Роберт Бриффо, «Грех и секс», 1931, с.140

Чудаки изобретают достаточное количество новых способов жизни для того, чтобы мои дети не чувствовали себя более изолированными, чем любое другое меньшинство внутри вымышленного большинства. В компьютерный век разделение вполне может оказаться более ценным, чем объединение. Циники могут поспорить, что дети из моего домохозяйства будут стремиться создавать «нормальные» семьи, как часть естественного противодействия. Возможно. Сталкиваясь с такими сомнительными возможностями, можно прибегать только к эмпирике. Я физически не могла иметь ребёнка, кроме как по случайности или против своей воли, в вынужденном положении, в этом случае я не могу взять на себя ответственность за последствия. Я бы хотела иметь возможность думать, что сделала все, что могла.

Смысл органичной семьи в том, чтобы освободить детей от неприятности быть продолжениями своих родителей, чтобы они могли принадлежать в первую очередь себе самим. Они могут принимать услуги, которые им обычно оказывают взрослые, не формируя зависимости от них. Они должны иметь возможность инициировать собственную деятельность, и определять способ и объем собственного обучения. Они могут прийти к тому, чтобы с негодованием относиться к своей странности, но в других обстоятельствах они могут отвергать «нормальность»; столкнувшись со сложностью приспособиться, дети переключаются на родителей и их воспитание, объявляя их козлами отпущения. У родителей нет выхода, кроме как своих детей, если они хотят избежать цикла эксплуатации и взаимного обвинения. Если они хотят ими, то они должны создать ситуацию, в которой возможно это.

Организация саморегулирующихся органичных семей может показаться возвращением к хаосу. Подлинный хаос более плодотворный, чем хаос от противоречащих друг другу систем, которые взаимно разрушительны. Когда наследственность сошла на нет, а бюрократия – закон, так что только богатые получают силу и социальную мобильность, абсурдно, что семья должна продолжать существовать по патрилинейной модели. Абсурдно, что людям должно жить плотнее друг к другу, чем когда-либо, притворяясь, что они все еще в коттедже с садом. Абсурдно, что людям должно обязываться быть вместе всю жизнь, хотя развод всегда возможен. Абсурдно, что семьи должны утверждать нормальность, когда неопределенность значения и функции родительства означает, что дети, рожденные в десятилетии друг от друга или в миле друг от друга, могут быть воспитаны совершенно по-разному. Кормить грудью или нет? Когда и как приучать к горшку? Стоит ли вообще наказывать? Как вознаграждать? Абсурдно, что множество детей вырастают в среде, где их существование не одобряют. Абсурдно, что дети должны бояться взрослых, не входящих в их семью. Поколение X, разрыв между поколениями, «моды», рокеры, хиппи, йиппи, скинхеды, маоисты, молодые фашисты Европы, бунтари без цели, какое бы снисходительное название не давало бы им родительское поколение, молодежь обвиняет старших в ложном захвате власти, чтобы скрыть собственное замешательство. Вандализм, отделанные сталью ботинки, наркотики, беспорядки футбольных фанатов, – вот это хаос, а попытки официальной власти бороться с ними еще более хаотичны. Малолетний нарушитель заставляет систему или одну из систем противостоять ему, и это неизменно оканчивается неудачей. Статус-кво – хаос, маскирующийся под порядок: наши дети собираются, чтобы выразить органичное сообщество через единые ритуалы и одежду, и это сообщество ни во что не ставит государственную власть. Калифорнийская полиция не осмеливается вмешиваться в дела «Ангелов Ада», которые издеваются над их уголовным законом, отказываясь делать то, что могли бы сделать их родители, обладая такой силой. Такое издевательство исходит и от «Черных Пантер». Семья уже распалась: технологический прогресс обогнал консерватизм. Государство-отец может справиться с неконтролируемыми детьми единственными доступными способами: избивать и стрелять в них на улицах, или послать их на войну, в абсолютную форму хаоса.

Вильгельм Райх описывал авторитарную навязанную семью «частью и в то же время предпосылкой авторитарного государства и авторитарного общества».⁹ Как и семья, государство противоречит себе в своем замешательстве и вседозволенности, хотя в конечном счете оно вмешивается, чтобы хаотично осуществить свою власть. В Англии «эксцессы» молодежи сдерживаются и им разрешено тратить деньги, пока их нельзя будет прямо наказать или контролировать, чтобы они чрезмерно не заражали примером спящую молодежь. Результатом является политический и общественный хаос, «сексуальная глушь». Бесформенность, невозможность законного существования моего хозяйства мечты – гарантия защиты от хаоса противоречащих привязанностей, от противоречащих аппаратов образования, от противоречащих решений. Моего ребёнка никто не будет направлять, потому что помощь, предложенная ему нашем обществом, ведет его одновременно и назад, и вперед, и в стороны. Если мы стремимся вернуть жизни радость и безмятежность, нам придется слушать, что пытаются до нас донести наши дети, и не навязывать им искаженную картинку в наших сумасшедших семьях.

Безопасность

Нет такой вещи как безопасность. Никогда не было. И все же, мы говорим о безопасности как о чем-то, на что люди имеют право; мы объясняем возникновение психоза и невроза его отсутствием. Несмотря на то, что безопасность не является природой вещей, мы придумываем стратегии чтобы перехитрить удачу, и после того, как воплотим их, называем это страхованием, гарантией, социальной безопасностью. Мы нанимаем службы безопасности, платим охранникам. И все же мы знаем, что вселенная имеет полномочия на непредвиденные бедствия, которые не будут возмещены. Мы знаем, что пенсии и пенсионные схемы не являются гарантией для непоколебимости современной валюты. Мы знаем, что деньги не могут возместить потерянную ногу или жизнь, прожитую в головных болях, шрамы, но мы улаживаем эти проблемы точно так же. В какой-то степени мы понимаем, что чем больше мы готовим защиту от непредвиденного, тем больше наша уязвимость перед непредвиденным. Деньги в банке, собственный дом, инвестиции –, это расширение областей, в которых мы можем пострадать. Чем больше накоплена пенсия, тем больше вероятность ее потерять. Чем в большей степени государство берется защищать человека от болезней и бедности, тем больше оно имеет право жертвовать им ради общего блага, уничтожить его дом и убивать его животных, госпитализировать его детей или отдавать их в одобренные дома; чем больше правительственных форм, выступающих под его именем, тем больше у него возможностей клеветать на высоких должностях. Джон Гринуэй повелся на мифологию государства всеобщего благосостояния и позволил химере соблазнить его до того, как ему исполнилось восемнадцать лет.

Я не чувствую себя в безопасности, и я хотела бы вступить в брак. Я полагаю, это для безопасности.

Вы должны чувствовать себя в безопасности в первую очередь. Если у вас нет денег в банке, к которым можно прибегнуть, вы никогда не сможете быть свободны от беспокойства...

Не то чтобы я чувствую незащищенность дома, у меня хороший дом. Я просто не могу чувствовать себя в безопасности из-за состояния мира...

Полагаю, если я достаточно удачлива, и найду надежную работу, приносящую действительно хорошие деньги, то буду как все остальные. Это удивительно – что немного денег в банке и хороший дом могут сделать с вами. Вы начнете думать о том, чтобы научиться вести машину и содержать в порядке свой сад и страхование жизни, заведете два пакета телеканалов – и у вас нет времени беспокоиться о глобальных проблемах, вроде того, сколько людей голодают в Африке.

Безопасность может быть убийцей и разъедать ваш разум и душу. Но я бы хотела иметь это.¹

Вероятно, единственное место, где человек может чувствовать себя действительно в безопасности – это тюрьма строгого режима, за исключением неминуемой угрозы освобождения. Проблема рецидивизма должна была показать юношам, таким как Джон Гринуэй, чем именно является понятие безопасности, но нет никаких признаков того, что он бы понял. Безопасность – это когда все улажено, когда с тобой ничего не может случиться; безопасность– это отрицание жизни. Люди могли бы быть лучше подготовлены к тому, чтобы справляться с бедствиями и трудностями, чем они готовы с неизменной безопасностью, но пока безопасность является наивысшей ценностью в обществе, они не могут иметь возможности решить этот вопрос сами для себя. Принято считать, что англичане великолепно справились с войной и были более жизнерадостными и дружелюбными под ежедневной угрозой бомбардировок, чем сейчас, в благожелательное мирное время, когда мы настолько далеки от волнений о том, как много голодающих людей в Африке, что можем допускать Британскую политику в Нигерии. Джон Гринуэй не понимал, что его бастионы безопасности предоставят новые возможности для угрозы. Елизаветницы называли это явление изменчивостью и оплакивали утрату всего, что было справедливым и долговечным, с неким меланхоличным ликованием, видя в Гераклитовом танце стихий божественную цель и прогресс в Платоновской неизменности в неземной области идей.² Гринуэю недоступна такого рода философия; он также не может принять фатализм крестьянина что всегда высмеивал ненадежность времен года. Он считает, что есть такая вещь, как безопасность: работодатель может платить ему меньше, но обещать ему обеспечение гарантией владения жильем, что ему может быть разрешено жить и умереть в одном и том же доме, если он заплатит за него, что он может связать себя с женой и семьей как гарантию того, что не будет оставленным и одиноким.

Самое странное в несбыточной мечте о безопасности двадцатого века состоит в том, что она была создана в эпоху величайшей угрозы. Никакую катастрофу, столь же неизбежную и неконтролируемую, как тотальная война, никогда не представляли до ядерной эпохи. Похоже, как только люди найдут способ обезвредить один вид угрозы, другой сразу займет его место. Недуг осложняется; возможности агрессии и уничтожения превосходят самые смелые мечты отца Григория. Международное соглашение запрещает использование газа, поэтому биологическое оружие должно было быть разработано. И так далее. Отсутствие безопасности в человеческой жизни является постоянным фактором, и я полагаю, что усилия по его устранению такие же постоянные.

Гринуэй смешивает безопасность жизни и имущества с эмоциональной безопасностью, и трудно понять, как он мог сделать иначе. Частью загадки в нашем использовании идеи является внушение виновности в незащищенности эпитета, применяемого к личности. Более того, предполагается, что женщинам особенно необходимо чувствовать себя в безопасности, быть уверенными в любви и подкрепляться домашним комфортом. Женщины, отказывающиеся от вступления в брак, рассматриваются как осмелившиеся быть в небезопасности, сталкиваясь с одинокой старостью в бедности и деградации. Но мужья умирают, пенсии нестабильны, дети взрослеют и уходят, а мать становится свекровью. Работа женщин, замужних или нет, является черной и низкооплачиваемой. Право женщин на владение имуществом ограничено, особенно если они состоят в браке. Как брак может обеспечить безопасность? В любом случае муж – это имущество, которое может быть потеряно или украдено, а брошенная жена тридцати лет с парой детей гораздо более безутешна и незащищена со своими обязанностями, чем незамужняя женщина с детьми или без детей. Законы, облегчающие развод, повышают уровень безопасности жены. Насмешка эмоциональной незащищенности – это критика отказа женщины обманывать мыслью о том, что она не может быть брошена; брачная служба обещает безопасность: для религиозных людей это сакраментальный знак, а безопасность – это безопасность на небесах, где муж и жена могут быть одной плотью; для женщин, которые понимают это как некий пожизненный контракт на принадлежность одному мужчине, это явно неудовлетворительный документ. Меры предосторожности и компенсации должны быть записаны в нем с самого начала, как в контрактах на управление, и тогда это будет иметь как минимум ценность делового документа. Сакраментальный знак в атеистический век вообще не имеет значения. Для всех заинтересованных сторон было бы лучше, если бы его договорный характер был немного яснее.³

Если бы брак был контрактом с гарантиями и компенсациями, указанными в нем, он все равно не обеспечил бы эмоциональную безопасность. Ее ценность будет заключаться в том, по всей видимости, чтобы не поощрять женщин к тому, чтобы они полностью полагались на ситуацию, которая не имеет постоянного характера. Домохозяйка является неоплачиваемой работницей в доме своего мужа в обмен на то, чтобы быть постоянной сотрудницей: ее случай доведен до абсурда как в случае работника, что соглашается на более низкую зарплату в обмен на постоянство его рабочего места. Но самые низкооплачиваемые работники могут быть и уволены, как и жены. У них нет сбережений, нет навыков, с которыми они могут договориться в других местах, и они должны нести клеймо уволенных. Единственной альтернативой для работницы и жены является отказ от рассмотрения наживки в виде безопасности и открытая договоренность. Чтобы сделать это, женщина должна иметь другой тип безопасности, тип личной безопасности, который позволит ей рассматривать отсутствие безопасности как свободу. Женщинам предлагается пользоваться правом личной безопасности даже если у них ее нет, поскольку они не должны чувствовать угрозы в своих браках и не принимать мер по защите своих интересов, хотя они и выполняют все эти обязанности. Самостоятельность теоретически необходима в браке, поэтому логично, что нет никаких причин принимать химерную безопасность, на которую нельзя полагаться, если все закончится не успешно. Поиск безопасности осуществляется самой слабой частью личности в силу страха, неуверенности, усталости и тревоги. Женщины не являются игроками даже в малой степени, по сравнению с мужчинами. Жены склонны ограничивать деятельность своих мужей, особенно если она сопряжена с риском, и, следовательно, возможности для достижений, удовольствий и неожиданностей ограничены.

Брак, дом, жена и дети – очень важная часть жизни. Человек был бы неполноценен без них, но я не верю в привязку себя к кому–то, пока ты не достигнешь чего–нибудь сам.

Большинство людей получают лучшую работу, которую могут, работают для продвижения по службе, и, заработав достаточное количество денег, встречаются с девушкой и женятся на ней. Тогда остается лишь купить дом и машину, и вот вы здесь – прикованы на всю оставшуюся жизнь. Когда вам исполняется тридцать пять, вы боитесь попробовать что–то новое на случай, если потеряете свою безопасность. И это означает жизнь в сожалениях о том, что вы хотели сделать.⁴

Это взгляд Майка Рассела, двадцатилетнего репортера «Эдинбургских вечерних новостей», на брак и безопасность в 1964 году. Он идентифицировал роль жены в том, что та толкала мужа к его месту в коммерческой машине. Государство социального обеспечения оправдывает свое существование обещанием безопасности и заставляет работника быть уверенным в том, что он не будет испытывать беспокойства и не пострадает от любого несчастного случая, который может произойти с ним, путем вычета из его заработной платы отчислений на старость и болезнь, в то же время он использует часть своих заработков для того, чтобы продолжать разрабатывать самые серьезные угрозы во имя самообороны, для своего дальнейшего существования. Жена является союзником в таких репрессиях. Требования, связанные с жильем, ипотеками и платежами за покупку жилья, поддерживают обездвиживающие тенденции его работы, препятствуя его желанию контролировать работу и любому интересу к прямым действиям. Если правильный уровень оплаты труда сохраняется, и аномалии ситуации не слишком очевидны, женатый мужчина – послушный и надежный работник. Играя на страхах перед иммигрантами и недовольстве по поводу замораживаниязарплат и сделок с производительностью, ловкий Тори может обратить рабочий класс в воплощение изощренного консерватизма.

Если бы женщины отказались от своих ролей в этом паттерне, признав отсутствие безопасности свободой, им бы не стало от этого заметно хуже. Циники замечают, что экономически, не состоящие в браке пары часто находятся в более выгодном положении по налоговым соглашениям и не только, чем супружеские.

Любовь по самой своей природе должна быть временной. Поиск секрета, который сделает ее постоянной, было бы таким же диким занятием, как поиск философского камня или великой панацеи: и открытие было бы в равной степени бесполезным или скорее губительным для человечества. Самый благодатный способ взаимодействия в обществе – дружба.