О двух потопах и двух заветах

Говорит Адам Первый

 

Дорогие друзья и собратья‑смертные!

Сегодня наши дети построили маленькие ковчеги и запустили их в ручей Дендрария, вложив в них свои послания об уважении к Господним тварям. Другие дети, может быть, получат эти послания, найдя ковчеги на морском берегу. В мире, который с каждым днем повергается во все более отчаянное положение, этот поступок – проявление истинной любви. Не будем забывать мудрое правило: чтоб избыть беду и муки, не сидите сложа руки!

Сегодня вечером трудами Ребекки нас ждет особый праздничный пир – вкуснейший суп из чечевицы, представляющий потоп, и в нем – клецки «Ноев ковчег», начиненные овощами, вырезанными в форме разных животных. В одной из клецок – сам Ной, вырезанный из репы, и тот, кто его найдет, получит особый приз, в назидание, что пищу надо вкушать с благоговением, а не пожирать без разбору.

Приз – картина кисти Нуэлы, нашей талантливой Евы Девятой: святой Брендан Мореплаватель с важными продуктами питания, которые нам следует включить в свои кладовые‑Арараты для приготовления к Безводному потопу. В своей картине Нуэла уделила должное место консервированным сойдинам и соевым гранулам. Не будем же забывать о регулярном обновлении наших Араратов. Вы ведь не хотите в час нужды открыть банку с сойдинами и обнаружить, что продукт испортился.

Ивона, достойная супруга Бэрта, находится «под паром» и не может сегодня праздновать вместе с нами, но мы ждем, что скоро она снова присоединится к нам.

 

А теперь обратимся к сегодняшнему празднику – празднеству Ковчегов.

В этот день мы скорбим, но также и радуемся. Мы скорбим о гибели всех обитателей суши, уничтоженных Первым потопом – вымиранием, когда бы оно ни произошло; но мы рады, что Рыбы, и Киты, и Кораллы, и Морские черепахи, и Дельфины, и Морские ежи, и, воистину, Акулы выжили, – мы рады, что их пощадил потоп (хотя и не знаем: возможно, изменение температуры и солености Мирового океана, вызванное большим приливом пресной воды, нанесло вред каким‑либо неизвестным нам Видам).

Мы скорбим о гибели, постигшей Животных. Очевидно, Господь намеревался покончить со многими Видами, о чем свидетельствуют палеонтологические находки, но многие другие Виды сохранились до нашего времени, и именно их Господь вновь вверил нашему попечению. Вы сами, создав прекрасную симфонию, разве захотели бы, чтобы она исчезла? Земля и ее стройный хор, Вселенная и ее гармония – это творческая работа Господа, которой творчество Человека является лишь бедной тенью.

Согласно Человеческому Слову Господа, задача спасения этих избранных Видов была поручена Ною, который символизирует избранных знающих среди Человечества. Ной один был предупрежден заранее; он один взял на себя прежнюю задачу Адама – хранить в безопасности возлюбленные Господом Виды, пока воды потопа не схлынут и Ковчег не пристанет к Арарату. Затем спасенные Твари были выпущены на Землю, яко бы после второго Творения.

При первом Творении все радовались, но при втором Господь уже не был столь доволен. Он знал, что с его последним экспериментом, Человеком, что‑то вышло не так, но исправлять что‑либо было уже поздно. «Не буду больше проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого – зло от юности его; и не буду больше поражать всего живущего, как Я сделал», – гласит Человеческое Слово Господа в Книге Бытия, глава 8, стих 21.

Да, друзья мои! Все последующие проклятия на Землю будут делом не Божеским, но Человеческим. Вспомните о южных берегах Средиземного моря – когда‑то там была плодородная возделанная земля, а теперь – пустыня. Вспомните об опустошениях в бассейне Амазонки; вспомните массовое уничтожение экосистем, из которых каждая – живое отражение бесконечной заботы Господа о деталях… но это темы для другого дня.

Затем Господь говорит замечательную вещь. Он говорит: «да страшатся и да трепещут вас» – то есть Людей – «все звери земные, и все птицы небесные… в ваши руки отданы они». Книга Бытия, глава 9, стих 2. Господь вовсе не говорит Человеку, что у того есть право уничтожать Животных, как толкуют этот стих некоторые. Нет, Он предупреждает своих возлюбленных Тварей: «Берегитесь Человека и его злого сердца».

Затем Бог устанавливает завет с Ноем и его сыновьями и «со всеми животными земными». Завет с Ноем помнят многие, а вот о Завете со всеми другими живыми Существами – забывают. Однако Господь не забывает. Он несколько раз повторяет «всякая плоть» и «всякая душа живая», чтобы мы уж точно все правильно поняли.

Завет, к примеру, с камнем невозможен. Для заключения Завета нужны как минимум две живые, дееспособные стороны. Следовательно, Животные – не неразумная материя, не просто куски мяса. Нет! У них есть живые души, иначе Господь не мог бы заключить с ними Завет. Человеческое Слово Господа подтверждает это еще раз: «спроси у скота, и научит тебя, у птицы небесной, и возвестит тебе; …и скажут тебе рыбы морские».[187]

Вспомним же сегодня Ноя, избранного заботиться о Видах. Мы, вертоградари, – коллективный Ной; нас также призвали и предупредили. Мы чувствуем симптомы надвигающейся катастрофы, как врач – пульс больного. Мы должны быть готовы к моменту, когда те, кто нарушил завет с Животными – воистину стер их с лица Земли, куда поместил их Господь, – будут сметены Безводным потопом, принесенным на крыльях темных Ангелов Божиих, что летают ночью, а также в аэропланах, вертолетах, скоростных поездах, на грузовиках и с помощью прочих подобных механизмов.

Но мы, вертоградари, будем хранить знания о Видах и о том, как они драгоценны для Господа. Мы должны перевезти это бесценное знание по водам Безводного потопа, словно в Ковчеге.

Друзья мои! Будем же строить наши Арараты бережно. Будем наполнять их предусмотрительно консервированными и сушеными продуктами. Замаскируем их хорошо.

Да избавит нас Господь от сети ловца, от гибельной язвы, перьями Своими осенит нас, и под крыльями Его да будем безопасны, как говорится в Псалме 90; не убоимся ни язвы, ходящей во мраке, ни заразы, опустошающей в полдень.[188]

Хочу также напомнить вам о том, как важно мыть руки: не менее семи раз в день, а также после любой встречи с незнакомыми людьми. Никогда не рано начать следовать этой важной мере предосторожности.

Избегайте любого, кто чихает.

Воспоем же.

 

О тело, мой земной Ковчег

 

 

О тело, мой земной Ковчег,

От разных бед защита,

В нем множество зверей навек

От гибели сокрыто.

 

В нем разным генам несть числа,

Нейронам, фибрам, клеткам –

О мой Ковчег, тебе хвала

За путь твой многолетний.

 

Ты – средоточие Веков

И мудрости от Бога,

И в море всяческих грехов

Отыщешь ты Дорогу:

 

Когда вокруг сгустился Мрак

И Ужас запустенья,

Я верю – скоро Арарат

Увижу, как Спасенье.

 

Средь милых Тварей жизнь свою

Я проживу в Земном раю

И в божьих Тварях воспою

Хвалу Творцу – за жизнь свою.

 

Из «Книги гимнов вертоградаря».

 

Глава 18

 

 

Тоби. День святого Крика

 

Год двадцать пятый

Убитый хряк все еще лежит на северном лугу. Грифы примеривались к нему, но не справились с толстой шкурой: выклевали только глаза и язык. Они ждут, пока туша разложится и лопнет, вот тогда им будет раздолье.

Тоби обращает бинокль к небу, на кружащихся ворон. Потом оглядывается и видит, что через лужайку идут два львагнца. Самец и самка, с таким видом, словно они тут хозяева. Они останавливаются у трупа и кратко принюхиваются. Потом продолжают свой путь.

Тоби смотрит на них как завороженная: она никогда не видела живого львагнца, только на картинках. Может, они мне чудятся? – думает она. Нет, вот они, львагнцы, вполне живые. Возможно, они из зоопарка – их выпустили какие‑нибудь фанатики в последние отчаянные дни.

Львагнцы не опасны только с виду, а на самом деле – весьма. Сплайс львиных и овечьих генов заказали исаиане‑львисты в надежде насильно приблизить Тысячелетнее Царство. Они решили, что единственный способ выполнить пророчество о мирном сосуществовании льва и агнца, так, чтобы первый не съел второго, – спаять их вместе. Но результат оказался не то чтобы вегетарианцем.

Все же у львагнцев – в кудрявом золотом руне, с курчавыми хвостиками – вполне кроткий вид. Они откусывают головки цветов и не глядят вверх; однако Тоби кажется, что они прекрасно знают о ее присутствии. Затем самец открывает пасть, показывая длинные острые резцы, и издает зов. Странное сочетание блеяния и рева: брёв, думает Тоби.

У нее по спине бегут мурашки. Ей вовсе не хочется, чтобы такой зверь прыгнул на нее из‑за куста. Если ее судьба – быть растерзанной и пожранной, пусть это сделает более традиционный хищник. Но все же они потрясающие. Она смотрит, как они резвятся на травке, потом нюхают воздух и медленно удаляются к опушке леса, пропадают в пестрой тени.

Как Пилар была бы счастлива их увидеть, думает Тоби. Пилар, и Ребекка, и малышка Рен. И Адам Первый. И Зеб. Все умерли.

Хватит, говорит она себе. Прекрати немедленно.

 

Она осторожно, боком спускается по лестнице, опираясь для равновесия на палку от щетки. Она все еще ждет, до сих пор ждет, что двери лифта откроются, заморгают огоньки, задышит система кондиционирования воздуха… и кто‑то… кто?.. выйдет из лифта.

Она идет по длинному коридору, тихо ступая по мягкому ковру, ворс которого становится все толще и толще. Мимо линии зеркал. В салоне красоты множество зеркал: клиенткам нужно все время напоминать при резком свете, как плохо они выглядят, а потом, при мягком – как хорошо они еще могут выглядеть при небольшой, хотя и недешевой, помощи. Но, побыв тут в одиночестве несколько недель, Тоби завесила зеркала розовыми полотенцами, чтобы не пугаться собственного отражения, перепрыгивающего из одной рамы в другую.

– Кто в домике живет? – вслух говорит она. И думает: «Не я. То, что я тут делаю, вряд ли можно назвать жизнью. Нет, я лежу в спячке, как бактерия в леднике. Тяну время. И это все».

Остаток утра она сидит в каком‑то ступоре. Когда‑то это была бы медитация, но сейчас – вряд ли. Похоже, что по временам парализующий гнев еще охватывает Тоби; эти приступы непредсказуемы. Начинается с неверия и кончается скорбью, но в промежутке между этими фазами Тоби вся трясется от гнева. Гнева на кого, на что? Почему она спаслась? Из бесчисленных миллионов. Почему не кто‑нибудь другой, помоложе, с большим запасом оптимизма и свежих клеток? Тоби должна верить, что в этом есть смысл – она здесь, чтобы свидетельствовать, передать послание, спасти хоть что‑то от всеобщей катастрофы. Должна верить, но не может.

Нельзя отводить столько времени на скорбь, говорит она себе. На скорбь и мрачные размышления. Этим ничего не добьешься.

 

Во время дневной жары Тоби спит. Перенести на ногах полуденную баню все равно не получится, только силы зря потратишь.

Тоби спит на массажном столе в одном из отсеков, где клиенткам салона делали всякие органическо‑ботанические обертывания. Простыни розовые, подушки розовые, и одеяла тоже розовые – мягкие, ласкающие цвета, как для колыбельки младенца. Хотя одеяла Тоби не нужны, в такую‑то погоду.

Просыпаться ей трудно. Надо бороться с апатией. Очень сильное желание – спать. Спать и спать. Спать вечно. Она не может жить лишь в настоящем, как куст. Но прошлое – закрытая дверь, а будущего Тоби не видит. Может, она так и будет тянуть день за днем, год за годом, пока не иссохнет, не сложится сама в себя, не высохнет, как старый паук.

Можно и сократить срок. У нее всегда под рукой маковая настойка в красной бутылочке, смертельные аманитовые грибочки,[189] маленькие Ангелы Смерти. Когда она выпустит их на свободу, в свое тело, чтобы они унесли ее на белоснежных крыльях?

Чтобы взбодриться, она открывает заветную баночку меда. Это последняя банка из партии меда, выкачанной ею так давно – еще вместе с Пилар – на крыше сада «Райский утес». Тоби хранила ее все эти годы, словно амулет. Мед не портится, говорила Пилар, если в него не добавлять воды: поэтому древние звали его пищей бессмертия.

Тоби глотает одну ложку ароматного меда, затем вторую. Его нелегко было собирать: окуривать ульи, осторожно вынимать соты, выкачивать мед. Эта работа требует деликатности и такта. С пчелами надо говорить, уговаривать их да еще на время отравить дымом: а иногда они жалят, но в памяти Тоби все это действо хранится как сплошное, незапятнанное счастье. Тоби знает, что это самообман, но самообман ей желаннее. Ей отчаянно нужно верить, что такое чистое счастье все еще возможно.

 

Глава 19

 

Постепенно Тоби перестала думать, что должна уйти от вертоградарей. Она не то чтобы уверовала в их учение, но уже не то чтобы и не верила. Одно время года переходило в другое – дожди и грозы, жара и сухость, прохлада и сухость, дожди и тепло, а потом один год сменялся другим. Тоби еще не стала вертоградарем, но и человеком из плебсвилля уже тоже не была. Была ни тем ни другим.

Теперь она осмеливалась выходить на улицу, но старалась не слишком удаляться от сада на крыше, прикрывала лицо и тело, надевала респиратор и широкую шляпу от солнца. Она все еще видела кошмарные сны с участием Бланко – змеи на руках, на спине безголовые женщины, прикованные цепями, освежеванные руки с синими венами тянутся к шее Тоби. «Скажи, что ты меня любишь! А ну скажи, сука!» В самые тяжелые моменты, среди наивысшего ужаса, наивысшей боли она сосредоточивалась на этих руках и представляла себе, как они отлетают у запястий. Сначала кисти, потом другие части тела. Серая кровь бьет фонтаном. Тоби представляла себе, как его заживо засовывают в контейнер для мусорнефти. Это были злобные мысли, и, попав к вертоградарям, Тоби честно старалась выбросить их из головы. Но они все время возвращались. Те, кто спал в отсеках рядом с ней, рассказывали, что иногда по ночам она, по их выражению, подает сигналы бедствия.

Адам Первый знал об этих сигналах. Со временем она поняла, что недооценивать его – большая ошибка. Хотя его борода к этому времени приобрела цвет невинности – белый, как перья птицы, – а голубые глаза были круглы и бесхитростны, как у младенца, хотя он казался таким доверчивым и уязвимым, Тоби знала, что не встретит другого столь же твердо идущего к цели человека. Он не размахивал этой целью как оружием; он парил внутри ее, и она сама его несла. С таким трудно сражаться: все равно что атаковать прилив.

– Он теперь в больболе, милая, – сказал Адам Первый как‑то в ясную погоду, в День святого Менделя. – Может быть, его никогда не выпустят. Может быть, он распадется на элементы прямо там.

У Тоби затрепетало сердце.

– Что он сделал?

– Убил женщину, – ответил Адам Первый. – Неудачно выбрал. Женщину из корпорации, она пришла в плебсвилль в поисках острых ощущений. Лучше бы они этого не делали. На этот раз ККБ была вынуждена принять меры.

Тоби слышала про больбол. Туда сажали осужденных преступников – и политических, и других: у них был выбор – погибнуть под дулом пистолета‑распылителя или отбыть срок на арене, где играли в больбол. На самом деле это была не арена, а что‑то вроде огороженного леса. Человеку давали запас еды на две недели и больбольное ружье – оно стреляло краской, как в пейнтболе, но если эта краска попадала в глаза, человек лишался зрения, а если на кожу, то начинала ее разъедать, и человек становился легкой добычей головорезов из команды соперников. Потому что все, кто входил на арену, попадали в одну из двух команд: «Красную» или «Золотую».

Женщины‑преступницы редко выбирали больбол. Они предпочитали пистолет‑распылитель. Большинство политических – тоже. Они знали, что на больбольной арене у них не будет ни единого шанса, и хотели покончить с этим делом поскорее. Тоби их понимала.

Больбольную арену долго держали в секрете, как петушиные бои и «Испытание на разрыв». Но теперь, как говорили, за игрой можно было следить: в больбольном лесу висели видеокамеры, спрятанные на деревьях и в скалах, но в них часто ничего не было видно – рука, нога, расплывчатая тень, потому что игроки в больбол, естественно, прятались. Но время от времени можно было увидеть и попадание – прямо на экране. Человек, продержавшийся месяц, считался хорошим игроком. Больше месяца – очень хорошим. Некоторые подсаживались на адреналин и не хотели выходить, даже когда их срок кончался. Больболистов со стажем боялись даже сотрудники ККБ.

Некоторые команды вешали свою добычу на дереве, другие уродовали тело. Отрезали голову, вырывали сердце и почки. Это для запугивания другой команды. Иногда съедали кусок – если еда была на исходе или просто чтобы показать свою отмороженность. Тоби думает: через какое‑то время человек не то что переходит границу, а забывает, что когда‑то были какие‑то границы. Он берет все, чего бы это ни стоило.

На миг ей видится Бланко – безголовый, висящий вверх ногами. Что она чувствует? Жалость? Торжество? Она сама не знает.

Она попросилась на всенощное бдение и провела его на коленях, стараясь слиться мыслями с грядкой зеленого горошка. Усики, цветы, листья, стручки. Все такое зеленое, безмятежное. Это почти помогло.

 

Однажды старуха Пилар, Ева Шестая, – у нее лицо было как грецкий орех – спросила Тоби, не хочет ли та научиться работе с пчелами. Пчелы и грибы – это была специальность Пилар. Пилар нравилась Тоби: она была с виду добрая и очень спокойная. Этому спокойствию Тоби завидовала. Поэтому она согласилась.

– Хорошо, – сказала Пилар. – Пчелам ты всегда можешь рассказать свои беды.

Значит, не только Адам Первый заметил, что у Тоби тяжело на душе.

Пилар сводила Тоби посмотреть на ульи и представила ее пчелам по имени.

– Они должны знать, что ты друг. Они слышат твой запах. Только не делай резких движений, – предупредила она, когда пчелы, словно золотистым мехом, покрыли голую руку Тоби. – В следующий раз они тебя узнают. А, да – если они будут жалить, не прихлопывай их. Только жало смахни. Но они жалят, только если их испугать, потому что, ужалив, они умирают.

У Пилар были нескончаемые запасы поверий о пчелах. Пчела в доме – к незнакомым гостям, а если убить эту пчелу, то гости будут недобрые. Если умер пчеловод, пчелам надо сказать об этом, иначе они отроятся и улетят. Медом можно мазать открытые раны. Рой пчел в мае – похолодает. Рой пчел в июне – к новолунью. Рой пчел в июле – не стоит пустого улья. Все пчелы в улье – все равно что одна пчела, поэтому они готовы умереть за улей.

– Как вертоградари, – сказала Пилар. Тоби не поняла, шутит она или говорит серьезно.

Пчелы сперва беспокоились при виде Тоби, но потом приняли ее. Они позволили ей самостоятельно выкачать мед и ужалили только два раза.

– Пчелы ошиблись, – сказала ей Пилар. – Ты должна попросить разрешения у пчелиной матки и объяснить ей, что ты не желаешь зла.

Пилар сказала, что говорить надо громко – пчелы не умеют читать мысли, точно так же, как и люди. Поэтому Тоби говорила с ними, хотя и чувствовала себя полной дурой. Что сказали бы прохожие там, внизу, на тротуаре, если бы увидели, что она беседует с роем пчел?

Если верить Пилар, пчелы во всем мире чахли уже несколько десятилетий. Может, от пестицидов, или от жаркой погоды, или от болезни, а может, от всего сразу. Но пчелы сада на крыше жили и здравствовали. Даже процветали.

– Они знают, что их любят, – сказала Пилар.

Тоби в этом сомневалась. Она во многом сомневалась. Но держала свои сомнения при себе, потому что слово «сомнение» было не очень популярно у вертоградарей.

 

Через некоторое время Пилар повела Тоби в сырые погреба «Буэнависты» и показала ей плантации грибов. Пчелы и грибы хорошо сочетаются, пояснила Пилар: пчелы в хороших отношениях с невидимым миром, ведь они – вестники мертвых. Она преподнесла этот безумный факт таким тоном, словно все об этом знали, одна Тоби по какой‑то причине притворялась незнающей. Грибы – это розы в саду того, невидимого, мира, потому что настоящее растение гриба – под землей. А видимая часть – то, что большинство людей называет грибом, – лишь мимолетный призрак. Облачный цветок.

Тут были грибы для еды, грибы для лекарственных целей и грибы для видений. Последние использовались только для уединенных медитаций и недель в затворе, хотя и они подходили для лечения некоторых болезней и даже для того, чтобы помочь людям пережить время «под паром», когда душа заново удобряет себя. Пилар сказала, что любой человек может побыть «под паром». Но задерживаться в этой стадии очень опасно.

– Это все равно что спуститься по лестнице, – сказала она, – и никогда не подняться вновь. Но грибы помогают с этим справиться.

Пилар объяснила, что грибы делятся на три категории: неядовитые, «использовать осторожно» и «берегись!». Дождевики, любой вид: неядовиты. Псилоцибины: «использовать осторожно». Все аманиты, особенно бледная поганка, «Ангел Смерти»: «берегись!»

– Но ведь они очень опасны? – спросила Тоби.

Пилар кивнула.

– О да. Очень.

– Тогда зачем вы их растите?

– Если Господь создал ядовитые грибы, значит, Он предвидел, что нам иногда нужно будет их использовать, – ответила Пилар.

Пилар всегда была такая деликатная и добрая, что Тоби не поверила своим ушам.

– Неужели вы собираетесь кого‑нибудь отравить? Не верю! – воскликнула Тоби.

Пилар посмотрела на нее в упор.

– Заранее никогда не скажешь, милая. Вдруг да и придется.

 

Теперь Тоби проводила все свободное время с Пилар – они ухаживали за пчелами, за гречихой и лавандой для пчел, посеянными на соседних крышах. Они выкачивали мед и заливали его в банки. На этикетках они ставили штамп с изображением пчелы, которым Пилар пользовалась вместо надписей. Несколько банок отложили для запаса еды в Арарате, созданном Пилар за выдвижным шлакобетонным блоком в подвале «Буэнависты». А еще они ухаживали за посевами маков, собирали густой сок маковых головок, копались на грядках грибов в погребе «Буэнависты», варили эликсиры, снадобья, жидкий медово‑розовый лосьон для кожи, который продавали на рынке «Древо жизни».

Так проходило время. Тоби перестала его считать. В любом случае время – не такая вещь, которая проходит мимо тебя, говорила Пилар; это море, в котором ты плаваешь.

По ночам Тоби дышала собой. Своим новым «я». Ее кожа пахла медом и солью. И землей.

 

Глава 20

 

К вертоградарям все время приходили новички. Одни были настоящими новообращенными, а другие не задерживались. Какое‑то время жили среди вертоградарей, носили те же мешковатые, скрывающие фигуру одежды, как у всех, выполняли самую тяжелую работу и, если это были женщины, иногда плакали. Потом исчезали. Это были люди из теней, и Адам Первый передвигал их в стране теней, словно шахматные фигуры по доске. Как и саму Тоби когда‑то передвинул.

Впрочем, все это были догадки: Тоби скоро поняла, что вертоградари не приветствуют личных вопросов. Вертоградари словно говорили: откуда ты взялся, чем занимался раньше – это никого не интересует. Важно только то, что сейчас. Говори о других то, что ты хотел бы, чтобы они говорили о тебе. Иными словами – ничего.

Но у Тоби все равно осталась куча вопросов. Например: спала ли Нуэла когда‑нибудь с кем‑нибудь, а если нет, почему она все время кокетничает? Откуда Марушка‑повитуха знает свое дело? Чем именно занимался Адам Первый до вертоградарей? Была ли когда‑нибудь на свете Ева Первая, или хотя бы миссис Адам Первый, или маленькие Адамы Первые? Если Тоби в разговоре забредала на опасную территорию, ей улыбались, меняли тему разговора и намекали, что она может избежать первородного греха, если не будет вожделеть слишком многих знаний или, может быть, слишком большой власти. Потому что эти две вещи связаны между собой – правда ведь, Тоби, дорогая?

И еще был Зеб. Адам Седьмой. Тоби не верила, что Зеб – настоящий вертоградарь. Он такой же вертоградарь, как она сама. В эпоху «Секрет‑бургера» она перевидала кучу мужчин примерно такого же телосложения и волосатости. Тоби готова была поклясться, что он ведет какую‑то игру: в нем была особая настороженность. Что делает такой человек в саду на крыше «Райский утес»?

Зеб приходил и уходил; иногда его не было подолгу, и возвращался он, одетый как житель плебсвилля: в искожаный наряд солнцебайкера, или комбинезон дворника, или черный костюм вышибалы. Сперва Тоби боялась, что он сообщник Бланко и пришел, чтобы следить за ней, но это оказалось не так. Дети прозвали его Безумный Адам, но с виду он был вполне нормален. Пожалуй, чуточку слишком нормален, чтобы якшаться с кучкой милых, но совершенно тронутых чудаков. А что связывало его с Люцерной? На ней было большими буквами написано, что она – балованная жена из охраняемого поселка; надувает губы, если ей случится сломать ноготь. Очень маловероятный выбор для такого человека, как Зеб. Таких людей пуля боится, говорили в детстве Тоби, когда пули еще были чем‑то обычным.

Может быть, конечно, их связывал секс. Мираж плоти, безумие с гормональной подпиткой. Такое со многими бывает. Тоби помнила время, когда и с ней могло такое случиться, подвернись ей правильный мужчина. Но чем дольше она жила у вертоградарей, тем дальше это уходило в прошлое.

Она давно не была ни с кем физически близка и не страдала от этого: во время погружения в Отстойник она хлебнула секса досыта, хотя и такого, какого никто себе не пожелает. Свобода от Бланко дорогого стоила. Тоби повезло: ее могли затрахать до состояния пюре, измолотить в фарш и вывалить на ближайшую помойку.

Впрочем, и за время ее жизни у вертоградарей был один случай, связанный с сексом: старый Муги Мускул набросился на нее, когда она отрабатывала свой час на тренажере в зале «Крути‑свет», бывшей общественной гостиной на верхнем этаже кондоминиума «Бульвар». Муги стащил ее с тренажера на пол, тяжело упал сверху и стал шарить под джинсовой юбкой, пыхтя, как неисправный насос. Но от таскания земли и карабканья по лестницам Тоби окрепла, а Муги был уже не в той форме, что когда‑то, и Тоби заехала ему локтем, сбросила с себя и оставила пыхтеть на полу.

Она рассказала об этом Пилар – к тому времени она уже привыкла рассказывать ей все непонятное.

– Что мне делать? – спросила она.

– Мы не поднимаем шума из‑за таких вещей, – ответила Пилар. – Муги на самом деле безобидный. Ты не одна такая – он на всех пытается прыгать, даже на меня пробовал, много лет назад.

Она сухо хихикнула.

– Древний австралопитек может проявиться в ком угодно. Прости его от чистого сердца. Он больше не будет, вот увидишь.

Вот и весь секс. Может, это временно, думала Тоби. Может, это как затекшая рука. Нервные окончания, отвечающие за секс, блокированы. Но почему же меня это не волнует?

 

Был День святой Марии Сибиллы Мериан от Метаморфозы насекомых – согласно поверью, хороший день для работы с пчелами. Тоби и Пилар качали мед. Обе были в широкополых шляпах с лицевой сеткой; для задымления они использовали мехи и кусок трухлявого дерева.

– Скажи, а твои родители – они еще живы? – спросила Пилар из‑за белой вуали.

Такой вопрос в лоб, нехарактерный для вертоградарей, удивил Тоби. Но наверное, у Пилар были веские причины. Тоби не смогла заговорить об отце и вместо этого рассказала Пилар о таинственной болезни матери. Страннее всего, сказала она, было то, что мать всегда так заботилась о своем здоровье; можно сказать, по весу она уже наполовину состояла из биодобавок.

– Скажи, какие биодобавки она пила? – спросила Пилар.

– Она держала франшизу «Здравайзера», так что их продукт и принимала.

– «Здравайзер», – повторила Пилар. – Да. Мы о таком и раньше слыхали.

– О чем? – переспросила Тоби.

– О такой болезни в связи с этими добавками. Неудивительно, что люди из «Здравайзера» сами вызвались ее лечить.

– Что вы хотите сказать? – спросила Тоби.

Ей стало холодно, хотя утреннее солнце уже палило вовсю.

– Тебе не приходило в голову, что твоя мать была подопытным кроликом?

Раньше Тоби действительно такое не приходило в голову, зато сейчас пришло.

– Я вроде как подозревала, – сказала она. – Не насчет добавок, но… Я думала, это застройщик, который хотел заполучить папину землю. Я решила, что, может быть, они что‑то подсыпали в колодец.

– Тогда вы все заболели бы, – ответила Пилар. – А теперь поклянись мне, что никогда не будешь принимать никаких лекарств производства корпораций. Никогда не покупай таких лекарств и никогда не бери их из чужих рук, что бы эти люди ни говорили. Они будут ссылаться на данные, на ученых; они приведут докторов – все вранье, их всех купили.

– Не может быть, чтобы всех! – воскликнула Тоби. Ее поразила ярость Пилар, обычно такой спокойной.

– Нет, – ответила Пилар. – Не всех. Но всех, кто продолжает работать с любой из корпораций. А остальные… кто‑то из них скоропостижно умер. Но те, кто еще жив… те, у кого осталась хоть капля врачебной этики…

Она помолчала.

– Такие врачи еще есть. Но они не работают на корпорации.

– Где же они? – спросила Тоби.

– Некоторые – здесь, с нами, – ответила Пилар. И улыбнулась. – Катуро Гаечный Ключ раньше был врачом по внутренним болезням. У нас он занимается водопроводом. Сурья была хирургом‑офтальмологом. Стюарт – онкологом. Марушка – гинекологом.

– А другие врачи? Те, которые не здесь?

– Скажем так: они в другом месте, в безопасности, – сказала Пилар. – Пока что. А теперь, милая, обещай мне. Эти лекарства из корпораций – пища мертвых. Не наших мертвых, а других, мерзких и опасных. Мертвых, которые еще живы. Мы должны научить детей избегать таких лекарств: они – чистое зло. Это не догмат веры, мы просто это знаем.

– Но почему же вы в этом так уверены? – спросила Тоби. – Корпорации… никто ведь не знает, чем они занимаются. Они сидят у себя за заборами в охраняемых поселках, и оттуда ничто не выходит наружу…

– Ты не представляешь, – сказала Пилар. – Еще не построен такой корабль, в котором рано или поздно не открылась бы течь. А теперь поклянись.

Тоби поклялась.

– Однажды, когда ты станешь Евой, то поймешь гораздо больше.

– Ой, мне никогда не стать Евой, – легкомысленно ответила Тоби.

Пилар улыбнулась.

 

В тот же день – чуть позже, когда Пилар и Тоби уже выкачали мед и Пилар благодарила улей и пчелиную матку за помощь, – по пожарной лестнице поднялся Зеб. На нем была черная искожаная куртка, любимая одежда солнцебайкеров. Солнцебайкеры делали в куртках прорези – для вентиляции во время езды, но в куртке Зеба разрезов было слишком много.

– Что случилось? – спросила Тоби. – Чем тебе помочь?

Зеб прижимал корявые короткопалые руки к животу; меж пальцев сочилась кровь. Тоби слегка замутило. В то же время она чуть не сказала: «Не капай на пчел».

– Упал и порезался, – ответил Зеб. – На битое стекло.

Он тяжело дышал.

– Не верю, – сказала Тоби.

– Я так и думал, что ты не поверишь, – ухмыльнулся Зеб. – Вот, – обратился он к Пилар. – Тебе подарочек. Из самого «Секрет‑бургера».

Он сунул руку в карман искожаной куртки и вытащил горсть мясного фарша. У Тоби мелькнула жуткая мысль, что это часть самого Зеба, но Пилар улыбнулась.

– Спасибо, милый, – сказала она. – На тебя всегда можно положиться! Тоби, найди Ребекку и попроси ее принести чистых кухонных полотенец. И Катуро. Его тоже попроси.

Вид крови ее словно бы и не взволновал.

«Сколько лет мне нужно прожить, чтобы достичь такого спокойствия?» – спросила себя Тоби. Ей казалось, что это ей вспороли живот.

 

Глава 21

 

Пилар и Тоби отвели Зеба в лазарет для находящихся «под паром». Это была хижина в северо‑западном углу сада на крыше. Вертоградари использовали ее во время бдений, и еще здесь жили те, кто выходил из состояния «под паром», и среднетяжелые больные. Пока Пилар и Тоби помогали Зебу лечь, из сарая в дальнем конце сада вышла Ребекка со стопкой посудных полотенец в руках.

– Кто это тебя? – спросила она. – Это стеклом! Бутылками дрались?

Пришел Катуро, отлепил куртку от живота Зеба и осмотрел его взглядом профессионала.

– По ребрам пошло, – сказал он. – Тебя порезали, а не пырнули. Глубоких проколов нет – считай, повезло.

Пилар протянула Тоби горсть фарша.

– Это для опарышей, – сказала она. – Сделай, пожалуйста, все, что нужно.

Судя по запаху, мясо уже подтухло. Тоби завернула его в марлю из «Велнесс‑клиники» – она видела, как это делает Пилар, – и спустила узелок на веревочке с крыши. Через пару дней мухи отложат туда яйца, из яиц выведутся личинки, и тогда она втянет узел обратно и соберет опарышей, потому что где тухлое мясо, там и они. Пилар всегда держала наготове опарышей для лечебных нужд, но Тоби еще не видела их в действии. По словам Пилар, лечение опарышами – древний метод. Его списали со счетов как устаревший, вместе с пиявками и кровопусканием, но во время Первой мировой войны врачи заметили, что раны у солдат заживают быстрее, если в них заводятся опарыши. Эти полезные создания не только ели отмирающую плоть, но и убивали гнилостные бактерии, а потому замечательно помогали предотвратить гангрену.

Опарыши в ране создают приятное ощущение – покусывают, словно мелкие рыбки, – но за ними надо внимательно следить: если кончится мертвое мясо, они вторгнутся в живую плоть, причиняя боль и вызывая кровотечение. Если этого не допускать, рана заживет чисто.

 

Пилар и Катуро промыли раны Зеба уксусом и смазали медом. Кровь перестала идти, но Зеб все еще был бледен. Тоби принесла ему настой сумаха. Катуро сказал, что стекло, которым дерутся в плебсвиллях, чудовищно инфицировано, так что лучше сразу приложить опарышей, чтобы избежать заражения крови. Пилар взяла припасенных ею опарышей, пинцетом переложила в марлю, сложенную вдвое, и прибинтовала марлю к Зебу. Пока опарыши прогрызут марлю, рана Зеба уже загноится настолько, чтобы их привлечь.

– Кто‑нибудь должен сторожить опарышей, – сказала Пилар. – Круглые сутки. Чтобы они не съели нашего дорогого Зеба.

– И чтобы я их не съел, – сказал Зеб. – Сухопутные креветки. То же строение тела. Очень вкусные в поджаренном виде. Отличный источник липидов.

Он старался держаться, но голос у него был слабый.

 

Тоби взяла на себя первые пять часов вахты. Адам Первый узнал про Зеба и пришел его навестить.

– Скрытность – лучшая доблесть, – с упреком сказал он.

– Ну, их было слишком много, – ответил Зеб. – И то трое наверняка теперь в больнице.

– Гордиться тут нечем, – сказал Адам Первый.

Зеб нахмурился.

– Орудие пехотинцев – ноги, – заметил он. – Потому я ношу ботинки.

– Мы это обсудим позже, когда тебе станет лучше, – ответил Адам Первый.

– Мне и сейчас хорошо, – огрызнулся Зеб.

Впорхнула Нуэла, которая должна была сменить Тоби на посту.

– Ты сделала ему отвар ивы? – спросила она. – Ой, я так ненавижу этих опарышей! Дай‑ка я подложу тебе подушку под спину! А можно поднять сетку? Нам нужен ветерок! Зеб, это у тебя такое «Предотвращение кровопролития в городе»? Ах, какой ты нехороший!

Она щебетала, и Тоби захотелось ее пнуть.

Следом, вытирая слезы, явилась Люцерна.

– Какой ужас! Что случилось, кто…

– Ой, он так нехорошо себя вел! – заговорщически шепнула Нуэла. – Правда, Зеб? Подрался с людьми из плебсвилля!

В ее шепоте слышался восторг.

– Тоби, – спросила Люцерна, игнорируя Нуэлу, – насколько это серьезно? Он… он…

Она держалась словно актриса старинного телевидения, играющая сцену у смертного одра.

– Я в порядке, – ответил Зеб. – Беги по своим делам и оставь меня в покое.

Он сказал, чтобы его никто не дергал. Кроме Пилар. И Катуро, но только при крайней необходимости. И Тоби, потому что она хотя бы молчит. Люцерна ушла, заливаясь злыми слезами, но тут Тоби ничего не могла поделать.

 

Слухи заменяли вертоградарям ежедневные новости. Старшие мальчики скоро узнали о битве З