Глава II. Верховный Главнокомандующий и Ставка

 

Сразу же после объявления о начале войны, перед царем возникло множество задач, требующих немедленного разрешения.

Одной из главных задач являлось создание высшего органа управления действующей армией и флотом — Ставки во главе с Верховным главнокомандующим.

Наметился ряд кандидатур на этот высокий и ответственный пост: сам Николай II, военный министр В. А. Сухомлинов и великий князь Николай Николаевич.

«Государь еще до объявления войны, — вспоминал бывший военный министр А. Ф. Редигер, — говорил мне, что в случае новой войны он непременно будет сам командовать армиями».

К мысли о возложении на себя этих обязанностей царя подталкивали императрица Александра Федоровна и друг царской семьи «божий человек» Григорий Ефимович Распутин.

Они полагали, что передача поста Верховного главнокомандующего другому лицу нанесет ущерб самодержавной власти.

Когда стало ясно, что война неизбежна, царь объявил о своем решении встать во главе армии.

Начальником своего Штаба он назначил генерал-лейтенанта H. H. Янушкевича, занимавшего должность начальника Генерального Штаба, а генерал-квартирмейстером генерал-лейтенанта Ю. H. Данилова.

Напомним, что генерал-квартирмейстер не имел ни какого отношения к размещению войск, а возглавлял оперативное Управление.

Великому князю Николаю Николаевичу надлежало возглавить 6-ю армию, созданную для защиты Петрограда.

Для принятия окончательного решения о высшей военной власти Николай II 2 августа собрал в Петергофе Совет министров.

Председатель Совета министров И. Л. Горемыкин своим старческим, от волнения еще более дрожащим голосом убеждал государя в опасности оставления им столицы в столь трудный период жизни государства.

По мнению Горемыкина и многих других участников встречи, только так можно было оградить страну от опасных политических и дворцовых интриг.

Все остальные лица из числа присутствующих были также против выраженного государем намерения.

Как это ни удивительно, но обычно упрямый Николай II согласился.

На следующий день состоялся высочайший указ.

«Не признавая возможным, по причинам общегосударственного характера, — говорилось в нем, — стать теперь же во главе наших сухопутных и морских сил, предназначенных для военных действий, признали мы за благо всемилостивейше повелевать нашему генерал-адъютанту, командующему войсками гвардии и Петербургского военного округа, генералу от кавалерии его императорскому высочеству великому князю Николаю Николаевичу быть Верховным главнокомандующим».

 

Великий князь Николай Николаевич был довольно яркой фигурой на фоне многочисленного российского генералитета начала XX века.

Он являлся предводителем движения за войну против Германии, принадлежал к масонской ложе мартинистов сначала профранцузского, а затем пронемецкого толка.

В 1876 году он окончил академию с серебряной медалью, его имя было занесено на мраморную доску.

С началом русско-турецкой войны 1877–1878 годов великий князь был определен офицером для особых поручений при своем отце — главнокомандующем Дунайской армией.

Он участвовал и в штурме Систовских высот.

За храбрость, проявленную в боях, Николай Николаевич был награжден орденом святого Георгия IV-й степени.

К началу войны Николаю Николаевичу исполнилось пятьдесят восемь лет. Он находился в расцвете сил.

«Верховным Главнокомандующим был назначен великий князь Николай Николаевич, — говорил генерал Брусилов. — По моему мнению, в это время лучшего Верховного Главнокомандующего найти было нельзя.

Это человек, всецело преданный военному делу, и теоретически и практически знавший и любивший военное ремесло».

Впрочем, от Брусилова было бы сложно ожидать другого мнения, поскольку именно великий князь сделал его тем, кем он являлся в то время.

«Великий Князь Николай Николаевич! — восторженно восклицал генерал Ю. Н. Данилов. — Кто не слышал этого имени? Первый русский Верховный Главнокомандующий в период участия России в мировой войне.

Подчиненную ему армию он умел вести к победам; ее достоинство он умел сохранить и в период тяжких неудач».

Что же касается полководческих способностей Николая Николаевича, то, по оценке генерала Ю. Н. Данилова, он был «вполне подготовленным крупным военачальником».

И теперь великому князю оставалось только на деле оправдать певшиеся ему дифирамбы.

Впрочем, имелись и другие мнения.

«Удивительно он резок, упрям и бездарен, — говорил о великом князе Столыпин. — Все его стремления направлены только к войне, что при его безграничной ненависти к Германии очень опасно.

Понять, что нам нужен сейчас только мир и спокойное дружное строительство, он не желает и на все мои доводы отвечает грубостями.

Не будь миролюбия Государя, он многое мог бы погубить».

«Если он долго проживет, — сказал о нем прославленный полководец М. Д. Скобелев в 1877 году, — для всех станет очевидным его стремление сесть на русский престол.

Это будет самый опасный человек для царствующего императора».

Уже очень скоро мы увидим, каким на самом деле «полководцем» оказался великий князь, но в начале войны о нем на самом деле ходили легенды, основанные на почве укоренившегося представления о «строго-строгом», воинственном князе.

 

Получив пост Верховного главнокомандующего, великий князь хотел привлечь на наиболее ответственные посты Ставки начальника Главного управления Генерального штаба генерала Ф. Ф. Палицына и командующего 13-м армейским корпусом генерала М. В. Алексеева.

Первого он хорошо знал по совместной работе в инспекции кавалерии, а второй, по общему мнению, являлся самым талантилвым на то время русским военачальником.

Однако государь попросил его принять штаб в сформированном им составе.

Как мы уже говорили, начальником штаба Верховного главнокомандующего собиравшийся сам возглавить армию царь назначил шестидесятидвухлетнего генерала от инфантерии Николая Николаевича Янушкевича.

До недавнего прошлого он возглавлял Генеральный штаб.

Тем не менее, Николай Николаевич сразу же попытался избавиться от этого лишенного каких-либо военных талантов человека.

И все основания у великого князя для замены начальника своего штаба были.

Янушкевич долго служил в канцелярии военного министерства и дослужился до должности помощника начальника канцелярии.

Одновременно он состоял профессором Академии Генерального Штаба по администрации.

В 1913 году Янушкевич был назначен начальником Академии, сменив на этом посту «левого» генерала Д. Г. Щербачева, осмелившегося проводить реформы в Академии, не понравившиеся военному министру.

И царь, надо заметить, знал, что делал: своими ультрареакционными взглядами его протеже выделялся даже в толпе царедворцев.

Свои дикие идеи Янушкевич проповедовал в Совете объединённого дворянства.

Они импонировали Николаю II, он обратил на новоявленного мракобеса пристальное внимание, и именно оно обеспечило ему быструю карьеру.

Янушкевич оправдал оказанное ему высокое доверие и, едва вступив в должность начальника Академии, удалил из нее наиболее способных и энергичных преподавателей-сторонников нового течения.

Царя радовало усердие реакционера, и в мае 1914 года Янушкевич стал начальником Генерального Штаба.

Его назначение на ключевую в военном ведомстве должность вызвало множество пересудов в мире военных, ибо всем было прекрасно известно, что новоиспеченный начальник, занимаясь хозяйственными и распорядительными вопросами, совершенно не подготовлен к исполнению обязанностей начальника Генерального Штаба.

Но если во время мира такого руководителя главного военного центра еще можно было терпеть, то назначение Янушкевича на должность начальника Штаба Верховного Главнокомандующего в военное время вызвало самый настоящий шок.

Оно и понятно!

В то время был только один кандидат на столь ответственный пост: генерал М. В. Алексеев, командовавший 13 армейским корпусом, а до этого в течение нескольких лет занимавший должность начальника штаба Киевского военного округа.

Его отличали знания, боевой опыт, необыкновенная трудоспособность и признаваемый всеми военный талант.

Однако Николая никогда не волновали дарования и профессионализм того или иного кандидата на высшие государственные или военные должности.

В результате начальником штаба при Верховном главнокомандующем стал совершенно бездарный Янушкевич, а созданный для этой работы Алексеев был назначен начальником штаба Юго-западного фронта.

«Я, — писал в своих воспоминаниях работавший в Ставке протопресвитер русской армии Г. Шавельский, — имею достаточно оснований утверждать, что H. H. Янушкевич, как честный и умный человек, сознавал свое несоответствие посту, на который его ставили, пытался отказаться от назначения, но по настойчивому требованию свыше принял назначение со страхом и проходил новую службу с трепетом и немалыми страданиями.

Обладая неплохой военной подготовкой, Янушкевич не имел ни стратегического кругозора, ни практики руководства штабом многомиллионной действующей армии.

Он не проявлял должной решительности, не пользовался необходимым для столь высокой должности влиянием в правительственных сферах.

Но в то же время надо отдать Янушкевичу должное: как совершенно неподготовленный к стратегической работе, составлявшей главную сторону, так сказать, душу обязанностей начальника штаба Верховного Главнокомандующего, он отстранился от нее».

Если называть вещи своими именами, то Янушкевич нёс при великом князе своего рода придворно-дипломатическую службу, причём заслужил его особое благоволение.

Что же касается вопросов оперативного руководства, то он передал их в руки «мастера» этого дела, генерала Данилова, который, таким образом, фактически оказался полным распорядителем судеб великой русской армии.

 

Вся беда была только в том, что и сам генерал-квартирмейстер штаба Верховного главнокомандующего генерал-лейтенант Юрий Никифорович Данилов, в пользу которого самоустранился Янушкевич, не имел никакого опыта разработки стратегических операций в ходе войны.

В отличие от своего непосредственного начальника, Данилов имел достаточно высокие профессиональные знания, а также навыки в составлении мобилизационных планов в мирное время.

Тем не менее, энергия и волевые качества делали этого человека одним из самых влиятельных и авторитетных руководителей Ставки, к которому прислушивались не только на фронтах, но и в столице.

«В моей памяти, — писал в мемуарах его однополчанин Б. В. Геруа, — Юрий Никифорович стоит как один из лучших офицеров нашего Генерального штаба, серьезный и трудоспособный».

Подчеркивалась также его решительность, отсутствие боязни брать на себя ответственность.

Да, это был в высшей степени трудолюбивый и честный человек, но все же не было в нем той самой божьей искры, которая знаменует печать особого Божьего избрания.

Это был весьма серьезный работник, которого было невозможно заменить на вторых ролях, где требуется детальная проработка уже готовой идеи.

Но вести огромную армию к победе в тяжелейшей войне он, конечно же, не мог. Да и самой армии идти за ним было не безопасно.

Генерал Данилов играл ключевую роль в планировании военных операций в русской армии в 1914–1915 в условиях, и его деятельность вызывала критические отзывы.

Так, генерал А. А. Брусилов называл в своих воспоминаниях Данилова «человеком узким и упрямым».

«Его доклады, — писал он, — несомненно, влияли в значительной степени на стратегические соображения верховного главнокомандующего, и нельзя не признать, что мы иногда действовали в некоторых отношениях наобум и рискованно разбрасывались — не в соответствии с теми силами, которыми мы располагали».

«Генерал-квартирмейстер, — писал генерал П. К. Кондзеровский, занимавший должность дежурного генерала при Верховном главнокомандующем, — сразу занял в нашем Штабе более возвышенное положение, чем ему полагалось.

Этому в значительной степени способствовали и свойства характера Ю. Н. Данилова, человека крайне властного, самолюбивого, с очень большим о себе мнением.

Я считал его, безусловно, умным человеком, но иногда, в дни успехов на фронте, он изображал из себя чуть ли не гения, великого полководца, и это было уже слишком».

«Я, — вспоминал Шавельский, — любил ген. Данилова за многие хорошие качества его души, но он всегда представлялся мне тяжкодумом, без „орлиного“ полета мысли, в известном отношении — узким, иногда наивным».

Однако эти самые «хорошие качества его души» не мешали Данилову проявлять большое упрямство, излишнюю самоуверенность, плохую коммуникабельность и полное неуменье выбрать и использовать талантливых помощников.

Отношения между Янушкевичем и Даниловым всё время были натянутыми. Попросту сказать — они, особенно в последнее время, не терпели друг друга. Как сумею, объясню их отношения.

Янушкевич был умнее, способнее, талантливее Данилова; ум Янушкевича мягче, подвижнее даниловского ума.

Янушкевич всё схватывал налету и быстро решал. Данилов иногда не сразу улавливал мысль, топтался на месте, ища решения, иногда мыслил и решал однобоко.

Зато, решив, упрямо стоял на своем. Янушкевич видел упрямство Данилова, чувствовал недостаточную подвижность и нередко односторонность его мысли и, вне всякого сомнения, не прочь был освободиться от него. Но полная неподготовленность к стратегической работе заставляла его не только терпеть ген. Данилова, но и покорно идти на поводу у него: благо ген. Данилов не лез в другую — административно-распорядительную область и не мог затмить его перед великим князем.

Ген. Данилов, в свою очередь, считая себя великим мастером военного дела, свысока смотрел на «профана» ген. Янушкевича, учитывая для себя все выгоды неподготовленности последнего, и в то же время считал, что ген. Янушкевич держится его трудами и знаниями, и что он должен был теперь сидеть на месте ген. Янушкевича.

Если бы ген. Янушкевич не обладал особою мягкостью, деликатностью, уступчивостью и уменьем владеть собой, то отношения между ним и ген. Даниловым в первые же месяцы их совместной службы в Ставке стали бы невозможными. А так они как-то уживались. Посторонние даже могли считать их друзьями.

Таким образом, главные мозги нашего штаба оставляли желать много лучшего.

Но ради справедливости все же надо сказать и о том, что у нас вообще не было генералов с опытом ведения боевых действий на таком огромном театре военных действий и с таким количеством задействованных на нем войск.

Ни русско-турецкие, ни русско-японская война по своим масштабам и вооружению не шли ни в какое сравнение с Первой мировой.

Другое дело, что люди с военным дарованием учились и перестраивались, что называется, на ходу.

До битвы под Москвой тот же Г. К. Жуков никогда не комнадовал армиями и фронтами.

Но когда ему такая возможность представилась, его военное дарование развернулось в полной мере.

 

Ближайшим помощником генерала Данилова и единственным сотрудником, которому он доверял, был полковник Генерального штаба И. И. Щелоков, известный среди офицеров Генерального Штаба как «Ванька-Каин».

Граничащая с ненавистью нелюбовь практически всех офицеров штаба Верховного к этому самому «Ваньке» не имела границ.

«Наличный состав офицеров Генерального Штаба, — писал Г. Шавельский, — служивших в генерал-квартирмейстерской части Ставки, вообще, по моему мнению, не слишком был богат большими талантами.

Безусловно, выделялись большими дарованиями полковники Свечин и Юзефович, скоро ставший командиром полка.

Щелоков же был наиболее бесталанным и самым несимпатичным среди офицеров Генерального Штаба.

Своей тупостью, с одной стороны, надменностью и грубостью в обращении, даже с равными, с другой, и, как уверяли его сослуживцы, своей нечистоплотностью Щелоков достиг того, что его сторонились, его ненавидели и презирали решительно все: и старшие, и младшие.

За глаза его ругали; в глаза вышучивали и почти издевались над ним. Щелоков относился ко всему этому свысока. Тем не менее, генерал Данилов не чаял души в своем любимце, с которым он и решал все вопросы генерал-квартирмейстерской части, оставляя прочим офицерам Генерального Штаба почти одни писарские обязанности…»

Дежурным генералом штаба был генерал-майор П. К. Кондзеровский, честный, добрый и работящий человек, сумевший сплотить всех своих подчиненных в тесную, дружную семью, с редким уважением и любовью относившуюся к своему начальнику.

Начальником военных сообщений был генерал-майор Генерального штаба С. А. Ронжин — добрый и способный, но ленивый и малодеятельный, тип помещика-сибарита.

В Ставке он очень старательно увеличивал свою коллекцию этикеток от сигар.

В его довольно обширной коллекции важное место занимал отдел «великокняжеских», так как великий князь Николай Николаевич, узнав об увлечении генерала, сохранял и затем передавал Ронжину все этикетки от выкуриваемых им сигар.

Чины управления военных сообщений не особенно высоко ставили своего начальника, и вся работа выполнялась двумя способными и энергичными помощниками Ронжина полковником Н. В. Раттелем и инженером путей сообщения Э. П. Шуберским.

Начальником морской части являлся весьма искушенный в морском деле контр-адмирал Ненюков.

Дипломатическую часть возглавлял князь Н. А. Кудашев, получивший хорошую школу во время своей работы послом в Дании, Бельгии и Испании.

Начальником гражданской части являлся статский советник князь Н. Л. Оболенский, человек, приятный во всех отношениях.

Он пользовался особым вниманием и доверием генерала Янушкевича, считавшего его за чрезвычайно опытного и талантливого работника.

Меньшими симпатиями начальства пользовалась Морская часть с ее вялым и замкнутым начальником.

 

Ставка Верховного главнокомандующего развернулась в Барановичах, спокойном и удобном для сообщения и с фронтом, и с тылом (крупный железнодорожный узел с двумя станциями), городишке.

В Барановичах было всего 35 тысяч населения, преимущественно еврейского.

Чины штаба Верховного Главнокомандующего размещались в двух поездах.

В первом поезде помещались Верховный Главнокомандующий с состоящими при нем генералами и офицерами, начальник его штаба, генерал-квартирмейстер и военные агенты иностранных держав.

Во втором — все прочие.

Верховный Главнокомандующий, начальник штаба и генерал-квартирмейстер имели особые вагоны. Остальные пользовались отдельными купе.

Канцелярии были размещены в железнодорожных домиках, а генерал-квартирмейстерская часть — в домике рядом с вагоном Главнокомандующего.

Поезд великого князя стоял на западной окраине железнодорожного городка, почти в лесу.

Пили чай, завтракали, обедали в вагонах-столовых.

При Верховном Главнокомандующем состояли его родной брат великий князь Петр Николаевич и светлейший князь генерал-адъютант Дмитрий Борисович Голицын.

Оба — благородные и добродушные — праведники в миру. В военном деле она ничего не понимали и не могли быть советниками в военных вопросах.

В качестве генерала для поручений при Главнокомандующем состоял генерал-майор Б. М. Петрово-Соловово, богатый помещик, бывший командир лейб-гвардии Гусарского полка и гвардейской кавалерийской бригады.

Это был добрый и преданный великому князю человек.

У Верховного Главнокомандующего было пять адъютантов, среди которых умом и деловитостью выделялся князь Кантакузен.

Каждый дежурил свои сутки. Адъютант должен был докладывать великому князю о том, что кому-либо понадобилось его видеть и вызывать к нему нужных ему людей.

Если называть вещи свои именами, то службе всех этих пяти бездельников состояла главным образом в ничегонеделании.

Это самое ничегонеделание привело к тому, что один из адъютантов, граф Менгден, завел большую голубятню и ежедневно, почти под окном вагона великого князя, «муштровал» своих голубей.

Рядом с голубятней Менгден устроил зверинец, в котором ежедневно дрессировал барсука и лисицу.

Кроме пяти записных бездельников, при великом князе состояли заведующий двором, генерал М. Е. Крупенский, безобидный и добрый старик, казначей двора великого князя, ротмистр барон Ф. Ф. Вольф, обрусевший немец, бесконечно преданный России; полковник И. И. Балинский, весельчак и острослов и заведующий поездом инженер путей сообщения Сардаров.

Главной же достопримечательностью Свиты великого князя был лейб-медик Борис Захарович Малама, беззастенчивый резонер и правдоруб.

Вскоре после начала войны в Свите великого князя появился его двоюродный брат принц Петр Александрович Ольденбургский, муж великой княгини Ольги Александровны.

Это был очень добрый человек, единственным недостатком которого являлась его полнейшая непригодность для любого дела.

К чести всех этих ничего не делавших людей, ни интриг, ни сплетен поезд великого князя не знал.

 

Штаб Верховного главнокомандующего состоял из нескольких управлений.

Важнейшими из них были Управление генерал-квартирмейстера (разработка оперативных вопросов), Управление дежурного генерала (организационные вопросами и кадры), Управление начальника военных сообщений, военно-морское Управление и Управление коменданта главной квартиры.

В них летом 1914 года насчитывалось 9 генералов, 36 офицеров, 12 чиновников, около 150 солдат.

В последующие годы состав Ставки возрос до 2 тысяч человек.

Чины штаба Верховного Главнокомандующего размещались в двух поездах.

Во главе штаба Верховного Главнокомандующего стоял Начальник Штаба генерал-адъютант Янушкевич, в начале 1915 года произведенный в генералы от инфантерии.

Для ведения войны на сухопутном театре военных действий в августе 1914 года были созданы Северо-Западный, Юго-Западный, а несколько позже — Кавказский фронты.

 

При Ставке постоянно находились представители всех союзных держав.

Французский генерал-майор маркиз Ля-Гиш, жизнерадостный, умный и тонкий; англичанин — генерал-майор Вильямс, скромный, серьезный, воспитанный и добрый; бельгиец генерал-майор барон Риккель — добродушный, но всегда неопрятный толстяк.

В штабе к Риккелю относились с особым вниманием, так как было известно, что его голос имел решающее значение на Бельгийском военном совете при обсуждении вопроса: пропустить ли германские войска без боя или оказать им решительный отпор.

На Риккеля смотрели, как на героя. Теперь же этот герой отравлял существование с жившими с ним в одном вагоне коллегам Ля-Гишу и Вильямсу дешевыми, издававшими отвратительный запах сигарами, которые он в буквальном смысле истреблял в невероятном количестве.

Сербию представлял полковник Генерального штаба Лонткевич — большой патриот, скромный и сердечный человек, а Черногорию — генерал Мартианович.

В Ставке много острили по поводу одного ответа Мартиановича.

Как-то его спросили за чаем в столовой Главнокомандующего:

— Кто лучший генерал в Черногории?

— Я! — с самым серьезным видом ответил тот.

С присоединением Италии к Антанте в Ставке появились и итальянские представители.

Впрочем, нас мало волнуют все эти лонткевичи и мартиановичи.

Куда страшнее было то, что высшее командование, этот самый настоящий мозг армии, оставлял желать много лучшего.

И как уже очень скоро мы убедимся в простой истине, что не все то золото, что блестит…

 

Глава III. Эй, солдатушки, браво, ребятушки!

 

Теперь, когда мы знаем, кто осуществлял высшее военное руководство русской армией, интересно будет взглянуть и на то, с какою армией и вооружением вышла Россия на войну с Германией.

Как мы уже не раз говорили, в России только в 1913 году был принят план развития морских и сухопутных сил, рассчитанный на четыре года.

В этой связи не может не возникнуть естественный вопрос: а почему же так поздно?

После войны с Японией прошло целых восемь лет. Неужели позорное поражение огромной страны от Японии не заставило руководство России взглянуть на строительство новой армии флота другими глазами?

 

Судя по тому, что ничего в этом отношении не было сделано, не заставило.

По всей видимости, Николай II забыл слова отца о том, что у России только два надежных друга: это ее армия и флот.

Таким образом, ко времени начала войны Россия только приступила к реализации военной программы, и русская армия оказалась в техническом отношении оказалась менее обеспеченной, нежели германская.

И как тут снова не вспоминть Петра, который в бедной и голодной стране сумел создать современную мощную армию вопреки всем законам экономики?

Россия вступила в войну, практически не имея современного флота.

Обеспеченность артиллерией русских войск была в полтора раза ниже германских, а по тяжелым орудиям — в три раза.

 

 

Запаса винтовок хватило лишь на общую мобилизацию.

Выявился острый недостаток в боеприпасах, наличный запас которых был израсходован уже в первые месяцы войны.

Всё это приводило к напрасным жертвам в ходе военных действий.

Как видно из приведенной выше таблицы, на начало войны Россия уступала своему основному противнику только в тяжелой артиллерии

Что же касается всей Антанты, то она превосходила Центральные государства по всем показателям, за исключением всей той же тяжелой артиллерии.

Так что, если судить по количественным показателям, то Россия была готова к войне ничуть не хуже Германии

Но как показывает статистика, русские войска легко громили австрийцев и довольно тяжело воевали с германской армией.

Возникает неизбежный вопрос: почему?

Ответ лежит на поверхности: если дело было не в количестве, то в качестве.

Подготовки войск и особенно командного состава.

Конечно, мы не собираемся ничего выдумывать и будем основываться не на собственных умозаключениях, а на свидетельстве тех лиц, кто хорошо знал русскую армию того времени.

«Наша боевая готовность на западных фронтах, — заявлял военный министр В. В. Сахаров, — настолько пострадала, что вернее будет сказать, что эта готовность совершенно отсутствует».

«Русская пехота, — вторил ему председатель Совета государственной обороны великий князь Николай Николаевич, — нуждается в немедленном и коренном переустройстве, вся кавалерия требует полной реорганизации, пулеметов у нас мало, и они далеки от совершенства, тяжелая армейская артиллерия должна быть создана заново, снаряжение наше несовершенно, опыт войны это доказал, безотлагательно все должно быть исправлено.

Обозная часть требует полной реорганизации и создания новых оснований своего развития».

Еще немало подобных признаний можно было бы привести из одного только этого доклада.

В структуре армии царила полнейшая неразбериха. Под одним и тем же названием скрывались совершенно неоднородные подразделения, части и соединения.

Роты были 11 различных составов — от 50 до 150 рядов (от 100 до 300 солдат).

Полки были следующих типов: пехотные, стрелковые, гвардейские, резервные, крепостные, отдельные, причем в одних полках было по два батальона, в других — по четыре, а число рот в батальонах было неодинаковым.

В округах размеры однотипных частей также разнились: четырехбатальонные полки на Дальнем Востоке были сильнее таких же полков в Европейской России.

В то же самое время двухбатальонные полки в Финляндии качественно отличались от двухбатальонных полков в Закавказье и других регионах.

«Организация других родов войск, — признавал Главный штаб, — не менее, если не более, сложная, чем организация пехоты.

В артиллерии существуют бригады из 2, 3, 5, 6, 7, 8 и 9 батарей, отдельные артиллерийские дивизионы из 2 и 3 батарей и отдельные батареи.

Саперные батальоны содержатся в составе 3, 4, 5 и 6 рот».

Таким образом, необходимость практически полной реорганизации армии была совершенно очевидна.

«Армия была лишена многого для нее необходимого, — говорил о состоянии армии накануне войны помощник военного министра генерал А. А. Поливанов, отвечавший за ее материальное обеспечение, — причем необеспеченность ее проистекала не только от расхода, неизбежного на каждой войне, но и оттого, что она находилась в состоянии отсталости по снабжению ее средствами, созданными военной техникой.

Не хватало почти половины комплекта обмундирования и снаряжения, потребных для выхода в поле армии военного состава, не хватало винтовок, патронов, снарядов, обозов, шанцевого инструмента, госпитальных запасов; почти совсем не было некоторых средств борьбы, на необходимость которых указывал как опыт войны, так и пример соседних государств: не было гаубиц, пулеметов, горной артиллерии, полевой, тяжелой артиллерии, искровых телеграфов, автомобилей, т. е. таких средств, которые в настоящее время признаются необходимым элементом сильной армии, скажу коротко: накануне первой мировой войны наша армия была небоеспособной».

Что же касается вооружения, то начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал Янушкевич так выразил свое отношение к этой проблеме.

«Еще ни одна наука, — говорил он, — не научила этому методу ведения войны: без патронов, без винтовок, без пушек».

Да, со временем острота кризиса вооружения была преодолена, и армия получила многое из того, в чем нуждалась в 1914–1915 годах.

Но в начале войны недостаток современного вооружения и, особенно, боеприпасов, сказывался.

 

Теперь, когда мы познакомились с общим и, надо заметить, довольно плачевным, состоянием русской армии, давайте посмотрим, что она собой представляла с точки зрения человеческого фактора.

Начнем с солдата.

Если сравнивать нижних воинских чинов времен Русско-японской войны, то солдат 1914 года не утратил прежних исконных качеств русского воина: мужества, самоотвержения, верности долгу, необыкновенной выносливости.

Более того, в солдатской массе теперь было гораздо больше грамотных, следовательно, более толковых, сметливых, способных разумнее выполнить нужный приказ или поручение.

Основу политического мировоззрения многомиллионной русской армии составляла формула «За Веру, Царя и Отечество».

Она была для армейских масс своего рода политическим обрядом, в котором выражались и их религиозность, и их политическое миросозерцание.

Сейчас сложно сказать, насколько русский солдат валадел нехитрой солдатской наукой, то есть, умел хорошо стрелять, быстро окапываться и колоть штыком.

Да это было не так важно. Война быстро учила этому несложному искусству, поскольку чаще всего от этого умения зависела сама жизнь.

Мы все преклоняемся перед героизмом и самоотверженностью русских солдат, но так и не можем объяснить, почему на каждого погибшего немецкого солдата приходилось несколько наших.

А вот это, как нам думается, зависело, в первую очередь, не от самих солдат, а от управления ими. А если проще, от их отцов-командиров.

Но имиенно здесь дела шли далеко не самым лучшим образом.

 

К началу XX века состояние офицерского корпуса русской армии было неудовлетворительным, и именно это стало одной из причин поражения России в войне с Японией.

Это проявилось в недостатке опыта у многих командиров корпусов и начальников дивизий, а также в отсутствии каких-либо возможностей для усовершенствования знаний старшего и высшего командного состава, начиная с командиров полков.

В результате они оставались с тем багажом, который был ими приобретен в молодости в юнкерских или военных училищах.

Все это сказалось в ходе военных действий в 1904–1905 годах.

Были ли сделаны надлежащие выводы из поражения в войне с Японией?

Скорее всего, нет, чем да. Вернее, выводы сделаны были, но положения кардинальным образом они не изменили.

В этой связи интересно познакомиться с воспоминаниями протопресвитера военного и морского духовенства отца Георгия Шавельского, который имел возможность составить мнение о состоянии русского воинства, поскольку по долгу службы часто бывал в действующей армии.

«Одною из моих главных обязанностей, — писал отец Григорий о своей должности, — было возможно частое посещение воинских и морских частей, не только для наблюдения на месте за деятельностью военного и морского духовенства, но и для общения с этими частями и для ознакомления с их состоянием и духовными нуждами.

С июня 1911 года по май 1914 года я посетил большинство воинских частей всех военных округов и много военных кораблей Балтийского, Черноморского и Тихоокеанского флотов.

Опыт Русско-японской войны, на которой я провел два года, и моя восьмилетняя служба при Академии Генерального Штаба дали мне возможность заметить и положительные и отрицательные качества боевого состава».

Русский офицер был существом особого рода.

От него требовалось очень многоу: он должен был быть одетым по форме, вращаться в обществе, нести значительные расходы по офицерскому собранию при устройстве разных приемов, обедов, балов, всегда и во всем быть рыцарем, служить верой и правдой и каждую минуту быть готовым пожертвовать своею жизнью. А давалось ему очень мало.

Несмотря на это, русский офицер последнего времени не утратил прежних героических качеств своего звания.

Рыцарство оставалось его характерною особенностью. Оно проявлялось самым разным образом. Сам нуждающийся, он никогда не уклонялся от помощи другому.

Нередки были трогательные случаи, когда офицеры воинской части в течение 1–2 лет содержали осиротевшую семью своего полкового священника, или когда последней копейкой делились с действительно нуждающимся человеком.

Русский офицер считал своим долгом вступиться за оскорбленную честь даже малоизвестного ему человека; при разводе русский офицер всегда брал на себя вину, хотя бы кругом была виновата его жена, и т. д.

В храбрости тоже нельзя было отказать русскому офицеру: он шел всегда впереди, умирая спокойно. Более того: он считал своим долгом беспрерывно проявлять храбрость, часто подвергая свою жизнь риску, без нужды и пользы, иногда погибая без толку.

Его девизом было: «Умру за царя и Родину!»

Тут заключался серьезный дефект настроения и идеологии нашего офицерства, которого оно не замечало.

Припоминаю такой случай. В июле 1911 года я посетил воинские части в Либаве.

Моряки чествовали меня обедом в своем морском собрании. Зал был полон приглашенных. По обычаю произносились речи.

Особенно яркой была речь председателя морского суда, полк. Юрковского.

Он говорил о высоком настроении гарнизона и закончил свою речь:

— Передайте Его Величеству, что мы все готовы сложить головы свои за царя и Отечество!

Я ответил речью, содержание которой сводилось к следующему:

— Ваша готовность пожертвовать собою весьма почтенна и достойна того звания, которое вы носите. Но всё же задача вашего бытия и вашей службы — не умирать, а побеждать. Если вы все вернетесь невредимыми, но с победой, царь и Родина радостно увенчают вас лаврами. Если же все вы доблестно умрете, но не достигнете победы, Родина погрузится в сугубый траур. Итак: не умирайте, а побеждайте!

Иными словами, Г. Шавельский говорил о том, что самопожертвование вещь, конечно, хорошая, но куда важнее на войне все-таки умение и знания.

Но его, как того и следовало ожидать, не поняли.

Наверное, проще было рвануть на груди рубаху и в полный рост идти с шашкой в руке на пулеметы, нежели каждый день скрупулезно учиться военному делу.

«Как сейчас помню, — продолжал свой рассказ Шавельский, — эти простые слова буквально ошеломили всех.

На лицах читалось недоумение, удивление: какую это ересь проповедует протопресвитер!?

Усвоенная огромной частью нашего офицерства, такая идеология была не только невер