Страх перед утратой работоспособности

 

Из‑за важности работоспособности для мужской идентичности большинство пациентов мужского пола в психотерапевтических клиниках дают только один ответ на вопрос о целях личной терапии, а именно – восстановление работоспособности. Такое базовое враждебное отношение к телу и чувствам также поощряется и поддерживается извне: единственная причина, по которой государство оплачивает стационарное лечение сотрудников, – это перспектива максимально быстрой реинтеграции человека в рабочий процесс.

Рон Уланд обладает крепким рукопожатием, способным расколоть орехи, и серо‑голубыми глазами, которые никогда не лгут. В любом случае, он спешит подтвердить это мое первое впечатление, заявляя сразу же в начале первого сеанса терапии, что он пришел сюда не по своей воле, а по направлению врачей. «Врачи?» – переспрашиваю я. Да, врачи: он побывал уже у полудюжины, его мучает сильная боль в левой руке, причину которой никто не может объяснить. С медицинской точки зрения все в порядке. Тем не менее рука больше не работает вообще, она полностью «вышла из строя» два месяца назад. «Где же вы сражаетесь обычно?» – спрашиваю я его. Я хочу аккуратно направить против него же самого эти его высказывания, связанные не с телом, а с войной. Уланд не обращает внимания на мой вопрос и с гордостью и эпической широтой рассказывает мне о своей работе плотника. То, что г‑н Уланд открывает мне дружеским тоном, звучит так напряженно и ошеломляюще, что у меня начинает болеть спина (да, моя спина – самое слабое место): он работает не меньше 70 часов в неделю – много встреч, проблемы с клиентами, сотрудниками и компаниями. Он видит своих трех сыновей только по воскресеньям – если только он не учится. «Но тогда я звоню им!» – говорит Уланд. Я мысленно задаюсь вопросом, не путает ли он их имена. Что примечательно, он ни слова не говорит о своей жене во время нашей первой встречи, но упоминает трижды прекрасную «виллу», которую он почти в одиночку построил для своей семьи.

 

МУЖЧИНЫ НЕ ПРИЗНАЮТ РЕЧЬ КАК ФОРМУ ДЕЙСТВИЯ. ПОЭТОМУ ОНИ СЧИТАЮТ РАЗГОВОР БЕССМЫСЛЕННОЙ, БЕСПОЛЕЗНОЙ ТРАТОЙ ВРЕМЕНИ, БЕЗДЕЙСТВИЕМ, КОГДА, С ИХ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ, НЕОБХОДИМО ДЕЙСТВОВАТЬ – ДАЖЕ ЕСЛИ ОНИ НЕ ПОНИМАЮТ, КАК ИМЕННО.

 

Выслушав его медицинскую и семейную историю, я интересуюсь, что он будет делать, если проблемы исчезнут. Рон смотрит на меня так, словно я немного не в себе, и прямо отвечает:

– Снова начну работать!

– Как до болезни? – спрашиваю я.

– Конечно!

У него все еще такой взгляд, как если бы он разговаривал с кем‑то непонятливым, кому нужно все разжевывать. «Конечно!» – повторяю я вяло. Это чувство, как будто натыкаешься на непробиваемую стену ориентации на результативность, мне как психотерапевту хорошо знакомо. Поэтому мне ясно: если я сейчас сдамся, у нас обоих будут проблемы.

Поэтому я говорю Уланду, что, возможно, врачи не могут понять, что с его левой рукой, просто потому что его рука – самая умная часть его тела. Взгляд его немного меняется: кажется, он уже считает меня не тугодумом, а, скорее, сумасшедшим. Меня даже устраивает этот вариант – важно, что он заинтересовался:

– Что вы имеете в виду?

– Ну, может быть, ваша левая рука знает что‑то, что остальная часть тела, включая голову, не знает или забыла. Например, то, что вы действительно хотите в глубине сердца, – левая рука ведь как раз находится близко к сердцу!

И тут он неожиданно говорит:

– Я хотел бы попасть на игру «Арминии» со своими сыновьями, там, шарфы болельщиков и колбаски, все дела[19]. – Он выглядит почти пораженным своими собственными словами, но добавляет через некоторое время: – Мой отец много раз обещал мне, что он пойдет на игру «Арминии» со мной и моим братом, но… Ну, эти старые перечники!

– А вы побывали со своими сыновьями на «Арминии» за время вашей болезни? – я пытаюсь сначала затронуть футбольную тему, поскольку защита против другой темы, своей «безотцовщины», конечно, у него все еще очень сильна.

– Нет, – бормочет он, и после длительной паузы говорит: – Я в последнее время сидел за компьютером в своем кабинете. – И добавляет ворчащим тоном: – Я рисовал чертежи, проекты, которые никогда не будут созданы, так как слишком большие…

– В субботу футбольный клуб «Нюрнберг» играет в Билефельде – билеты, конечно, еще есть, – говорю я, – их можно заказать через интернет.

Уланд смотрит на меня долгим и критическим взглядом и внезапно широко, счастливо улыбается:

– Там и шарфы наверняка есть, правда?

Страх, который в первую очередь испытывают мужчины на сознательном уровне, – это страх потерять способность действовать, работоспособность. С ее утратой многие другие аспекты, которые мужчины создавали в течение своей жизни, исчезают или, по крайней мере, сильно страдают.

 

Потеря ресурсов

 

Прежде всего потеря работы (трудоспособности) идет рука об руку с потерей одного, возможно решающего, личного жизненного ресурса: работа является элементарным источником самоутверждения и радости для большинства мужчин. Широко распространенные и популярные жалобы на некомпетентных коллег, садистских начальников и, конечно же, низкую оплату труда едва ли могут скрыть тот факт, что мужчины обычно любят работать. Им нравится ощущение, что они что‑то сделали, создали, изготовили и выпустили.

Социальная и коммуникативная ситуация на работе, которая часто состоит из «командной деятельности», то есть совместной работы над чем‑то, также очень подходит мужчинам. Потребность в контакте удовлетворяется, при этом не возникает чрезмерной перегрузки из‑за слишком близкого общения и не ограничивается личная свобода. По этой причине многие мужчины иногда предпочитают не только просмотр футбола в пивной, но и строительство чердака с другом обеду с партнершей. Здесь играет роль не только интерес к футболу или ремонту, но прежде всего тип контакта и обмена опытом. Вполне возможно, что интерес мужчин к совместной деятельности тесно связан с формой контакта с их собственным отцом, которая присутствовала у многих мальчиков. Дело в том, что время, проведенное исключительно с отцом, которое в основном играло очень важную роль, часто было посвящено таким совместным занятиям – либо пассивным (просмотр спортивных событий), либо активным (совместный ремонт велосипеда).

Обстоятельства, связанные с потерей работы (трудоспособности), то есть утратой самоутверждения, радости и приятных социальных ситуаций, называются «утратой подкрепления». Если награды как подкрепление позитивного поведения исчезают навсегда, то возникают психологические проблемы, такие как депрессия.

 

Утрата признания

 

Другое подкрепление, которое обеспечивает многим мужчинам их работа, – признание извне. Независимо от того, кто вы: генеральный директор крупной компании или босс небольшой мастерской, продавец или психотерапевт. Для многих мужчин работа является важным, а иногда даже и единственным источником личного признания со стороны других людей. Здесь также можно рассуждать теоретически о социализации. За что хвалят мальчиков? Или, может быть, еще более важный вопрос: за что их никогда не хвалят?

Внутренняя потребность получить признание личных достижений не ограничивается сферой занятости и проникает в частную сферу. Иногда даже в сексуальные отношения. Этот основной принцип также очень хорошо иллюстрирует посткоитальный вопрос мужчины «я был на высоте?» Он демонстрирует отсутствие ориентации на собственный опыт, связанную с этим внешнюю ориентацию и поиск признания через достижения, а не через собственную ценность как личности.

Тем не менее, если признание требуется для достижения результатов даже в частной сфере (удовлетворение партнера, улучшение жизни детей в финансовом отношении), риск получения травм и унижения особенно высок. Потому что эту форму признания можно быстро потерять. Как только работоспособность или возможность трудиться у мужчины снижается или исчезает, обычные выражения уважения со стороны других людей перестают существовать. Возникает настоящая пустота. Просто постоянное внимание к работе и связанным с ней успехам обесценило признание заслуг в других жизненных сферах. Это неоднократно обнаруживалось в разных терапевтических процессах, когда мужчины просто пропускали мимо ушей или даже отвергали положительные высказывания психотерапевта. Некоторые так активно защищаются, что каждый, кто демонстрирует им признание, полностью обесценивается как личность. По словам Граучо Маркса, внутренняя «истина» такова: «Как я могу уважать того, кто настолько слаб, что, несмотря на мои слабости, считает меня замечательным?»[20] Вот так снова применяется мужской принцип одиночества. Ловушка одиночества захлопывается.

 

Угроза мужской идентичности

 

Прежде всего потеря работоспособности представляет собой непосредственную угрозу собственной мужественности – хотя этот аспект гораздо менее осознан, чем проблема потери ресурсов и признания. Более внимательный взгляд на взаимосвязь между мужской идентичностью и работоспособностью позволит увидеть, насколько страшна эта неосознанная угроза. Эта связь существует на многих уровнях: в интеллектуальной, сексуальной и межличностной сферах, в области финансов и труда. Пройдемся по этому списку, который не является исчерпывающим.

Многие женщины не зря обвиняют мужчин в том, что они «всезнайки». На самом деле телевизионные ток‑шоу полны политиков или бизнес‑экспертов (а дневные ток‑шоу – «простых людей»), которые вряд ли заинтересованы в том, чтобы возникла плодотворная беседа. Очевидно, что они не стремятся завоевать симпатию у телезрительниц. Главное для них, чтобы их точку зрения никому не удалось опровергнуть. Затем их недоброжелательность и неприятное поведение после передачи прославляются как «принципиальность» и «смелость остаться непопулярным».

Мой лучший друг и я, например, увлекаемся дискуссиями, которые можно охарактеризовать как «интеллектуальные драки в песочнице», например: «Бордо – один из четырех крупнейших городов Франции или нет?» Мы выживаем без кровопролития только потому, что мы через некоторое время договариваемся держать пари. Таким образом, мы оба можем сохранить свою мужскую идентичность в течение целого дня. Дело в том, что принцип пари, предположительно придуманный мужчинами, позволяет считать, что хотя бы в течение некоторого времени, а именно до объявления выигрыша, обе участвующие стороны могут быть правы. Несколько дней спустя один из нас звонит другому и с сожалением заявляет, что в Бордо на самом деле проживает немногим более 200 000 человек и что проигранные бутылки вина уже в пути. Что, в свою очередь, показывает, что мы, мужчины, в состоянии признать свое поражение. Неудивительно, поскольку с самого возникновения рода человеческого мы боролись, и боролись так много, что привыкли побеждать, и разработали соответствующие стратегии выживания, такие как самоирония.

Связь между мужской идентичностью и сексуальной активностью была доведена до сведения общественности прежде всего благодаря виагре. Требование быть всегда сексуально состоятельным больше не является подсознательным требованием, которое передается из поколения в поколение шепотом или путем умалчивания о своих сексуальных проблемах. Сегодня мужчин очень настойчиво учат: их задача – чтобы «он» хорошо функционировал. Мужчины могут всегда – а если мужчины не могут, то это их собственная вина. Они ведь могут сделать что‑то, чтобы снова обрести сексуальную силу. Эта «тирания вожделения», безусловно, способствует тому, что все больше и больше мужчин страдают от базовой сексуальной вялости: в какой‑то момент отказывается функционировать не только половой орган, но и голова.

Конечно, многие «предложения помощи» через почтовый спам или аптечный журнал были бы не нужны, если связь между работоспособностью и мужской идентичностью не была бы настолько хрупкой на сексуальном уровне. У какого мужчины от полового созревания до старости не бывает хоть раз преждевременной эякуляции или недостаточной эрекции? Может быть, эти «отказы в функционировании» нам что‑то сообщают. Но вместо того чтобы услышать это сообщение, услышать себя изнутри, многих мужчин интересует только, как бы побыстрее восстановить их сексуальные способности. Поэтому они пьют лекарства. Для многих мужчин даже в не связанной с сексом межличностной сфере их гендерная идентичность тесно соотносится с определенными аспектами деятельности. Быть хорошим отцом, хорошим другом, хорошим партнером, «не ударить в грязь лицом» означает брать на себя ответственность и делать что‑то для других. «Делать» в основном означает «выполнять», «изготавливать» или «осуществлять», в меньшей степени – «быть эмоционально доступным», «быть рядом с другим человеком».

Финансовая состоятельность также неразрывно связана с мужской идентичностью. Достаточно вспомнить рекламу по телевидению, в которой молодые люди заключают договоры со строительными компаниями для своих новорожденных, пользуются хитрыми предложениями лизинга и приобретают выгодные акции фонда недвижимости. Существует ли какой‑либо закон, возможно, эпохи Рейха, который запрещает женщинам публично осуществлять финансовые операции?

Однако самую тесную связь мужская идентичность имеет все же именно со способностью трудиться и наличием работы. Субъективно пережитая сексуальная неудача чрезвычайно болезненна для большинства мужчин, но лишь очень немногие из‑за нее совершают самоубийства. А вот социальная изоляция, депрессия и самоубийство нередки у мужчин, когда они теряют работу или даже способность трудиться. Для многих выход на пенсию является более чем критическим порогом. Психологические трудности недавно вышедших на пенсию или безработных мужчин можно понимать как проблему сохранения своей мужской идентичности. И как проблему личного переживания горя, эмоционального преодоления понесенной утраты – задача, которую мужчины считают трудной из‑за социализации. Вполне возможно, что горе пенсионера или безработного можно сравнить с эмоциональным состоянием многих матерей после того, как последний ребенок покинул родительский дом: вместо так называемого «синдрома пустого гнезда» – «синдром потерянного офиса». Выход на пенсию в 67 лет, следовательно, является скорее хорошей новостью для мужчин. С точки зрения их идентичности.

Потеря работы часто переходит в серьезный и фатальный порочный круг. Стыд за «потерю лица», «неудачу», «потерю мужественности» ведет к социальной изоляции, к избеганию личных разговоров. Это означает, что нет никакой поддержки в поиске альтернативных профессий и смысла жизни, а также способов эмоционального преодоления кризиса. Эта социальная изоляция усиливает депрессивные и даже суицидальные настроения. Даже отношения с любимой женщиной могут сильно пострадать, вплоть до расставания. Этот разрыв отношений, который лишает мужчин последнего душевного равновесия, подтверждает убежденность в том, что они – никто, не имеют ценности сами по себе, что они являются кем‑то, только если работают. В этом случае не помогают утверждения (бывшей) партнерши, что не само отсутствие работы привело к разрыву, а то, что он плохо справлялся с этой проблемой. Потому что мужчина в депрессии больше не способен прислушиваться к словам своей любимой – похоже на переживающего любовника после сексуальной «неудачи», когда партнерша уверяет, что все было «не так уж плохо». Тут можно сказать словами из Фауста: «А я – я слышу весть, но не имею веры!»

 

МУЖСКОЕ НАСИЛИЕ И АГРЕССИВНЫЕ ДЕЙСТВИЯ МОЖНО РАССМАТРИВАТЬ КАК ЛИЧНУЮ НЕУДАЧУ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ СУБЛИМАЦИИ СОБСТВЕННЫХ ЧУВСТВ И ПОТРЕБНОСТЕЙ.

 

При такой тесной связи между различными аспектами работоспобности и мужской идентичностью особенно трагично, что для большинства мужчин нет приемлемого объяснения снижения или даже потери их собственной работоспособности. Мужское представление о важности достижений применяется всегда, независимо от внешних и внутренних обстоятельств. Внутренний голос будто говорит: «Моему провалу нет оправдания!» Такой подход делает невозможным дифференцированное изучение собственных сильных и слабых сторон и потребностей в работоспособности. В конечном счете это открывает только два способа борьбы с собственными поражениями:

1. Принцип снижения самооценки, который ведет к разочарованию, изоляции и депрессии – часто также в замаскированной форме (зависимость от алкоголя, наркотиков и т. д.).

2. Спасительный принцип самоутверждения за счет других. Фразу «Во всем виноваты другие!» мы неоднократно слышали от политиков («Некомпетентное бывшее правительство…») и спортсменов («Слепой судья…»), сотрудников фирм («Глупый начальник…»), во время круглых столов («Эти иностранцы…») и от недовольных мужей («Моя жена просто не способна…»).

Принцип «снижения самооценки» часто приводит к трагедиям в немолодом возрасте, когда работоспособность ухудшается или утрачивается: более трети мужчин‑самоубийц старше 60 лет. Мужской страх потерять работоспособность, очевидно, нельзя недооценивать. И поиск альтернатив традиционному мужскому образу жизни, ориентированному исключительно на результативность, следует вести очень тщательно – как на индивидуальном, так и на социальном уровне.

 

Боязнь унижения

 

Страх потерять работоспособность так ярко выражен у мужчин, потому что работоспособность обеспечивает мужскую идентичность, создает признание и активизирует личные ресурсы. Но у работоспособности есть и другая функция, помогающая преодолеть страхи:

 

Достижения, успехи и победы предотвращают унижение.

 

Мальчики испытывают множество личных унижений в детстве: нормальное бессилие и поражения, характерные для ребенка, а также некоторые унижения, связанные с половой принадлежностью. Унижения в период полового созревания в связи с более ранней зрелостью девочек следует упомянуть здесь только мимоходом, так как они более подробно рассматриваются в разделе «Любовь и вожделение». Скорее здесь подразумевается постоянное унижение, которому подвергаются мальчики в обществе своих сверстников. В строго иерархически организованных группах мальчиков существуют своеобразные рейтинги, почти каждый постоянно ощущает, что другие выше его, что эти мальчики лучше, сильнее, чем он сам. И другие позволяют ему чувствовать это – не из‑за злобы, а просто чтобы укрепить свои позиции. Система нокаута, известная из спорта, может служить метафорой для этого детского опыта. В этом типе соревнований турнир заканчивается проигрышем для всех участников, кроме одного. И для мальчиков окончательное поражение есть и остается поражением.

Эти разнообразные повседневные переживания и унижения неоднократно подавляются и экстернализуются, чтобы не потерять чувство собственного достоинства и уверенность в себе. Мальчики становятся бойцами не только в физическом, но прежде всего в психологическом смысле. Страх дальнейшего унижения остается в бессознательном состоянии. От него нелегко избавиться. Это было бы возможно только при принятии поражения и собственной посредственности, то есть через смирение. Но это слишком трудный способ. Поэтому страх унижения продолжает мотивировать взрослого мужчину на достижения, победы и успехи. Таким образом, мужчины хотят быть на вершине, потому что это единственное место, где они чувствуют себя защищенными от унижения.

 

Страх перед насилием

 

В связи с детскими унижениями следует упомянуть еще один серьезный источник страха: насилие. Большинство жертв физического несексуального насилия – мальчики и мужчины. Этот аспект все еще принято игнорировать в дискуссии на тему «мужчины и насилие»: поиск Google дает почти в 50 раз больше результатов по ключевому выражению «насилие в отношении женщин / девочек», чем по теме «насилие в отношении мужчин» / мальчиков.

Конечно, степень физического насилия варьируется в широких пределах, но нелегко найти взрослых мужчин, которые не испытывали насилие в своей жизни. Потому что даже те, кому посчастливилось вырасти в семье, в которой это было неприемлемо, сталкивались с ним в школе или на улице. Насилие со стороны мальчиков и мужчин, а также против них является скорее правилом, чем исключением. Важна не только степень насилия, но прежде всего возможность психологической обработки этого опыта. Те, кто может говорить с другими заслуживающими доверия людьми о зверствах, которые они перенесли, возможно, пострадают меньше от эмоциональных последствий того, что испытали. Ведь они сразу же получают утешение и поддержку, их представления о добре и зле остаются неизменными, чувство вины и стыда смягчается на ранней стадии. И в идеале им будет оказана помощь в преодолении страхов. Но если преступники запугивают жертву, вынуждая молчать, то психологическая проработка невозможна. Вместо этого неосознанно развиваются такие механизмы, как «вытеснение», «отделение» и «отчуждение от собственного внутреннего мира».

Эти правила молчания известны в основном в отношении сексуального насилия. Из‑за угроз со стороны преступников и сильного чувства стыда жертв они обычно очень эффективны. Однако часто требуется хранить молчание о физическом насилии над мальчиками, иногда даже без угроз со стороны преступников. С одной стороны, мальчикам все труднее ощущать себя жертвами, когда они становятся старше. Они в значительной степени усвоили социальные требования к себе, не позволяющие проявлять слабость или неполноценность. С другой стороны, насилие в семье – обычно избиение отцом – ассоциируется с дополнительным чувством стыда. Рассказать об этом – значит «испачкать свое собственное гнездо» и «очернить» любимого отца. Из‑за этого спустя много лет, даже после смерти отца, многие мужчины могут сообщить о пережитом насилии только в очень ослабленной форме, потому что они не хотят «очернить» отца.

Следствием такого насилия может быть неприятие собственного тела, то есть нечувствительность к собственным ощущениям или трудности с физической и, следовательно, сексуальной близостью. Особенно когда физическое насилие исходило от близких людей, это приводит к фундаментальным трудностям в доверии другим людям.

Неоднократно описанное в литературе «нежелание» мужчин приближаться к другим людям эмоционально и физически и открываться им связано с тем, что многие из них боятся возобновления насилия. Или воспоминаний о старом опыте. Конечно, этот страх является неосознанным или может быть назван таковым в соответствующих ситуациях. Субъективно он даже не признается проблемой или препятствием. Любой, кто десятилетиями жил с вызванным страхом мышечным напряжением, уже не может представить себе полную свободу от этого «бронежилета».

Поскольку этот скрытый страх перед насилием часто еле ощущается, как смутное чувство дискомфорта, мужчины не совсем понимают, что их партнерши на самом деле подразумевают под словами «больше доверять» или «меньше дистанцироваться». Они совсем не чувствуют себя отдалившимися и, конечно, скажут, что доверяют своим партнершам на 100 процентов. В данном случае выражение «на 100 процентов» относится к их собственной системе отсчета и означает: «Я никогда не верил никому больше, чем тебе!» Мужчины, о которых идет речь, не могут себе представить, что возможны большее доверие и преданность. Они не представляют себе такого доверия из‑за основного принципа борьбы с трудностями – «быть одному», но, возможно, также из‑за пережитого насилия.

Страх перед насилием часто обобщается до страха перед конфликтом. Ведь такие споры в детстве часто предшествовали многочисленным ситуациям насилия. Из‑за этого возникает страстная потребность в гармонии, которая хорошо работала как стратегия выживания в прошлом, но является помехой для отношений во взрослом возрасте. Поэтому мужчины стараются быть милыми и вежливыми, всегда в хорошем настроении, улыбаются, как только возникают разногласия, и стараются угодить всем. Очевидно, что такое поведение в конечном итоге утомляет как самих мужчин, так и их близких. Некоторые из этих мужчин очень боятся сами стать насильниками. Или их преследуют жестокие фантазии или мечты. Они, вероятно, чувствуют усилие, которое требуется, чтобы держать под контролем свое собственное чувство страха таким способом. В некоторых случаях этот страх перед самим собой является полностью оправданным, потому что у некоторых мужчин потребность в гармонии фактически сменяется вспышками насилия.

Карлу Ванденбергу 32 года, внешне он настоящий оптимист. Он тот, кого учителя называют «классным клоуном»: всегда веселый, всегда в хорошем настроении и готов поболтать. После нескольких сеансов мне начинает казаться, что Ванденберг также был старостой класса, потому что он заботится обо всем и обо всех, помогает чем может, не ест мяса ради своей подруги‑вегетарианки и регулярно позволяет ей выигрывать каждую вторую игру в нарды. Требуется пять сеансов, чтобы мы могли по‑настоящему поговорить о том, почему он пришел в мужской консультационный центр. Он избил свою девушку в третий раз за год. Еще через пять сеансов мне удается убедить его усилить свое постоянное спокойное и мягкое поведение, «вести себя более уверенно» и начинать предложение с «я» вместо неопределенно‑личных и безличных конструкций. Во время 11‑й встречи я впервые слышу от Ванденберга «я хочу».

– Я не хочу быть драчуном! – говорит он очень серьезно, и мы можем впервые поговорить о его отце, который жестоко избивал ремнем своих трех сыновей за малейшую провинность. – Хуже всего было то, что он никогда не убирал ремень в шкаф, он всегда висел в коридоре на видном месте как постоянная угроза!

После полугода терапии Ванденберг с гордостью сообщает: он заявил своей девушке, что она постоянно «возится» с ним, даже когда это совсем неуместно, но это ему не нравится.

– Она, наверное, очень удивилась, – говорит он со смехом, – она была почти так же напугана, как и я.

Но это привело к «очень хорошему, очень длинному» разговору, в котором они впервые обсудили его насильственные действия по отношению к ней. Это было «тяжело», но он смог «очень серьезно» попросить прощения, и они оба плакали.

– Я никогда не плакал, – с грустью говорит Ванденберг, – даже после избиений ремнем. Мой младший брат всегда плакал, и я утешал его.

В конце сеанса Карл сказал, что они с подругой устроили «очень романтический» обед на следующий день после этого разговора.

– И вы заказали превосходный стейк? – спрашиваю я.

– Да ладно вам, – говорит он смеясь и очень забавно подражает Рюдигеру Хофману: – Мы ели отли‑и‑и‑ичную запеканку с брокколи![21]