Глава V. «Севастопольская побудка»

 

29 октября 1914 года турецкий флот под командой, немецкого адмирала Сушона обстрелял Севастополь, Одессу, Феодосию и Новороссийск.

В тот же день русский посол в Константинополе получил предписание затребовать свои паспорта.

На следующий день обстрел русских портов продолжился.

1 ноября по поручению великого визиря Османской империи Саида Халим-паши к министру иностранных дел России Сазонову явился турецкий посланник Фахреддин.

Министр встретил его словами:

— Я собирался послать вам ваши паспорта…

— А я приношу вам мир, — заискивающим тоном заявил турок.

Он прочитал Сазонову телеграмму великого визиря, в которой тот выражал своё сожаление о случившемся.

Сазонов ответил, что первым условием восстановления мира должно быть немедленное выдворение из Турции всех немецких офицеров.

Дальше можно было не продолжать, поскольку великий визирь не мог выполнить этого требования даже при всем желании.

Послы Антанты покинули Константинополь.

2 ноября 1914 года Россия объявила Турции войну.

5 и 6 ноября за ней последовали Англия и Франция.

 

Невольно возникает закономерный вопрос: что же происходило в Турции, если великий везир выступал за мир, а военный министр Энвер в тайне от правительства делал все возможное, чтобы развязать войну.

Как нетрудно догадаться, Турция с ее супервыгодным геополитическим положением являлась ареной экономической и политической борьбы великих держав вообще между собой, а между Англией, Германией и Россией в особенности еще задолго до мировой войны.

В 1914 году Турцией правили младотурки, а вернее триумвират в составе военного министра Энвер-паши, морского министра Джемаль-паши и министра внутренних дел Талаата.

В отличие от настроенных прогермански Энвера и Талаата, Джемаль был сторонником сближения со странами Антанты.

На престоле находился старый и безвольный султан Мехмед V Решид.

В идеологии младотурок место не оправдавшей себя доктрины османизма, призывавшей к единению и братству всех народов империи, заняли реакционные концепции пантюркизма и панисламизма.

Пантюркизм в качестве доктрины кровного единства всех тюркоязычных народов под верховным главенством османов использовался младотурками для насаждения среди турок националистических чувств и настроений.

Доктрина панисламизма, призывавшая к объединению всех мусульман под властью турецкого султана в качестве халифа, была в значительной степени, как и пантюркизм, направлена против России, но использовалась младотурками и во внутриполитических делах, в частности как идеологическое оружие в борьбе с арабским национально — освободительным движением.

 

В Европе шла сложная политическая игра между Центральными странами и Антантой, и Турции надлежало определиться с ее местом.

Перед ней было три пути. Первый вел в стан Центральных держав во главе с Германией.

Второй связывал империю с Анантой.

И, наконец, третий предполагал нейтралитет. В чью-нибудь пользу.

Как не сложно догадаться, никакого единства в правящей верхушке не было.

Более того, содздается впечатление, что там вообще не знали что делать.

Вот и шарахались в разные стороны: то ездили договариваться в Париж, то объявляли об отмене капитуляций.

Что это такое?

Если по сути, то неравноправные отношения с европейскими странами.

И главным орудием этого самого неравноправия явился режим капитуляций.

Именно так назывались документы, содержащие перечень привилегий, предоставляемых турецкими султанами иностранным купцам.

Первые капитуляции относятся еще к XVI веку, когда турецкий султан Сулейман Великолепный и французский король Франциск I заключили политический договор о союзе и торговую конвенцию, предоставлявшую французским купцам особые льготы на Ближнем Востоке.

Такие же права получили от султана и некоторые другие европейские государства.

Эти капитуляции еще не носили характера неравноправных договоров.

Торговые льготы иностранцам объяснялись главным образом заинтересованностью Турции в расширении внешней торговли.

Но в дальнейшем капитуляции приобрели иной характер.

В 1740 году правительство Османской империи предоставило Франции «генеральную капитуляцию», которая «возобновляла, подтверждала и дополняла» все старые капитуляции.

Султан признавал бессрочное действие капитуляции и обязался «от своего имени и от имени всех своих преемников» не допускать ничего противоречащего ей. Вслед за Францией такие же обязательства получили и другие европейские державы.

Подобные привилегии получила и царская Россия по Кучук-Кайнарджийско-му договору. Капитуляционные привилегии стали носить характер международного обязательства Османской империи, а капитуляционный режим был закреплен навечно.

Иностранные товары облагались ничтожной пошлиной, иностранцы освобождались от налогов, получили право расплачиваться своей валютой по выгодному для них курсу и т. п.

Капитуляционный режим позволил иностранному капиталу захватить к концу XVIII в. важные торговые позиции в Османской империи.

Из Европы в Турцию ввозились ткани и другие промышленные товары. Из Турции вывозились хлопок, шерсть, кожи, табак, хлеб, растительное масло и т. п.

 

Внешняя торговля фактически была монополизирована в руках иностранцев.

Иностранный капитал начал влиять на внутреннюю торговлю.

В портовых центрах формировалась компрадорская властная элита, главным образом нетурецкой национальности (греки, армяне, евреи).

Таким образом, со второй половины XVIII века глубокий кризис и упадок Османской империи происходили уже в условиях начавшегося проникновения иностранных колонизаторов.

Для Германии вовлечение в войну Турции имело принципиальное значение. Турция, по замыслу германских стратегов, имея миллионную армию, должна была оттянуть на себя резервы и ресурсы России на Кавказ, а Великобритании — на Синайский полуостров и в Месопотамию (территория современного Ирака).

Для самой же Турции, пережившей на рубеже XIX–XX столетий ряд военных поражений, участие в новой войне, тем более против России было далеко не радужной перспективой.

Поэтому, несмотря на союзнические обязательства, руководство Османской империи долго колебалось, прежде чем начать войну с Россией.

Против этого выступал как сам глава государства — султан Мeхмeд V, так и большая часть членов его правительства.

Сторонником войны был лишь военный министр Турции Энвер-паша, находившийся под влиянием руководителя германской миссии в Турции генерала Л. фон Сандерса.

В силу этого турецкое руководство в сентябре 1914 года, через российского посла в Стамбуле Н. Гирса довело свою позицию о готовности не только быть нейтральным в уже начавшейся войне, но и выступить союзником России против Германии.

Парадоксально, но именно это и не устраивало царское руководство.

Николаю II не давали покоя лавры его великих предков: Петра I и Екатерины II и ему очень хотелось реализовать идею обретения для России Константинополя и черноморских проливов и тем самым войти в историю.

Наилучшим же средством добиться этого была только победоносная война с Турцией. Исходя из этого, и строилась внешнеполитическая стратегия России на ближневосточном направлении. Поэтому вопрос о союзнических отношениях с Турцией даже не поднимался.

«Таким образом, — писал один из историков, — высокомерие во внешнеполитической деятельности, оторванность от политических реалий, переоценка своих сил и возможностей привели к тому, что руководство России поставило страну в условия войны на два фронта.

Расплачиваться за волюнтаризм политического руководства страны в очередной раз пришлось российскому солдату».

 

Звучит, конечно, красиво.

Расплачиваться, солдату, волюнтаризм…

Но при этом почему-то забывается то, что предложить союз и заключить его вещи разные.

При этом совершенно не принимается во внимание то, что главную роль в Турции в то время играл отчаянный до безрассудности Энвер-паша, а вся турецкая армия была подчинена германским офицерам.

И уж кто-кто, а главный триумвир сумел бы укротить и непокорных и несогласных.

Вряд ли бы остались безразличными наблюдателями и немцы, вложившие в турецкую армию многие миллионы.

В этой связи весьма интересно будет познакомиться с воспоминаниями министра иностранных дел России Сазоновым, который провел несколько дней в обществе одного из триумвиров Турции Таллат-беем.

«В мае 1914 года, — писал он, — султан Махмуд V послал с этой целью в Крым министра внутренних дел Талаат-бея и генерала Иззет-пашу.

Я приурочил свою служебную поездку в Крым ко времени прибытия в Ялту турецкого посольства. За время двухдневного пребывания послов в Крыму мне пришлось почти постоянно быть с Талаатом и его товарищем.

Это дало мне возможность познакомиться, до некоторой степени, с этим человеком, которого без преувеличения можно назвать одним из величайших злодеев всемирной истории.

Прибывший в Ялту по случаю приезда посольства наш посол в Константинополе М. Н. Гирс, хорошо знавший Талаата благодаря своим служебным сношениям с младо-турецким правительством, в котором наряду с военным министром Энвером Талаат играл самую видную роль, предупредил меня, что из всего того, что скажет мне Талаат, мне не следовало верить ни одному слову.

Это предостережение вполне соответствовало всему, что мне было известно об этом человеке, и поэтому я внутренне желал бы, чтобы он был со мной по возможности малообщителен.

Тем не менее, он интересовал меня, и в эту пору даже более, чем когда-либо, потому что мне хотелось хоть поверхностно узнать человека, от доброй или злой воли которого зависела судьба армянских реформ, начатых незадолго перед тем по почину русского правительства и в благополучном проведении которых я принимал активное участие…

В день своего отбытия Талаат и Иззет пригласили меня и моих сотрудников, а также нескольких лиц свиты Государя обедать на яхте султана, стоявшей на якоре в ялтинском порту.

Во время обеда Талаат, сидевший рядом со мной, говорил мало и казался чем-то озабочен. К самому концу обеда и незадолго перед тем, как я хотел вернуться с яхты на берег, он наклонился ко мне и сказал очень тихим голосом, чтобы не быть услышанным другими:

— Я должен сделать вам серьезное предложение. Не хочет ли русское правительство заключить союз с Турцией?

Я должен признаться, что это предложение застигло меня врасплох.

Я ожидал чего угодно, кроме предложения союза от Талаата.

Справившись со своим изумлением, я спросил у него:

— Отчего вы оставили ваше предложение до последней минуты, когда у вас было столько случаев сделать его раньше?

Талаат ответил мне, что обсудить его теперь, конечно, уже не было времени и что ему хотелось только знать, как бы я взглянул на возможность подобного союза.

Я сказал ему, что наш посол в Константинополе вернется к своему посту через три дня.

Мне не оставалось ничего другого, как поручить ему подробно обсудить сделанное мне турецкое предложение, которого я принципиально не отвергал, хотя и думал, что о серьезных вещах следует говорить весьма серьезно, с чем Талаат, по-видимому, согласился.

Вернувшись домой, я обсудил еще в тот же вечер с М. Н. Гирсом сделанное мне Талаатом так неожиданно предложение, которого он, также как и все остальные русские гости на султанской яхте, не слышал, так как сидел за столом не с ним, а рядом с Иззетом-пашой.

Михаил Николаевич, давно и хорошо знающий ту специальную политическую атмосферу, которая составляет особенность Константинополя и с которой можно освоиться только после долгого пребывания в турецкой столице, не скрыл от меня своего удивления как по поводу самого предложения Талаата, так и по поводу того способа, которым оно было сделано.

Вместе с тем он сказал мне, что он, однако, не решился бы сразу отнестись к предложению Талаата как к вещи, не заслуживающей никакого внимания, так как ему было известно, что среди членов младотурецкой партии были люди, которые склонялись искать обеспечения независимости своей страны в сближении ее с Россией.

Эти люди были те, которые тяготились более других возраставшей зависимостью своего правительства от Германии и которые были бы рады новой ориентации турецкой политики, в которой они усматривали возможность выхода из-под тяготевшей над ними опеки.

Гирсу казалось возможным, что и Талаат начинал почему-либо ощущать неудобство германской опеки и придумал сближение с нами как способ ее с себя стряхнуть.

Все это можно было узнать и проверить только в Константинополе, чем он и собирался заняться тотчас по возвращении туда».

 

Как бы там не было на самом деле, политика европейских держав становилась важным фактором, определявшим судьбы Османской империи.

Думается, что все эти переговоры и поездки были в известной степени бессмысленными. И вряд ли вот уже полтора года державшая под своим контролем турецкую армию Германия повзолила бы Турции самовольно определиться с союзниками в будущей войне. Не для того она ее все эти годы готовила.

 

Да и какая еще могла быть Антанта, если двое «старших партнеров» по триумиварту — Талаат и сообенно Энвер — выступали за союз с Германией.

И кто бы еще одобрил их пантюркистские планы. Дорогого стоили и обещания Германии освободить Турцию от душивших ее экономику капитуляций.

«Сразу после начала Первой мировой войны, — писал ведущий российский тюрколог М. С. Мейер, — младотурецкое правительство пытлась в одностороннем порядке омтенить режим „капитуляций“.

Оно в течение некоторого времени воздерживалось от открытой поддержки Германии, надеясь, что страны Антанты, заинтересованные в нейтралитете султанской Турции согласятся с этим решением.

После того, как эти надежды не оправдались, был подписан германо-турецкий военный союз».

В конечном счете, в выборе Османской империи сыграли роль не ее интересы, а личность.

Но зато какая!

Военный министр Энвер-паша играл первую скрипку в сложившемся к тому времени триумвирате и любил Германию далеко не «странной любовью».

Его любовь была с интересом.

Ведь только Германия обещела ему вернуть потерянные в ходе Триполитанской и Балканских войн провинций и помчь в создании «Великого Турана» — огромного тюркского государства от Чергого моря до степеней Монголии.

Однако это было самым настоящим блефом.

За поддержку Турици в войне — миллион солдат, Кавказский фронт и закрытые для России и Антанты Проливы — Берлин был готов пообещать все что угодно, в то числе и территориальную целостность.

Германский министр иностранных дел фон Ягов в близких к нему кругах был куда откровеннее.

— Это должно было продолжаться лишь до тех пор, — говорил он, — пока мы не укрепимся в наших зонах и не будем готовы к аннексиям…

Таким образом, Турция в 1914 году не могла ждать ничего доброго от победы ни той, ни другой из воюющих сторон. Антанта грозила её расчленить, Германия — превратить в своего вассала.

Что, по большому счету, она уже и начала делать, закабаляя экономику и подчинив себе армию.

Собственные же захватнические пантюркистские вожделения младотурок распространялись на русские и английские территории.

После долгих споров с несогласными (а таких, надо заметить, хватало) 22 июля 1914 года военный министр Энвер-паша без ведома большей части членов правительства заявил германскому послу о намерении Турции вступить с Германией в союз.

Германский посол в Стамбуле Вангенгейм выразил некоторые сомнения относительно целесообразности такого союза.

Однако Вильгелм решил иначе.

«Теоретически верно, но в настоящий момент неуместно. Теперь дело идёт о том, чтобы добыть каждую винтовку, которая может стрелять по славянам на Балканах на стороне Австро-Венгрии.

Поэтому надо согласиться на турецко-болгарский союз с присоединением к нему Австро-Венгрии…

Это всё же лучше, чем по теоретическим соображениям толкать Турцию на сторону Антанты».

 

Союз с Германией объяснялся не только тем, что Союзники отказались торговаться с Джемалем. При желании все это можно было бы обделать куда тоньше.

Куда большее значение в этом роковом сближении имело то, что Энвер был одержим идеей создания Великого Турана с его огромными территориями в Азии и Африке, и германский кайзер разделял его идеи.

«В своем увлечении идеею величия ислама, — писал в Петербург работник русского посольства М. Н. Гирс, — турки верят, что в случае войны Турции с этими странами, она найдет поддержку мусульман Индии, Египта, Туниса, Алжира, Кавказа, Туркестана и других стран.

Наряду с этим они наивно воспринимают самые нелепые, распространяемые среди них слухи о том, что император Вильгельм принял мусульманство, и немцы исповедуют религию, ничем от ислама не отличаующуюся. Мне сообщили, что в некоторых местах Констнатинополя происходили моления за германского императора, причем его поминали особенным присвоенным ему турецким именем».

Сыграло свою роль и то, что именно Германия принимала столь деятельно участие в укреплении турецкой армии и флота.

Однако инакомыслящих в Турции в то время хватало.

Одним из них был будущий герой Дарданелл и создатель Турецкой республики Кемаль Ататюрк.

Он вовсе не был убежден в безоговорочной победе Германии в будущей войне и считал, что в случае ее поражения Турция потеряет все.

Но если даже произойдет чудо и Германия победит, то Турции, предупреждал он, лучше не станет. Она просто-напросто превратится в ее сателлита.

«Я, — писал он в осенью 1914 году своему приятелю Салиху, — не разделяю мнения тех, кто считает, что немцы способны победить.

Это правда, что немцы маршируют к Парижу, уничтожая всё на своем пути. Тем не менее, русские продвигаются в Карпатах и теснят австрийцев, союзников Германии.

Это должно отвлечь часть сил германской армии, чтобы помочь австрийцам. Воспользовавшись этим, французы перейдут в наступление и потеснят немцев.

Тогда немцам придется отзывать войска, посланные на помощь австрийцам, поэтому трудно предсказать исход этой войны, так как заставлять армию передвигаться то в одном направлении, то в обратном — исключительно опасно».

Как и генеральные штабы союзников, Кемаль не предвидел ни окопную войну, ни русскую революцию, но его анализ свидетельствует об определенных совпадениях, и довольно скоро происходящие события подтвердят его скептицизм.

Он был не одинок в своих опасениях, большинство министров склонялись к союзу с Антантой, а Лиман фон Сандерс и вовсе считал, что «большинство турецких политиков было настроено в пользу поддержания нейтралитета».

Однако Энвер думал иначе. Он был уверен в превосходстве немецкого оружия и не сомневался в победе.

Но не все было так просто. В вопросах внешней политики в младотурецких кругах было только кажущееся единство, а в действительности существовали различные группировки — сторонники французской германской и английской ориентации.

Накануне первой мировой войны начались обострения кризиса в правящей партии, особенно в ее парламентской фракции.

Внутриполитические распри младотурок были вызваны не столько политическими взглядами, сколько личными, расовыми и материальными расчетами.

 

2 августа 1914 года германо-турецкий союзный договор был подписан.

Его суть сводилась к следующему.

Если Россия вмешается в австро-сербский конфликт и Германия выступит на стороне Австрии, Турция также обязана объявить войну России.

Договор отдавал турецкую армию в полнейшее распоряжение Германии.

«В случае войны, — гласила третья статья, — германская военная миссия останется в распоряжении оттоманского правительства. Оттоманское правительство обеспечит осуществление действительного влияния и действительной власти этой миссии в операциях турецкой армии».

2 августа в Турции была объявлена мобилизация.

Однако уже на другой день после подписания договора с Германией турецкое правительство опубликовало декларацию о своём нейтралитете.

Этот акт объяснялся тем, что Турция в военном отношении была не подготовлена.

«Мы, — говорил один из лидеров младотурок Джемаль-паша, — объявили себя нейтральными только для того, чтобы выиграть время.

Мы ждали момента, когда наша мобилизация закончится, и мы сможем принять участие в войне».

Тоже, надо заметить, весьма спорное заявление, поскольку, как мы уже говорили выше, далеко не все в правящей верхушке хотели воевать.

Характерно для нравов младотурецкой дипломатии, что, подписав союз с Германией, тот же Энвер повёл переговоры с русским послом и с военным агентом генералом Леонтьевым, предлагая им заключить союз против Германии.

Энвер заявил Леонтьеву, что Турция питает к России самые дружественные чувства.

Она-де не связана с Германией каким-либо союзным договором и, более того, готова предоставить свою армию в полное распоряжение России и направить её против любого врага по указанию из Петербурга.

За это Энвер требовал возвращения Турции Эгейских островов и части болгарской Фракии. Сазонов с большим подозрением отнёсся к предложению Энвера.

Он не доверял искренности младотурок и опасался толкнуть болгар в объятия Германии.

В дальнейшем выяснилось, что, предлагая России союз, Энвер прибег к самому примитивному обману. На самом деле он лишь ждал прихода германских военных кораблей, прорвавшихся к проливам.

Однако время шло, а Османская империя по-прежнему оставалась вне игры, или вернее, вне войны.

Понятно, что на Энвера давили из Берлина. Война принимала затяжной характре, и в Берлине очень надеялись на то, что откртыие Кавказского фронта оттянет на себя большое количество русских войск.

Прекрасно понимая, что уговорами не согласных с его политикой он ничего не добьется, Энвер решился на смаую обыкновенную провокацию,

Роль Гаврилы Принципа в задуманной им провокации должен был сыграть немецкий адмирал Сушон, роль Франца Фердинанда — русские порты на Черном море, а вместо пистолетов и бомб было решено использовать самые мощные корбали германского военного флота линейный крейсер «Гебен» и легкий крейсер «Бреслау».

Еще 10 августа 1914 года оба крейсера вошли в Дарданеллы в сопровождении турецких миноносцев.

Они являли собой Средиземноморскую эскадру кайзеровских ВМС под командованием контр-адмирала Вильгельма Сушона.

Сушон в 17 лет стал офицером и служил на различных кораблях. С октября 1913 года он являлся командиром Средиземноморского дивизиона.

С началом войны он смог осуществить в высшей степени дерзкий прорыв в Дарданеллы, при полном превосходстве английского флота.

Перед этим он обстрелял француские порты в Северной Африке и задержал прибытие экспедиционного корпуса на три дня, что сыграло свою роль при наступлении германских армий на Париж.

Хотя оба судна эскадры Сушона именовались крейсерами, «Гебен» фактически являлся мощным быстроходным линкором.

По скорости он превосходил все броненосцы Черноморского флота Российской империи, а по своему вооружению — 10 орудий калибра 280-мм был способен вести бой сразу с тремя сильнейшим русскими кораблями на Черном море.

«Бреслау» же являлся быстроходным разведчиком, который в нашем флоте могли догнать только эсминцы, от которых «немец», пользуясь превосходством в вооружении, мог легко отбиться.

Мощное вооружение и высокая скорость сделали германский дуэт опаснейшим соперником для черноморской эскадры.

Немцам удалось не только добиться разрешения на проход их военных кораблей через Дарданеллы, но и убедить Энвера отдать приказ на открытие огня по британским кораблям в случае, если они попытаются продолжать преследование.

К тому времени, когда Сушон получил разрешение на проход, дозорные на «Гёбене» уже могли видеть дым приближающихся британских кораблей.

Тем не менее, Турция оставалась нейтральным государством и была связана международными договорами, не позволявшими ей пропускать через проливы германские суда.

Чтобы преодолеть эту трудность, «Гёбен» и «Бреслау» были официально переданы ВМС Турции и стали называться соответственно «Явуз султан Селим» и «Мидилли».

Команда на кораблях оставалась немецкой, а Сушон по-прежнему оставался командиром эскадры.

16 августа на кораблях были подняты турецкие флаги, а германские офицеры сменили черные фуражки с золотыми кокардами на красные фески.

Великобритания поначалу отнеслась к передаче эскадры положительно, считая, что таким образом угроза в Средиземноморье ликвидирована.

«Приход „Гебена“, — скажет позже Черчилль, — принес с собой больше бедствий, крови, руин и неконтролируемых последствий, чем все другие военные корабли, вместе взятые, со времен изобретения корабельного компаса».

 

15 сентября посол в Стамбуле фон Вангенгейм получил телеграмму от канцлера Бетман-Гольвега с требованием проявить активность на Черном море.

Сам фон Вангенгейм не считал начало военных действий на Черном море наилучшим вариантом, тогда как назначенный 23 сентября главнокомандующим военно-морскими силами Османской империи Сушон полагал, что это вообще единственный способ заставить Турцию вступить в войну.

Но даже сейчас турки не спешили.

Тогда в дело пошли деньги. И не просто деньги, а деньги огромные.

11 октября Германия пообещала предоставить Турции заем в 100 миллионов франков.

Если называть вещи своими именами, то это была не слишком замаскированная взятка за участие Турции в войне.

26 октября прибыла первая партия золота. Это окончательно решило дело.

Впрочем, сам Энвер еще 22 октября изложил немцам свои взгляды.

Он подчеркивал, что неопределенная ситуация на Балканах вынуждает Турцию держать значительные силы во Фракии.

План пока оставался прежним. Турция объявляет джихад Антанте. Формируется экспедиционный корпус для захвата Египта, хотя это потребует некоторого времени.

Командовать этим корпусом назначили морского министра Джемаль-пашу, убрав его из Константинополя, что полностью развязало руки Сушону.

Против русских войск на Кавказе предпринимаются диверсионные операции. Флот должен найти и атаковать русский Черноморский флот.

Но все еще сомневающиеся политики предложили отправить Джемаля в Берлин, чтобы выторговать еще 6 месяцев нейтралитета.

Тогда Энвер передал Сушону заклеенный пакет с секретным приказом начать военные действия против России без формального объявления войны.

При этом он предупредил Сушона, чтобы тот не вскрывал пакет, если Энверу не удастся убедить своих коллег.

Фон Вангенгейма это не устраивало. 23 октября он отправил командира германской военно-морской базы к Энверу, того на месте не оказалось.

Тогда немецкий офицер передал адъютанту Энвера полковнику Кязим-бею ноту.

«Германский посол полагает, — говорилось в ней, — что командующий флотом адмирал Сушон должен иметь ка руках письменную декларацию Энвер-паши на тот случай, если Сушон должен будет выполнить план Энвера и спровоцировать инцидент с русскими.

Иначе в случае военного или политического поражения Энвера неизбежны крайне тяжелые последствия для германской политики».

Энвер не сумел сломить сопротивление оппозиции, однако у него уже не было выбора. И он решил действовать точно так же, как действовал, когда брал султанский дворец: никого не предупреждая и ни с кем не советуясь.

Рискованно? Да! Но победителей, как известно, не судят. Сложно сказать, верил ли он после Марны в победу германского оружия, но в любом случае другого выхода у него не было.

Через 2 дня он передал Сушону следующий приказ:

«Военный министр Энвер-паша адмиралу Сушону, 25 октября 1914 года.

Весь флот должен выйти на маневры в Черное море.

Когда вы сочтете обстоятельства благоприятными, атакуйте русский флот.

Перед началом военных действий вскройте мой секретный приказ, переданный лично вам сегодня утром. Чтобы помешать перевозкам снабжения в Сербию, действуйте, как было оговорено ранее. Энвер-паша».

Секретный приказ.

«Турецкий флот должен захватить господство на Черном море. Найдите русский флот и атакуйте его, когда поcчитаете нужным, без объявления войны. Энвер-паша».

Фон Вангенгейм передал Сушону последние инструкции Берлина:

«1. Выйти в море немедленно.

2. Выход не должен быть бесполезным, цель — начало войны любыми средствами.

3. Если возможно, скорее передать в Берлин план операций».

Однако Сушон подготовил Энверу неприятный сюрприз. Вместо некоего инцидента в открытом море он решил нанести провокационный удар по русским базам.

27 октября на «Гебене» состоялось совещание командиров кораблей.

Сушон приказал одновременно нанести удар по всем основным русским базам на Черном море.

При этом подлинные задачи были скрыты от личного состава.

Будущий адмирал Дениц вспоминал, что «Бреслау» получил приказ выйти в море для ведения разведки, так как были получены сведения, что русские ставят минные заграждения у Босфора.

По плану Сушона на рассвете 29 октября «Гебен» в сопровождении 2 эсминцев должен был обстрелять Севастополь.

Крейсер «Хамидие» должен был нанести удар по Феодосии.

Крейсер «Бреслау» и минный крейсер «Берк» должны были обстрелять Новороссийск.

Крейсер «Бреслау» должен был поставить мины в Керченском проливе, после чего присоединиться к «Берку».

Два турецких эсминца должны были нанести внезапный удар по кораблям в Одесском порту.

Кроме того, минные заградители «Нилуфер» и «Самсун» должны были поставить заграждения перед Севастополем и Очаковом.

Судя по всему, Сушон даже не сомневался в том, что подобные разбойничьи действия вызовут соответствующую реакцию со стороны России.

На прощание он пообещал Энверу:

— Я раздавлю Черноморский флот!

 

Знали ли в России о готовящемся нападении?

Если верить некоторым данным, то, да, знали. Благодаря крымскому татарину Селиму.

Под этим в Турции работал военно-морской агент России Александр Николаевич Щеглов.

Он являлся одним из самых блестящих российских разведчиков того времени.

После окончания Морского корпуса, он служил на Балтике, на Черном и Средиземном морях.

Щеглов много читал и размышлял над тем, как создать на флоте специальную службу для получения «благополезных для флота данных», или иными словами, организации специальной разведслужбы.

В обход морского министра он направил доклад на Высочайшее Имя и получил одобрение царя.

Щеглов стал читать лекции в Морской академии и занимался отбором будущих сотрудников для длительной работы за границей.

И его время пришло.

После младотурецкой революции в Османской империи в ней усилила позиции империи Англия, в то время как Германия временно отошла на второй план.

Но что именно затевали Энвер-паша и компания, никто не знал. Понятно, что добывать столь важную информацию мог только специально подготовленный человек

Выбор пал на Щеглова, который прекрасно знал Средиземноморье и восточные языки.

Русский разведчик быстро нашел общий язык со многими видным турками.

Достаточно сказать, что уроки османской каллиграфии ему давал Али-бей, полковник Генштаба и большой знаток древностей Востока.

После поражения контрреволюции 1909 года к власти пришло новое младотурецкое правительство.

Ставший диктатором Энвер стал ориентироваться на Германию.

Щеглов узнал о том, что Порта заказал Англии строительство современных боевых кораблей, которые планировала спустить на воду в 1913 году.

Затем каким-то таинственным образом он сумел получить сверхсекретную «Записку на случай войны с Россией», в которой сообщалось о намерении Турции создать мощный подводный флот, с помощью которого можно будет начать наступательные действия против России.

После чего последовал доклад о замысле британской разведслужбы построить секретную гавань на Босфоре т. Затем он сумел обезвредить работавших на Османскую империю разведчиков.

Щеглов сообщил и о намерении турок купить в Германии красу и гордость немецкого флота — тяжелый крейсер «Гебен».

Именно Щеглов сообщил в главное военное ведомство России и о том, что Турция начнет боевые действия против России в 5:30 утра 29 октября 1914 года.

Сложно сказать, насколько это верно, но если верить известному знатоку турецкой истории П. Шеремету, Щеглову удалось получить достоверную информацию о Дарданелльской операции в 1915 году. Благодаря чему Россия не была втянута в эту кровавую бойню.

Остается только добавить, что закончил свою жизнь этот в высшей степени талантливый человек совершенно по-русски.

«Средств личных вовсе не имею, — писал своему начальству Щеглов, — как жить с семьей здесь, в Швеции, не знаю. Силы и умение положил на службу Отечеству…»

Что же касается Черноморского флота, то перед войной он имел полное превосходство над врагом: по количеству вымпелов, огневой мощи, боевой подготовке и выучке офицеров и матросов.

С началом войны правительство дало командующуему Черноморским флотом адмиралу А. А. Эбергарду указание избегать агрессивных действий, которые могут спровоцировать войну с Османской империей.

Таким образом, Черноморский флот мог начать боевые действия только по распоряжению Верховного главнокомандующего.

Судя по этому распоряжению, внезапная атака японского флота Порт-Артурской эскадры, позволившая японцам провести беспрепятственную высадку сухопутных армий, ничему не научило руководство страны.

Но в то же самое время Министерство Иностранных дел и разведка внимательно наблюдали за внутриполитическими событиями в Турции и инофрмировало Эбергарда о состоянии турецкого флота и его приготовлениях к возможной войне.

Тем не менее, командующий флотом был связан директивой правительства, указаниями высшего военного командования и не смог осуществить все меры по повышению боеготовности флота, включая возможность превентивного удара.

В итоге Черноморский флот был вынужден пассивно ждать нападения противника.

Оно не заставило себя долго ждать, и 29 октября 1914 года турецкий флот бомбардировал Одессу, Севастополь, Феодосию и Новороссийск.

Подвергнув сильному артиллерийскому обстрелу из тяжелых орудий Севастополь, Одессу, Феодосию и Новороссийск, противник желаемого результата не достиг.

Ему удалось потопить лишь два устаревших корабля — канонерскую лодку «Донец» в Одессе и минный заградитель «Прут», находившийся в море.

 

Это грубейшее нарушение нейтралитета вызвало резкую реакцию России, которая в тот же день объявила войну Османской империи.

Столь беспардонные действия германского адмирала (турецкие названия крейсеров никого не обманули) вызвали возмущение всей Европы.

Николай II был разъярен, и посол Турции в Петрограде Фахретдин-бей делал все возможное, чтобы успокоить русских и заручиться обещанием России не послыать свои корабли к турецким берегам.

— Османский флот, — заявил он министру иностранных дел Сазонову, — больше не появится в Черном море…

На Сазонова все эти заверения не произвели ни малейшего впечатления, и он в ультимативной форме потребовал немедленного удаления всех немцев из турецкой армии флота в качестве предварительного условия перегвооров о компенсации за «вероломное нападение на наши берега и причиненный от этого ущерб».

Послы Антанты поддержали требование России. Великий визирь Саид Халим-апша, председатель меджлиса Халиль-бей и ряд высших офицеров на экстренном заседании военного кабинета 1 ноября 1914 года высказались за анулирование союза с Германией и за удаление всех германских военных советников.

Назревал скандал, и губернатору Стамбула Талаат-паше не осталось ничего другого, как заявить:

— Возможно, вы и