгу на ту же тему — «Убийство Кирова и советская исто­рия». Его книга и моя написаны независимо друг от друга. Лено и я использовали в основном одни и те же источники, аргументы и выво­ды довольно похожи. Поэтому я не посчитал необходимым включать ссылки на книгу Лено в русское издание «Загадки Кирова».

Эта книга — научное произведение. Однако она рассчитана не только на профессионалов, специализирующихся на советской исто­рии, но и на широкий круг читателей, интересующихся историей вообще.

 

Осмунд Эгге, профессор, Университет Осло

 

Глава 2. ПОДОПЛЕКА

 

Перед убийством Кирова 1 декабря 1934 г. советский режим про­шел испытание самым острым кризисом после революции 1917 г. Ускоренная индустриализация и насильственная коллективизация крестьянских хозяйств в 1928-1932 гг. — те процессы, которые были названы «сталинской революцией сверху», — поставили страну на грань краха. Уровень жизни в городах резко снизился; хлеб и другие товары массового спроса выдавались по карточкам. Ситуация в де­ревне была еще хуже, поскольку Великий голод 1932-1933 гг. бук­вально выкосил ее. Для проведения своей политики режим прибегал к таким жестким мерам, как тюрьмы, ссылки и казни. Этим режим, несомненно, нажил себе больше заклятых врагов, чем когда бы то ни было. Однако члены и руководство Коммунистической партии были шокированы тем, что в одного из самых влиятельных и любимых вождей народа стреляли, в результате чего он был убит. Ничего по­добного после августа 1918 г., когда было совершено покушение на жизнь тогдашнего руководителя партии Владимира Ленина, не слу­чалось на советской земле.

Русская традиция террора

Но такие убийства едва ли были чем-то новым для России: на са­мом деле их часто использовали в политических целях. В 1866 г. была совершена попытка покушения на царя Александра II, за которой по­следовало много других. Но только в конце 1870-х гг. политические организации стали использовать индивидуальный террор — убий­ство видных представителей режима — как политическое средство. В 1870-е гг. «Народная воля», революционная народническая орга­низация, пыталась склонить русских крестьян к некоему подобию социализма. Члены «Народной воли» осуществили убийство Александра II в 1881 г.

После убийства императора народническое движение было разгромлено. Но в 1890-е г традиции террора были возрождены социалистами-революционерами, социалистическим движением, уходящим корнями в народничество. До русской революции 1905 г. именно эсеры, в основном, организовывали убийства высокопо­ставленных полицейских чиновников, министров и членов императорской семьи. Их террористическая деятельность продолжалась и мосле 1905 г. и даже после того, как в 1917 г. большевики пришли к власти. В 1911 г. был убит царский премьер-министр Петр Столы­пин; именно эсерка покушалась на жизнь Ленина. Примерно в то же время в Петрограде, нынешнем Санкт-Петербурге, был убит видный большевистский лидер. Эти события привели к тому, что большевики сами стали использовать террор в борьбе с противниками своего режима. Террор был организационно оформлен чека[5], первоначаль­но создававшейся для борьбы с контрреволюцией и саботажем. Чека стала тайной полицией Советского государства и вскоре преврати­лась в инструмент политического контроля, подавлявший все формы оппозиции. Позже Чека продолжала свою деятельность под другими вывесками: ОГПУ, НКВД и КГБ.

XVII съезд партии

Семнадцатый партсъезд открылся 26 января 1934 г. в атмосфере смягчившегося политического климата. Съезд был назван «съездом победителей». Сталин защищал политику партии, утверждая, что внутрипартийной оппозиции уже нет:

«Если на XV съезде приходилось еще доказывать правильность линии партии и вести борьбу с известными антиленинскими группировками, а на XVI съезде — добивать последних приверженцев этих группировок, то на этом съезде — и доказывать нечего, да, пожалуй — и бить некого. Все видят, что линия партии победила»[20].

Но партийную линию требовалось проводить в жизнь. По Сталину, существовала «пропасть» между тем, что решили и что действитель­но сделали. Вину за неудовлетворительное выполнение партийных указаний возложили на «неисправимых бюрократов и канцеляри­стов». Были упомянуты и «люди с известными заслугами в прошлом, люди, ставшие вельможами, люди, которые считают, что партийные и советские законы писаны не для них, а для дураков»[21]. Другими сло­вами, никто, независимо от чина и звания, не мог чувствовать себя в безопасности, если не выполняет в точности партийные указания. На первый взгляд съезд казался триумфом партийного единства и лич­но Сталина. Бывшие ведущие оппозиционеры — Зиновьев, Каменев, Бухарин и другие — соревновались в доходящем до крайней степени самоуничижении и восхвалении Сталина. В этом потоке славословий не прозвучало ни одного критического голоса, который бы поставил мод сомнение решения, вызвавшие гигантские потрясения в стране несколькими годами ранее, или последствия «революции сверху».

Впрочем, утверждалось, что многие делегаты съезда были не довольны правлением Сталина, а некоторые даже хотели сместить его с поста Генерального секретаря ЦК ВКП(б). В этой связи упоминают­ся, прежде всего, два обстоятельства. Во-первых, фамилия Сталина, как считают, была вычеркнута из большого числа бюллетеней для тайного голосования на выборах в конце съезда нового состава ЦК. Кирова в то же время якобы поддержали практически единогласно. Чтобы скрыть это, возможно, результаты голосования фальсифицировали. Во-вторых, утверждалось, что группа делегатов съезда обращалась к Кирову с целью выяснить, желает ли он выдвинуться на пост генерального секретаря и заменить Сталина. Оба эти утверждения играют значительную роль в тех работах об убийстве Кирова, цель которых продемонстрировать, что у Сталина был мотив избавиться от Кирова[22]. В гл. 9 мы вернемся к этому и выясним, насколько обо­снованы эти утверждения и обсудим их достоверность.

После XVII съезда партии

В период после съезда, завершившего работу в феврале 1934 г., до убийства Кирова 1 декабря того же года политический климат стал еще мягче. Если в 1933 г. органами госбезопасности было арестовано свыше полумиллиона человек, то в следующем году этот показатель упал примерно до 200 тыс. чел. За этот же период количество арестов по обвинению в «контрреволюционных преступлениях» сократи­лось с 283 тыс. до 90 тыс. чeл.[23] По отношению к крестьянству про­водилась более умеренная политика. В 1933 г. колхозники получили индивидуальные наделы, на которых могли выращивать урожай для собственного потребления или для продажи на колхозных рынках. В 1934 г. размеры таких наделов могли быть увеличены. Частично амнистированы были крестьяне, сосланные во время коллективи­зации. Режим также стремился к примирению со старой интеллигенцией. Многие из тех, кто был лишен избирательных прав, теперь получили возможность голосовать на выборах в Советы. Состояние экономики улучшалось, и с голодом было покончено. В ноябре 1934 г. ЦК ВКП(б) принял решение об отмене с 1 января 1935 г. карточек на хлеб. Это решение было неоднозначно воспринято массами, опасав­шимися, что отмена карточной системы повлечет за собой рост цен[24]. Но само по себе решение было явным признаком улучшения эконо­мического положения страны.

Также важно, что с целью обеспечения законности и порядка ре­организовали органы госбезопасности. В июле О ГПУ было преобра­зовано, и органы госбезопасности вошли в состав нового Народного комиссариата внутренних дел (НКВД), который возглавил Генрих Ягода. Карательные органы потеряли большую часть своих судебных полномочий, в том числе право выносить смертные приговоры. Те­перь эти функции входили в компетенцию прокурора. Эта реоргани­зация была направлена на закрепление правовых норм и судебных процедур и одновременно нацелена на строительство высокоцентра­лизованного государства. Впрочем, на практике органы сохранили некоторые свои прерогативы, в том числе возможность НКВД через Особое совещание приговаривать к ссылке или заключению на срок до пяти лет в административном порядке[25].

Особое совещание — один из множества примеров непоследова­тельности более мягкой политики. Такие умеренные инициативы ча­сто сочетались с силовыми методами, а об отказе от однопартийной диктатуры и подумать было нельзя. И все же, несомненно, в 1934 г. политический климат страны смягчился. Крайние меры и внесудеб­ные институты уже не считались необходимыми, во всяком случае в той степени, что раньше. Освобождение лиц, осужденных за антисо­ветские преступления, стало возможным, потому что, как сказал Во­рошилов, «обстановка теперь резко изменилась». А Каганович писал, что реформа органов госбезопасности «означает, что поскольку время у нас более спокойное, можем наказывать через суды, а не прибегать к внесудебным репрессиям, как до сих пор»[26].

Население заметило смягчение политического климата. Мемуа­ристы описывают 1934 г. как год, когда прекратились массовые ре­прессии предыдущего периода. Можно было почувствовать опреде­ленное облегчение и смотреть в будущее с оптимизмом. Впрочем, широкие слои населения были ожесточены и к партии относились крайне скептически[27].

 

Глава 3. ЖЕРТВА

 

К моменту смерти Сергей Миронович Киров был одним из самых влиятельных советских вождей. Он возглавлял парторганизацию Ленинграда и области с 1926 г., был также членом Политбюро, самого могущественного политического органа в стране. После XVII партсъезда в 1934 г. Киров был избран одним из четырех секретарей Цен­трального Комитета[28]. Впрочем, ему еще предстояло принять на себя эту роль, поскольку какое-то время необходимо было сохранять ру­ководство ленинградской парторганизацией; переезд в Москву был, таким образом, невозможен.

Но кто был Киров, какими были его происхождение, карьера, что он был за человек? Каких политических взглядов он придерживался, и отличались ли они когда-либо от политико-идеологической линии партии с тех пор, как Сталин в 1928-1930 гг. стал самым могуще­ственным человеком в стране?

Глава 4. УБИЙЦА

 

Кто же такой Николаев? Каково было его происхождение, чем он занимался, какие у него были политические убеждения? Что можно сказать о его характере? Что заставило его убить Кирова? Здесь мы только немного коснемся последнего вопроса, в полной мере он будет рассмотрен в гл. 10.

Леонид Васильевич Николаев родился в Санкт-Петербурге в 1904 г.; следовательно, в момент убийства ему было тридцать лет. Это был сгорбленный человек, небольшого роста с короткими ногами и длинными, как у обезьяны, руками. В детстве он переболел рахитом, из-за чего одна нога деформировалась и осталась такой навсегда. Он также страдал от судорог и ревматизма.

Николаев рос в бедности, у него было трудное детство. Его отец, запойный пьяница, умер, когда Николаеву было всего четыре года; для того чтобы прокормить и одеть себя и своих детей, его матери Марии Николаевне приходилось брать дополнительную работу. После революции она работала уборщицей в одном из городских трамвайных депо. У Николаева были две сестры — Екатерина и Анна, родившиеся соответственно в 1899 и 1907 гг., а также брат Петр, 1911 года рождения. В детстве два года Николаев провел в гипсе в больнице; из-за болезней мальчик не мог ходить до одиннадцати лет; когда его здоровые сверстники прыгали и играли, ему оставалось только сидеть и смотреть на них. Некоторых из своих товарищей, Георгия Соколова, Игнатия Юскина и Ивана Котолынова, он позднее назовет своими сообщниками в деле об убийстве Кирова. Николаев ходил в школу шесть лет и был хорошим учеником. Он много читал и всегда проявлял большой интерес к газетам, периодическим изданиям и книгам[87].

Личность Николаева

Профессиональная карьера Николаева и его конфликты с партийными организациями после его увольнения из Института истории партии характеризуют его как сварливого и конфликтного человека. В течение пятнадцати лет он поменял не менее чем тринадцать мест работы, зачастую из-за своего вздорного и неуживчивого характера.

Во время допросов после убийства Кирова родственников Николаева расспрашивали и о его характере. Двоюродный брат рассказал, что в детстве Леонид был очень раздражительным, злобным и мстительным мальчишкой и остался таким, когда повзрослел[102]. Конечно, жена Николаева не была столь сурова в своих оценках. На допросе

после убийства Кирова она характеризовала Николаева как «впечатлительного и чуткого» человека. При этом, по ее словам, он был нервным и вспыльчивым. Драуле также сказала, что эти качества «особо резких форм (у него) не принимали»[103]. И у нас есть все основания согласиться с комментариями Кирилиной. По всей видимости, с течением времени эти черты характера стали принимать более резкую форму, иначе Драуле вообще бы о них не упомянула[104]. Мильда Драуле также описывала его как волевого и настойчивого человека[105]. По словам сотрудника НКВД, который допрашивал Драуле 2 декабря (с ним впоследствии беседовала Кирилина), жена считала Николаева скрытным и молчаливым человеком. Она никогда не слышала от него рассуждений на политические темы; по натуре он был замкнутым и упрямым; на работе у него никогда ничего толком не получалось, и в целом она считала своего мужа неудачником[106].

О. А. Лидак, директор Ленинградского отделения Института истории партии, в котором работал Николаев, отмечал, что тот был странным, неуравновешенным и нервным человеком. Один из его ближайших знакомых описывал его как мрачного, надменного и не очень общительного типа. На собрании партийной комиссии Института истории партии в апреле 1934 г., на которой рассматривалось персональное дело Николаева, его поведение вызвало общее возмущение, и участники собрания кричали на него. Днем позже на собрании партийной комиссии, рассматривавшей это же дело, один из присутствующих даже спросил, можно ли считать его полностью нормальным человеком. Один из бывших сотрудников НКВД, выступавший с оценками тех событий перед одной из комиссий по расследованию убийства Кирова уже в хрущевские времена, заявил, что в 1930-е гг. ему говорили, что Николаев был «умственно отсталым человеком». Г. С. Люшков, один из людей, которые отвечали за допросы во время следствия, говорил о Николаеве как о психически неуравновешенном человеке. По его словам, он был «много страдавшим, неудовлетворенным своей жизнью человеком <...> он нелегко сходился с другими людьми». Кроме того, Люшков описывал Николаева как тщеславного человека, имевшего слишком высокое мнение о себе: «Николаев полностью знал биографии всех... знаменитых террористов. Он изучал истории террористов, сравнивал их с собой, старался им подражать. Короче говоря, он возомнил себя великим террористом и смотрел сам на себя через зеркало истории»[107].

Источники при этом свидетельствуют, что Николаев искренне любил своих детей. Соседи Николаева и Драуле рассказывали, что он очень заботился об их воспитании. Как показывала Мильда во время допросов во время следствия, Николаев любил по вечерам играть с ними. Она также рассказывала, что он много читал и интересовался очень многими вещами; пьяницей не был[108]. При обыске квартиры Николаева после убийства было найдено множество заметок, блокнотов, дневников и писем, содержащих его размышления и рассказы о событиях, а также заявления и просьбы, адресованные различным официальным органам и руководителям. Все эти записи часто называют «дневником Николаева», однако это больше, чем просто дневник. Дальше в данной книге эти записи мы будем называть «записи в дневнике»[109].

Что же могут рассказать они о личности Николаева? У Николаева было высокое самомнение, он говорил о себе напыщенно и эмоционально. Однажды он написал: «Я редко когда ошибался». В записи от 18 октября 1934 г. содержится следующий пассаж: «Я хочу умереть с такой же радостью, как и родился. Я буду бороться с такой же силой, как жил и работал»[110]. В своем письме, озаглавленном «Мой ответ перед партией и отечеством», он писал: «Как солдат революции, мне никакая смерть не страшна. Я на все теперь готов, а предупредить этого никто не в силах. Я веду подготовление подобно А. Желябову <...> И готов быть на это ради человечества, оставляя на добрых людей — мать, жену и малолетних детей <...> Привет царю индустрии и войны Сталину»[111]. Данное письмо датировано 25 августа[112]. Очевидно, что мысль о каких-либо действиях, которые могут привести его к смерти, посещала этого человека задолго до убийства Кирова. Желябов был одним из руководителей «Народной Воли», которая организовала в 1881 г. убийство императора Александра II. Упоминание Желябова ясно указывает на то, что Николаев действительно замышлял совершение убийства подобного рода.

Примерно к этому же времени относится прощальное письмо Николаева к своей матери, начинающееся словами «Последнее прости...», в котором он пишет: «Скоро для тебя будет большое горе и обида — ты потеряешь меня безвозвратно <...> Я благодарю тебя за жизнь, которую ты мне дала. Ты не унывай и не робей. Я хочу, чтобы ты взяла мое тело, захоронила бы там, где хочешь <...> на память моим детям. Прощай, дорогая моя мама <...> Твой Леонид»[113]. Еще в одном письме от 14 октября он, обращаясь к «дорогой жене и братьям по классу!», пишет следующее: «Я умираю по политическим убеждениям, на основе исторической действительности... Поскольку нет свободы агитации, свободы печати, свободного выбора в жизни, и я должен умереть. Помощь из ЦК (Политбюро) не подоспеет, ибо там спят богатырским сном»[114]. Это последнее из упомянутых выше писем может свидетельствовать о том, что у Николаева были определенные политические мотивы для убийства Кирова. Политические убеждения Николаева и возможность того, что он был связан с бывшими оппозиционерами внутри партии, более детально обсуждаются в гл. 5 и 10.

Планы убийства, разработанные Николаевым

По поводу психического состояния Николаева в предшествовавшие убийству месяцы Мильда Драуле заявила, что исключение из партии сильно повлияло на него, он выглядел подавленным. Однако Николаев не был настроен против советской системы. Скорее, его раздражало, как он считал, бездушное отношение лично к нему. Постепенно он все более и более уходил в себя, стал необщительным. Подобное состояние усугублялось стесненными финансовыми условиями жизни его семьи и чувством вины, что он не в состоянии ничего исправить[124].

Николаев рассказывал о своем бедственном положении своим знакомым. Особенно он жаловался на отсутствие работы, упоминал при этом свои болезни и нужду. Он выражал свою неприязнь к партийным организациям с их бюрократизмом, руководители которых забыли реальную жизнь и т. д.[125]

Заявления Николаева на допросах после убийства Кирова по поводу того, как он решился на преступление, довольно противоречивы. Так, во время допроса 1 декабря он заявил, что эта мысль впервые пришла ему в голову в начале ноября. Однако позднее, когда Николаев назвал своими сообщниками Котолынова и других, он уже говорил о сентябре[126]. Если судить по дневнику, то впервые он задумался об убийстве еще в августе. В его записях планы убийства постепенно становятся все более конкретными. Но до того момента, когда он понял, что готов к реализации этих планов, прошло некоторое время. Он разрывался между желанием писать письма руководителям партии и желанием отомстить одному из них.

Свое убийство он собирался совершить с помощью револьвера, который находился в его распоряжении. В то время не было ничего удивительного в том, что члены партии хранили дома оружие: после Гражданской войны у населения России на руках осталось много оружия, контроль за которым был довольно-таки слабым. По одной из мифических версий убийства Кирова, этот револьвер Николаеву якобы дал некий сотрудник НКВД. Но это в корне неверно; мы вернемся к этому утверждению в гл. 10.

В октябре 1934 г. Николаев составил «политическое завещание», которое он адресовал Политбюро. В нем он пишет, что в течение последних трех месяцев он чувствовал себя «заживо погребен (!)», что он опутан «цепью клеветы», а также что он чувствует себя «морально убитым»[127]. Письмо в адрес Политбюро было одним из многих, которые он написал в то время. Несмотря на то, что его заявление с просьбой снять выговор, объявленный ему после восстановления в партии, было в начале июля отклонено, он продолжал подавать такие же апелляции — сначала в горком, а потом и в обком Ленинградской партийной организации.

Ответы на его обращения были одинаковы: «Никаких оснований для снятия выговора нет». В июле он отправил письмо Кирову, а в августе — Сталину; в октябре он снова написал Кирову и в Политбюро. Эти письма были в основном одинаковыми. В июльском письме он писал Кирову, что занимал ответственные должности в течение многих лет и активно боролся с объединенной оппозицией. Он представлял себя как верного сына партии, который в течение уже четырех месяцев не имеет работы. Он жаловался, что у него нет средств содержать себя, но это никого не беспокоит. В своем письме Сталину и в Политбюро он сетовал по поводу плохого отношения к нему со стороны «бездушных чиновников» и «бюрократов», говорил, что является честным и принципиальным человеком, который сильно страдает от необоснованной критики в свой адрес. Он также упоминал свое плохое финансовое положение и говорил, что ему необходимо получить работу[128]. В своем письме Кирову от 30 октября он повторяет просьбу о помощи и предупреждает: «Я на все буду готов, если никто не отзовет(ся), ибо у меня нет больше сил...»[129]. Записи в его дневнике также содержат мысли о мести «бездушным чиновникам» и его готовности убить одного из них: «Лидак, Чудов», однако «лучше всего, Киров»[130].

15 октября Николаев пытался лично пообщаться с Кировым недалеко от его дома. Однако был арестован, доставлен в Ленинградское управление НКВД; после короткого допроса его освободили. Это событие часто упоминают как свидетельство участия НКВД в подготовке убийства Кирова. Более подробно мы рассмотрим эту версию в гл. 10. Но если верить записям в дневнике Николаева, то он вовсе не собирался убивать Кирова в тот день, а просто хотел встретиться с ним[131]. Тем не менее во время допроса 8 декабря он заявил нечто другое. Когда он шел за Кировым и Чудовым, то ему якобы пришла мысль, что он может воспользоваться этой благоприятной ситуацией и реализовать свой преступный замысел. Николаев не стал стрелять, потому что в этом случае он должен был убить обоих, но это не входило в его планы[132]. Здесь мы должны определить, чему же нам верить — записям в его дневнике или все более и более фантастическим показаниям, которые он давал следователям по поводу своих намерений и действий перед совершением убийства.

В конце октября дело Николаева рассматривалось на Контрольной комиссии. Он лично присутствовал на ее заседании. Все его просьбы были отклонены: и требование снять с него выговор, вынесенный Смольненским райкомом партии, и ходатайство о восстановлении его в ранее занимаемой должности в Институте истории партии, и его просьба о путевке в санаторий[133].

После этого его планы убийства стали более конкретными. К 5 ноября Николаев, по всей видимости, окончательно решился на покушение. Однако, как писал в своем дневнике, он пришел слишком поздно и не смог выполнить свой план. Похоже, смелость покинула его. Но уже 9 ноября он написал в дневнике, что теперь готов: «Иду под расстрел, пустяки — только сказать легко». Пять дней спустя (i4 ноября) он делает новую попытку. Местом для покушения он выбрал железнодорожный вокзал, на который прибывают поезда из Москвы. Киров 13 ноября присутствовал в Москве на заседании Политбюро и возвращался в Ленинград на следующий день на экспрессе «Красная стрела». Но и на этот раз Николаев опоздал. Кроме того, Киров был окружен людьми — «как мал(енького) вел(и)»[134]. На одном из допросов после убийства Николаев заявил, что он прибыл на вокзал одновременно с Кировым и встречавшие его люди ходили от перрона к своим автомобилям, ожидая прибытия Кирова. Как он сказал: «Я не стрелял, так как пришел впопыхах, не имел времени набраться перед выстрелом решимости»[135].

После неосуществленной попытки убийства Кирова 14 ноября Николаев все еще надеялся, что справедливость восторжествует. 21 ноября он написал новое письмо Кирову с просьбой объективно разобраться в его деле. Он написал следующее: «Я уже восьмой месяц без работы, голодают дети»[136]. На следующий день он сделал в дневнике такую запись: «Пусть меня убьют, но пусть и знают, как терзают и бьют рабочий класс, его верных сыновей. Я не один страдаю, я готов бороться до последнего издыхания, но у меня нет больше надежд на спасение»[137].

Именно в это время Николаев и разработал план своего убийства. Этот план нашли у него после ареста. В нем две страницы, и стоит неопределенная дата — «Х1/1934 г.» В плане много разных сокращений[138]. Автор стремился к тому, чтобы продемонстрировать сильную волю и смелость. Он также рассуждает, как надо спрятать оружие, следует ли ему забинтовать левую руку или же, может быть, взять с собой пакет или портфель, чтобы правая рука оставалась свободной. Николаева очень занимал вопрос, в каком именно месте совершить убийство. Всего он рассматривал пять вариантов: у дома Кирова, в Смольном или же в одном из трех мест, расположенных между Смольным и домом, где жил Киров. Его также очень интересовало, каким именно образом ему следует совершить убийство, т. е. стрелять в Кирова спереди или сзади, и сколько сделать при этом выстрелов. Николаев также рассматривал возможность того, что он сначала задаст Кирову вопросы о своем деле, почему он не получает ответа на свои письма.

* * *

Имеющиеся в нашем распоряжении источники описывают Николаева как неуравновешенного и не удовлетворенного своим положением человека. Не следует забывать, что он уже сменил тринадцать мест работы. Он был безработным, чувствовал себя несправедливо обиженным и был озлоблен пренебрежительным отношением к нему партийной бюрократии. Николаева переполняло чувство мести по отношению к тем, кого он считал ответственными за свои несчастья; после напрасных обращений за справедливостью к высшим партийным органам он был способен на отчаянные поступки.

Таким образом, у Николаева были личные мотивы, чтобы отомстить партии. Высшим партийным руководителем в Ленинграде был, как известно, Киров[139]. В то же время дневник и письма показывают возбуждение и гнев Николаева, который воображал себя героем в лучших традициях российского терроризма. Это убийство должно было обеспечить ему место в истории, прославило бы его как нового Желябова или Радищева[140].

 

Глава 5. ОФИЦИАЛЬНЫЕ ВЕРСИИ

Версия Льва Троцкого

Одним из первых известных деятелей, прокомментировавших за границей убийство Кирова, был Лев Троцкий. Первоначально он предполагал, что это был акт личной мести. И действительно, такая версия могла бы объяснить, почему вокруг этого убийства была создана такая завеса секретности: «Моя первая гипотеза состояла в том, что это был акт личной мести. Может быть, какие-нибудь конфликты вокруг женщин, проблемы с ними и так далее — ситуация, которая могла бы скомпрометировать Кирова, если бы она попала в прессу. Для меня это было единственным объяснением такой секретности»[256].

Однако скоро Троцкий изменил свое мнение. Через неделю после убийства он написал пространный комментарий о деле Кирова, в котором отрицал, что Зиновьев, Каменев или их ближайшие сподвижники были замешаны в этом убийстве. В своей статье от 28 декабря 1934 г. он объявил, что виновен только один Николаев. Однако после знакомства с обвинительным заключением Троцкий опубликовал статью, в которой утверждал, что НКВД знал о подготовке террористического акта; чекисты следили за Николаевым и обеспечивали его финансирование иностранным консулом (как мы знаем, высказывалось предположение, что он выполнял роль связующего звена между Николаевым и Троцким). При этом НКВД якобы преследовал две цели: арестовать как можно больше лиц, замешанных в подготовке убийства, а также скомпрометировать политических оппонентов Сталина. Однако коварные планы НКВД потерпели неудачу: «Николаев произвел свой выстрел в Кирова до того, как через "консульское дело" удалось подготовить политический удар по Троцкому»[257].

В другой статье, написанной несколько месяцев спустя, Троцкий был более конкретен: «Они пытались впутать меня в дело Кирова. Они провалились, так как направляемый ГПУ террористический акт Николаева принял очень серьезный оборот. Пуля была выпущена еще до того, как Ягода и Медведь отправили под арест организацию, которую они сами же и контролировали»[258]. В своем интервью, которое Троцкий дал после первого московского показательного процесса в сентябре 1936 г., он заявил следующее:

Я считаю, что «покушение» на Кирова было организовано с целью искоренения оппозиции. Никакого намерения убить Кирова при этом не было: «покушение» должны были предотвратить в последнюю минуту. Когда же события пошли не так, как планировалось, то ответственным за них сделали главу Ленинградского ГПУ Медведя[259].

Троцкий также считал, что Сталин замешан в убийстве Кирова: фактически он назвал его прямым организатором этой «провокации»[260]. По мнению Троцкого, на самом деле Сталин никогда не намеревался действительно убить Кирова. Он просто воспользовался планами убийства Кирова, о которых было известно НКВД, для того чтобы спровоцировать Троцкого. Однако в какой-то момент НКВД утратил контроль над ситуацией, и Киров действительно был убит в результате того, что можно было бы назвать несчастным случаем. Троцкий представил позднее эту версию комиссии по расследованию[261], которая была создана для рассмотрения обвинений, выдвинутых против него в ходе первых двух московских показательных процессов. Он все же допускал возможность, что НКВД намеревался убить Кирова: «Независимо от того, хотели или не хотели провокаторы реально довести дело до убийства Кирова, ответственность за это преступление лежит на ГПУ, которое не могло действовать в таком серьезном деле без прямых приказов от Сталина».

Как считал Троцкий, ответственность НКВД (а следовательно, и Сталина) подтверждается процессом сотрудников Ленинградского управления НКВД, в ходе которого Медведь, Запорожец и другие лица получили тюремные сроки за то, что «имели информацию о подготовке покушения на С. М. Кирова <...> однако не приняли необходимых мер»[262]. Однако, как уже упоминалось выше, Троцкий не считал, что это убийство действительно намеревались совершить. По его мнению, это лишь могло создать проблемы и для НКВД, и для Сталина.

Глава 7. 1 ДЕКАБРЯ 1934 г.

 

Что мы знаем сегодня о событиях, которые произошли в тот роковой день? По поводу этого убийства у историков и других заинтересованных лиц возникает множество вопросов. Зачем Киров прибыл в Смольный в этот день? Как Николаеву удалось войти в здание и подняться на третий этаж и пройти к кабинету Кирова? Почему Кирова не сопровождали в кабинет охранники в момент убийства? Сколько людей и в каком месте находились в главном коридоре третьего этажа Смольного? Сколько времени прошло между двумя выстре