Массовые жертвы бомбардировок Мадрида

 

Если с 4 по 14 ноября в результа­те налетов итало-германской авиа­ции и артобстрела были ранены и убиты сотни жителей Мадрида, то начиная с 16 ноября жертвы на­считывались уже тысячами.

9 и 10 ноября крупнокалиберные германские орудия грохотали от утренней до вечерней зари, разру­шая, по прихоти наводчика, купол здания  кортесов,  избирая

Плакат, выпущенный защитниками Мадрида. На плакате слова: «Что сделал ты, чтобы этого не случилось? Помоги Мадриду!»

мишенью Национальную библиотеку, музей Прадо, откуда вывозили коллекции картин Веласкеса, Гойи и Эль Греко, обстреливая рабочие кварталы. Итог — 300 убитых и ра­неных.

Ночью 10-го, дав передышку ар­тиллерии, франкистские бомбарди­ровщики обрушили дождь зажига­тельных бомб на Северный вокзал, площадь Независимости, старый Королевский дворец, на квартал Пуэрта дель Соль и южные квар­талы, принудив тысячи жителей бе­жать в центр города и в метро, где они укрывались до утра.

Итог: 80 убитых, 400 раненых.

С 12 по 14 ноября бомбардиров­щики и крупнокалиберная артилле­рия чередовали свою смертонос­ную работу, беспощадно разрушая кварталы Аточа и Пасифико: 80 убитых, 150 раненых.

Но, начиная с 16 ноября, весь го­род стал мишенью «Юнкерсов» из легиона «Кондор» и тяжелых бата­рей, открывших своего рода бес­прецедентную по своим масшта­бам «премьеру» фашистского вар­варства на глазах более чем мил­лиона свидетелей.

В этот день океан пламени каза­лось вот-вот поглотит Мадрид. Целые здания пылали, словно огромные факелы, и никто не мог прийти на помощь их обитателям.

Умышленное, планомерное унич­тожение огнем квартала за кварта­лом не укладывалось ни в какие законы войны, сколь бы отврати­тельны они ни были.

Был сделан шаг, значение и смысл которого стали очевидны.

Для генерала Франко речь шла ни больше ни меньше, как о том, чтобы с помощью этих бомбарди­ровок полностью парализовать Мадрид и тем самым принудить его к капитуляции.

Ту ночь 16 ноября, когда вся сто­лица была озарена багровым све­том бесчисленных пожарищ, невоз­можно описать, не впадая в чудо­вищный, мрачный пафос.

Плакат (на английском языке), выпущенный защитниками Мадрида. На плакате слова: «Вот с чем мирится, вот что поощряет Европа! Вот что может угрожать вашим детям!»

Вражеские самолеты избрали се­бе в качестве мишеней три самых больших мадридских госпиталя — Сан-Карлос, Провинциальный и госпиталь Красного Креста. О том, что эти мишени были вы­браны сознательно, свидетель­ствует следующий факт: все три госпитальных здания .были бук­вально накрыты серией зажига­тельных бомб, и все три пылали.

Конечная цель состояла не в том, чтобы разрушить эти здания, а в том, чтобы предать огню тысячи размещенных там раненых бойцов.

Приехав на машине к госпиталю Сан-Карлос, я стал заниматься не­обычным делом, ставшим вдруг моим, — вести счет погибших, счет не менее скорбный, нежели сама смерть. Я присутствовал при зре­лище, от которого моя память во­веки не избавится, — при эвакуации раненых по главной лестнице, оза­ренной светом пожара, охватив­шего верхние этажи здания.

Нужно было по лестнице эвакуи­ровать около тысячи раненых сол­дат. Сначала все шло спокойно. Но поскольку пожар продолжал рас­пространяться, внезапно началась неописуемая паника. Паника охва­тила всех; самым страшным ее апогеем были минуты, когда мно­гие десятки изувеченных прыгали на одной ноге по ступеням главной лестницы, в то время как санитарки выносили на носилках тяжелора­неных, контуженных или умираю­щих.

Несмотря на хладнокровие по­жарников, боровшихся весьма ус­пешно с огнем, раненые предпочи­тали толпиться в подвале госпита­ля, вместо того чтобы вернуться на этажи, которые были уже вне опас­ности.

Провинциальный и центральный госпиталь Красного Креста позна­ли такие же минуты.

Всю ночь сыпались бомбы и на другие мишени.

Укрывшиеся в погребах, тоннелях

200

и станциях метро жители Ма­дрида только на заре смогли оце­нить масштабы этой бойни.

В самом центре города, на Пуэрта дель Соль, после взрыва бомбы осталась воронка диаметром в два десятка метров и глубиной в пят­надцать метров. Воронку эту спе­циально не засыпали, с тем чтобы парламентские делегации и политические деятели со всех концов

Жители и защитники Мадрида наблюдают за воздушным боем в небе столицы.

201

мира смогли наглядно убедиться в масштабах и характере воздушных налетов, жертвой которых стал в конце осени — зимы Мадрид и которые с тех пор не прекраща­лись.

От жилых массивов осталась только половина, словно какой-то гигантский топор рассек их сверху одним ударом.

Итог этой акции, носившей тер­рористический характер: 250 убитых, многие сотни раненых и многие сотни разрушенных домов.

Ужасающие сообщения об этом, опубликованные западными во­енными корреспондентами (каковы бы ни были их политические взгляды) в своих газетах, вынудили генерала Франко заявить, что Саламанкский жилой квартал не бу­дет подвергаться бомбовым ата­кам, чтобы избежать жертв среди гражданского населения.

Это заявление, о лицемерии и символическом значении которого в социологическом и политическом плане не приходится говорить, привело к тому, что десятки тысяч жителей столицы двинулись в Саламанкский квартал, где они расположились лагерем и жили прямо на улицах при температуре воздуха около нуля градусов.

Нетрудно вообразить эту карти­ну и то, что за ней последовало: в Саламанкском квартале нашли смерть многие старики и дети.

На деле же эта «премьера» тер­рора, задуманная генералом Фран­ко, с целью поставить Мадрид на колени и превратившаяся в массо­вую бойню, потерпела провал.

Эта акция была грубейшей ошибкой Франко.

Она отнюдь не запугала жителей Мадрида, напротив, они приняли выпавшее на их долю испытание с беспримерным мужеством и пре­зрением к смерти. Недаром и в го­роде, ставшем полем битвы, и в траншеях мадридцы громко повто­ряли гордую, типично испанскую фразу из припева к одной из песе­нок, сочиненных еще во времена осады Кадиса в 1810 году:

Жители Мадрида смеются над бомбами, Смеются над бомбами...

Но смерти было еще здесь чем поживиться, поскольку за неудав­шимся штурмом последовала по­луосада Мадрида.

Один из моих коллег по газете «Пари-суар» Луи Делапрэ, нахо­дившийся в ноябре 1936 года в Мадриде, нашел точные слова, чтобы охарактеризовать ноябрь­ские убийства, ритуал которых был задуман и санкционирован «стра­тегом» Франко:

«Христос сказал: „Простите им, ибо не ведают, что творят". Мне кажется, что после убийства ни в чем не повинных жителей Мадрида мы вправе сказать: „Не прощай­те им, ибо ведают, что творят!”».

 

Осажденная столица

 

Когда вопреки ожиданиям Фран­ко и Молы увидели, как одна за другой переносятся, а затем и вовсе снимаются различные даты, ко­торые они намечали для взятия Мадрида, мечты и навязчивой идеи, с самого начала питавшей их надежду на быстрое окончание войны, «генералиссимус» замкнул­ся в молчании.

Что же касается вспыльчивого и раздражительного Молы, то, как сообщают его биографы, он, пы­таясь оправдать свое поражение, однажды воскликнул:

«Жители Мадрида — это стадо рабов!»

И уж не в силу ли своей рабской натуры жители Мадрида победо­носно противостояли полуосаде столицы (они сумели отстоять главную дорогу, ведущую на Ва­ленсию, по которой, несмотря на бомбардировки и артобстре­лы, в Мадрид доставлялись транс­порты с оружием и обозы с про­довольствием для гражданско­го населения и бойцов, необхо­димые для продолжения борьбы). Они не захотели принять фа­шистский порядок, который ле­гионеры и марокканцы несли на своих штыках. Такова была их воля.

Это утверждение воспринимает­ся сегодня как очевидность, но в се­редине ноября 1936 года так думал не каждый.

Что же касается глубоких причин провала франкистского наступле­ния у ворот Мадрида, то их было по меньшей мере две.

Первая, о чем уже говорилось, — это перемена, происшедшая в пси­хологии защитников Мадрида (как бойцов, так и гражданского населе­ния) и в организации сопротивле­ния. К этому присовокупились при­бытие советской военной техники и появление на фронте четырех тысяч бойцов первых двух интер­бригад.

Вторая причина заключалась в том, что Франко, грубейшим обра­зом недооценивая противника, принял решение войти в Мадрид с запада и северо-запада, словно речь шла о заурядной военной про­гулке по богатым кварталам горо­да.

Решение это было губительным для него: ведь если бы он избрал юго-восток в качестве главного на­правления удара и перерезал бы все линии коммуникаций (шоссе и же­лезные дороги) столицы с Вален­сией, Барселоной и остальной республиканской зоной, то жители Мадрида очень скоро, несмотря на весь их героизм, оказались бы с во­енной точки зрения в безнадежном положении.

Считая, что ему будет достаточ­но бросить свои войска через бо­гатые кварталы Мадрида, чтобы овладеть столицей, Франко, вместо того чтобы в кратчайший срок вы­тащить своих легионеров и марок­канцев из 25-километровой топи, куда он их завлек, удвоил усилия и на многие недели увяз в позицион­ной войне.

И здесь встают два вопроса.

Как объяснить, что «генералис­симус», отнюдь не будучи военным гением, но все же обладая книжны­ми знаниями позиционной войны, дал себя связать по рукам и ногам, сразу потеряв на какое-то время и свободу маневра и возможность использовать свою авиацию и ар­тиллерию не для убийства мирных граждан, а в иных целях?

Здесь мало что разъяснят две бросающиеся в глаза особенности поведения Франко в этой ситуации: его заносчивость, доходящая до головокружения от первых непре­рывных побед, и презрение к про­тивнику.

Если эти качества были опреде­ляющими до конца первой декады ноября, то затем они отошли на второй план, как только был поло­жен конец попытке взять Мадрид одним ударом и одновременно из­менились масштабы и характер битвы.

 

«Тотальная война»

 

Франко сделал все возможное, чтобы избежать осады Мадрида.

Приняв решение запереть горо­жан в столице, перерезав все их коммуникации (шоссейные и же­лезные дороги) и связи с внешним миром, генерал сам попался в соб­ственную ловушку.

Его официальный биограф Ма­нуэль Аснар не без откровенности говорит об этом в своей «Военной истории Испанской войны».

«После первых боев в Универси­тетском городке верховному ко­мандованию стало ясно, что всякая попытка прорваться в центр горо­да будет безрезультатной, если не подтянуть подкрепления из восьми-десяти хорошо обученных и во­оруженных полков.

Но таких подкреплений не было.

Сидя в Саламанке, Франко знал это и ясно представлял себе всю си­туацию. Он мог бы продолжать сражение в надежде, что жители Мадрида падут духом. Но, упор­ствуя в этом, он мог бы, учитывая количество и качество вооружения, которым располагали «красные», довести нас до поражения.

Теоретически он [генералисси­мус] должен был отдать приказ оставить Университетский городок и даже Каса дель Кампо, чтобы отступить на надежные позиции, которые можно было бы защищать без больших потерь.

Но в гражданской войне [курсив наш. — Ж. С.] моральные ценности

203

Фотомонтаж, обличающий преступления гитлеровской интервенции в Испании.

значат больше, чем все остальные, и во многих ситуациях верховное командование вынуждено было под­чинять этим моральным ценно­стям соображения технического порядка».

Немаловажное признание!

В действительности же прихо­дится признать, что если Франко остановил в первый момент свои ударные силы у стен Мадрида, не имея возможности их отвести, то произошло это не только потому, что они выдохлись, а и по той причине, что он не мог послать им под­креплений в количестве, достаточ­ном для продолжения наступления.

С другой стороны, каудильо сде­лал это, чтобы не утратить то, что Мануэль Аснар высокопарно име­нует «моральными ценностями», а если перевести на обычный прозаи­ческий язык — чтобы лицом в грязь не ударить.

И наконец, Франко хотел сохра­нить, продолжая наступление, свою «кредитоспособность» у дер­жав «оси» и у правых партий «за­падных демократий», которые ви­дели в нем своего героя.

Но хотеть — это еще не значит мочь.

Поскольку Франко недоставало резервов, чтобы возобновить эф­фективное наступление, он остано­вил свой выбор на «тотальной вой­не», впервые в военной истории начав бомбардировки открытого города воздушными эскадрами, оснащенными оружием массового разрушения.

Это решение было продиктовано отчаянием и чревато ужасными по­следствиями для жителей Мадри­да, ставших пушечным мясом. Но оно обернулось против самого Франко, поскольку явилось доказа­тельством его бессилия овладеть Мадридом.

Известный лидер анархо-синдикалистов Буэнавентура Дуррути со своей женой. Он погиб 19 ноября 1936 года, защищая Мадрид.

Подобный метод ведения войны, как подчеркивал Хесус де Галиндес в своей работе «Баски в осажден­ном Мадриде», оттолкнул от него значительную часть мировой об­щественности, «вызвав к нему в самой столице ненависть тех, кто до сих пор оставался индиффе­рентным».

В своем изучении теоретиков «тотальной войны» — в первую оче­редь Людендорфа и его «Тоталь­ной войны», — Франко лишь следо­вал примеру Гитлера, который тщательно проштудировал их прежде чем применить на деле.

Людендорф писал:

«Тотальная война никого и нич­то не щадит. В ней будут использо­ваны все виды оружия и прежде всего самые жестокие, поскольку они наиболее эффективны».

«Генералиссимус» воспринял эти рекомендации дословно и добился таких же результатов, как и впос­ледствии фюрер, проводивший в Европе политику массового унич­тожения гражданских лиц.

Чем гуще Франко засыпал бом­бами Мадрид, тем сильнее ненави­дели его жители города, которых он хотел заставить склониться перед ним.

Но даже среди самых фана­тичных историков-франкистов ни один не осмелился бы сегодня при­соединиться к отвратительным оправданиям бомбардировок Мад­рида осенью 1936 года, в которых так изощрялась пресса мятежни­ков.

С течением времени установи­лось единодушие в осуждении это­го варварства.

Никто не может оспорить ве­селый и дерзкий героизм мадридцев в эти недели, когда против них объединились голод и смерть. Он общепризнан и даже прославлен как черта испанского национально­го характера.

Не прошло и полвека, а битва за Мадрид и мартиролог его защит­ников, претерпевших бесчисленные горести и страдания, стали леген­дой, исторической эпопеей. Эпо­пеей, в которой диалектический би­ном «умереть-выжить» играл не последнюю роль.

Начало этого великого испыта­ния, как уже говорилось, пришлось на вторую половину ноября, когда, укрывшись в окопах, за оборони­тельными сооружениями в раз­битых домах, осаждающие и за­щитники города повели борьбу за какие-то десятки или сотни квад­ратных метров территории, пере­ходившие из рук в руки.

19 ноября в ходе одного из таких боев известный лидер анархистов Буэнавентура Дуррути, прибыв­ший несколькими днями ранее из Каталонии во главе колонны НКТ, погиб при обстоятельствах, долгое время остававшихся загадочными. Сейчас некоторые авторы считают, что здесь имело место сведение

205

Похороны Буэнавентуры Дуррути в Барселоне вылились в массовую манифестацию.

счетов между соперничающими группами ФАИ.

По их мнению, убийство Дуррути было делом рук противников того течения внутри Федерации анархистов Иберии, которое рато­вало за преобразование народной милиции в народную армию. По­борником и руководителем этого движения за преобразование вну­три ФАИ стал Дуррути.

В Барселоне, куда перевезли останки Дуррути, за гробом этого рабочего лидера с незаурядным ха­рактером шли сотни тысяч ката­лонских трудящихся, для которых гибель этого романтического героя была настоящим потрясением.

Как раз накануне смерти Дурру­ти (18-го) Мадридский фронт ста­билизировался и началась осада Мадрида.

Когда 7 ноября войска Варелы под бой барабанов и вопли труб бросились в атаку на республикан­ские позиции, они сразу не поняли, что произошло, наткнувшись на сопротивление небывалой силы, которого до сих пор не встречали.

Франкисты растерялись, и Ма­нуэль Аснар в своем труде не скры­вает этой растерянности:

«В рядах националистов наблю­далось определенное разочарова­ние ( sic ). Унтер-офицеры не могли объяснить [своим солдатам — Ж. С.]причины такого поворота. Перемена произошла столь мол­ниеносно, что никто не мог постичь ее тайну...».

«Тайну», о которой говорит Ас­нар, республиканцы Мадрида пове­дали с едким юмором и в бесчис­ленных вариантах в песенках, ко­торые они с удовольствием импро­визировали, как только колонны Франко замедлили свой шаг перед Мадридом.

Прежде всего республиканцы вы­смеяли четверку генералов, одер­жимых идеей взять Мадрид и так и не добившихся этого.

Неожиданно зазвучало множе­ство песенок на злобу дня, толкую­щих и о «бомбах, над которыми Мадрид смеется», и об «остывшем кофе» генерала Молы, который он никогда не выпьет (намек на его не­осторожное заявление по радио, что он позавтракает и выпьет кофе на Пуэрта дель Соль, чтобы отме­тить свою победу).

И бойцы, и горожане распевали эти песенки с ликованием, свиде­тельствующим о произошедшей метаморфозе после мрачных дней начала ноября, когда все казалось потерянным.

Остроты, шутки, песни той осени заслуживают того, чтобы их собра­ли и записали, пока еще не поздно; ведь, как сказано у Плутарха в его вступлении к биографии Алексан­дра Македонского: «...слово или шутка давали большее понятие о характере, нежели несколько сра­жений с десятками тысяч убитых, блестящие победы или осады горо­дов» *.

 

Огненный смерч

 

Именно этой мадридской осенью, которой следовало бы по­святить целую книгу, в душевном настрое жителей столицы ярко вы­явились две характерные черты: презрение к смерти и веселое муже­ство, отмеченные многими ино­странцами в их хрониках.

Но сам этот город, на который бомбардировщики обрушивали за­жигательные бомбы, а тяжелая ар­тиллерия — крупнокалиберные сна­ряды, напоминал некое проклятое место на земле, куда гигантская ру­ка из стали и огня сыпала пылаю­щие угли и вонзала металлические когти, чтобы разрушить обще­ственные здания, церкви, дворцы, госпитали, домишки, — и все это по прихоти каких-то злых демонов. Судьба Мадрида предвосхищала участь, которая постигла в даль­нейшем, но уже куда в большем масштабе, Лондон, Ленинград, Сталинград и некоторые города Франции.

Со своими вспоротыми площа­дями, разбитыми аркадами, сор­ванными балконами, выбитыми стеклами, погнутыми дворцовыми решетками, искалеченными труба­ми, улочками, обнажившими свои обожженные внутренности, со взорванными линиями метро, раз­рушенными водо- и газопровода­ми, обезглавленными деревьями, перекрученными столбами уличных фонарей Мадрид стал прообразом варварства, явившего миру свое лицо в XX веке.

В сравнении с ним столь часто понимаемое варварство средневе­ковья — почти что детский лепет.

Лента памяти, сохранившая образы и звуки, неудержимо про­кручивается в моей голове при одном только упоминании о мад­ридских бомбежках, о первых днях ужаса — ужаса, повторяющегося изо дня в день, беспрестанно.

Я слышу гул «Юнкерсов», возни­кающих над городом из ночной тьмы, и взрывы, сотрясающие земные недра с методической оче­редностью.

Я слышу раз, еще раз, десять раз, сотни раз, как нарастает пронзи­тельный вой снарядов, за которым следует чудовищный грохот, от ко­торого сотрясаются стекла моих окон в отеле «Палас».

Я снова вижу, как я спускаюсь в подвалы отеля, задавая себе воп­рос, стоит ли труда спускаться в подвал в этой игре со смертью: ведь в случае пожара я никогда не выберусь оттуда живым, поскольку первыми надо будет вынести сотни раненых.

Как и десятки тысяч жителей Мадрида, я научился за эту зиму 1936/37 года при объявлении воз­душной тревоги философически прикидывать свои шансы на жизнь.

________

* Плутарх. Сравнительные жизнео­писания. СПб. 1893. т. 6, вып. 2. с. 206.

207

В этой ежедневной игре со смертью нужно было сосчитать се­кунды после первого взрыва и мгновенно прикинуть направление полета бомбардировщиков

(сбрасывающих свои бомбы с определенными интервалами) или траекторию полета снарядов, несущихся к цели с нарастающим пронзительным воем.

Бывало, когда бомбежки затяги­вались, я, чтобы унять возникаю­щую тревогу, вынимал из футляра скрипку, одолженную мне одним из мадридских друзей, надевал на струны сурдинку и играл самому себе мецца-воче, адажио И.-С. Ба­ха — как правило то, которое откры­вало Сюиту соль минор, — и это приносило мне покой. А иногда, не в силах усидеть на месте, я выхо­дил из отеля на ночные улицы, ос­вещаемые трассирующими снаря­дами, которые вызывали новые и новые пожары.

Кварталы, расположенные по со­седству, загорались друг от друга и пылали, словно гигантские горны. Здания распадались стена за стеной или целыми этажами. Они обруши­вались, разваливаясь на горящие куски, свет пламени которых вых­ватывал из тьмы то развороченные перегородки комнат, то чудом уце­левшее на стене зеркало. На пер­вом этаже сгрудились обломки ме­бели, залитые кровью кровати, на которых были распростерты тела убитых, чью одежду раздувало при каждой новой взрывной волне.

И среди этого кошмара, соткан­ного из огня, дыма, пыли и грохо­та, бродили человеческие фигуры в надежде отыскать здесь родных и близких.

Авианалеты происходили в ос­новном в ночное время, с тех пор как в начале ноября в мадридском небе появились первые советские истребители, сбившие немало этих орудий смерти.

Во время одного из таких нале­тов немецкая авиация превратила в развалины знаменитый дворец Лириа, жемчужину архитектуры, где герцоги Альба из поколения в по­коление собирали изумительную коллекцию картин, ценных руко­писей, инкунабул, которые, к счастью, народная милиция укры­ла в надежном месте и тем са­мым спасла от гибели.

На следующее утро вместе с Тристаном Тцарой, основателем дадаизма, приехавшим из Парижа в самый разгар битвы за Мадрид, чтобы выразить свою солидар­ность со столиц ей — мученицей и Ис­панской республикой, мы отправились в разрушенный квартал Куартель де ла Монтанья, где находил­ся этот дворец. И среди еще дымя­щихся развалин мы обнаружили личную библиотеку дочери герцо­гини, насчитывавшую десятки ты­сяч произведений на всех языках мира.

Среди них нам попался почер­невший от огня пронумерованный экземпляр одного из первых стихо­творных сборников Тцары, ко­торый смущенно схватил его и су­нул в карман пальто, не сдержав при этом своего заразительного смеха.

 — Яего почищу, — бросил он мне — И это будет мой самый заме­чательный военный трофей.

Что касается артобстрелов, то они происходили и днем и ночью. И хотя артобстрелы тоже вдохнов­лялись теорией «тотальной вой­ны», которая «никого и ничто не щадит», они были не столь опусто­шительны, как бомбардировки с воздуха.

Но вскоре они стали косить про­хожих прямо на улицах.

Эти массовые убийства не­винных людей усугублялись еще тем, что многие мадридцы, веря в свою способность точно опреде­лить место падения снарядов, с на­чалом канонады не спешили спря­таться.

Укрывшись в портиках и подъез­дах, откуда они могли следить за траекторией полета снарядов, ко­торыми вражеские наводчики осы­пали город с холма Гарабитас, го­рожане на все лады комментирова­ли происходящее, выкрикивая жи­вописные ругательства, рожденные войной. Артобстрелы становились для некоторых своего рода игрой со смертью, в которой они доказы­вали самим себе свое мужество, отказываясь уйти в укрытие.

Одним словом, Мадрид отвечал на огненный потоп снарядов, тер­завших его израненное тело, вызы­вающей веселостью и дерзкой от­вагой.

Многие погибли, не устояв перед искушением бросить вызов, тем более что военные неудачи франки­стов лишь усиливали этот соблазн.

Бывало, снаряды не взрывались. И тогда наблюдались сцены буй­ной радости: крики «Оле! Оле!», благодарственные крики в адрес «немецких рабочих, которые са­ботировали производство снаря­дов».

Соответствовало ли это истине?

Не могу ни отрицать, ни при­знать обоснованность утверждений подобного рода.

Но зато могу засвидетельство­вать: любовно поглаживая невзорвавшийся крупнокалиберный сна­ряд, еще дымящийся, люди подвер­гали жизнь столь серьезной опас­ности, что власти в конце концов запретили прикасаться к таким игрушкам.

Однажды, находясь в самом цен­тре Мадрида, неподалеку от Гран Виа, я оказался под артобстрелом, который вели с холма Гарабитас, где мятежники и немецкие артилле­ристы установили батареи тя­желых орудий, смонтированных на стальных платформах.

Один невзорвавшийся снаряд, подскакивая, покатился по мосто­вой, сделал еще несколько конвуль­сивных прыжков и замер у края тротуара. И тотчас его окружила

208

толпа. Это был крупнокалиберный — 155-мм снаряд.

Прибежавший с Центральной те­лефонной станции минер едва про­брался сквозь толпу зевак к снаря­ду. Склонившись над ним, он за­кричал, чтобы люди отошли по­дальше. Затем с бесконечными предосторожностями вывинтил де­тонатор и как ни в чем не бывало громко позвал тех, кого только что прогнал:

 — А вот теперь можете подойти! И тут один из зевак взял снаряд на руки, словно новорожденного, и, показывая его окружающим, произнес незабываемые слова:

 — Да здравствует Тельман! [Ге­неральный секретарь компартии Германии, брошенный тогда Гит­лером в тюрьму — Ж. С.]Не все немцы — бандиты!

И толпа хором вторила ему словно эхо:

 — Да здравствует! Да здрав­ствует!

Само собой разумеется, за ис­ключением одного-двух невзорвавшихся снарядов, остальные исправ­но делали свое смертоносное дело.

В иные дни артиллеристы с хол­ма Гарабитас выпускали их боль­ше тысячи.

Ввиду все возрастающего числа жертв воздушных бомбардировок и артобстрелов, Хунта обороны Мадрида приняла решение ежене­дельно эвакуировать по 15 тысяч женщин и детей в средиземномор­ские области, в Каталонию, Ле­вант, в район Аликанте.

Задача была нелегкой, жены не хотели разлучаться с мужьями, ко­торые находились на фронте под Мадридом, возвращались в город тайком и заставить их вновь уехать не было никаких сил.

Было немало сказано о мужестве жителей осажденного Мадрида и о трудностях, с которыми столкну­лись организаторы гражданской обороны, пытаясь заставить насе­ление прятаться в укрытиях и под­валах, как только сирены возвеща­ли тревогу.

Ни за что на свете не хотели мадридцы упустить случай понаблю­дать за воздушными дуэлями гер­манских и итальянских фашистских истребителей с советскими, ко­торые (в первое время) пилотиро­вались исключительно советскими экипажами.

В Мадриде очень быстро научи­лись распознавать русские само­леты. Как только они появлялись в небе, преследуя германские или итальянские машины, улицы за­полнялись народом, словно во вре­мя праздника. Домохозяйки при­никали к окнам. Легковые автомо­били и грузовики останавливались и громко сигналили.

Участвующие в бою самолеты чертили в воздушном пространстве огромные круги, почти касались крыш и свечой уходили ввысь, чтобы занять исходную позицию для атаки, и затем внезапно устрем­лялись к движущейся цели, нещад­но поливая ее пулеметным огнем, дробь которого сливалась с ревом моторов.

Минутами вся обозримая часть неба оставалась пустынной, но это не означало, что воздушная кару­сель остановилась. Гудение мото­ров и стрекот автоматического оружия слышались издалека, воз­вещая вновь появление самолетов над городом. Пожалуй, только при помощи сильного полевого бино­кля можно было различить, чьи самолеты, поднявшись на высоту две-три тысячи метров, временами исчезая в небесной лазури, сколь­зят, переворачиваются, пикируют и вновь взмывают ввысь.

Поэтому когда гигантский фа­кел, словно приторможенный в своем падении толстым шлейфом черного дыма, летел с неба, ма­ло кто мог сказать, свой или чужой самолет охвачен пламенем. И только мадридские малыши, уверенные, что это мог быть толь­ко «фашистский самолет», бешено аплодировали.

Последствия этих воздушных боев были двоякого рода.

С одной стороны, они укрепляли дух сопротивления жителей сто­лицы, которых Франко хотел запу­гать, угрожая уничтожить их, если город не капитулирует. С этой целью над Мадридом регулярно разбрасывались листовки, самая отвратительная из которых гла­сила:

«Жители Мадрида! Не забывай­те, что в наших руках находятся бо­лее тысячи красных пленников, а в наших провинциях — бесчисленные заложники, и что только в самом Мадриде двадцать пять тысяч ра­неных (!) поплатятся жизнью за ва­ши преступления».

А с другой стороны, с военной точки зрения, в тот период, когда наземная война превратилась в по­зиционную, для обоих лагерей эти воздушные бои имели своей целью обеспечить господство в воздухе.

Однако прошло то время, когда мадридским небом владела итало-германская авиация.

В какие-нибудь две недели респу­бликанская авиация, благодаря вступившим в действие советским истребителям и бомбардировщи­кам, бросила ей вызов. И если ей не удалось помешать ночным бом­бежкам гражданского населения, то она заставила врага нести серь­езные потери, вынудила его сокра­тить число дневных налетов. Более того, франкистам дали понять, что при возобновлении наступления им придется считаться с появлением этой новой силы, изменившей во­енную ситуацию.

В то время в Мадрид приехал Антуан де Сент-Экзюпери, человек немногословный, постоянно раз­мышляющий. Я сопровождал его по разрушенным кварталам сто­лицы и до самой линии фронта, от Карабанчеля до Университетского городка, и, понаблюдав за однимиз этих воздушных боев, он сказал мне:

 — Это очевидно. Отныне все переменится. Теперь франкистам туго придется.

Хотя взгляд его казался порой отсутствующим, но он все увидел и все понял.

 

Относительное равновесие

 

Если к концу ноября общая чис­ленность войск Франко (вокруг столицы) составляла 60 тысяч че­ловек (вдвое больше по сравнению с тем, чем располагал в начале ме­сяца Варела); если его артиллерия получила три десятка тяжелых не­мецких орудий в дополнение к тем, которые имел Варела, собираясь взять Мадрид; если его зенитная артиллерия, целиком состоявшая из орудий, полученных от Третьего рейха, стала грозной силой; если к его авиации, ранее насчитывавшей 75 германских и итальянских истре­бителей и бомбардировщиков, с 17 ноября присоединился в полном составе легион «Кондор», то есть 100 самолетов, предоставленных Гитлером в распоряжение Франко, то республиканцы со своей сто­роны также значительно улучшили как вооружение, так и структуру своих войск.

В военно-историческом отделе в Мадриде (где хранятся республи­канские документы, попавшие под конец войны в руки франкистов) находится рапорт, датированный 27 ноября и адресованный генералу Миахе, в котором Висенте Рохо, начальник штаба обороны Мадри­да, информируя о численности рес­публиканских войск и боевой тех­ники, находящейся в его распоря­жении, приводит следующие цифры (исключая данные об армии Центра генерала Посаса):

Пехота — 37 010 солдат, в том числе 35 400 находящихся на фрон­те и лишь 1610 в резерве [что сов­сем немного, если принять во вни­мание численность мадридцев, спо­собных сражаться в тот момент — Ж.С.].

Артиллерия — 1 — 155-мм орудий, 6 — 125-мм, 6 — 114-мм, 17 — 105-мм, 25 — 77-мм, 20 — 75-мм, 3 — 70-мм и 11 — 27-мм орудий. В целом — 95 орудий, но в действительности их число перевалило за сотню. (105? 110? Некоторые авторы полагают, что военные командиры еще не из­бавились от дурной привычки «по­казывать меньше, чтобы получить больше».)

Станковых пулеметов — 185.

Ручных пулеметов — 39.

Танков — 13.

Бронеавтомобилей — 15.

Что касается авиации, постав­ленной под командование Идальго де Сиснероса, чьим советником был старший советский офицер, ко­торого называли Дуглас (его на­стоящая фамилия — Смушкевич *), то она насчитывала по крайней ме­ре сотню советских истребителей, штурмовиков и бомбардировщи­ков (по данным некоторых авто­ров, 120-140 «чатос», «москас», «разантес» (Р-Зет), «катюш»), ко­торые в большинстве своем сража­лись в мадридском небе. К этим самолетам, прибывшим из СССР, была присоединена группа фран­цузских самолетов «Потез» и «Марсель Блох», сводные группы из 21, 31 и 14 самолетов, снаб­женных французским и испанским оружием, и группы, состоящие из 11 и 13 истребителей, а также со­единения гидросамолетов.

Осада столицы, если она и сдела­ла очевидным провал франкистско­го наступления, выражала в то же время на свой манер установивше­еся отныне относительное равнове­сие сил противников.

Кроме того, она придала возро­ждению боевого духа защитников Мадрида (произошедшему в па­мятные дни 6—10 ноября) тем более устойчивый характер, что отныне боевая техника (самолеты и танки), которой они располагали (и в этом сходятся все военные эксперты), была выше по своим техническим характеристикам итальянской и не­мецкой.

Если бои в Университетском го­родке, штурм Карабанчеля-Бахо и Усеры, повторные попытки захва­тить Французский мост и Пасео де ла Монклоа были наивысшими мо­ментами в наступлении войск Варелы, когда с обеих сторон было пролито много крови, то в это вре­мя на остальных участках Мадрид­ского фронта не прекращались стычки, перестрелка, артиллерий­ская дуэль, а также бомбежки, при которых пилотам обеих сторон приходилось проявлять невероят­ное мастерство, в противном слу­чае они рисковали поразить соб­ственные войска.

Линия фронта основательно из­менилась, но не по контуру, а по своей структуре.

Благодаря неустанным усилиям тысяч мадридцев, добровольно от­правлявшихся на строительство так называемых «фортифов» (в критические дни 6, 7 и 8 ноября), передовая линия республиканцев получила оборонительные соору­жения, достойные этого наимено­вания. Система обороны столицы перестала быть «ситом», сквозь которое в незабываемый день 6 но­ября враг едва не просочился к центру Мадрида.

По всей окружности города бы­ли вырыты глубокие траншеи, ме­стами укрепленные стволами пихт и связанные с тылом ходами сооб­щений, позволявшими доставлять подкрепления, боеприпасы, про­дукты.

_______

* Я. В. Смушкевич — советский военный летчик, генерал-лейтенант авиации, дважды Герой Советского Союза. В 1936-1937 годах участвовал добровольцем в гражданской войне в Испании на стороне республиканско­го правительства. — Прим. ред.

210

Все командные пункты распола­гали полевыми телефонами. При­митивные брустверы были заме­нены сооружениями из смеси земли и цемента, а для пулеметных гнезд оборудованы бойницы.

Наконец началась и минная вой­на.

Все это было далеко от мифа «испанца, сражающегося, укрыв­шись за оливковым деревом», столь дорогого сердцу Ларго Ка­бальеро.

На штабных картах география фронта напоминала причудливую зубчатую резьбу, состоящую из выступов и впадин.

Из республиканских траншей и франкистских траншей, порой раз­деленных лишь двадцатью мет­рами ничейной земли, доносились звуки будничной фронтовой жиз­ни: песни, приказы, ругань, вплоть до разговоров в минуты отдыха.

Таким образом, создались ус­ловия для диалога с мятежниками, и республиканцы использовали эту возможность систематически и упорно, стараясь привлечь на свою сторону рабочих и крестьян, оказавшихся в армии в результате мобилизации, проведенной каудильо.

Пропагандистские группы с громкоговорителями передвига­лись из