Где наши герои, вооружившись подзорной трубой и лотом, пытаются найти следы французской колонии Алжир

 

Шкуна «Добрыня», построенная на верфях острова Уайт, представляла собой отличное, изящное и прочное судно, водоизмещением в двести тонн, вполне способное выдержать кругосветное плавание. Когда Колумб и Магеллан впервые отважились пересечь Атлантический и Тихий океаны, их корабли были несравненно меньше по размерам и хуже оснащены, чем шкуна графа Тимашева. В трюме «Добрыни» хранился запас провианта на три месяца, и при необходимости шкуна могла совершить рейс по Средиземному морю, не заходя в порты. Заметим еще, что перед отплытием с острова Гурби не потребовалось увеличивать ее балласт. Дело в том, что если она, как и все на Земле, теперь весила меньше, то соответственно меньше весила и вода. Поэтому соотношение веса судна и веса несущей его воды осталось прежним, и плавание «Добрыни» проходило в тех же условиях, что и раньше.

Граф Тимашев не был моряком. Командование, вернее управление судном, он вверил лейтенанту Прокофьеву.

Лейтенанту было лет тридцать. Сын крепостного, отпущенного графом Тимашевым на волю задолго до знаменитого манифеста Александра II об освобождении крестьян, он родился в имении графа и был глубоко предан своему бывшему барину как человек, всем ему обязанный, и как искренний его друг. В совершенстве изучив морское дело на военных и торговых судах русского флота и получив чин лейтенанта, он перешел на «Добрыню». Большую часть года граф проводил на шкуне; зимой он плавал по Средиземному морю, а летом в северных морях.

Прокофьев был не только сведущим моряком, но и широко образованным человеком. Это делало честь и ему самому и графу, его воспитателю. Управление «Добрыней» находилось в надежных руках, да и экипаж у него был отличный: механик Тиглев, четверо матросов — Негош, Толстой, Едаков, Пановко и повар Михайла, — все сыновья арендаторов графа, который перенес на корабль уклад и обычаи русской знати. Они не страшились никаких космических катастроф, видя, что их бывший барин делит общую с ними участь. Только один Прокофьев испытывал глубокую тревогу, отлично понимая, что в глубине души граф тревожится не меньше его.

Итак, «Добрыня» держал курс на восток; он несся на всех парусах и на всех парах, при попутном ветре; шкуна могла бы делать по одиннадцать узлов в час, если бы высокая волна не «сбивала» ее скорости. Дело в том, что хотя ветер, дувший с запада, вернее сказать, оттуда, где теперь находился восток, по силе соответствовал лишь небольшому бризу, море было если не бурным, то неспокойным. И понятно почему: поскольку уменьшилась сила земного притяжения, молекулы воды весили теперь меньше и при малейшем колебании воздуха поднимались на громадную высоту. Араго, определявший в семь-восемь метров максимальную высоту волны, немало бы удивился, увидев водяные горы в пятьдесят — шестьдесят футов. То не были обычные волны, которые, пенясь, сталкиваются друг с другом, а могучие, широкие валы, и шкуна, поднимаясь и опускаясь на них, перемещалась с разностью уровней до двадцати метров. Теперь судно стало более легким, а следовательно, менее устойчивым, и, признаться, будь капитан Сервадак подвержен морской болезни, он заболел бы непременно.

Однако эта качка, вызванная морским волнением, напоминавшим очень крупную зыбь, была не очень резкой. В общем, шкуне приходилось преодолевать сопротивление не больше, чем в прежнее время при натиске коротких и сильных волн в Средиземном море. Единственной помехой в этих новых условиях плавания являлось уменьшение обычной скорости судна.

«Добрыня» держался в двух-трех километрах от предполагаемой береговой линии этой части Алжира. На юге он не обнаружил никаких признаков земли. Сейчас Прокофьев не мог, как прежде» определить место судна по планетам, потому что изменилось их взаимное расположение; не мог он и определить широту и долготу по высоте солнца над линией горизонта, ибо результаты его вычисления нельзя было сопоставить с географическими картами, составленными до космической катастрофы; тем не менее ему удавалось держаться почти правильного курса. При таком малом плавании достаточно было, во-первых, определять пройденный судном путь при помощи лага, а во-вторых, руководствоваться точными показаниями компаса.

К счастью, магнитная стрелка компаса ни на секунду не теряла своих свойств и не отклонялась. На нее не влияли космические явления, и она по-прежнему показывала магнитный полюс, составляя угол примерно в двадцать два градуса с истинным меридианом. Таким образом, хотя восток и запад переместились, или, иначе говоря, солнце всходило на западе и заходило на востоке, то север и юг сохраняли прежнее положение. Поэтому за невозможностью пользоваться секстантом, по крайней мере теперь, следовало исходить из показаний компаса и лага.

Лейтенант Прокофьев, более осведомленный в этих вопросах, чем капитан Сервадак, объяснил ему все это в присутствии графа в первый же день плавания. Он, как и большинство русских, в совершенстве владел французским языком. Разговор, само собой разумеется, зашел о тех необычайных явлениях, причину которых лейтенанту Прокофьеву так же, как и капитану Сервадаку, до сих пор не удавалось установить. И раньше всего они коснулись вопроса о новой орбите, по которой двигался земной шар начиная с 1 января.

— Ясно, капитан, что Земля движется вокруг Солнца не по своему обычному пути, — сказал лейтенант Прокофьев, — в силу какой-то неизвестной причины она значительно приблизилась к Солнцу.

— Я в этом больше чем уверен, — ответил капитан Сервадак, — но теперь остается узнать, не пересечем ли мы орбиту Меркурия после того, как пересекли орбиту Венеры.

— И не упадем ли в конце концов на Солнце, где и найдем свою гибель, — добавил граф.

— Но это было бы крушением Земли, и каким страшным крушением! — воскликнул капитан Сервадак.

— Нет, — ответил лейтенант Прокофьев, — мне думается, можно с уверенностью утверждать, что Земле не угрожает падение. Она не летит навстречу Солнцу, а несомненно движется вокруг него по новой траектории.

— Можешь ли ты привести какое-нибудь доказательство в пользу твоей гипотезы? — спросил граф.

— Могу, — ответил лейтенант Прокофьев, — и довольно убедительное. Если бы земной шар действительно падал на Солнце, развязка наступила бы в кратчайший срок и мы уже сейчас оказались бы на чрезвычайно близком расстоянии от нашего центра притяжения. Если бы Земля падала на Солнце, это значило бы, что внезапно прекратилось действие центробежной силы, которая в сочетании с силой центростремительной заставляет планеты двигаться по эллиптическим орбитам, и тогда мы бы упали на Солнце через шестьдесят четыре с половиной дня.

— Каков же ваш вывод? — спросил капитан Сервадак.

— Что Земля не падает на Солнце, — ответил лейтенант Прокофьев. — Прошло больше месяца с тех пор, как она движется по новой орбите, однако Земля успела пересечь только орбиту Венеры. Стало быть, за этот промежуток времени земной шар приблизился к Солнцу лишь на одиннадцать миллионов лье из разделяющих их тридцати восьми миллионов лье. Поэтому мы вправе утверждать, что Земля не падает на Солнце. Именно в этом наше счастье. Вдобавок мне кажется, что мы начинаем отдаляться от Солнца, так как температура понизилась и сейчас на острове Гурби не жарче, чем в Алжире, будь Алжир по-прежнему на тридцать шестой параллели.

— Ваши выводы, лейтенант, очевидно, правильны, — сказал капитан Сервадак, — Земля, конечно, не летит навстречу Солнцу, а по-прежнему вращается вокруг него.

— И все же, — ответил лейтенант Прокофьев, — не менее очевидно и то, что в результате катастрофы, причину которой мы с вами тщетно стараемся открыть, Средиземное море вместе с африканским побережьем передвинулось в тропики.

— Если африканское побережье еще существует, — заметил капитан Сервадак.

— И если существует Средиземное море, — присовокупил граф.

Все те же неразрешенные вопросы! Во всяком случае, бесспорным было одно: Земля постепенно отдаляется от своего центра притяжения, и ей не угрожает падение на поверхность Солнца.

Но что же все-таки сохранилось от африканского материка, остатки которого пыталась найти шкуна?

За двадцать четыре часа пути «Добрыня» наверное прошел уже мимо тех пунктов алжирского побережья, где находились города Тенес, Шершель, Колеа, Сиди-Ферруш. Однако даже в подзорную трубу ни один из этих городов не был замечен. Всюду, где раньше морскую стихию сковывали берега материка, теперь простиралась безграничная водная пустыня.

И все же лейтенант Прокофьев не мог ошибиться: судя по компасу, по довольно устойчивому направлению ветра и по лагу, определяющему скорость шкуны, а также пройденный ею путь, в тот день, а именно 2 февраля, «Добрыня» находился на 36°47 широты и 0°44 долготы, то есть в том месте, где надлежало бы находиться столице Алжира.

Но недра разверзшейся Земли поглотили город Алжир, как и Тенес, Шершель, Колеа и Сиди-Ферруш.

Сдвинув брови и стиснув зубы, капитан Сервадак с ненавистью смотрел на необъятное море, которому, казалось, нет границ. Жизнь проходила перед ним вереницей воспоминаний. Сердце больно сжималось. В столице Алжира он провел несколько лет: в памяти его вставали образы товарищей, друзей, которых сейчас уже нет в живых. Он обращался мыслью к своему отечеству, к Франции, спрашивал себя, не распространилась ли эта ужасная катастрофа и на берега его родины. И он снова тщетно искал хоть какие-нибудь следы затонувшей столицы.

— Нет, — говорил он, — такая катастрофа невозможна! Город не мог исчезнуть целиком! Мы бы наткнулись на его развалины! Из воды должны выступать хоть верхушки высоких сооружений, таких, как Казба или форт Императора, — ведь в нем сто пятьдесят метров! Неужели же хоть часть их не торчала бы из воды! Мы найдем остатки этих городов, если только земля не поглотила всю Африку!

И правда: как ни странно, на пути шкуны в море не попадалось ни обломков, ни стволов деревьев, унесенных водой, ни досок от домов, стоявших месяц назад на набережной великолепной бухты шириной в двадцать километров, ограниченной с одной стороны мысом Матифу, а с другой косой Пескад.

Но если человеческий глаз не в состоянии проникнуть сквозь толщу вод, то, может быть, их удастся исследовать с помощью лота и найти развалины города, столь загадочно исчезнувшего?

Граф Тимашев, не желая, чтобы у капитана Сервадака оставалась хоть тень сомнения, приказал бросить лот. Свинцовое грузило лота смазали салом и опустили в море.

Ко всеобщему изумлению, в особенности к изумлению лейтенанта Прокофьева, лот неизменно показывал почти одну и ту же глубину моря, — она не превышала четырех-пяти морских саженей. Глубинные промеры производились в течение двух часов и на большом пространстве, но нигде не показали разности уровней дна, что было бы неизбежно, если бы затонул такой город, как Алжир, построенный амфитеатром. Можно ли допустить, что вода начисто смыла все здания и сооружения алжирской столицы, превратив то место, где находился город, в совершенно ровную поверхность?

Это было слишком невероятно.

На дне моря не обнаружилось ни камней, ни ила, ни песка, ни ракушек. Грузило лота оказалось покрытым крупинками какой-то металлической пыли неизвестного происхождения со своеобразным золотистым отливом. Разумеется, это нисколько не походило на то, что обычно приносит лот при глубинных промерах дна Средиземного моря.

— Видите, лейтенант, — сказал капитан Сервадак, — мы гораздо дальше от алжирского побережья, чем вы предполагали.

— Если бы это было так, — ответил лейтенант Прокофьев, покачав головой, — наш лот показал бы не пять морских саженей, а двести — триста!

— Следовательно? — спросил граф.

— Не знаю, что и думать.

— Граф, — воскликнул капитан Сервадак, — сделайте милость, прикажите взять курс еще немного на юг; может статься, где-нибудь подальше мы найдем то, что напрасно ищем здесь!

Граф Тимашев посовещался с лейтенантом Прокофьевым, и, так как погода благоприятствовала плаванию, они решили, что «Добрыня» может еще тридцать шесть часов идти в южном направлении.

Гектор Сервадак поблагодарил хозяина шкуны, и рулевой получил приказ держаться нового курса.

В течение полутора суток, то есть вплоть до 4 февраля, производилась самая тщательная разведка моря. После измерения лотом, показавшим, что дно моря всюду плоское, а глубина четыре-пять саженей, море еще протралили; однако и трал нигде не обнаружил ни камней, ни обломков металла, ни щепок, ни даже водорослей, полипов или зоофитов, которыми кишат недра морей. Как же возникло это дно на месте дна Средиземного моря?

«Добрыня» достиг тридцать шестого градуса широты. Когда же сверились с картой, выяснилось, что шкуна плывет в том самом месте, где некогда простирался горный массив Сахель, отделявший море от плодородной равнины Митиджа, как раз там, где находилась вершина Бу-Зареа высотой в четыреста метров. Между тем, если бы даже вода и затопила всю окружающую местность, верхушка горы выступала бы островком над волнами океана.

Продолжая держать тот же курс, «Добрыня» прошел над прежним крупным селением Сахеля-Дуирой, над прежним месторасположением Буфарика — города с широкими, прохладными от сени платанов улицами, затем миновал город Блида, не найдя и следа его фортов, которые были выше Уэд-эль-Кебира на четыреста метров.

Лейтенант Прокофьев, не решаясь продолжать плавание в совершенно неизвестном ему море, предложил повернуть либо на север, либо на восток, но граф, уступив просьбам капитана Сервадака, приказал следовать прежним курсом все дальше на юг.

Таким образом, разведка была продолжена до гор Музайи с их легендарными пещерами, где когда-то укрывались кабилы, где на склонах росли рожковые деревья, дубы всех видов и крапивные деревья, где водились львы, гиены и шакалы. Всего шесть недель назад самая высокая вершина хребта еще виднелась между Бу-Руми и Шиффой; должна же она выступать из воды, если высота ее достигала тысячи шестисот метров над уровнем моря! Но кругом, вплоть до самой линии горизонта, где небо сливалось с водой, ничего не было видно.

В конце концов пришлось возвратиться на север, и, сделав поворот на обратный курс, «Добрыня» снова оказался в водах Средиземного моря, так и не найдя следов страны, которая когда-то называлась алжирской колонией.

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,