Глава IX. Дары данайцев с берегов Темзы

 

Мы уже неоднократно говорили о том, что Британия никогда не числилась среди друзей России.

Но прежде чем ответить на вопрос, каким таинственным образом две страны, соперничавшие между собой больше века, оказались в одном лагере, давайте немного вспомним историю.

В 1553 представитель короля Эдуарда VI, Ричард Ченслер, отыскивая «северо-восточный проход» в Китай и Азию, остановился в стольном граде Московии.

Через месяц он был представлен Ивану Грозному, испытавший позднее такое глубокое доверие к Англии, что, по свидетельству современников, не исключал возможности бегства на берега туманного Альбиона в случае возникновения непреоборимой смуты в подвластном ему государстве.

В том же году были установлены дипломатические отношения между Россией и Великобританией.

После возвращения Ричарда Ченслора в Англию, он был послан обратно в Россию в 1555 году. Для налаживания более тесных и деловых отношений.

В тот же год была основана Московская компания. Для ее сотрудников царь приказал построить палаты в Китай-городе, рядом с Кремлем.

Более того, на их территории действовали только английские законы.

Московская компания имела монополию на торговлю между Россией и Англией до 1698 года.

5 сентября 1800 Британия оккупировала Мальту.

В то время император России Павел I являлся Великим магистром Мальтийского ордена, то есть главой государства Мальты.

В качестве ответных действий Павел I 22 ноября 1800 издал указ о наложении секвестра на все английские суда во всех российских портах, а также о приостановлении платежа всем английским купцам впредь до расчета их по долговым обязательствам в России, с запретом продажи английских товаров в империи.

Дипломатические отношения прерваны.

 

После этого отношения между двумя странами складывались не шатко, ни валко. Они воевали то вместе, то друг против друга.

В то же время наметилось улучшение отношений России с наполеоновской Францией.

Существовали даже секретные планы совместной русско-французской экспедиции в 1801 году в индийские владения Великобритании.

В том же году был убит император России Павел I.

По свидетельству российских и британских источников в подготовке дворцового переворота в России активное участие принимал английский посол Уитворт, любовница которого Ольга была родной сестрой братьев Зубовых, принявших непосредственное участие в убийстве Павла I.

На следующий день после убийства отца, новый император Александр I отменил меры, предпринятые против Англии, и имущественные иски против имущества англичан в России.

Дипломатические отношения вновь восстановлены.

 

В 1800-х годах континентальные союзники России оказались разгромлены до главной схватки, а война между Англией и Францией шла где-то на периферии, в Испании и Португалии.

Участие России в континентальной блокаде (согласно договору с французами) Англии губительно отражалось на русской экономике.

Объём внешней торговли России за 1808–1812 годы сократился на 43 %.

Новая союзница, Франция, не могла компенсировать этого ущерба, поскольку экономические связи России с Францией были поверхностными (главным образом, импорт в Россию предметов французской роскоши).

Нарушая внешнеторговый оборот России, континентальная система расстраивала её финансы.

В этих условиях война с Францией для Россией была экономическим спасением.

Но, как и всегда, Россия вошла в войну неготовой.

В «больших войнах» положение России было всегда примерно одинаковым — её западные союзники обеспечивали стране технологическую мощь, а мы расплачивалась «пушечным мясом».

По этому сценарию прошла не только кампания 1812–1815 годов, но и в известной степени обе мировых войны, особенно вначале.

 

Победы России в кампании 1812 года и в заграничных походах 1813–1814 годов были одержаны во многом благодаря английским поставкам военных материалов (пороха, свинца и ружей), а также прямой британской помощи деньгами.

Достаточно сказать, что только за 1811–1813 годы Россия ввезла с туманного Альбиона 1100 тонн пороха. При этом контракт на поставку в 1813 году обошёлся России намного дороже отечественного производства.

А это означает только то, что собственными силами российская промышленность не могла обеспечить армию в должных объёмах.

Что означала по тем временам такая, в общем-то, не самая астрономическая цифра?

При среднем весе заряда для полевой пушки русской армии 2,5 кг поставок в 1100 тонн пороха должно было бы хватить на полмиллиона пушечных выстрелов.

Для сравнения заметим, что во время Бородинской битвы российская артиллерия выпустила от 20 до 60 тысяч снарядов.

Это значит, что русским артиллеристам хватило бы английских поставок примерно на 9–10 битв масштаба Бородина.

Как и в годы Великой Отечественной войны, Россия получала во время Отечественной войны 1812 года существенную помощь от Англии, по сути, и затеявшей конфликт с наполеоновской Францией (и ради чьих интересов в итоге и воевала Россия).

 

Да, Россия и Великобритания вместе воевали против Наполеона, но это было вынужденным союзом. Поскольку именно тогда, в 1813 году началось вековое протиовстояние России и Великобритании, которое вошло в историю как Большая игра в Центральной Азии.

Авторство термина «Большая игра» приписывают казнённому в Бухаре 17 июня 1842 офицеру британской секретной службы Артуру Конноли.

В широкий оборот он был введён британским писателем Редьярдом Киплингом в романе «Ким».

Начиная с 1813 года, британская дипломатия с беспокойством наблюдала за военными успехами русских войск против Персии, завершившимися подписанием Гюлистанского и Туркманчайского договоров.

Тогда к России была присоединена территория современных Армении и Азербайджана.

Британские военные занимались обучением и перевооружением персидской армии, снабжали оружием черкесских повстанцев.

В Тегеране был растерзан разъярённой толпой русский посол Александр Сергеевич Грибоедов.

В декабре 1838 британское правительство решило перейти к активным действиям.

Около 30 тыс. солдат вторглись в пределы Афганистана и посадили на кабульский престол ставленника британской короны — шаха Шуджа.

Британская оккупация продлилась три года. В ноябре 1841 шах Шуджа был свергнут, британский агент Александр Бёрнс зверски растерзан толпой, а другие англичане изгнаны из страны.

Новый всплеск англо-русского соперничества был связан с русским завоеванием Средней Азии в 1854–1880 годах.

«Нашими войсками, — писал королеве Виктории Премьер-министр Великобритании Бенджамин Дизраэли, — московиты должны быть выдавлены из Средней Азии и сброшены в Каспийское море».

В подтверждение серьёзности своих намерений Дизраэли убедил королеву принять титул «императрицы Индии», причём, в пределы Индийской империи включался и Афганистан.

 

Крымская война лишний раз подтвердила противоположную направленность интересов двух империй, и Англия сражалась против России.

Ввиду враждебной по отношению к России позиции, занятой Великобританией перед Берлинским конгрессом, Александр II летом 1878 года повелел сосредоточить расквартированные в Туркестане войска численностью 20 тысяч человек для движения в Афганистан на Балх, Бамиан и Кабул.

К эмиру Афганистана Шир-Али в Кабул для заключения союза отправилась миссия, которую возглавлял генерал Николай Столетов.

Рассматривались планы вторжения в Кашмир и Читрал. Однако затем в связи с достигнутым на Берлинском конгрессе соглашением поход был отменен.

В связи с пророссийскими симпатиями афганского эмира Дизраэли дал распоряжение о начале Второй англо-афганской войны.

В январе 1879 года 39 тысяч англичан вошли в Кандагар. Эмир пошёл на уступки и подписал с британцами неравный Гандамакский договор.

Тем не менее, партизанская война продолжалась, и вскоре англичане оказались осаждены в Кабуле почти 100-тысячными силами повстанцев.

Военные неудачи получили резонанс в Лондоне, вследствие чего Дизраэли проиграл парламентские выборы 1880 года.

Его преемник Гладстон вывел английские войска из Афганистана, подписав договор с эмиром, согласно которому тот обязывался координировать свою внешнюю политику с Лондоном.

Обострение англо-русских отношений, едва не вылившееся в вооружённый конфликт, пришлось на 1885 год и вошло в историю как Афганский кризис.

Русская армия под предводительством генерала Комарова овладела Мервским оазисом и двинулась в сторону Пенджде.

Британское правительство потребовало у эмира дать отпор русскому продвижению на юг. После боя на Кушке 18 марта 1885 начались переговоры, в результате которых была частично определена граница между Российской империей и Афганистаном.

В 1890–1894 годах происходило соперничество российской и британской империй за контроль над Памиром.

В 1891 году английские военные вторглись в окрестности Гилгита и покорили самый север современного Пакистана.

После встречных экспедиций российских войск под командованием М. Ионова было заключено российско-британское соглашение, по которому часть Памира отошла к Афганистану, часть — к России, а часть — к Бухарскому эмирату, подконтрольному России.

 

В течение последующих двух десятилетий Большая игра заключалась главным образом в разведывательно-шпионской деятельности.

Русская дипломатия предприняла несколько попыток наладить прямые отношения с Кабулом.

Продолжалась борьба за влияние в Иране, где шах назначил казачьего полковника Владимира Ляхова военным губернатором Тегерана с диктаторскими полномочиями.

О Персии надо сказать особо.

С конца XVIII века Ближний и Средний Восток приобрел особый вес в международной политике.

Государства этого региона стали рассматриваться как возможные союзники и противники в дипломатической и военной борьбе европейских держав.

Выгодное географическое положение Ирана на подступах к Индии, Средней Азии и Кавказу определяло его место в острой политической борьбе европейских держав и России за влияние и господство в этом регионе.

Англия и Россия имели большие интересы в Иране, прежде всего, экономического характера, поскольку Иран выступал в качестве обширного рынка сбыта, а также являлся сокровищницей, пополнявшей бюджеты «великих держав».

Если учесть, что в конце XVIII — начале XIX веков революционная Франция нуждалась в огромных денежных средствах, Англии были необходимы новые колонии и рынки сбыта, а царской России дальнейшее укрепление на Кавказе и юге России, то соперничество между «великими державами».

 

В XX веке новой ареной геополитического соперничества стали Тибет и Кашгария.

Узнав об экспедициях Пржевальского и Козлова и опасаясь пророссийского влияния со стороны министра финансов двора Далай-ламы Агвана Доржиева, британское правительство в 1904 году санкционировало вторжение в пределы Тибета и взятие Лхасы.

Далай-лама бежал в Монголию, где обсуждал с Козловым планы эмиграции в Бурятию.

Далай-лама получил отказ из Петербурга после поражения России от союзника Великобритании, Японии, в Русско-японской войне, которое заставило Россию свернуть свою активную политику в регионе.

Дело закончилось подписанием Англо-русской конвенции 1907 года, завершившей формирование Антанты.

Подготовивший документ министр Извольский пошёл на ряд существенных уступок, которые вызвали резкое недовольство среди части царского командования.

Россия признавала Афганистан британской сферой влияния.

В отношении Тибета обе империи договорились поддерживать его независимость и нейтральность, вступая в отношения с Далай-ламой исключительно при посредничестве китайского правительства.

Что же касается Персии, то она была разделена на три сферы влияния: северную — российскую, южную — британскую и промежуточную — нейтральную.

 

Да, Россия потеряла больше, нежели приобрела, но Большая игра была закончена, и началось сближение России с Великобританией.

Значительную роль в этом сближении сыграло обострение британо-германских противоречий в начале XX века.

Именно оно отодвинуло на задний план столкновения Великобритании с Францией и Россией.

Более того, оно побудило британских политиков отказаться от политики «блестящей изоляции», предполагавшей игру на противоречиях между континентальными державами и отказ от вступления в блоки.

В 1904 году было подписано британо-французское соглашение, за которым последовало уже упомянутое русско-британское соглашение 1907 года.

Эти договоры фактически оформили создание Антанты.

Сыграло свою роль и то, что после 1907 года борьба за влияние в Средней Азии перестала быть заботой исключительно британской и российской дипломатий.

Обеим сторонам приходилось считаться с германскими планами по строительству Багдадской железной дороги и её ответвления на Тегеран.

На востоке Азии серьёзным игроком стала Япония, против которой была направлена разведывательная экспедиция Маннергейма в 1906–1908 годах.

Однако в самой Англии далеко не всем столь стремительное сближение с Россией казалось целесообразным.

Поднимающаяся лейбористская партия во главе с Рамсеем Макдональдом осудила союз с Николаем, которого сам Макдональд назвал «обычным убийцей».

 

В июне 1908 года британская королевская яхта «Виктория и Альберт» направилась в Ревель (Таллин).

На королевской яхте, выигравшей невообразимое число призов на парусных гонках, вместе с королем и королевой находились посол Николсон и звезда британского флота — адмирал Фишер.

Бурное Северное море испортило настроение англичан (даже Фишер не выходил из своей каюты), но Кильский канал принес успокоение.

По берегу скакал почетный эскорт, посланный германским императором, а до русского Ревеля яхту сопровождали четыре германских эсминца.

Королевская яхта бросила якорь в светлый день на рейде Ревеля рядом с яхтой императора Николая «Стандарт» и яхтой его матери — вдовствующей императрицы Марии Федоровны — сестры жены английского короля.

Море было столь тихим, а компания столь милой, что гости и хозяева в течение двух суток визита даже не сошли на берег.

Сплошной бал-банкет прерывался только для мужского разговора о будущем отношений двух стран.

Император Николай, премьер Столыпин и министр Извольский отослали женскую половину общества слушать прибывший хор, а сами обратились к проблемам контроля над океанскими просторами.

Эдуард VII и Фишер были настолько воодушевлены, что присвоили Николаю титул адмирала британского флота. Царь уже был в мундире полковника шотландских стрелков, и потребовались немалые усилия, чтобы найти униформу британского адмирала.

Царь был, по словам Фишера, «счастлив как ребенок, поскольку в будущем ему нравилось встречать британские корабли, а не наземные войска».

Император немедленно сделал Эдуарда адмиралом российского флота.

В кругу присоединившихся женщин адмирал Фишер танцевал с великой княгиней Ольгой, а затем, по просьбе короля, станцевал соло.

Великая княгиня Ольга записала в дневнике, что никогда в жизни столько не смеялась.

Но происходило и серьезное. Продолжив переговоры в Петербурге, Извольский и Николсон сделали еще один шаг по желаемому Россией пути — выдвинули требование открытия для российских военных судов Дарданелл.

Министр иностранных дел Грей сообщал Николсону: «Извольский считает текущий момент критическим. Хорошие отношения между Англией и Россией могут быть укреплены, либо страны пойдут в будущее порознь. Он связал со сближением с Англией свой личный престиж».

 

Аннексия Веной в 1908 году Боснии и Герцеговины лишний раз напомнила Лондону о необходимости координации действий против меняющих карту Европы сил.

«В Европе, — писал по этому поводу британский посол из Берлина своему правительству, — устанавливается гегемония Центральных держав, а Англия будет изолирована…

Наша Антанта, как я боюсь, ослабнет и, возможно, умрет, если в будущем мы не превратим ее в союз».

Потом будут много писать о том, что именно в тот период столетнее русско-британское соперничество начинало терять свое значение.

Именно тогда, по мнению некоторых историков, заканчивался почти вековой период страха и антипатии Лондона в отношении России.

Постепенно англичане переставали верить в сказки о том, что русские казаки отнимут у них «жемчужину британской короны» — Индию.

В правительство и в Форин-офис пришла невиданная прежде плеяда сторонников сближения с Россией, уверенная в возможности европейского прогресса крупнейшей континентальной страны.

Английский историк А. Тойнби связывал менющееся отношение к России с тем, что в правящях кругах Англии появилась надежда на то, что будущее России связано с либерализацией ее политической системы и последующим вхождением в семью европейских народов.

«Главным препятствием на пути установления самоуправления в России, — пишет Тойнби, — является краткость ее истории.

Во-вторых, едва ли меньшим по значимости препятствием является безграничность ее территориальных просторов. До создания средств современной связи энергичный абсолютизм казался единственной силой, способной держать вместе столь широко разместившуюся людскую массу.

Ныне телеграф и железные дороги займут место „сильного правительства“ и отдельные индивидуумы получат возможность своей самореализации».

Особенно быстро отношения между двумя странами стали улучшаться после Алхесирасской конференции в апреле 1906 года, на которой Германия недвусмысленно заявила о своем самоутверждении.

Бывший в то время послом в Петербурге сэр Артур Николсон поспешил в Лондон.

В доме Грея его встретили министры Асквит, Холдейн и Морли.

Через четыре часа обсуждения англо-российских отношений министры пришли к выводу, что надо продолжать развивать отношения с Россией.

 

Но главное было, наверное, все же не в этом, и если называть вещи своими именами, то, сближаясь с Россией, Великобритания заботилась, прежде всего, о себе.

Давайте вспомним, чего хотела Великобритания.

Достигнув пика могущества, владея четвертью земной суши, Британия превратилась к началу XX века в охранителя мирового статус-кво.

Глобальной задачей имперского Лондона стало предотвращение резких перемен, а в случае их неизбежности — придания им упорядоченного характера.

Это почти автоматически противопоставило Англию главной покушающейся на существующее соотношение сил в мире державе — Германии.

И в Лондоне прекрасно понимали, что в своем стремлении к переделу мира Германия пойдет до конца. Особенно если ей это позволят сделать другие великие державы.

Дух, который владел Германией, может быть лучше всего выражен адмиралом Тирпицем, чьи превосходные мемуары дают картину постепенного раскола Европы.

Мощь, по Тирпицу, всегда предшествует Праву. Великие народы создает лишь стремление к властвованию.

В начале века Германия устремилась по этому пути.

Более ясно, чем в мемуарах, Тирпиц излагает эти идеи в своем «Созидании германского мирового могущества».

В 1898 году руководство «Гамбургско-американской компании» (ГАПАГ) донесло до сведения императора Вильгельма II, что «укрепление военно-морского флота необходимо для благополучия Германии».

Через два года президент крупнейшей германской мореходной компании ГАПАГ А. Даллин начинает защищать ту идею, что «флот является воплощением национальной цели „великой Германии“ и ее имперской мощи».

«В жестокой борьбе наций за свет и воздух, — говорил он, — имеет значение только мощь…

Германия имеет несравненную наземную армию, но за морями только военные корабли могут заставить относиться к ней с уважением.

Без помощи мощного флота, чья основа должна состоять из линейных кораблей, Германия лишена реальной силы даже против самых маленьких и экзотических стран».

Особенно ощутимым давление германской силы стало в свете расширения программы строительства германского флота.

Как только немцы приняли программу строительства океанского флота, в Лондон сразу же задумались над рациональностью своей «блестящей изоляции» в мире, где тевтонское самоутверждение стало грозить оттеснением Британии с мировых позиций.

Это заставило англичан ощутить то, чего в Англии не ощущали примерно 100 лет, — возникновение угрозы национальной безопасности, национальным интересам страны.

Более того, в Лондоне начали уже откровенно бояться тевтонского всемогущества.

Посетивший Германию Черчилль предостерег от недооценки германской военной мощи.

Он описывал ее как «ужасную машину», марширующую по 35 миль в день.

— Эти солдаты, — говорил он, — оснащены самыми современными видами техники!

И главной причиной того, что Лондон пошел на сближение с Россией явилось создание Германией сверхмощного флота со всеми вытекающими отсюда последствиями, а отнюдь не интересы самой России.

Это, кстати, признавали и сами немцы.

В послевоенных тяжелых размышлениях дипломаты Германии видели главную причину ее поражения в том, что их политика привела к полной непримиримости Запада и, прежде всего, Британии.

«Если сказать по правде, — считал посол Германии в США граф Бернсторф, — мы росли слишком быстро.

Мы должны были как „младшие партнеры“ британской мировой империи набирать силу постепенно, следуя примерно той политике, которой руководствовались Франция и Япония.

Если бы мы шли по их пути, у нас не перегрелись бы моторы нашего индустриального развития. Мы не превзошли бы Англию так быстро, и мы избежали бы смертельной опасности, в которую мы попали, вызвав всеобщую враждебность.

Если бы Германия не бросила вызов Британии на морях, то получила бы помощь в борьбе с Россией.

Другое дело, что в будущем Германии все же пришлось бы выбирать между континентальным колоссом Россией и морским титаном Британией. Германия сделала худшее для себя — оттолкнула обоих, да еще и к взаимному союзу»!

То же самое касалось и Франции. Начались тайные военно-морские переговоры между французским и британским адмиралтействами.

Напряжение во внешней политике росло буквально с каждым днем.

Во главе английской министерства иностранных дел стоял мрачноватый Эдвард Грей, вдовец, недавно похоронивший свою жену.

Никто не знал о его мучениях: он медленно терял зрение.

Грей мобилизовал все свое мужество, читая телеграммы и беседуя с послами.

— Стоять в стороне, — выризил он свое кредо, — означает согласиться на доминирование Германии, подчинение ей Франции и России, изоляцию Великобритании. В конечном счете, Германия завладеет всем континентом. Как она использует это обстоятельство в отношении Англии?

Впрочем, вопрос был чисто риторический. Грей прекрасно знал на него ответ. Поэтому на британских верфях и начали закладывать линейные корабли невиданной доселе мощи — дредноуты.

Однако Берлин очень быстро ответил принятием колоссальной военно-морской программы, которая в условиях резкого обновления технологии грозит низвергнуть владычицу морей с ее трона.

 

В результате столь решительного отвеа Германии всего через два дня после прихода к власти в 1902 году либерального правительства новый министр иностранных дел Британии сэр Эдвард Грей заявил русскому послу Бенкендорфу, что политика его правительства будет направлена на сближение с Россией.

Через несколько дней в своей первой речи в качестве премьер-министра сэр Генри Кемпбелл-Баннсрман поведал аудитории в Альберт-холле, что его правительство «испытывает в отношении России исключительно теплые чувства».

Еще несколько лет назад такой союз был немыслим.

Да и какой там союз, если королева Виктория называла царя Александра III «варваром, азиатом и тираном», а британская военная мощь противостояла России по всему миру.

Но верно и то, что именно военно-морская программа Германии, впервые за сто лет бросившая вызов британскому морскому преобладанию в мире, создала предпосылки для сближения России с Британией.

Не забудем, что Англия в огромной степени зависела от подвоза товаров из-за морей и ввозила на остров две трети продовольствия.

Английские торговые корабли составляли половину мирового торгового флота.

Понятно, что военно-морской флот Великобритании, крупнейший в мире, был главным орудием ее мировой дипломатии.

Только флот мог защитить Британские острова от вторжения, только флот мог переместить вооруженные силы на континент.

«На британских военных кораблях, — говорил по этому поводу Черчилль, — плавают мощь, величие и сила Британской империи.

На протяжении всей нашей истории жизнеобеспечение и безопасность нашего верного, трудолюбивого и активного населения зависели от военно-морского флота.

Представьте себе, что военные корабли Британии скрылись под поверхностью моря — и через несколько минут, полчаса максимум, все состояние дел на мировой арене изменится.

Британская империя будет развеяна как мечта, как сон; каждое изолированное английское владение на земле будет подорвано; могущественные провинции империи — настоящие империи сами по себе — станут неизбежно уходить на собственную дорогу исторического развития, и контроль над нами неизбежно ослабится, довольно скоро они превратятся в добычу других; Европа же сразу попадет в железные объятия тевтонов».

«Общий характер создания германского флота, — сообщал Черчилль в специальном меморандуме Комитету имперской обороны, — показывает, что он предназначен для агрессивных наступательных действий самого широкого диапазона в Северном море и в Северной Атлантике…

Особенности постройки германских линкоров ясно указывают на то, что они предназначены для наступательных действий против флота противника. Они не имеют характеристик крейсерского флота, который мог бы защищать их торговлю по всему миру. Немцы готовятся в течение многих лет и продолжают готовиться для гигантского испытания мощи».

В 1911 году кайзер и адмирал Тирпиц убедили канцлера Бетман-Гольвега провозгласить своей целью достижение соотношения германского флота к британскому 2:3.

«Примут они это соотношение или нет — неважно», — писал Вильгельм II.

 

Тем не менее, в британском обществе еще теплилась надежда, что с немцами можно договориться.

В Берлин в начале 1912 года был послан военный министр Холдейн, единственный британский министр, окончивший университет в Геттингене и прекрасно говоривший по-немецки.

Он увлекался германской философией, и в военном министерстве его называли «Шопенгауэром среди генералов».

Холдейн привез с собой ноту британского кабинета.

«Новая германская военно-морская программа, — говорилось в ней, — немедленно вызовет увеличение британских военно-морских расходов…

Это сделает переговоры трудными, если не невозможными».

Канцлер Бетман-Гольвег не стал ходить вокруг да около.

— Будет ли Англия нейтральной в случае войны на континенте? — спросил он.

Холдейн заметил, что Лондон не может допустить второго крушения Франции, точно так же как Германия не может позволить Англии захватить Данию или Австрию.

— Если Германия создаст третью эскадру, Англия противопоставит им пять или шесть эскадр, — говорил он. — На каждый новый заложенный германский киль мы ответим двумя своими…

На следующий день с министром беседовали адмирал Тирпиц и кайзер Вильгельм.

Тирпиц предложил соотношение 3:2 — три британских линкора против двух германских, добавив, что британский принцип равенства двух нижеследующих флотов «с трудом воспринимается Германией».

Холдейн напомнил, что Англия — островная держава. После трехчасовой дискуссии стороны сделали некоторые уступки.

Больше всех в Берлине волновался французский посол Жюль Камбон.

Оно и понятно! Ведь такие важные переговоры с Берлином были доверены самому большому стороннику Германии в британском кабинете.

Однако министр успокоил его.

— Британия, — сказал он, — не проявит нелояльности по отношению к Франции и России…

 

7 февраля 1912 года Черчилль прочел речь кайзера на открытии сессии рейхстага.

Одна фраза кайзера особенно заинтересовала его.

— Моей постоянной заботой, — сказал кайзер, — является поддержание и укрепление на земле и на море нашей мощи для защиты германского народа, у которого всегда достаточно молодых людей, чтобы взять в руки оружие…

Через два дня Черчилль выступил в Глазго.

— Британский военно-морской флот для нас абсолютная необходимость, — заявил он, — в то время как германский военно-морской флот — это больше дело роскоши. Наш остров никогда не испытывал и не будет испытывать нужды в опытных, закаленных моряках, выросших на море с детского возраста. Мы будем смотреть в будущее так же, как на него смотрели наши предки: спокойно, без высокомерия, но с несгибаемой решимостью…

Когда выступление Черчилля было переведно на немецкий язык, в нем слово «роскошь» было переведено по-немецки как «люксус», что означало примерно то, что в английском языке эквивалентно понятиям «экстравагантность» и «самоуверенность».

Об этой «экстравагантности» сразу же заговорила вся Германия.

Кайзер был взбешен.

Еще бы ему не возмущаться! Человек, которого он приглашал в качестве почетного гостя на маневры и за свой стол, предал его.

Однако Черчилля мало волновал кайзер, с него было достаточно того, что премьер-министр Британии Асквит и те лица, которые определяли британскую политику, его речь в Глазго одобрили.

Настроение кабинета в пользу Черчилля укрепилось еще больше после возвращения лорда Холдейна из Берлина, подтвердившего, что «речь в Глазго не ослабила нас. Напротив, она принесла нам пользу».

Узкому кругу правящих деятелей Британии лорд Холдейн сообщил, что император Вильгельм, канцлер Бетман-Гольвег и создатель германского флота гросс-адмирал Альфред фон Тирпиц готовы приостановить военно-морскую гонку лишь при одном условии: если Англия поклянется соблюдать нейтралитет в случае войны между Германией и Францией.

Английский эмиссар пришел к заключению, что «если партия воины окончательно возобладает в Берлине, Германия будет стремиться не только к сокрушению Франции или России, но к доминированию во всем мире».

В 1912 году министр иностранных дел Сазонов предложил англичанам заключить полный военный союз с Россией и Францией Англичане вежливо воздержались. Но они не выразили своего мнения категорически.

 

Как это часто бывает в подобных случаях, в сближении Лондона и Санкт-Петербурга сыграли роль и отдельные лица.

Посол Британии в России в 1904–1906 годах лорд Хардиндж в два первых десятилетия века тоже приложил усилия для ликвидации взаимного недоверия, для союза России с Западом.

«Я считал абсолютно необходимым найти какую-то форму согласия с Россией. и, придя в Форин-офис, надеялся, что смогу оказать влияние на высшее руководство».

Все главные телеграммы, направляющиеся в Петроград и исходящие оттуда, помечены Хардинджем уже в качестве заместителя министра иностранных дел.

Постоянный заместитель Грея сэр Артур Николсон, еще будучи сотрудником британского посольства в Тегеране в 80-х годах XIX века пришел к выводу, что наступило время найти глобальное взаимопонимание с Россией.

В качестве посла в России с 1906 по 1909 год он эффективно участвовал в изменении негативных, сталкивающих две страны, тенденций XIX века.

Он не был одиночкой-русофилом в Форин-офисе. Возможно, Николсон был наиболее активным русофилом в британском министерстве иностранных дел.

Он полагал и писал об этом Грею, что «наше взаимопонимание с Россией определяет основу нашей современной внешней политики».

Вернувшись из Петербурга в Форин-офис, инициативы Сазонова, направленные на союз с Англией, поддерживал замминистра сэр Артур Николсон.

Он писал 21 марта 1914 года: «Я убежден, что если Тройственная Антанта будет трансформирована во второй Тройственный союз, мир в Европе будет обеспечен на одно или два поколения».

Новый английский посол при петербургском дворе Джордж Бьюкенен являлся хорошим специалистом в русских делах.

Это признавали даже его противники. Еще за шестнадцать лет до назначения в Петербург он, будучи поверенным в делах в Гессенском княжестве, познакомился с красивой, робкой и сдержанной принцессой Гессенской Алике, которой суждено было стать русской императрицей Александрой Федоровной.

Там, в Гессене, Бьюкенен не раз играл в теннис в клубе, куда приходил будущий царь Николаи II.

Назначенный послом в Петербург в 1910 году Бьюкенен выступил с самой высокой оценкой России как мировой силы и как союзника.

Сыграло свою роль и то, что у Бьюкенена сложились вполне доверительные отношения с Николаем II..

«Наши отношения, — писал по этому поводу Бьюкенен, — принимали все более близкий характер, и я лично горячо привязался к нему.

Его Величество обладал такими очаровательными манерами, что на аудиенциях я чувствовал себя как с другом, а не как с царем».

Доверительный характер отношений помог сближению России и Британии.

Остается только добавить, что сам Бьюкенен отличался точной оценкой процессов, происходящих в России, оценкой России как мировой силы и как союзника.

Старался для сближения двух стран и посол России Бенкендорф, который провел не один день в беседах с сэром Эдвардом Греем.

 

Как известно, в этом мире нет ничего тайного, и Германия прекрасно знала о крепнущем союзе Запада с Россией и улучшении отношений Санкт-Петербурга с Лондоном.

С 1908 по 1914 год секретарем русского посольства в Лондоне был некий Зиберт, который и поставлял всю имевшуюся в его распоряжении информацию в Берлин.

Со временем там накопилось достачно поставленных этим самым Зибертом сведений, позволявших делать однозначные выводы об укреплении отношений между Петербургом и Лондоном.

И все же складывается впечатление, что Германия не осознала всей важности заключенного соглашения. В Берлине полагали, что эти две державы прийти к согласию не смогут.

Одиноким голосом предостережения прозвучало мнение посла Германии в Петербурге: «Никто не может укорить Англию за подобную политику; можно только восхищаться, с каким искусством она осуществляет свои планы. Этим планам не обязательно приписывать антигерманскую направленность, и все же Германия является страной, более других затронутой этим соглашением».

С ним согласился только кайзер.

«Да, — написал он на полях донесения посла, — в общем и целом, это соглашение направлено на нас».

И посол Николсон знал подлинный смысл соглашения:

«Существовало подсознательное чувство, что посредством этого соглашения мы создаем оборонительные гарантии против нетерпимого доминирования одной державы».

Строительство флота, примирение с Францией и теперь с Россией были звеньями одной цепи. Европа не желала мириться с диктатом одной державы. Она восстанавливала посредством нового союза баланс сил.

Ставший в июле 1909 года германским канцлером Бетман-Гольвег не питал иллюзий на этот счет.

— Вы, — говорил он, — можете называть это «окружением», «балансом сил» или любым другим термином, но целью все равно является создание комбинации государств с целью, как минимум, дипломатическими средствами затмить Германию, чтобы замедлить полное развитие всех ее сил…

Новый канцлер достаточно быстро оценил особенности изменения политического ландшафта в Европе.

«Англия, — пишет он в мемуарах, — твердо заняла свое место на стороне Франции и России, следуя традиционной политике противостояния любой континентальной державе, сильнейшей на данный момент… Англия увидела угрозу в росте германского флота».

Тактика Бетман-Гольвега заключалась в следующем: добиться от Лондона обещан