Где речь идет о бригадире Мэрфи, майоре Олифенте, капрале Пиме и снаряде, перелетевшем линию горизонта

 

— Если позволите, я съем вашего слона, — сказал бригадир Мэрфи, решив, наконец, после двухдневных колебаний сделать этот, столь основательно обдуманный ход.

— Позволяю, ибо не могу воспрепятствовать, — ответил майор Олифент, не отрывая глаз от шахматной доски.

Это происходило утром 17 февраля по прежнему земному календарю, и прошел целый день, пока майор Олифент собрался ответить на ход бригадира Мэрфи.

Заметим, между прочим, что партия была начата четыре месяца назад, однако противники успели сделать всего двадцать ходов. Оба принадлежали к школе прославленного Филидора, утверждавшего, что плох тот шахматист, который не умеет играть пешками, ибо они — «душа шахмат». Вот почему каждая пешка в этой партии отдавалась лишь после упорного сопротивления.

Да и вообще бригадир Энейдж Финч Мэрфи и сэр Джон Темпль Олифент ничего не делали наобум и ко всему приступали только по зрелом размышлении.

Судьба свела этих двух достойных офицеров английской армии в пограничном гарнизоне, где они коротали досуг за шахматами. Обоим было лет под сорок; рослые, рыжие, с великолепными холеными бакенбардами, в которых терялись кончики длинных усов, они оба всегда ходили в мундирах, всегда сохраняли невозмутимость, весьма гордились своим британским происхождением и с младенческих лет усвоили презрение ко всему не английскому, полагая, что англосакс вылеплен из особого теста, секрет коего и доныне еще не удается открыть с помощью самого тщательного химического анализа. Пожалуй, оба офицера принадлежали к породе людей-автоматов, но автоматов усовершенствованных, из тех, что превосходно справляются со своими обязанностями, пугая ворон на вверенном их попечению огороде. Такие англичане везде чувствуют себя как дома, даже когда судьба занесет их за тысячи лье от родины; они — прирожденные колонизаторы и наверное обратят в свою колонию Луну, едва только смогут водрузить на ней британский флаг.

Надо заметить, что катастрофа, приведшая к столь поразительным изменениям в некоторых местах земного шара, не возбудила чрезмерного удивления ни в майоре Олифенте, ни в бригадире Мэрфи, этих поистине исключительных представителях рода человеческого. Вместе с одиннадцатью солдатами они были отрезаны от всего мира на аванпосте, который занимали к моменту катастрофы; от огромного утеса, где еще накануне находилась казарма с несколькими сотнями солдат и офицеров, остался крохотный островок, окруженный необъятным морем.

Майор Олифент ограничился тем, что сказал:

— О! Это можно назвать чрезвычайным происшествием!

На что бригадир Мэрфи кратко ответил:

— Действительно чрезвычайным!

— Но Англия живет и здравствует!

— Как всегда.

— И она пришлет за нами корабли?

— Пришлет!

— Так останемся на своем посту.

— Останемся на посту.

Впрочем, они при всем желании не могли бы покинуть этот пост, потому что располагали одной-единственной лодкой. Два английских офицера с десятью солдатами и слугой Кирком, превратившись за одну ночь из континентальных жителей в островитян, с величайшим спокойствием ждали, что у берегов появится корабль и доставит им вести с родины.

Правда, храбрецы англичане были вдоволь обеспечены продовольствием. Припасов в погребах гарнизона могло бы хватить для насыщения тринадцати желудков, даже британских, лет на десять по крайней мере. А если имеется солонина, эль и бренди, то all right,[4] как говорят англичане!

А то, что восток и запад переместились, что сутки стали вдвое короче, что уменьшилась сила притяжения, что Земля вращалась вокруг своей оси в обратном направлении и к тому же по новой орбите, — это отнюдь не встревожило ни офицеров, ни солдат, хотя они и заметили перемены в окружающем мире. Бригадир и майор расставили по местам шахматные фигуры, рассыпавшиеся при толчке, и хладнокровно продолжали свою нескончаемую партию. Теперь, надо думать, слоны, кони и пешки, утратив свой прежний вес, чаще, чем раньше, теряли равновесие на шахматном поле, а тем более короли и королевы, которым, как самым высокопоставленным фигурам, особенно часто грозило падение; но в конце концов Олифент и Мэрфи, приняв некоторые меры, добились того, что их миниатюрная армия из слоновой кости стала вполне устойчивой.

Как сказано выше, космические явления нимало не тревожили десяток солдат, отрезанных на островке от остального мира. Однако для полноты истины добавим, что в связи с одним из этих явлений рядовые обратились к начальству с запросом.

Через три дня после катастрофы капрал Пим попросил офицеров принять его в качестве представителя солдат.

Получив согласие, капрал Пим в сопровождении девяти солдат явился в комнату бригадира Мэрфи. Одетый в узкую красную куртку и непомерно широкие зеленоватые брюки, приложив руку к сдвинутой на правое ухо шапке, ремешок от которой проходил под нижней губой, капрал стоя ждал, когда начальство соблаговолит его заметить.

Офицеры оторвались от шахматной игры, и бригадир Мэрфи, величественно выпрямившись, спросил:

— Что нужно капралу Пиму?

— Обратиться с запросом, во-первых, к господину бригадиру касательно жалованья рядовым, — ответил капрал, — и, во-вторых, к господину майору касательно пищи.

— Капрал Пим может изложить свой первый запрос, — произнес бригадир Мэрфи, кивком подтверждая сказанное.

— Это насчет жалованья, ваша честь, — начал Пим. — Раз дни теперь стали вдвое короче, не будут ли нам и жалованье платить вдвое меньше?

Застигнутый врасплох, бригадир Мэрфи с минуту размышлял, но, по-видимому, счел замечание капрала Пима вполне уместным, ибо одобрительно помотал головой. Затем, переглянувшись с майором Олифентом, бригадир ответил:

— Капрал Пим! Жалованье платят за время, истекшее между двумя восходами солнца. А посему, сколько бы ни продолжался этот промежуток времени, жалованье солдат остается неизменным. Англия достаточно богата, чтобы платить своим рядовым!

В столь приятной форме бригадир Мэрфи выразил ту мысль, что слава Англии зиждется на ее армии.

— Ура, — ответили хором десять солдат, но не громче, чем если бы сказали «благодарю вас».

Тогда капрал Пим обернулся к майору Олифенту.

Взглянув на своего подчиненного, майор произнес:

— Капрал Пим может изложить свой второй запрос.

— Это насчет пищи, ваша честь, — сказал Пим. — День теперь длится всего шесть часов, так будет ли нам положено получать пищу четыре раза в день или только два раза?

Майор с минуту подумал и переглянулся с бригадиром, всем своим видом показывая, что считает капрала человеком, исполненным здравого смысла и логики.

— Капрал, — сказал он, — стихийные явления бессильны перед воинским уставом. Вы и ваши солдаты будете получать пищу четыре раза в день, каждые полтора часа. Англия достаточно богата, чтобы приспособиться к законам вселенной, когда того требует устав! — добавил майор с полупоклоном в сторону Мэрфи в знак того, что рад случаю так кстати применить изречение начальства.

— Ура, — снова ответили хором солдаты, на сей раз чуть громче, желая этим подчеркнуть свое особое удовольствие.

Сделав поворот кругом, солдаты во главе с капралом построились и, отбивая шаг, вышли из комнаты офицеров, которые тотчас же возобновили прерванную партию.

Британцы имели все основания рассчитывать на помощь Англии, ибо она никогда не оставляет своих верноподданных сынов в беде. Однако как раз в ту пору она была очень занята,[5] и ожидаемая с таким терпением помощь все не являлась. Может быть, на севере Европы и не подозревали о том, что случилось на юге.

Однако после знаменательной новогодней ночи прошло сорок девять суток, считая по старому календарю, а на горизонте не видно было ни английского, ни какого-либо другого корабля. Та часть моря, где возвышался островок, теперь опустела, хотя раньше слыла одним из самых оживленных мест на земном шаре. Но солдаты и офицеры нисколько не тревожились, не удивлялись и не высказывали ни малейшего признака уныния. Они несли обычную службу и регулярно сменялись в карауле. Так же регулярно производили смотр гарнизону бригадир и майор. Все чувствовали себя превосходно и благодаря новому режиму питания толстели не по дням, а по часам; правда, офицеры принимали меры против ожирения, но лишь потому, что звание обязывало их сохранять стройность талии, дабы не уронить честь мундира.

Итак, англичане недурно проводили время на своем островке. Оба офицера сходились решительно во всем — характерами, вкусами, — и между ними царило полное единодушие. Да и вообще англичанин нигде не скучает, кроме как в собственной стране, и то, вероятно, потому, что там этого требует cant, иначе говоря — манера держаться.

Все они, разумеется, скорбели о погибших товарищах, но с чисто британской сдержанностью. Оставшиеся в живых при помощи простого вычитания установили следующее: поскольку, во-первых, до катастрофы в гарнизоне было тысяча восемьсот девяносто пять солдат и офицеров и поскольку, во-вторых, после катастрофы осталось только тринадцать, то, следовательно, на перекличку не явилось тысяча восемьсот восемьдесят два человека, что и было занесено в рапорт.

Выше мы упоминали о том, что на островке, который сохранился от затонувшего огромного массива высотой в две тысячи четыреста метров, теперь жили тринадцать англичан и что он был единственным клочком суши, уцелевшим в этой местности. Но мы не совсем точно выразились. В двадцати километрах к югу из воды выступал второй, почти такой же островок. Он был вершиной затонувшего массива, высившегося прежде напротив владений англичан и тоже превратившегося после катастрофы в почти непригодный для жизни утес.

Был ли тот второй островок необитаем? Или он служил приютом для людей, спасшихся от катастрофы? Оба офицера часто задумывались над этим вопросом и, должно быть, основательно обсудили его за шахматной партией. Очевидно, загадка острова так их занимала, что они сочли необходимым разрешить ее и однажды, воспользовавшись тихой погодой, пересекли вдвоем на лодке пролив между островками и вернулись к себе только через тридцать шесть часов.

Быть может, при осмотре соседнего утеса они руководились чувством человеколюбия? А может статься, интересами совершенно иного свойства? Как бы то ни было, но о результатах разведки они не сказали никому ни слова, даже капралу Пиму. Был ли островок обитаем? Этого капрал Пим так и не узнал. Во всяком случае, офицеры вдвоем уехали, вдвоем они и вернулись. И все же, несмотря на их замкнутость, капралу Пиму показалось, что они чем-то очень довольны. Майор Олифент составил объемистый доклад, который бригадир Мэрфи подписал, после чего пакет запечатали и скрепили печатью тридцать третьего полка для того, чтобы незамедлительно переслать с первым же кораблем, если таковой появится.

Надпись на конверте гласила:

«Адмиралу Фэйрфаксу, первому лорду Адмиралтейства, Соединенное королевство».

Но на горизонте не показывался ни один корабль, и до 18 февраля связь между островом и метрополией все еще не была установлена.

Встав ото сна, бригадир Мэрфи обратился к майору Олифенту со следующими словами:

— Сегодня праздник для каждого, в ком бьется подлинно английское сердце.

— Большой праздник, — подтвердил майор.

— Полагаю, что никакие чрезвычайные обстоятельства не должны помешать двум офицерам и десяти солдатам Соединенного королевства отпраздновать юбилей королевского дома.

— И я так полагаю, — ответил майор Олифент.

— Если ее величество до сих пор не соизволили установить с нами связь, то лишь потому, что ее величество не сочли это уместным.

— Именно так, сэр.

— Не угодно ли бокал портвейна, майор?

— С удовольствием, сэр.

И, словно созданное для англичан, вино полилось рекой в разверстые уста британцев, именуемые на лондонском жаргоне «ловушкой для картофеля»; однако уста эти с тем же основанием можно было назвать «устьем портвейна», подобно тому, как говорят, например, — «устье Роны».

— А теперь, — произнес бригадир, — пора произвести торжественный салют согласно уставу.

— Согласно уставу, — повторил майор.

На зов офицеров явился капрал Пим с еще не обсохшими от утреннего бренди губами.

— Капрал Пим, — начал бригадир, — сегодня у нас восемнадцатое февраля, если придерживаться доброго британского летоисчисления, а его должны придерживаться все истые англичане.

— Так точно, ваша честь, — ответил капрал.

— Сегодня, стало быть, юбилей королевского дома.

Капрал вытянулся и отдал честь.

— Капрал Пим, — продолжал бригадир, — приказываю произвести пушечный салют, дав двадцать один выстрел.

— Слушаюсь, ваша честь.

— Да вот еще что, капрал, — добавил бригадир, — присмотрите по возможности, чтобы ни у кого из канониров не оторвало руку!

— По возможности, ваша честь, — ответил капрал, не желая брать на себя больше, чем положено.

Из множества орудий, которые прежде защищали форт, осталась только двухсотсемидесятимиллиметровая пушка, заряжавшаяся с дула. Это была огромная махина, и, хотя обычно салют производили из пушек меньшего калибра, на сей раз пришлось пустить ее в ход как последнее орудие, представлявшее всю артиллерию острова.

Отдав распоряжение орудийной прислуге, капрал Пим отправился в блиндированный редут с косой бойницей, где стояла пушка. Сюда поднесли порох в количестве, потребном для двадцати одного выстрела. Само собой разумеется, стрелять должны были холостыми зарядами.

На церемонию явились бригадир Мэрфи и майор Олифент в парадной форме и в шляпах с плюмажем.

Пушку зарядили по всем правилам, предписываемым «Руководством для артиллериста», и загремел праздничный салют.

После каждого выстрела Пим, как ему было приказано, проверял, закрыт ли запал в пушке, чтобы она не выстрелила раньше времени и не обратила руку канонира в метательный снаряд, как то нередко случается на парадах. Но на сей раз обошлось без происшествий.

Нужно, однако, заметить, что сейчас при уменьшившейся плотности воздуха, выделившиеся из пушечного жерла газы вызвали более слабое сотрясение, чем шесть недель тому назад, отчего и выстрел прогремел не столь оглушительно, как обычно. Офицеры остались недовольны. Скалистые ущелья больше не откликались многозвучным эхом, превращая сухой треск выстрела в раскаты грома. Не слышно было того мощного гула, который прежде в неразреженном воздухе разносился далеко кругом. Разумеется, самолюбие английских офицеров, готовившихся достойным образом отметить юбилей королевского дома, было несколько уязвлено.

Один за другим раздались двадцать выстрелов.

Когда канонир хотел зарядить пушку в двадцать первый раз, бригадир Мэрфи жестом остановил его.

— Возьмите-ка боевой снаряд, — сказал он. — Любопытно посмотреть, какова будет сейчас дальнобойность.

— Это будет испытанием орудия, — подхватил майор. — Вы поняли, капрал?

— Слушаюсь, ваша честь, — ответил капрал Пим.

Солдат подкатил на тачке снаряд весом не менее двухсот фунтов, обладающий дальностью полета около двух лье.

Наблюдая в подзорную трубу за полетом такого ядра, можно было легко проследить место его падения в море и сделать приблизительный расчет дальнобойности огромного орудия в новых условиях.

Пушку зарядили, установили ствол под углом в сорок два градуса, чтобы увеличить траекторию полета ядра, майор скомандовал, и раздался выстрел.

— Святой Георгий! — вскричал бригадир.

— Святой Георгий! — воскликнул майор.

Оба возгласа прозвучали одновременно. Оба офицера застыли, разинув рты и не веря своим глазам.

Проследить полет снаряда, на который сила притяжения теперь влияла гораздо меньше, чем на земной поверхности, оказалось невозможным. Даже через подзорную трубу нельзя было установить место падения снаряда. Значит, он явно перелетел линию горизонта.

— Свыше трех лье! — сказал бригадир.

— Свыше… м-да… конечно! — ответил майор.

И вдруг, или то был обман слуха? Едва смолк грохот английского орудия, с моря донесся гул ответного залпа.

Офицеры и солдаты насторожились, напряженно прислушиваясь.

С той же стороны раздались еще три выстрела кряду.

— Корабль! — воскликнул бригадир. — И если корабль, то только английский!

Через полчаса на горизонте показалось двухмачтовое судно.

— Англия идет к нам! — провозгласил бригадир Мэрфи с видом человека, предсказания которого сбылись.

— Она узнала голос родной пушки! — ответил майор Олифент.

— Надеюсь, ядро не угодило в корабль, — пробормотал про себя капрал Пим.

А еще через полчаса уже был отчетливо виден корпус корабля. По небу полосой стлался черный дым, из чего явствовало, что это идет паровое судно. Вскоре англичане увидели шкуну, которая приближалась на всех парах, явно собираясь пристать к берегу. На гафеле развевался флаг, но различить его цвета было еще трудно.

Мэрфи и Олифент не отрывали глаз от подзорных труб и жадно следили за шкуной, готовясь приветствовать британский флаг.

Вдруг обе подзорные трубы, как по команде, разом опустились, и оба офицера с недоумением уставились друг на друга.

— Русский флаг!

Действительно, на гафеле шкуны реял морской флаг Российской империи: белое полотнище, разделенное синим крестом на четыре поля.

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,

свидетельствующая о наличии некоторой напряженности в международных отношениях и кончающаяся географическим открытием обескураживающего свойства

 

Шкуна быстро подошла к острову, и англичане прочли на корабле ее название: «Добрыня».

На южном берегу островка, за скалами, лежала маленькая бухта, в которой не уместились бы в ряд и четыре рыбачьи лодки, но шкуне она вполне могла служить надежной гаванью, пока не начнется южный или западный ветер. Итак, шкуна вошла в бухту, бросила якорь, и четырехвесельная шлюпка вскоре доставила на берег графа Тимашева и капитана Сервадака.

Бригадир Мэрфи и майор Олифент со спесивым и чопорным видом поджидали их, храня горделивое молчание.

Первым его нарушил пылкий француз Гектор Сервадак.

— Слава богу, господа, — воскликнул он, — кроме нас, уцелели еще люди, и мы счастливы, что можем пожать руку нашим ближним!

Английские офицеры не пошевелились и не сделали ни шагу навстречу.

— Скажите скорее, — продолжал Гектор Сервадак, не замечая величавой неприступности британцев, — есть ли у вас сведения о Франции, России, Англии, Европе? Знаете ли вы, каковы размеры бедствия? Установили ли связь с родиной? Есть ли у вас…

— С кем имеем честь? — произнес бригадир Мэрфи, повернувшись к капитану Сервадаку ровно настолько, насколько это позволяло его достоинство.

— Ах, да, — сказал Сервадак, чуть заметно пожав плечами, — мы ведь еще не представились друг другу.

И обратившись к своему русскому спутнику, чья сдержанность могла поспорить с британской холодностью, капитан Сервадак представил его:

— Граф Василий Тимашев.

— Майор сэр Джон Темпль Олифент, — ответил бригадир, представляя своего подчиненного.

Русский и англичанин обменялись поклонами.

— Капитан штаба французских войск Гектор Сервадак, — в свою очередь сказал граф.

— Бригадир Энейдж Финч Мэрфи, — торжественно провозгласил майор Олифент.

Снова поклоны с обеих сторон.

Правила этикета были соблюдены. Теперь обе стороны могли вступить в переговоры без ущерба для своего достоинства.

Разумеется, речь велась на французском языке, равно знакомом и англичанам и русским, к чему их вынудили соотечественники капитана Сервадака, упорствующие в своем нежелании изучить английский и русский языки.

Пригласив капитана Сервадака и графа следовать за ним, бригадир Мэрфи пошел вперед, майор Олифент замкнул шествие, и гостей ввели в офицерскую комнату. Она несколько напоминала крепостной каземат, но была обставлена не без комфорта. Все сели, и разговор завязался.

Гектор Сервадак, которому претили все условности, предоставил графу Тимашеву начать беседу. Граф, поняв, что англичане не принимают в расчет все сказанное до официального знакомства, повел рассказ «ab ovo», то есть с самого начала.

— Господа, — заговорил он, — как вам, конечно, известно, в ночь с тридцать первого декабря на первое января произошла катастрофа, причины и размеры которой нам еще не удалось установить. То, что осталось от вашей территории, — я разумею этот остров, — показывает, что тяжелые последствия стихийного бедствия весьма чувствительно отразились и на вас.

В знак согласия оба офицера одинаковым движением согнули стан в полупоклоне.

— Мой спутник капитан Сервадак, — продолжал граф, — также перенес тяжелые испытания. Он находился на своем посту в качестве штабного офицера на побережье Алжира…

— Французская колония, если не ошибаюсь? — прервал его, сощурив глаза, майор Олифент.

— Исконно французская, — сухо ответил капитан Сервадак.

— Капитан Сервадак находился подле устья Шелиффа, — невозмутимо продолжал граф Тимашев. — В ту злополучную ночь часть африканского материка внезапно превратилась в остров, а все остальное, по-видимому, исчезло с лица земли.

— Ага! — проворчал бригадир Мэрфи, ограничившись этим скупым изъявлением чувств по поводу сделанного ему сообщения.

— А вы, граф, — осведомился майор Олифент, — где, позволю себе спросить, находились вы в ту злополучную ночь?

— В море, сэр, на борту моей шкуны, и я считаю чудом, что экипаж и груз не пострадали.

— Нам остается только поздравить вас, граф, — сказал бригадир Мэрфи.

Граф Тимашев продолжал:

— Когда же судьба снова привела меня к Алжирскому побережью, я, к счастью для себя, встретил на новом острове капитана Сервадака и его денщика Бен-Зуфа.

— Бен? — переспросил майор Олифент.

— Зуф! — выкрикнул Сервадак, словно хотел сказать: «Уф, замучился!»

— Капитан Сервадак, — продолжал граф, — желая составить себе представление о последних событиях, отправился с нами на «Добрыне»; мы взяли курс на восток согласно старым картам и сделали попытку установить, что осталось от алжирской колонии… Но она исчезла бесследно.

Бригадир Мэрфи скривил губы, давая понять, что если колония французская, то в ее исчезновении нет ничего удивительного. Сервадак привскочил, чтобы должным образом ответить, но сдержался.

— Господа, — продолжал граф Тимашев, — размеры бедствия оказались огромными. Во всей восточной части Средиземного моря мы не нашли и следов населенных областей — Алжира, Туниса, за исключением одного пункта — скалы, выступающей из моря вблизи Карфагена; на ней находится гробница французского короля…

— Людовика Девятого, если не ошибаюсь? — заметил бригадир.

— Более известного под именем Людовика Святого, сэр! — поправил его капитан Сервадак, на что бригадир ответил снисходительной усмешкой.

Затем граф Тимашев рассказал, что шкуна прошла на юг до той параллели, на которой расположен залив Габес, что «Сахарское море» больше не существует (оба англичанина нашли это вполне естественным, поскольку «Сахарское море» было делом рук французов) и что близ триполитанского побережья возникла необычайная по своей геологической структуре новая береговая полоса, которая тянется на север, вдоль двенадцатого меридиана вплоть до острова Мальты.

— И этот британский остров, — поспешил добавить Сервадак, — вместе с его главным городом, гаванью, крепостью, солдатами, офицерами и губернатором провалился в бездну, как и Алжир.

Скорбь, омрачившая лица англичан, через минуту сменилась выражением глубокого недоверия к словам французского офицера.

— Едва ли возможно такое полное исчезновение, — заметил бригадир Мэрфи.

— Почему же? — спросил капитан Сервадак.

— Мальта — английский остров, — ответил майор Олифент, — а в качестве такового…

— Он сметен с лица земли совершенно так же, как если бы был китайским! — возразил капитан Сервадак.

— Может быть, во время плавания вы допустили неточности в ваших расчетах?

— Нет, господа, — сказал граф, — мы не ошиблись, и надо примириться с очевидностью. Англия, конечно, понесла большие потери. Остров Мальта больше не существует, и мало того: новый материк закрыл доступ в Средиземное море. Не окажись в береговой полосе расщелины, мы бы никогда не попали к вам. А если ничего не осталось от Мальты, то, к сожалению, вряд ли что-либо осталось и от Ионических островов, которые с недавних пор находятся именно под английским протекторатом.

— И я думаю, — добавил Сервадак, — что лорд верховный комиссар, чья резиденция там находилась и которому вы подчинены, едва ли в восторге от последствий катастрофы.

— Верховный комиссар, которому мы подчинены? — в полном недоумении переспросил Мэрфи.

— Впрочем, вы тоже едва ли в восторге от того, что вам осталось от Корфу.

— Корфу? — переспросил майор Олифент.

— Да, да! Кор-фу! — повторил Сервадак.

Оба англичанина в неподдельном изумлении молчали, не понимая, что собственно хотел сказать французский офицер, но их недоумение еще усилилось, когда граф Тимашев спросил, каким образом они получали за последнее время известия из Англии, — с отечественными судами или по подводному кабелю.

— Нет, граф, кабель поврежден, — ответил бригадир Мэрфи.

— Позвольте, господа, разве вы не поддерживаете связь с материком по итальянскому телеграфу?

— Итальянскому? — сказал майор Олифент. — Вы, конечно, хотели сказать — по испанскому телеграфу?

— По итальянскому или испанскому, — не все ли равно, — вмешался капитан Сервадак, — главное, получали ли вы какие-нибудь известия из метрополии?

— Никаких, — ответил бригадир Мэрфи, — но мы не беспокоимся — известия будут непременно…

— Если только не погибла и метрополия, — сказал Сервадак, и лицо его стало серьезным.

— Погибла метрополия?!

— Я хочу сказать, — если не погибла Англия!

— Англия погибла?!

Бригадир Мэрфи и майор Олифент вскочили, как ужаленные.

— Мне кажется, — сказал бригадир Мэрфи, — что раньше Англии сама Франция…

— Местоположение Франции более надежно, она на континенте! — ответил Сервадак, начиная уже горячиться.

— Более надежно, чем Англии?

— Что ж, в конце концов Англия только остров и уже довольно ветхий, поэтому она вполне могла рассыпаться!

Ссора была неминуема. Англичане уже не владели собой, и Сервадак решил ни в чем им не уступать.

Граф попробовал было примирить противников, в которых говорила лишь национальная неприязнь, но ему это не удалось.

— Господа, — сухо сказал капитан Сервадак, — мне думается, наш спор удобнее вести под открытым небом. Здесь вы все-таки у себя дома. Может быть, вы соблаговолите выйти?

Гектор Сервадак вышел из комнаты; граф Тимашев и англичане тотчас же последовали за ним. Все собрались на площадке перед высоким валом; место это, как полагал капитан Сервадак, должно было служить чем-то вроде нейтральной почвы.

— Господа, — снова заговорил Сервадак, обращаясь к англичанам, — хоть Франция и стала беднее, утратив Алжир, но она не оскудела людьми настолько, чтобы уклониться от вызова, кто бы его ни бросил! И я, офицер французской армии, имею честь представлять здесь Францию с тем же правом, как и вы, представляете Англию!

— Прекрасно, — ответил бригадир Мэрфи.

— Я не потерплю…

— Я тоже, — сказал майор Олифент.

— И так как мы сейчас на нейтральной земле…

— Как на нейтральной? — вскричал бригадир Мэрфи.» — Милостивый государь, вы на английской земле!

— Английской?

— Да, на земле, которая находится под защитой британского флага!

И бригадир указал на флаг Соединенного королевства, развевавшийся на вершине острова.

— Еще бы! — насмешливо заметил капитан Сервадак. — Если вам угодно было водрузить этот флаг после катастрофы…

— Он был здесь и раньше.

— Флаг государства, осуществляющего протекторат, но не флаг, охраняющий британские владения!

— Протекторат? — одновременно воскликнули английские офицеры.

— Господа, — заявил Гектор Сервадак, топнув ногой, — этот островок представляет собой все, что осталось от территории республики, над которой Англия никогда не имела иных прав, кроме права протектората!

— Республики?! — повторил бригадир Мерфи, широко раскрыв глаза.

— Кроме того, — продолжал Сервадак, — весьма сомнительно, сохранили ли вы еще права, которые десятки раз теряли и присваивали снова, ваши права на Ионические острова!

— Ионические острова? — возопил майор Олифент.

— И здесь, на Корфу…

— На Корфу?

Англичане были так ошеломлены, что даже сдержанный граф Тимашев, при всем своем сочувствии к французскому офицеру, все же нашел нужным вмешаться. Он хотел было образумить бригадира Мэрфи, но тот сам заговорил уже более спокойно, обращаясь к Сервадаку:

— Сударь, я обязан рассеять ваше заблуждение, причину которого не могу разгадать. Вы находитесь на земле, принадлежащей Англии по праву завоевания и являющейся ее фактическим владением с тысяча семьсот четвертого года по праву, узаконенному Утрехтским договором. Эти права действительно не раз пытались оспаривать Франция и Испания, в тысяча семьсот двадцать седьмом, в тысяча семьсот семьдесят девятом и в тысяча семьсот восемьдесят втором году, но безуспешно. И как «и мал этот остров, вы здесь находитесь в Британии, совершенно так же, как на Трафальгарской площади в Лондоне.

— Разве мы не в Корфу, столице Ионических островов? — спросил изумленный граф.

— Нет, господа, нет, — отвечал бригадир Мэрфи. — Вы в Гибралтаре.

Гибралтар! Это слово как громом поразило графа Тимашева и французского офицера. Они думали, что прибыли на Корфу, на крайний восток Средиземноморья, а оказались в самой западной его точке — в Гибралтаре, хотя их шкуна не поворачивала назад.

Это совершенно по новому освещало события, и надо было обдумать их последствия. Едва граф собрался с мыслями, как услышал крики. Он обернулся и, к своему великому удивлению, увидел, что экипаж «Добрыми» затеял драку с английскими солдатами.

Что за причина вызвала это столкновение? Да просто матрос Пановко поспорил с капралом Пимом. А из-за чего возник спор? Из-за того, что пушечный выстрел, разбив в щепы рею шкуны, раздробил трубку Пановко и слегка повредил ему нос, который действительно был несколько длинноват для русского носа.

Итак, в то время как граф Тимашев и капитан Сервадак не без труда наладили отношения с английскими офицерами, экипаж «Добрыни» успел вступить в рукопашную с гарнизоном островка.

Разумеется, Сервадак вступился за Пановко, а майор Олифент возразил, что Англия не несет ответственности за свои снаряды, что виноват во всем русский матрос, раз он находился в неположенном месте во время полета снаряда, и что, кроме того, будь у Пановко нос покороче, несчастный случай не произошел бы, и т. д. и т. п.

Тут, при всей своей сдержанности, рассердился и граф и, обменявшись с англичанами несколькими резкими словами, отдал приказ немедленно отчаливать.

— Мы еще встретимся, господа, — сказал капитан Сервадак англичанам.

— Когда вам будет угодно! — ответил майор Олифент.

Но узнав удивительную новость, узнав, что Гибралтар оказался в том географическом пункте, где должен был находиться Корфу, граф Тимашев только и думал, как бы ему поскорей вернуться в Россию, а капитан Сервадак стремился во Францию.

Вот почему шкуна сразу же снялась с якоря и через два часа уже потеряла из виду то место, которое называлось Гибралтаром.

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,