В которой капитан Сервадак единогласно избран генерал-губернатором Галлии, причем он и сам присоединяется к общему решению

 

«Ганза» доставила на остров десять испанцев, включая двенадцатилетнего Пабло, тоже спасшегося на Сеутском утесе. Они почтительно приветствовали капитана Сервадака, представленного им Бен-Зуфом в качестве «генерала-губернатора», и после его ухода снова принялись за работу.

А Сервадак и его спутники, за которыми на почтительном расстоянии следовал Хаккабут, направились к месту стоянки «Ганзы».

Теперь положение было ясно: от старого мира сохранилось всего пять островков — Гурби, Гибралтар, занимаемый англичанами, Сеута, покинутая испанцами, Маддалена, где экспедиция нашла маленькую итальяночку, и могила Людовика Святого у тунисского побережья. Вокруг этих уцелевших клочков земли раскинулось Галлийское море, включавшее примерно половину Средиземного моря и замкнутое со всех сторон отвесной грядой скал из неизвестной горной породы.

Только два острова Галлии были обитаемы: Гибралтар, где жили англичане, обеспеченные провиантом на много лет, и остров Гурби с двадцатью двумя жителями, которые должны были найти себе там пропитание. И где-то, на еще неведомом острове, жил, вероятно, последний из обитателей Земли — таинственный автор посланий, выловленных «Добрыней» из моря. Итак, население нового астероида состояло из тридцати шести душ.

Предположим, что весь этот народец в один прекрасный день очутился бы на острове Гурби, даже и тогда остров с его тремястами пятьюдесятью гектарами плодородной почвы, только что обработанной и хорошо возделанной, мог бы с избытком прокормить всех. Задача заключалась в том, чтобы узнать, когда эта почва снова станет производительной, иначе говоря, сколько времени Галлия будет подвергаться воздействию холодов мирового пространства и когда приблизится к Солнцу настолько, чтобы снова воскресли ее жизнетворные силы.

Итак, галлийцам предстояло решить две задачи: первая — движется ли планета по кривой, которая снова приведет ее к источнику тепла, то есть движется ли она по эллиптической орбите? Вторая: если да, то какова протяженность орбиты, то есть через какой период времени Галлия, пройдя свой афелий, начнет вновь приближаться к Солнцу?

Но галлийцы, к несчастью, пока еще не располагали приборами для наблюдений и не в силах были решить ни той, ни другой задачи.

Им приходилось рассчитывать только на наличные запасы: запасов «Добрыни» — сахара, вина, водки, консервов и прочего — хватило бы на два месяца, и граф Тимашев предоставил все это в распоряжение островитян; затем существовал ценный груз «Ганзы», который Хаккабут рано или поздно, по доброй воле, или против воли вынужден будет отдать в общее пользование; и, наконец, на самом острове были запасы хлеба и скота, которые при разумном ведении хозяйства могли обеспечить нужды населения на долгие годы.

Об этих важных вопросах, конечно, и толковали капитан Сервадак, граф Тимашев, лейтенант Прокофьев и Бен-Зуф по дороге к морю. Граф сказал Сервадаку:

— Капитан, вас представили этим добрым людям как губернатора острова. Думаю, что вам следует и впредь сохранить за собой это звание. Вы француз, мы на земле бывшей французской колонии, а так как всякое объединение людей должен кто-то возглавлять, то я со своими людьми готов признать вас нашим главой.

— Что ж, граф, — ответил без колебаний капитан Сервадак, — я принимаю ваше предложение, а вместе с тем и всю связанную с ним ответственность. Позвольте мне выразить уверенность, что между нами будет царить полное единодушие и мы сделаем все возможное для общей пользы. Черт побери, кажется, самое трудное уже осталось позади! Я убежден, что мы не ударим лицом в грязь, если уж нам суждено кончить наши дни вдали от рода человеческого!

С этими словами Гектор Сервадак протянул руку графу Тимашеву. Граф пожал ее, слегка поклонившись, и это было первое рукопожатие, которым они обменялись после встречи на острове Гурби. Впрочем, упоминание о прошлом соперничестве не могло и не должно было иметь места ни раньше, ни впредь.

— Сначала нужно решить один важный вопрос, — сказал капитан Сервадак. — Говорить ли испанцам, каково создавшееся положение?

— Ни за что, господин губернатор! — выпалил Бен-Зуф. — Они и так по природе своей народ ненадежный! А как узнают всю правду, так и вовсе впадут в отчаяние, — тогда какой от них прок!

— Кроме того, — заметил лейтенант Прокофьев, — они, по-видимому, глубоко невежественны и ничего не поймут, если мы попытаемся объяснить им космический смысл событий.

— Не беда, если и поймут, — возразил капитан Сервадак. — Это их едва ли взволнует. Испанцы все немного фаталисты, как и восточные народы, а наши махо вряд ли особенно впечатлительны. Сыграют на гитаре, спляшут фанданго, пощелкают кастаньетами и обо всем позабудут. Ваше мнение, граф?

— Я думаю, что лучше сказать им всю правду, как я ее сказал моим людям.

— И я так думаю, — заметил Сервадак. — Нельзя скрывать опасность от тех, кому она угрожает. Как ни невежественны наши испанцы, они не могли не увидеть изменений физического порядка; заметили же они, что сократились сутки, что изменилось движение Солнца, что уменьшился вес предметов. Поэтому надо сказать им, что их унесло в пространство далеко от Земли и этот островок все, что от нее осталось.

— Вот и хорошо, — согласился Бен-Зуф, — на том и порешим. Скажем им все! Нечего загадки загадывать! Зато уж и полюбуюсь я на Хаккабута, когда он узнает, что наш добрый старый земной шар в нескольких сотнях миллионах лье отсюда! Да еще со всеми должниками, которых у такого матерого ростовщика, должно быть, немало там осталось! Поди догони их, голубчик!

Хаккабут ничего не слышал, потому что шагов на пятьдесят отстал от Бен-Зуфа. Он шел сзади сгорбившись, охая, призывая всех богов на свете, но по временам его узкие живые глазки метали искры, а губы кривились, обнажая мелкие зубы.

Он не хуже других видел произошедшие перемены и не раз говорил о них с Бен-Зуфом, к которому старался подольститься. Но Бен-Зуф питал нескрываемую неприязнь к этому выродившемуся потомку патриарха Авраама. От расспросов ростовщика Бен-Зуф отделывался шутками. Так, он твердил, что Хаккабут только выигрывает от нового положения вещей, потому что проживет не сто лет, как это положено всякому уважающему себя сыну Израиля, а наверняка двести, причем, так как все стало легче, то и Хаккабуту будет легче нести бремя своих лет; или уверял, что если луна пропала, то старому скряге терять нечего, — ведь он едва ли давал кому-нибудь ссуду под луну; или доказывал, что если солнце садится там, где раньше вставало, то не иначе, как оттого, что его кресло переставили. Словом, Бен-Зуф нес всякую околесицу. Когда же Хаккабут становился особенно назойливым, бен-Зуф неизменно отвечал:

— Погоди, старина, приедет генерал-губернатор, — человек он умный! Уж он тебе все растолкует!

— И прикажет охранять мои товары?

— А ты как думал, Неффалим? Да он скорее их конфискует, чем даст разграбить!

Под влиянием этих малоутешительных речей Хаккабут, которому Бен-Зуф присваивал то одно, то другое библейское имя, не без опасения ждал приезда губернатора.

Между тем Сервадак и его спутники подошли к морю. «Ганза» стояла на якоре как раз на половине гипотенузы образуемого берегами треугольника. Редкие прибрежные скалы плохо защищали тартану, она не имела укрытия и при первом же порыве западного ветра могла разбиться о камни. Разумеется, ее необходимо было рано или поздно отвести в устье Шедиффа, к стоянке русской шкуны.

При виде тартаны Хаккабут опять разразился жалобами и при этом так вопил и кривлялся, что Сервадак приказал ему замолчать. Граф с Бен-Зуфом остались на берегу, а капитан Сервадак и лейтенант Прокофьев сели в шлюпку «Ганзы» и причалили к плавучей лавке.

Тартана оказалась в полной сохранности, значит не пострадал и груз. В этом легко было убедиться. В трюме хранились сотни сахарных голов, цибики с чаем, мешки кофе, кипы табака, бутылки водки, бочки вина, кадки с копченой сельдью, куски тканей, тюки хлопка, шерстяная одежда, сапоги и шапки всех размеров, бумага, чернила, спички, всякие инструменты, хозяйственная утварь, фарфоровая и фаянсовая посуда, сотня килограммов соли, перца и других пряностей, голландские сыры и даже комплект льежского альманаха, — всего на сто с лишним тысяч франков. За несколько дней до катастрофы тартана взяла полный груз в Марселе, собираясь сделать рейс от Сеуты до Триполи, иными словами, объехать все места, где пронырливый и оборотистый Хаккабут имел возможность нажиться.

— Да это просто клад для нас! — сказал Сервадак.

— Если только владелец позволят им воспользоваться, — ответил Прокофьев, с сомнением покачав головой.

— Полноте, лейтенант, что же, по-вашему, станет он делать со своими, сокровищами? Как только он узнает, что нет больше ни марсельцев, ни французов, ни арабов и ему больше некого надувать, он поневоле все распродаст.

— Право, не знаю. Но уж во всяком случае он потребует, чтобы ему за все заплатили… так или иначе!

— Что ж, мы и заплатим, выдадим векселя на наш старый мир!

— Собственно говоря, капитан, — продолжал Прокофьев, — вы имеете право реквизировать…

— Нет, лейтенант. Именно потому, что этот человек немец, я не хочу поступать с ним на немецкий манер. Повторяю: в скором времени он будет нуждаться в нас больше, чем мы в нем. Когда он узнает, что находится на новой планете и что, по-видимому, нет надежды вернуться на старую, он спустит свои сокровища по сходной цене.

— Как бы там ни было, — ответил Прокофьев, — тартану нельзя оставлять здесь. Она погибнет при первом же шторме или ее раздавят льды, когда море замерзнет, — ведь зима не за горами!

— Хорошо, лейтенант. Вы и ваши матросы отведете тартану в Шелиффскую гавань.

— Завтра же, капитан, — ответил Прокофьев, — время не терпит.

Составив опись груза, капитан Сервадак и лейтенант отправились на берег. Затем было решено, что все соберутся в караульне, захватив по дороге испанцев. Губернатор предложил Хаккабуту отправиться вместе с ними; тот согласился, однако все время с тревогой оглядывался на свою тартану.

Через час в большом помещении караульни собралось двадцать два человека. Здесь юный Пабло впервые», встретился с малюткой Ниной, которая, по-видимому, была очень довольна, что нашла себе товарища по возрасту.

Капитан Сервадак обратился с речью к присутствующим и, стараясь говорить так, чтобы все его поняли, начал объяснять, в каком серьезном положении находится колония. Прежде всего губернатор объявил, что рассчитывает на самоотверженность и мужество колонистов и что теперь все обязаны трудиться для общего блага.

Испанцы выслушали его спокойно, они молчали, еще не понимая, что именно от них требуется. Однако Негрете счел нужным взять слово и сказал, обращаясь к капитану Сервадаку:

— Господин генерал-губернатор, прежде чем брать на себя какие-либо обязательства, мы с товарищами хотели бы узнать, когда вы можете доставить нас в Испанию?

— Доставить в Испанию! Слышите, господин генерал-губернатор! — воскликнул Хаккабут по-французски. — Не бывать этому, пока они не заплатят мне свой долг! Эти негодяи обещали мне по двадцать реалов с человека за перевоз на «Ганзе». А их десять душ. Стало быть, они должны мне двести реалов, и я призываю в свидетели…

— Замолчишь ты, наконец, Мардохай! — крикнул Бен-Зуф.

— Вам заплатят сполна, — сказал капитан Сервадак.

— Вот это будет справедливо, — ответил Хаккабут. — За все надо платить, и, если русский князь соблаговолит уступить мне на время трех матросов, чтобы отвезти тартану в Алжир, я тоже заплачу… да-да, я им заплачу… лишь бы они не запросили слишком дорого!

— В Алжир?! — воскликнул Бен-Зуф не в силах больше сдерживаться. — Да знаешь ли ты…

— Бен-Зуф, разреши уж мне рассказать этим добрым людям то, чего они еще не знают, — прервал его капитан Сервадак и, перейдя на испанский язык, сказал: — Послушайте, друзья мои! Какие-то силы природы, пока нам неизвестные, оторвали нас от Испании, Италии, Франции, словом, от всей Европы. Из всех материков остался только этот остров, где вы нашли приют. Отныне мы находимся не на Земле, а, вероятно, на отделившемся от нее осколке; он уносит нас с собой в пространство, и увидим ли мы когда-нибудь наш старый мир, — предсказать невозможно!

Поняли ли испанцы объяснения Сервадака? Едва ли. Но только Негрете попросил его повторить сказанное.

Гектор Сервадак повторил, стараясь выражаться как можно яснее; он говорил образно, прибегая к сравнениям, понятным этим темным людям, и в конце концов добился того, что его поняли. Однако, посовещавшись о чем-то с Негрете, испанцы, казалось, отнеслись к сообщению Сервадака с полной беззаботностью.

Хаккабут выслушал капитана, не сказав ни слова, и только сжал губы, словно сдерживая улыбку.

Обернувшись к нему, Сервадак спросил, намерен ли он теперь после всего, что услышал, вести тартану в уже несуществующий Алжир.

На этот раз Хаккабут позволил себе криво улыбнуться, но так, чтобы испанцы этого не заметили, и заговорил по-русски, обращаясь к графу и матросам «Добрыни», в расчете, что остальные его не поймут:

— Все это неправда, — его превосходительство генерал-губернатор изволит шутить!

Граф Тимашев повернулся к нему спиной, не скрывая отвращения.

Тогда Хаккабут, подойдя к капитану Сервадаку, сказал по-французски:

— Рассказывайте ваши сказки испанцам, — они всему поверят, а меня не так-то легко провести!

Потом обратился к Нине по-итальянски:

— Ведь все это выдумки, верно, крошка?

И, пожимая плечами, Хаккабут ушел.

— Вот так штука! — удивился Бен-Зуф. — Эта скотина говорит на всех языках!

— Да, Бен-Зуф, — ответил Сервадак, — но на каком бы языке он ни изъяснялся — на французском, русском, испанском, итальянском или немецком, — он всегда говорит на языке чистогана!

 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ,