Выборы и опросы, или четвертая стадия демократии

 

Многие важные политические решения в России принимаются после социологических опросов. Власти активно используют данные опросов населения для обоснования управленческих решений, начиная от дизайна уличных фонарей, типа тротуара и сортов деревьев, которые будут посажены вдоль них,[270] пенсионной политики,[271] готовности переждать трудности, связанные с перебоями энергоснабжения[272] и т. д., заканчивая важными внешнеполитическими решениями.

 Так, в 2014 г. В. Путин сообщил, что окончательное решение по вопросу о возвращении Крыма и Севастополя в состав Российской Федерации было принято после того, как тайные опросы общественного мнения показали, что 80 % крымчан выступают за присоединение к России.[273] В ряде работ указывается на широкое использование властями РФ опросов общественного мнения непосредственно в целях политической борьбы и завоевания успеха на выборах.[274] Упоминаются «дорогостоящие и интенсивные опросы от имени Кремля и других правительственных агентств». В качестве примера называется среди прочих исследование «ГеоРейтинг» Фонда «Общественное мнение», охватывающее около 60 000 респондентов. Как сообщается, результаты опросов предоставляются каждый четверг в Кремль, где «собирается множество лиц, принимающих решения, чтобы услышать последнюю версию „Что думает Россия“».[275]

 Помимо профессиональных организаций масштабные опросы общественного мнения проводят и спецслужбы, например, Федеральная служба охраны: в 2014 г. данная структура опросила 45 000 респондентов (три волны исследования – апрель, июнь, ноябрь) с целью изучения отношения населения к деятельности властей – В. Путина, полпредов президента, губернаторов, уровня поддержки политических партий, а также для анализа протестных настроений россиян. Другой масштабный опрос в 35 000 человек был запланирован на середину марта и октябрь, предполагалось спрашивать об отношении к реализации инаугурационных майских указов президента В. Путина. Такая же выборка была у опроса о межнациональных и межконфессиональных отношениях и оценке деятельности губернаторов в этих сферах. По итогам исследования предполагалось получить оценку потенциала межэтнической конфликтности в регионах. При этом данные опросы не заменяют, а только дополняют традиционные социологические исследования, – считают в Кремле.[276]

 Россия – далеко не единственная страна, которая подходит к изучению общественного мнения основательно и масштабно. Столь же серьезно к социологическим опросам относится правительство Китая, особенно после событий 1989 г. на площади Тяньаньмэнь [Liying, 2009]. До тех пор к результатам опросов, фиксировавших растущее недовольство населения правительством, не особенно прислушивались. После 1989 г. в Китае не только сохранилось большинство старых исследовательских учреждений, но и появился запрос на создание новых [Liying, 2009]. Правительственные учреждения, маркетинговые фирмы, международные организации – все они заняты проведением опросов общественного мнения, хотя и по разным задачам. Опросы общественного мнения в Китае имеют практическую функцию помощи руководству страны в формулировании государственной политики[Liying, 2009].

 Применительно к России такое внимание к опросам общественного мнения часто интерпретируется как изощренная форма популизма, призванная выявить признаки неудовлетворенности для оппортунистического реагирования [Fish, 2017]. В рамках такой постановки проблемы даже не стоит вопрос о функциональности исследований: они рассматриваются как элементы деструктивной практики, направленной на манипулирование общественным мнением и, в итоге, на воспроизводство лояльности широких масс лидеру.

 Альтернативную интерпретацию практики «заядлого потребления» результатов социальных исследований в функциональном ключе предложил в 1940 г. основатель научных опросов общественного мнения Джордж Гэллап. Вслед за британским государственным деятелем Дж. Брайсом Гэллап выделил четыре стадии развития демократии: «на первой стадии общественное мнение статично и пассивно, оно подчиняется неоспоримому политическому авторитету доминирующей группы. Вторая стадия наступает при возникновении конфликта между доминирующей группой и народом, в котором постепенно пробуждается осознание собственных возможностей, и власти. На третьей – общественное мнение становится активной контролирующей силой, влияющей на государственную политику посредством регулярных выборов представителей, выступающих от лица народа». Моделируя будущее, Брайс пророчески заметил: «четвертая стадия наступит, если о воле большинства граждан можно будет узнать в любой момент» [Гэллап, Рэй, 2017: 108]. Автор задается вопросом, «действительно ли опросы общественного мнения способствовали более эффективной работе демократии» [Гэллап, Рэй, 2017] и приводит в качестве образца «четвертой стадии» демократии разрешение конфликта между президентом Ф. Рузвельтом и Верховным судом США.

 В течение трех первых лет президентства Ф. Рузвельта (1933–1936 гг.) Верховный суд объявлял «противоречащими конституции» один акт Нового курса за другим. С каждым новым запретом сторонники Нового курса все больше раздражались. По словам президента, они чувствовали, что Суд возвращает страну в «доавтомобильную эпоху» [Гэллап, Рэй, 2017]. В результате в феврале 1937 г. Франклин Рузвельт начал наступление на Верховный суд. План президента состоял в том, чтобы «влить свежую кровь» и ускорить работу судебного механизма. Эта часть плана Рузвельта имела эффект разорвавшейся бомбы. Так, для знаменитого журналиста и исследователя Уолтера Липпмана «пагубная» реформа суда стала «самой важной проблемой со времен рабства». Сторонники Рузвельта отвечали, что Суд по своим взглядам на общество устарел, его действия противоречат работе двух других ветвей власти, представляющих интересы народа. Кроме того, восклицали сторонники Нового курса в 1937 г., разве президент не получил мандат 27 млн американских избирателей?

 И в этом была проблема. Что на самом деле означала внушительная победа Ф. Рузвельта на новых выборах в ноябре 1936 г.? Давала ли она право на выпад против Суда? Для выяснения общественного мнения по поводу Верховного суда Институт Гэллапа дважды провел опросы: до и сразу после выборов 1936 г. В обоих случаях опросы показали, что большая часть общества против ограничений Суда. Эти настроения не изменились даже после сокрушительной победы Нового курса в 1936 г.: через месяц после выборов опросы показали тот же процент противников сокращения полномочий Верховного суда [Гэллап, Рэй, 2017: 110–111]. Учитывая данные двух опросов, можно с уверенностью сказать, что избиратели отдали свои голоса Рузвельту, но не его судебной реформе.

 Как заключает Гэллап, «проблематичность определения полномочий, предоставленных избирателями лицу или группе лиц на то, чтобы действовать от их имени, является ключевым недостатком демократии. Значимость выборов 1936 г. в отношениях к судебной реформе – лишь один из многих примеров, это подтверждающих» [Гэллап, Рэй, 2017: 112–113]. Единогласие между президентом и народом было не всегда абсолютным, но опросы Института показали, что большинство населения, как правило, оказывалось на его стороне. Несмотря на авторитет президента, не каждый этап Нового курса получал одобрение граждан. Поддержку имели меры, принятые в отношении безработицы, социального обеспечения, регулирования зарплаты и рабочего времени, однако законопроекты о Национальном управлении экономического восстановления и регулировании сельского хозяйства вызвали негативную реакцию. Отношение народа к этим нововведениям было выражено незадолго до того, как Верховный суд объявил их антиконституционными, однако электорат все равно высказался против изменений судебной структуры. В такой ситуации только общенациональные опросы могут отделить положения программы кандидата от его личности и точно определить вверенный ему народом мандат [Гэллап, Рэй, 2017: 112–113], – замечает Гэллап.

 

 § 2. «Авторитарный демократизм» в действии

 

Как действует «четвертая стадия» демократии в современной России, можно проследить на примере воссоединения Крыма с Россией. Когда депутатский корпус Государственной Думы в 2012 г., а В. Путин в 2013 г. проходили через выборы, не могло быть речи о целенаправленном наделении их полномочиями, связанными с политическими, экономическими и социальными последствиями государственного переворота и кризиса 2014 г. на Украине. И хотя В. Путин являлся Верховным главнокомандующим и в этом качестве был наделен всей полнотой власти, было совершенно неочевидно, действительно ли избиратели готовы подтвердить его полномочия по данному кругу вопросов. В таких условиях было принято решение получить фактическое подтверждение полномочий государственной власти РФ на осуществление действий по защите населения Крыма и, возможно, – его воссоединения с остальной Россией.

 Первый опрос по Крыму ВЦИОМ провел 1–2 марта 2014 г.,[277] он показал, что большинство россиян уверены: наша страна должна активно защищать интересы русского населения в Крыму, даже если это может привести к осложнению отношений с властями Украины (71 %). Для определения позиции избирателей был использован вопрос, допустимо ли поддерживать русское население Крыма ценой ухудшения отношений с Украиной. Этот вопрос уже задавался в 2009 г., поэтому динамика результатов позволяла провести более глубокую интерпретацию (табл. 2).

 

Таблица 2. Мнение населения относительно защиты интересов русских в Крыму

Источник: Крымский вопрос // ВЦИОМ. Пресс‑выпуск № 2534. 11.03.2014. URL: https://wciom.ru/index.php?id=236&uid=861 (дата обращения: 10.08.2018).

 

Как видно из представленных данных, результаты двух опросов практически совпадают, а незначительные отклонения укладываются в пределы статистической погрешности. Зафиксированная таким образом устойчивость позиции общества, согласно которой Россия ответственна за интересы русских на Крымском полуострове, стала указанием на то, что решение о вхождении Крыма в состав Федерации будет позитивно воспринято гражданами и обеспечит легитимность как самого решения, так и поддержку избирателями дальнейших процессов интеграции возвращенной территории. Мнение самих жителей Крыма о перспективах воссоединения также тщательно изучалось, однако в данном случае выявление воли граждан было реализовано в рамках процедур «третьей стадии развития демократии» – посредством референдума.

 Как известно, на референдуме 16 марта 96,6 % крымчан выступили за вхождение в состав России. В этих условиях необходимо было окончательно убедиться в согласии российских граждан на прием республики Крым в состав России. Хотя формальные права на осуществление подобного рода действий у власти РФ по итогам выборов 2012–2013 гг. имелись, сама власть считала необходимым получить фактическое подтверждение от избирателей своих полномочийв этом вопросе. Это однозначный признак и яркий пример работы механизмов «четвертой стадии развития демократии», как их описал Дж. Гэллап.

 По заказу Института социально‑экономических и политических исследований (аналитический центр при Администрации Президента РФ) 15–17 марта 2014 г. проведен совместный всероссийский мегаопрос ВЦИОМ и ФОМ. Методом телефонного интервью были опрошены 48 590 человек в 83 субъектах РФ. Статистическая погрешность не превышала 1 %.[278] Согласно результатам этого исследования, 91 % опрошенных одобрили присоединение территории Крыма к РФ в качестве субъекта. С утверждением «Крым – это Россия» согласилось 86 % россиян. Подавляющее большинство (94 %) указали также, что РФ должна защищать интересы русских и представителей других национальностей, проживающих в Крыму, – существенный рост по сравнению с данными опроса 1–2 марта. Даже в случае возможных осложнений в отношениях с другими странами, по мнению 83 % респондентов, Россия при необходимости должна встать на защиту крымчан. Только 7 % придерживались на тот момент противоположного мнения (табл. 3).

 

Таблица 3. Мнение россиян о защите крымчан: совместное исследование ВЦИОМ и ФОМ, 15–17 марта 2014 г.

Источник: Крым и Россия: порознь или вместе? // ВЦИОМ. Пресс‑выпуск № 2539. 17.03.2014 г. URL: https://wciom.ru/index.php?id=236&uid=855 (дата обращения: 10.08.2018).

 

Результаты других исследований в этот период были аналогичными, что говорило о сформировавшемся широком общественном консенсусе: практически безусловно поддерживали решение о включении полуострова в РФ жители больших и малых населенных пунктов, различных возрастов и политических предпочтений. Опросы свидетельствовали, что ради этого граждане готовы пойти на геополитические риски.

 ВЦИОМ и в дальнейшем неоднократно проводил исследования общественного мнения россиян по отношению к данному событию. Спустя неделю, месяц и год поддержка решения власти оставалась стабильной и очень высокой. Настроения характеризовались оптимизмом, в том числе и по вопросу международного признания Крыма российской территорией.[279] Помимо мотива защиты жителей полуострова, первоначально доминировавшего, постепенно стал проявляться и мотив выгод присоединения Крыма для самой России. За ним скрывались не только ценностные, идеологические причины («вернули свою территорию», «вырос авторитет России»), но и практические соображения («выход к морю, не надо платить за аренду баз Черноморского флота», «здравница, курортная зона, развитие туризма»).

 И через месяц, и через год после присоединения Крыма около половины россиян предлагали не обращать внимание и воздерживаться от комментариев заявлений зарубежных политиков, отказывающихся признавать полуостров российской территорией.[280] Около трети при этом затруднялись предложить какой‑либо способ урегулирования вопроса Крыма на геополитическом уровне. Подобные настроения избирателей легитимировали «карт‑бланш», который таким образом получали власти в вопросах взаимоотношений с внешним миром, что, в свою очередь, обеспечило внешнеполитическое ведомство необходимой свободой маневра.

 Как прокомментировал гендиректор ВЦИОМ В. Федоров, Москва не отличается от других субъектов РФ: «91 % высказались „за“. Иногда говорят, что Москва – не Россия. Но Москва, как видите, в этом смысле – тоже Россия. И Крым – это тоже Россия».[281] Отличие от среднероссийских цифр было довольно незначительным, «то есть даже в Москве, где, понятно, сосредоточено наибольшее число оппозиционно мыслящих граждан, избирателей, мнение, что присоединение и воссоединение Крыма с Россией является правильным и необходимым, абсолютно доминирует».[282]

 На научном уровне рассматриваемое утверждение подтверждается устойчивостью установок массового сознания, выявленных в 2014 г. Опрос ВЦИОМ в феврале 2015 г. зафиксировал, что большинство жителей Крыма положительно оценили вхождение Крыма в состав Российской Федерации (91 %), только 5 % опрошенных придерживались противоположной точки зрения. В случае повторного голосования на референдуме 90 % крымчан снова выбрали бы присоединение к территории России.[283] Опросы, проведенные через два и три с половиной года после того, как полуостров стал российским, продемонстрировали, что ценностный компонент в восприятии «российского Крыма» по‑прежнему оставался весьма значимым для граждан России. 89 % респондентов в марте 2016 г. сочли неприемлемым подписание с Украиной контракта на поставку электроэнергии, если в нем Крым и Севастополь будут названы украинскими.[284] В 2017 г. 90 % россиян отвергли предложение президента Чехии по поводу Крыма.[285]

 В итоге оптимизм граждан на «материковой части» России, равно как и лояльное отношение крымчан к переменам, обеспечили необходимую поддержку власти в кризисные периоды, например, когда полуостров испытывал перебои в обеспечении связью, электроэнергией и питьевой водой.

 Как видим, подготовка решения по воссоединению с Крымом, с точки зрения получения властями политического мандата от избирателей, была выполнена тщательно: несколько перекрестных опросов, проведенных независимыми друг от друга исследовательскими институтами, достоверно выявили действительную волю граждан. В ракурсе рассмотрения механизмов работы режима «авторитарного демократизма» итоги «крымского кейса» следующие: никаких претензий властям в связи с крымскими событиями общество в целом никогда не высказывало, как раз напротив – власти по результатам этого решения получили массу бонусов, выразившихся, в частности, в росте рейтингов, зарегистрированном всеми без исключения социологическими службами, работающими в России. Это произошло потому, что избиратели видели: власть действует в согласии с обществом и руководствуясь его долгосрочнымиинтересами, т. е. легитимно.

 

 § 3. Транзит от «путинизма» к развитому «авторитарному демократизму»

 

Если в социально‑экономическом плане «путинизм» вполне однозначно определяется как успешный проект «авторитарной модернизации», то в социально‑политическом аспекте он, на наш взгляд, может быть определен как переходный период от олигархического режима 1990‑х гг. к начальным формам «авторитарного демократизма». Этот переход совершился не за один день и вобрал в себя как очевидные успехи, так и болезненные неудачи, такие как проекты монетизации льгот, реформы здравоохранения, а из последних – повышение пенсионного возраста.

 Как бы там ни было, постепенно, во многом методом проб и ошибок, нащупан некий оптимум. В рамках оптимальной формы автократического режима власти (в известной мере эмансипированные от прямого давления со стороны граждан через традиционные институты представительной демократии) регулярно и целенаправленно запрашивают у общества подтверждение своих властных полномочий по широкому кругу значимых вопросов. Делается это осознанно, так как явное подтверждение избирателями легитимности важных государственных решений существенно повышает общую функциональность режима. Фактическое следование режима запросам избирателейобеспечивает ему бо́льшую легитимность, чемдаже максимальный теоретически возможный в России уровеньлегитимности, обеспечиваемый формальнымивыборными процедурами.[286]

 Тем не менее говорить, что механизмы «четвертой формы» демократии вполне освоены как властями, так и представителями гражданского общества, преждевременно. Данное утверждение убедительно иллюстрирует ситуация с повышением пенсионного возраста. Несмотря на резко негативное отношение общества к этой инициативе, о котором было известно задолго до принятия окончательного решения правительством,[287] совсем избежать пенсионной реформы президент и правительство не могли. Возможно, под давлением негативного общественного мнения будут приняты поправки, смягчающие первоначальные параметры реформы – как это случилось, например, в ходе монетизации льгот 2005 г., когда реформа столкнулась с активным противодействием общества. Однако, как и в случае с монетизацией, подобное решение будет паллиативным.

 Если исходить из того, что повышение пенсионного возраста – объективная необходимость, надо признать, что отказ от назревших преобразований под давлением установок общественного сознания противоречит представлениям об эффективном функционировании государства. Это, разумеется, касается не только пенсионной реформы, а носит общий характер, отсылающий нас к фундаментальным проблемам «авторитарного демократизма», опирающегося на механизмы «четвертой формы» демократии. В частности, могут быть выделены следующие фундаментальные предпосылки потенциальной дисфункциональности:

 • общественное сознание по объективным причинам подвержено таким социально‑психологическим феноменам, как слухи, мода, массовые страхи. Это особенно актуально в условиях нехватки информации о текущем положении дел, принимаемых мерах и альтернативах, а также в отсутствие консенсуса по поводу образа желаемого будущего. В результате общество может отдавать предпочтение оппортунистическим решениям, обеспечивающим улучшение в краткосрочной перспективе, но которые могут быть вредны в будущем (как, например, сохранение текущего возраста выхода на пенсию);

 • неконтролируемо увеличивается влияние на процесс принятия решений профессиональных групп и институтов, имеющих относительно более широкий доступ к инструментам влияния на общественное мнение, таких как СМИ, журналисты, артисты, религиозные деятели, писатели и т. п.;

 • снижается влияние на принятие решений групп, вносящих весомый вклад в развитие страны, но не разделяющих мнение большинства по ряду вопросов, или количество которых относительно невелико по сравнению с корпусом избирателей, рассматриваемым в целом, таких как предприниматели и ученые;

 • снижется влияние институтов, призванных улучшить качество принимаемых решений (законотворческий процесс, экспертная проработка и т. д.).

 В подобных ситуациях авторитарный аспект социально‑политического режима, сложившийся как один из определяющих параметров «путинизма», сталкивается с его демократическим аспектом, противоречащим задачам эффективной модернизации. Режиму, который развивается в парадигме «авторитарного демократизма», приходится балансировать: он уязвим, с одной стороны, перед рисками перехода к оппортунистической, пренебрегающей долгосрочными интересами общества, охлократии, с другой – перед отмиранием классических демократических институтов с трансформацией в оппортунистический авторитаризм классического типа.

 Поэтому вызов транзитного периода, с которым власти, на примере пенсионной реформы, сталкиваются уже сейчас, может быть определен как идентификация, устранение или целенаправленная компенсация слабостей «четвертой стадии» демократии и переходак развитому «авторитарному демократизму». Эта задача должна быть поставлена и решена именно в рамках транзитного периода, который начался на наших глазах. В настоящее время названные риски во многом компенсируются наличием общепризнанного лидера, которого большинство граждан наделяет достаточным авторитетом, чтобы доверить ему решение вопросов федерального масштаба. Вместе с тем политическая элита России не может не иметь в виду, что развитие в русле «авторитарного демократизма» потребует контроля этих рисков. В связи с этим одной из важнейших общегосударственных задач транзитного периода должна стать институционализация механизмов легитимации государственных решений черезмеханизмы «четвертойстадии» демократии, которые, отметим, совершенно необязательнодолжны ограничиваться только опросами.

 Нельзя сказать, что власти не осознают этой задачи. Большое количество инициатив по организации сбора и обобщения мнений населения объединены идеей усилить контроль общества над государством не посредством выборов, которые относительно редки, в промежутках между которыми избранники практически безответственны и неподконтрольны избирателям, а посредством организации обратной связи, генерирующейся в реальном масштабе времени. В качестве именно институтов «обратной связи», шаги по формированию которых предприняты в настоящее время, можно назвать:

 • Проект «Открытое правительство»[288] (Указ Президента России от 8 февраля 2012 г. № 150);

 • Проект «Ваш контроль» (Постановление Правительства РФ № 1284 от 12 декабря 2012 г.);[289]

 • Проект «Независимой оценки качества условий оказания услуг организациями в сфере культуры, охраны здоровья, образования, социального обслуживания и федеральными учреждениями медико‑социальной экспертизы» (Федеральный закон от 05.12.2017 № 392‑ФЗ);[290]

 • Проект оценки эффективности деятельности органов исполнительной власти субъектов Российской Федерации (Указ Президента России от 14 ноября 2017 г. № 548).

 Классические опросы, сфокусированные на выявлении оценки населением деятельности органов власти и аффилированных с ними структур, также не теряют своего значения, а скорее, напротив – усиливают его. На федеральном уровне – только по опыту ВЦИОМ – к подобного рода проектам можно отнести:

 • Рейтинг открытости министерств и ведомств в 2014–2017 гг.;[291]

 • Оценка качества услуг на транспорте (РЖД), 2016 г.;[292]

 • Оценка качества высшего образования, 2016 г.;[293]

 • Сопровождение деятельности Министерства обороны, 2016 г.;[294]

 • «Ретроспектива культурного потребления и оценок населения о работе Министерства культуры РФ», 2017 г.;[295]

 • Эффективность российского здравоохранения и системы ОМС;[296]

 • Мониторинг общественного мнения о деятельности полиции 2012–2015 гг.[297]

 Вероятно, еще одной инициативой подобного плана могло бы быть учреждение некой формы обязательной проверки законодательных инициатив и других государственных решений аналогичного уровня на поддержку избирателями. Реализация данного предложения имела бы ряд важных позитивных последствий.

 1. Власти стимулировались бы предельно полно выявлять интересы групп, которые затрагиваются их потенциальным решением. Возникла бы необходимость максимально точно формулировать сами решения и определять их последствия;

 2. Гражданское общество в лице рядовых избирателей, различных объединений, экспертных сообществ, исследовательских институтов значительно усилило бы влияние на власти, так как в лице своих членов непосредственно влияло бы на экспертизу государственных решений;

 3. На базе повышения социальной эффективности государственных решений и укрепления доверия между властью и обществом выросла бы устойчивость всей общественно‑политической системы к потенциальным внутренним и внешним шокам;

 4. В итоге это создало бы предпосылки к более полному осознанию обществом своей ответственности за участие в выработке управленческих решений, что до какой‑то степени сократило бы риски скатывания к популизму.

 Наряду с обозначенными выше бенефициарами процесса перехода к «авторитарному демократизму» вырисовываются и его проигравшие – прежде всего это институты классической представительной демократии: партии, законодательная власть, выборы. Сам этот тренд, как уже отмечалось выше – при определении типа российского политического режима, – отчетливо заметен. Работа в парламенте, предполагающая достижение политического консенсуса (который, по идее, должен отражать консенсус общественный), лишается смысла из‑за гегемонии исполнительной власти в политике. Общество понимает, что политическая значимость парламента и в целом законодательной власти, снижена уже сейчас, и это выражается как в опросах общественного мнения, так и в «голосовании ногами». Например, явка на выборы в Государственную Думу в 2016 г. оказалась минимальной за все годы существования Российской Федерации.

 В пределе рассматриваемая тенденция приводит к тому, что классическая функция партий – консолидация и артикуляция интересов избирателей – переходит к институтам изучения общественного мнения. При этом вариант развития политической системы, предполагающий полный отказ от законодательной власти, представляется невозможным. Это значит, что парламентским институтам придется искать новые способы применения, смещать акценты своей работы. Одним из них может быть экспертиза и формирование общественного мнения, а также реализация партийных проектов модификации государственных решений, в существующем виде не находящих поддержки у избирателей. В рамках транзитного периода описанная тенденция, вероятнее всего, не приобретет какого‑либо завершенного вида, но проявит себя с полной определенностью, особенно в контексте выборов в Государственную Думу 2021 г., в ходе которых наша политическая система практически неизбежно столкнется с кризисом существующей партийной системы и, вполне возможно, – с очередным толчком общего кризиса парламентаризма.

 Оппозиция, не представленная в парламенте, с одной стороны, располагает значительно меньшими ресурсами, а с другой – имеет возможность действовать гибко и уже активно работает с общественным мнением (правда, в основном без налаженной обратной связи). В предполагаемом сценарии оппозиции придется включиться в анализ общественных устремлений и попытаться перехватить у власти приоритет в глубине понимания и способности предложить решение, наилучшим образом балансирующее все факторы. Здесь показателен опыт штаба А. Навального, который в ходе предвыборной кампании 2018 г. попытался организовать «альтернативные» опросы избирателей, но довольно скоро убедился в том, что они показывают ровно то же, что и «официальные»: подавляющее превосходство В. Путина. Этой фракции оппозиции также придется искать свое место. Найдут ли это новое место силы, которые мы называли «проигравшими» в результате развития и обретения зрелости режимом «авторитарного демократизма»? Это зависит от того, насколько трезво они представляют себе реальные процессы, разворачивающиеся в российском обществе.

 

* * *

 

Будущее «постпутинизма» выглядит позитивно, его видимые черты, проступая уже сегодня, вызывают скорее энтузиазм, чем отторжение. Являясь проектом «выравнивающей модернизации» по своему социально‑экономическому содержанию и бюрократическим авторитаризмом по своей социально‑политической форме, «путинизм» в конкретных исторических условиях России первых десятилетий XXI в. оказался вполне функциональным и успешно справляется со своей исторической задачей.

 В экономическом плане он оставляет после себя модернизированную экономику, которая, конечно, не свободна от диспропорций и проблем развития, но вполне способна справляться с волнами кризисов. Эти кризисы генерируются не ею самой, а накатывают из внешнего окружения. Никакие, даже самые «смелые» в смысле катастрофизма прогнозы, опирающиеся хоть на какие‑то реальные расчеты, не предвещают выпадения нашей страны из «коридора нормального роста».

 В политическом плане мы наблюдаем постепенную эволюцию режима от «стабилизационного авторитаризма» необонапартистского типа к «авторитарному демократизму», принципиальное различие между которыми заключается в том, что источником легитимации первого являются формальные процедуры выборов, в то время как второго – фактическая легитимность не только режима в целом, но и его отдельных решений. Данная легитимность удостоверяется и постоянно перепроверяется через многочисленные целенаправленно созданные каналы, начиная от разнообразных систем оценок качества госуслуг и опросов избирателей, заканчивая собственно выборами, которые никто не отменял и которые становятся все более демократичными и прозрачными.

 Транзитный период, в который вступила страна, и который, вероятнее всего, закончится к 2024 г. или чуть позже, будет характеризоваться укреплением механизмов контроля легитимности, включая инструменты «четвертой стадии демократии», но не ограничиваться ими. Это укрепление идет уже сейчас и имеет в качестве своего содержания последовательную институционализацию системы таких механизмов. Постепенно формируется режим государственного управления, который прислушивается к мнению граждан в силу не только законодательных, но и культурных требований: для современного государственного управленца проведение опросов, анализ результатовнезависимой оценки качества, оценок гражданами госуслуг и т. п. становится культурнойнормой. Разумеется, положение в этой сфере далеко от идеала, но динамика позитивна, и пока не просматривается никаких признаков ее остановки.

 Риски замедления или даже срыва данного процесса заключаются, по‑видимому, в нарастании «сопротивления среды», представленной собственно бюрократическим аппаратом, который по объективным условиям своего существования меньше всего заинтересован во внешних опросах и оценках. Такую активизацию сопротивления нельзя исключать и после 2024 г., когда и станет понятно, насколько успешно завершен транзитный период и в состоянии ли новая команда сохранять контроль над процессами управления в режиме «авторитарного демократизма».

 В этих условиях исключительно позитивную роль могла бы сыграть конструктивная оппозиция. В настоящее время такой оппозиции в стране нет – не в последнюю очередь потому, что представители как парламентской, так и внепарламентской оппозиции со своим пониманием демократических механизмов застряли на «третьей стадии» демократии. Главной своей задачей они видят получение «формальных» голосов избирателей, а не завоевание их «реальных» симпатий. В результате их программы неубедительны, а инициативы, за редким исключением, носят оппортунистический характер извлечения сиюминутных выгод ценой долгосрочных негативных последствий. В итоге никто не знает, какая доля голосов, отданных за оппозицию, генерируется приверженностью к оппозиционной партии или кандидату, а не «протестным голосованием». Яркая иллюстрация ограничений функциональности «третьей стадии»: голоса есть, а реальной поддержки – нет.

 Это положение ненормально. Оппозиции необходимо приложить усилия, чтобы разобраться, что собой представляют российские избиратели: какие у них действительные нужды, чего они хотят, кого и почему готовы поддержать. Главное оружие оппозиции на «четвертой стадии» не критика власти по любому поводу, а лучшее, чем у власти, понимание избирателей. Если из этого понимания вытекает критика власти, она будет приносить голоса; если из этого понимания вытекает поддержка власти, такая поддержка будет приносить голоса.

 Наконец, значительную, если не решающую роль в успешном завершении транзитного периода предстоит сыграть самим гражданам. Участие во всевозможных голосованиях на сайтах местных органов власти, оценка госуслуг через МФЦ, участие в телефонных и квартирных опросах – все это формы укрепления институтов «четвертой стадии». Чем более активно и ответственно общество принимает участие в подобных процедурах «перманентной легитимации», тем прочнее ее институты и тем полнее и эффективнее будет контроль общества над государством.

 

 

 Список литературы

 

Балезина Е. А. Современный взгляд на теории модернизации // Вестник Пермского университета. Философия. Психология. Социология. 2013. № 1 (13). URL: https://cyberleninka.ru/article/n/sovremennyy‑vzglyad‑na‑teorii‑modernizatsii (дата обращения: 04.06.2018).

 Баранов Н. А. Политический режим современной России // Известия РГПУ им. А. И. Герцена. 2007б. № 35. С. 60.

 Баранов Н. А. Политический режим В. Путина // Перспективы политического развития России: Материалы Всероссийской научной конференции. Саратов, 19–20 апреля 2007 г. / отв. Ред. И. Н. Тарасов. Саратов: Саратовский государственный социально‑экономический университет, 2007а. С. 3–6.

 Ворожейкина Т. Авторитарные режимы ХХ века и современная Россия: сходства и отличия. // Тезисы выступления на конференции «Российские альтернативы» (Пятые Ходорковские чтения), 08.12.2009. URL.: http://old.memo.ru/d/1373.html (дата обращения: 07.06.2018).

 Ворожейкина Т. Е. «Иллюзии авторитарной модернизации». Модернизация, авторитаризм и демократия. Сборник материалов конференции. (ИМЭМО РАН, 29 марта 2010) / отв. ред. Н. В. Загладин, В. И. Катагарова. М., 2010.

 Гавров С. Н. Модернизация // Социокультурная антропология: история, теория, методология. Энциклопедический словарь. М.: Академический проект: Константа, 2012. С. 821–830.

 Гельман В. Я. «Из огня да в полымя: российская политика после СССР» Авторитарная «модернизация»: утраченные иллюзии. СПб.: БХВ‑Петербург, 2013. URL: http://static2.ozone.ru/multimedia/book_file/1007441089.pdf (дата обращения: 04.06.2018).

 Гельман В. Я. Лекция «Возможна ли в России авторитарная модернизация» // PONARS Eurasia. 2017. 3 окт. URL:

 http://www.ponarseurasia.org/ru/article_20171003_Gelman (дата обращения: 04.06.2018).

 Гельман В. Я., Стародубцев А. В. Возможности и ограничения авторитарной модернизации: российские реформы 2000‑х годов: Препри