Головокружение от успехов у генерала Франко

 

Ни на миг не забывая о полити­ческом и мифическом значении символа, каким был Мадрид в гла­зах самих испанцев, великих евро­пейских держав и мирового обще­ственного мнения, каудильо в тече­ние нескольких недель познал участь затерянных в пустыне странников, которые стремятся к призрачному оазису своей мечты.

Одержимый идеей овладеть сто­лицей, Франко позволил себе увлечься своего рода миражем и осознал это лишь во второй поло­вине ноября, когда его марокканцы и легионеры, увязая в грязи, дро­гли в траншеях, наспех вырытых ими у самых ворот столицы, и ког­да дорогая его сердцу африканская армия оказалась втянутой в пози­ционную войну.

До этого внезапного пробужде­ния он настолько не сомневался в своем гении и победе, что даже на­звал дату своего вступления в Ма­дрид.

В первый раз назначенная на 12 октября, она была перенесена на 8 ноября.

Во второй раз, чтобы на сей раз ни в чем не было заминки, все было предусмотрено до мельчайших де­талей: мадридский ресторан, где предполагалось отпраздновать знаменательное событие, меню, список главных приглашенных, празднества в городе и окрестных селениях.

Так, на высшем уровне было ре­шено, что все селения, располо­женные вокруг столицы, будут ил­люминированы гирляндами элек­трических лампочек, в связи с чем потребление электроэнергии будет бесплатным. С этой целью пропагандистские службы каудильо за­благовременно отпечатали и рас­клеили в селениях соответствую­щие афиши.

Все газеты в зоне мятежников жирным шрифтом напечатали со­общение о том, что во всех церквах Мадрида в день взятия (8 ноября) столицы будет отслужена благо­дарственная месса.

Из Севильи в столицу срочно от­правили алтарь и статую скорбя­щей святой Девы, с тем чтобы уста­новить их на открытом воздухе, на площади Мануэля Бесерра; в тече­ние недели прохожие могли бы та­ким образом поклоняться и предаваться покаянию, выражая свою «любовь и благодарность освобо­дителям».

Четыре роты гражданской гвар­дии готовились прочесать город,

168

ворвавшись туда вместе с насту­пающими.

Было также предусмотрено, что восемь военных трибуналов, спе­циально созданных для «отправле­ния военного правосудия», присту­пят к своим обязанностям сразу же после падения столицы. Чтобы их не оставить без дела, предполагалось организовать проверку всех жителей Мадрида, просеяв их сквозь частое сито допросов.

Одним словом, мрачный и тор­жественный церемониал победы был расписан в газетах мятежной зоны с бредовыми подробностями.

Однако 8 ноября вместо объя­вленной торжественной мессы, а вслед за ней и празднеств, сопрово­ждаемых вердиктами военных три­буналов, Мадрид впервые сломил натиск наступающих.

С 7 по 13 ноября особо яростные бои разгорелись на западных под­ступах к Мадриду, вследствие чего франкистское наступление утрати­ло свой темп. Отныне мятежникам удавалось продвинуться за день где на несколько десятков, а где — на несколько сотен метров.

Неожиданно став осмотритель­ным, Франко перестал играть роль авгура, но отнюдь не отказался от того, что с начала июльского мяте­жа стало его навязчивой идеей и стратегической целью, — взятия сто­лицы.

Если каудильо был великим стратегом, каким некоторые хоте­ли бы его видеть, то как же тогда объяснить его грубые промахи?

В своей книге «Кампания 1814 года» прусский генерал, военный теоретик и историк К. Клаузевиц писал о дискуссии подобного рода:

«Результат [в военном деле — Ж. С]является для запланирован­ной операции тем же, чем является доказательство для арифметиче­ского действия; и вполне естествен­но, что в суждении, которое вы­сказывают о какой-либо операции, доказательство имеет силу».

«Доказательство», о котором го­ворит Клаузевиц, имеет ли оно в данном случае «силу»?

Спор оказался для нас решен­ным, поскольку окончательный от­вет на поставленный вопрос был получен в марте 1937 года под Гва­далахарой, где разгром итальян­ского экспедиционного корпуса по­ложил конец битве за Мадрид и вынудил Франко отказаться от плана овладеть испанской столицей.

Несостоявшееся вступление в Мадрид осенью 1936 года, о ко­тором Франко заранее раструбил, означало, что он как стратег сам себя развенчал.

Каудильо допустил тогда две грубейших ошибки.

С одной стороны, он переоценил силу удара четырех колонн марок­канцев и легионеров, которые он бросил на штурм столицы при под­держке танков и немецких и италь­янских бомбардировщиков.

С другой стороны, он недооце­нил способность к ответному удару республиканских войск, прижатых к воротам Мадрида, ввод в дей­ствие прибывшей в октябре совет­ской боевой техники, всеобщее на­родное ополчение мадридцев и, наконец, боеспособность двух первых интернациональных бригад, при­нявших участие в сражении как раз в критические дни второй недели ноября.

Единственной его находкой в самые первые дни наступления на столицу, начавшегося 6 августа из Севильи (повсеместно известного под названием «марш на Мадрид» и прославленного льстецами Фран­ко как образец стратегии), был, как уже говорилось, «воздушный мост» через Гибралтарский пролив.

Все остальное: быстрое продви­жение Иностранного легиона и ма­рокканских частей от Севильи к Бадахосу, воссоединение африканско­го экспедиционного корпуса с ча­стями генерала Молы, двигавши­мися с северо-запада, их перегруп­пировка и продвижение к Мадри­ду, — больше говорило о профессио­нальном умении и находчивости каудильо, нежели о его общении с духами Марса, Александра Маке­донского или Наполеона.

Действительно, никогда «марш на Мадрид» (первоначальный ус­пех которого относили за счет во­енного хаоса, порожденного разва­лом власти в республиканской зо­не, быстрых поставок мятежникам итальянской и немецкой военной техники, а также за счет огневой мощи и эффективности африкан­ского экспедиционного корпуса), никогда этот «марш» и не был ни­чем иным, как обычной колониаль­ной экспедицией. Иначе говоря, в иерархии форм ведения войны он занимает самую нижнюю ступень­ку, исключая, по существу, какие-либо великие стратегические замы­слы, основанные на смелом манев­рировании.

Не было случая, чтобы военные операции, проходившие с августа по конец октября 1936 года, разви­вались на флангах в глубину более чем на несколько десятков киломе­тров.

И после падения Толедо, когда благодаря сопротивлению респуб­ликанцев темпы франкистского на­ступления на столицу были замед­лены, характер его не изменился.

Так же как и прежде, франкисты действовали вдоль дорог государ­ственного значения, преследуя от­ряды милиции Народного фронта, отступавшие к Мадриду.

В этот момент Франко еще рас­полагал крупными козырями.

В его активе были не только бес­прерывные успехи, которые одер­живал экспедиционный корпус, но и преимущества, предоставляемые самим характером местности, на которой предстояло развернуться второму этапу его наступления.

Главный театр военных действий (то есть обширное Кастильское плато, раскинувшееся от толедских

169

гор до Мадрида, на котором было лишь несколько горных складок) весьма благоприятствовал продви­жению франкистских моторизо­ванных частей по двум направле­ниям, тем более что республи­канцы (об этом уже шла речь) не предприняли решительно ничего, чтобы построить выдвинутую впе­ред систему обороны.

Единственными естественными препятствиями являлись притоки Тахо, большой реки, которая описывает широкую дугу к востоку от Мадрида и пересекает эту терри­торию с востока на запад.

Однако эти притоки Тахо, проте­кающие неподалеку, а то и вблизи столицы, — Гвадаррама и Мансанарес на западе, Харама с двумя своими притоками, Энарес и Тахунья, на востоке — на этом этапе сражения никакой роли не играли. Лишь осенью и зимой они стали театром военных действий.

Второй благоприятный для на­ступающих фактор — сеть дорог к югу и западу от Мадрида. Почти прямые главные дороги пересека­лись поперечными, что облегчало взаимодействие колонн.

С топографической точки зрения непосредственные подступы к Ма­дриду были благоприятны для на­ступающих.

С юга на запад им предстояло обогнуть несколько разрозненных холмов, пересечь русла высохших потоков и овраги. Отсутствие ле­сов на юге, только густые кустар­ники, не очень-то способствовало какому-либо маневру. Зато на западе лесополосы давали возмож­ность сосредоточить резервы, ук­рыв их от наземного и воздушно­го наблюдения.

Более того, республиканские ко­лонны, на которые с августа по сен­тябрь была возложена задача огромной важности — остановить и даже отразить франкистское насту­пление — и которыми командовали три кадровых генерала (Бернал, Рикельме и Асенсио) и два полков­ника (Ла Каль и Мангада), в этот период продолжали отступать, осо­бенно на юге и юго-западе.

Ввиду возобновления (6 октября) наступления на Мадрид Ларго Ка­бальеро под давлением обстоя­тельств вынужден был принять ряд мер, а именно: включить в состав регулярной армии бойцов народ­ной милиции, зарекомендовавших себя в боях (28 сентября); мобили­зовать два контингента призывни­ков (1932 и 1933 года) (30 сентя­бря); санкционировать набор ми­нистерством финансов, которому они подчинялись, восьми тысяч ка­рабинеров, направленных на уско­ренное обучение; ввести военное приветствие (поднятый кулак пра­вой руки), которое означало отказ от анархистского мифа «организа­ция дезорганизации»; мобилиза­ция на военную службу еще двух контингентов призывников (1934 и 1935 года).

Некоторые из этих мер установи­ли новые, имевшие исключитель­ное значение отношения — отноше­ния между войсками и командным составом, без которых всякое орга­низованное сопротивление было чистой химерой.

Именно в этот момент ни в воен­ном министерстве, ни в главном штабе армии Центра никто точно не знал численного состава колонн этой еще теоретической армии, а также количества вооружения и боеприпасов, которыми она распо­лагала.

Эти колонны, разумеется, под­разделялись на батальоны, роты и взводы, но численный состав их и вооружение были неравноценны.

Существенно то, что это были пехотные части. Лишь немногие из них располагали кавалерийскими ротами или эскадронами. В иск­лючительных случаях они имели одно-два артиллерийских орудия и бронеавтомобили с броней не самого высокого качества.

Достаточно простых цифр, что­бы проиллюстрировать слабость как их личного состава, так и вооружения.

Полковник Барсело, командир самого многочисленного из этих формирований (приблизительно 4 тысячи человек), с немалым изум­лением констатировал, что числен­ность других колонн (которые он должен был перегруппировать в разгар битвы) варьировалась от 40 до 600 милисьянос.

Что касается вооружения, то его разнотипность была ошеломля­ющей. Винтовки — калибром от 6,5 до 7,92 мм, в том числе и 7,00 мм и 7,62 мм. Вскоре появились и дру­гие калибры: 7,70, 8,03 и 8,00 мм. Пулеметы были пяти различных калибров, минометы — трех, а ору­дия — восьми калибров.

Это оружие начальники складов распределяли как придется, в зави­симости от оказываемого на них давления, без учета тактических и стратегических соображений.

И поскольку не было установле­но строгого порядка в распределе­нии, то трудности снабжения бое­припасами превратились в неразре­шимую проблему.

Более того, надо отметить, что ни одна из этих колонн не рас­полагала зенитной артиллерией или противотанковыми орудиями, вследствие чего малейшая бомбар­дировка с воздуха или танковый прорыв противника приводили к образованию угрожающих брешей в республиканской линии обороны.

 

Роль Пятого полка

 

Тревожное положение было бы еще более тяжелым, если бы на

170

 

Два из наиболее известных командиров Пятого полка: слева Энрике Листер; справа Карлос Контрерас — итальянский революционер, участвовавший в обороне Мадрида.

171

самые уязвимые участки фронта не пришли добровольцы из Пятого полка, которых за несколько не­дель обучили основам владения оружием и маневру. Пятый полк, ставший центром формирования боевых частей, был создан в Ма­дриде по инициативе компартии на следующий же день после подавле­ния военного мятежа.

Его история началась 2 августа 1936 года.

В этот день 600 бойцов народной милиции, в том числе 200 коммуни­стов, без боя заняли монастырь салезианцев в Мадриде.

Военный министр, узнав об их решении сформировать батальон, дал свое согласие при одном усло­вии:

«Отныне вы будете именоваться Пятым батальоном, поскольку че­тыре других мы уже формируем».

На что командир ополченцев, Карлос Контрерас, итальянский революционер, находившийся в Испании с 1934 года в качестве представителя МОПРа, ответил:

«Нет, мы сформируем Пятый полк, поскольку уже сегодня вече­ром нас будет больше тысячи».

Слова Карлоса Контрераса ока­зались пророческими.

Десять дней спустя эта тысяча добровольцев выросла до десяти тысяч.

Хотя они и придерживались раз­личных политических взглядов, солдаты Пятого полка вскоре ста­ли резко выделяться своей дисци­плинированностью на фоне пе­строй мозаики других отрядов на­родной милиции, носивших наименования столь же разнообразные, сколь и напыщенные: «Красные львы», «Призраки», «Абиссинцы», «Тигры», «Красные бомбы», «Кро­кодилы» и т. п.

Среди царившего военного хаоса Пятый полк возник вдруг как вну­шающая надежду сила.

Неудивительно поэтому, что он привлекал к себе многих молодых добровольцев, рвавшихся в бой, но не получивших никакой военной выучки. Здесь, в полку, они при­обретали первые военные навыки и знания, которые, сколь бы элемен­тарными они ни были, сыграли не­малую роль в дальнейшем разви­тии событий. Создание Пятого полка положило начало процессу распада отрядов милиции типа «Призраков» или «Крокодилов», порожденных веселой и несколько шальной народной выдумкой в первые недели войны.

В Пятом полку военную подго­товку прошли около 50 тысяч до­бровольцев (по данным некоторых авторов — 70 тысяч) в период с авгу­ста по декабрь 1936 года (дата его слияния с начавшей формировать­ся Народной армией); в полку были созданы первые подразделения таких служб, как медицинская, ин­тендантская, транспортная, первые офицерские школы и т. д.

В силу этого Пятый полк должен был стать одним из катализаторов новой армии, которая родилась в прямом смысле слова в ходе битвы за Мадрид.

 

Облик Мадрида

 

В начале октября положение ис­панской столицы не могло внушать ничего иного, кроме сильнейшей тревоги.

Жители Мадрида, не впадая в панику, спрашивали себя, какая си­ла могла бы остановить мятежни­ков, которые за два месяца продви­нулись с юга на север на пятьсот километров. И не будут ли семьде­сят километров, отделяющих сто­лицу от передовых отрядов про­тивника, пройдены им раньше, чем скажутся усилия по преобразова­нию республиканских колонн в сме­шанные бригады.

Согласно плану, составленному муниципалитетом Мадрида и пра­вительством, началась массовая эвакуация стариков и детей.

Коммунистическая партия, влия­ние которой росло изо дня в день, делала ставку на яростное плано­мерное сопротивление и ратовала за эвакуацию правительства в Ва­ленсию.

Предвидя, что город должен стать ареной кровавых боев и ежед­невных бомбардировок, КПИ пы­талась убедить Ларго Кабальеро, что органы власти должны быть подальше от непосредственной ли­нии фронта и от опасности всегда возможного молниеносного про­рыва вражеских войск. Это дало бы правительству возможность спо­койно руководить военными опе­рациями в целом и таким образом отстоять будущее.

Но это партии не удалось. По­следствия были самые тяжелые: в первые дни ноября правительство было вынуждено эвакуироваться, но теперь эвакуация проходила в условиях самых неблагоприятных как с политической, так и с военной точки зрения.

Несмотря на все возрастающую опасность, большинство жителей Мадрида, верных республике, из­лучали необъяснимый оптимизм.

В предобеденные часы неко­торые «здравые умы» в кафе и та­вернах бахвалились перед завсегда­таями, что они в клочья разнесут марокканцев и легионеров, «как только те появятся у городских ворот».

В вышеупомянутой книге Антонио Кордон рассказывает, что к се­редине октября некоторые старшие офицеры в военном министерстве придумали странную теорию, при­уроченную к случаю, — так называе­мую теорию «пружины».

По этой теории, в беззаботности и пассивности многих мадридцев, несмотря на угрожающую ситуа­цию, не было ничего опасного. Ведь колонны наступающих, уточ­няли министерские офицеры, по­добны пружине, упирающейся в Мадрид. И чем сильнее враг будет

172

давить на эту пружину, тем больше она будет сжиматься. А в день, ког­да пружина разогнется, «увидим то, что увидим!».

С военной точки зрения эта тео­рия была явным заблуждением. Ее странность состояла в следующем. Поскольку живые силы мадридско­го населения еще не осознали глу­боко опасности, все более угро­жающей столице, то существовал риск, что «пружина» так и не разог­нется. К тому же столица могла пасть и сама, поскольку она была окружена, а внутри ее стен дей­ствовала вражеская агентура «пя­той колонны». И эта двойная опас­ность возрастала с каждым днем.

В ходе пресс-конференции, со­стоявшейся в середине октября (12-го, согласно одним авторам, и 15-го — согласно другим), генерал Мола, уже не раз неосторожно вы­дававший ценную информацию, заявил, что к четырем колоннам Варелы, продвигавшимся к Мадри­ду, в нужный момент присоединит­ся «пятая колонна», состоящая из тех, кто ждет в столице часа, чтобы нанести удар в спину ее защитни­кам.

Ноэль Манк, специальный кор­респондент лондонской «Дейли экспресс», присутствовал на пресс-конференции и предал огласке эту не столь уж потрясающую тайну, которая за несколько дней обле­тела весь мир и заставила лиц, ответственных за оборону Мадрида, принять меры, чтобы выгнать франкистских шпионов и диверсан­тов из логова, где они угнездились: из богатых кварталов, некоторых посольств, многих монастырей и даже из главного штаба армии.

Так родилось выражение «пятая колонна», вошедшее с тех пор в по­литический словарь, — современный вариант античного образа троян­ского коня.

В октябре 1937 года в различных дипломатических представитель­ствах столицы укрывалось около двадцати тысяч лиц, известных своими крайне правыми или откро­венно фашистскими взглядами (многие из них принимали участие в мятеже и были еще вооружены).

Как писал испанский министр иностранных дел Альварес дель Вайо в своей книге «Битвы за сво­боду», только во французском по­сольстве укрывалось более двух тысяч человек. Лишь два посоль­ства — Великобритании и США — отказались предоставить убежище мятежникам.

Чтобы усилить напряженность, по приказу главного командования мятежников 7 октября над Мадри­дом с самолетов, пролетавших на небольшой высоте, были сбро­шены листовки, в которых сообща­лось, что 12 октября, в день так на­зываемого праздника расы [годов­щины открытия Америки Колум­бом] франкисты вступят в Мадрид.

Это крикливое заявление пресле­довало две цели:

1) посеять панику среди гра­жданского населения Мадрида, на­вязывая ему мысль покинуть го­род;

2) внушить защитникам сто­лицы чувство, что их поражение не­избежно. Что у них остается толь­ко один выбор — между дезертир­ством и капитуляцией.

Заявление Франко о его близкой победе открыло глаза большин­ству гражданского населения на размеры опасности.

На эту опасность неоднократно указывали партии и организации Народного фронта (и в первую оче­редь коммунистическая партия), но надо признать, без особого успеха.

Но вдруг у людей словно пелена спала с глаз. Угроза, которую не­сколько наивно пытался скрыть оп­тимизм газетных сообщений и во­енных коммюнике, внезапно пред­стала во всей своей значимости.

Для большей части мадридского населения, позволившего убаюкать себя надеждой, что линия фронта каким-то чудом стабилизируется, пробуждение было ужасным.

Словно под воздействием какой-то неукротимой силы беззабот­ность августовско-сентябрьских дней уступила место осознанию ре­альной ситуации, и это ощущалось во многом. Число жителей Мадри­да всех сословий и возрастов, ко­торые вопреки скептицизму Ларго Кабальеро месяцем раньше от­кликнулись на призыв Коммуни­стической партии Испании возвести вокруг Мадрида систему обо­ронительных укреплений (которая стала бы опорой для организован­ной обороны), теперь заметно ум­ножилось.

Тысячи добровольцев, прибыв­ших на эти работы, были разбиты на бригады. Ранним утром они уез­жали из Мадрида, стоя на грузови­ках с поднятыми, сжатыми в кулак руками, с песней на устах, и возвра­щались уже к ночи с теми же песня­ми, после того, как они весь день за несколько километров от горо­да под руководством офицеров ин­женерных войск и специалистов-строителей рыли окопы и траншеи.

С присущим им юмором вос­принимали жители Мадрида ло­зунг, размноженный бесчисленны­ми афишами, расклеенными во всех кварталах столицы, и отра­жавший перемену, происшедшую в общественном сознании:

«Фортификационные работы под Мадридом. Рабочий день: с восхо­да до захода солнца. Минималь­ный заработок: победа Мадрида».

Группы молодых бойцов то здесь, то там, на бульварах и пло­щадях проводили под открытым небом импровизированные собра­ния, рассказывая прохожим о ре­альном положении дел на фронте, разоблачая бахвальство франкист­ского радио, заявляющего, что «пятая колонна» готова начать действовать в стенах города.

В ответ на эти угрозы правитель­ство ввело комендантский час с

173

одиннадцати часов вечера до шести утра. В это время ходить и ездить по столице разрешалось только тем, кто мог предъявить пропуск, выданный военными властями и полицией.

Но такие пропуска стали выда­вать партии и организации Народ­ного фронта, а это не могло не по­влечь за собой ряда ночных ин­цидентов, поскольку вооруженные патрули признавали действитель­ными только определенные пропус­ка. Этот факт наглядно иллюстри­рует затянувшееся дробление влас­ти, о чем уже не раз упоминалось.

Извлекая пользу из этого поло­жения вещей, «пятая колонна», при­ободренная сообщениями о побе­доносном  наступлении  Варелы, сеяла среди населения тревогу и па­нику. Ее снайперы, устроившись на крышах домов, открывали огонь по возвращавшимся домой рабо­тающим в ночную смену.

С каждым новым днем война все более явственно преображала об­лик Мадрида.

Крестьяне окрестных деревень, опасаясь продвижения колонн Ва­релы, направлялись в Мадрид на повозках, нагруженных скарбом и детьми. Они надеялись найти здесь хоть какое-нибудь прибежище. Не­которые в ожидании работы или помощи оседали в восточных окра­инах города. Другие двигались че­рез Мадрид дальше.

Перед булочными выстраива­лись длинные очереди домохозяек.

Жители Мадрида на строительстве укреплений («фортифов») в предместьях столицы.

Участились перебои в доставке продовольствия. Хотя в Леванте и Каталонии было изобилие разного рода продуктов, жителям Мадрида приходилось недоедать, а вскоре испытать и настоящий голод. Про­цветали черный рынок и меновая торговля.

Однако в этом необычно холод­ном и дождливом октябре жителей Мадрида ни на минуту не покидали их легендарная веселость и бодрое настроение, даже когда начались первые бомбардировки, целью ко­торых было посеять страх среди гражданского населения.

В то время Мадрид вызывал во­схищение находившихся там ино­странных наблюдателей.

Как только долгие, душеразди­рающие завывания сирен возвеща­ли воздушную тревогу, большин­ство жителей и не думали о том, чтобы забраться в погреба, а по­являлись на балконах и выходили на улицы, чтобы одним только фактом своего присутствия (!) с презрением бросить вызов италь­янским и немецким летчикам. Многие из этих смельчаков поги­бли под бомбами или под рухнув­шими стенами домов.

Мало-помалу благодаря не­устанным усилиям квартальных комитетов мадридцы все же научи­лись беречь свою жизнь, и в ноя­бре, во время одного из самых же­стоких воздушных налетов, они тысячами укрывались в туннелях и на станциях метро.

Самые первые бомбардировки начались в конце августа; тогда жертв еще было немного.

А массовая бойня началась в по­следнюю неделю октября, когда командование легиона «Кондор» решило испытать бомбовыми уда­рами моральный дух гражданского населения столицы.

В данном случае нацистские асы были лишь исполнителями того варварского способа ведения вой­ны, вдохновителя которого раскрывает

174

нам генерал авиации Альфредо Кинделан, правая рука каудильо, в своей уже упомянутой книге.

«Франко, — пишет он, — отдал при­каз провести опыт по деморализа­ции гражданского населения с по­мощью воздушных бомбардиро­вок».

Опыт был проделан с холодной решимостью. В течение недели, с 23 по 30 октября, частота бом­бовых атак нарастала (как и число участвовавших в них бомбардиров­щиков) в арифметической прогрес­сии (сначала шесть, затем двенад­цать и т. д.).

Первые налеты «Юнкерсов» ока­зались особенно жестокими. Так, в Мадриде опробовались методы ве­дения войны, которые Гитлер ши­роко применит три года спустя, сначала в войне против Польши, а затем, в 1940 году, — против Франции и стран Западной Европы в це­лом. Правда, бомбардировки Ма­дрида не достигали таких чудо­вищных масштабов.

Во время налета 30 октября на Хетафе, ближайший пригород Ма­дрида, было убито 60 школьников, а через несколько минут в самом Мадриде погибло около ста пасса­жиров автобуса, в который угоди­ла бомба. Взлетев на воздух, они падали на землю клочьями окрова­вленной плоти, перемешанной с ку­сками железа.

31 октября общее число убитых достигло двухсот человек, а ра­неных — нескольких сотен.

В это время город практически не располагал средствами противо­воздушной обороны, и, поскольку советские истребители еще не охра­няли столицу, нацистские летчики могли беспрепятственно выбирать себе мишени.

Их машины смерти летали со­всем низко, в нескольких сотнях метров над крышами, оставаясь при этом совершенно безнаказан­ными.

Вопреки ожиданиям Франко его новый способ ведения войны все-таки потерпел фиаско: паники в го­роде не было.

Достигнутый эффект был проти­воположен желаемому.

Семьи погибших оплакивали своих мертвых. Постепенно росла ненависть к мятежникам. И газеты дали немецким бомбардировщи­кам прозвище, от которого те уже не могли избавиться: самолеты-преступники.