VI. Коммуникация как самонаблюдающая операция

Тринадцатая лекция

Дамы и господа, у нас впереди еще две пары, и я снова су­жаю круг тем. на этот раз ограничивая его социальными систе­мами. Это не означает, что мы уходим с теоретического уровня - просто возникает своеобразный эффект воронки. После ко­роткого вступления, в котором говорилось о ступоре в развитии социологической системной теории, мы на самом общем уров­не обсудили новейшее развитие системной теории в последние 20-30 лет, потом следовала часть, в которой мы, отталкиваясь от понятия смысла и времени, сравнивали психические и социаль­ные системы, т.е. применяли свои познания к двум совершенно различным типам систем, а теперь, в последней части курса, я хотел бы сосредоточить внимание на социальных системах. Это будет своего рода переход к курсу лекций, который, вероятно, будет называться «Социальные системы». При этом те теорети­ческие опции и установки, которые были приняты на прошлых лекциях, остаются в силе. Это относится прежде всего к глав­ному моменту, который в литературе редко встречается в таком явном виде, а именно, что система производится целиком и пол­ностью операциями и таким же образом определяется в наблю­дении. Производитель системы - операция, и теорию мы долж­ны разрабатывать таким образом, чтобы она ориентировалась на эту операцию, т.е. системная теория и теория коммуникации должны мыслиться вместе. Ведь, как я уже говорил, эта опера­ция - коммуникация.

Таким образом, системная теория и теория коммуникации оказываются тесно связанными. Это означает, что сначала мы должны обратиться к нашему имеющемуся уже пониманию коммуникации и затем изучить обширную литературу - ведь сейчас уже есть целые кафедры «науки о коммуникации», и самые разные дисциплины занимаются коммуникацией - на предмет используемых в ней понятий, и тогда, как мне кажет­ся, наша позиция будет позицией меньшинства. Дело в том, что вы - а если почитать литературу, то эту точку зрения можно зоо —                         —      —- -—                                             —

встретить и там - обычно думаете о коммуникации как о про­цессе передачи. Вы сами являетесь автором или получателем коммуникации, а другой, ваш партнер, перенимает сообщение, новость, информацию, как бы мы это ни называли. Сначала она здесь, потом она там, а вы активно или пассивно в этом участву­ете. В литературе по кибернетике в 1950-х гг. эта предпосылка тоже не подвергалась сомнению. Многие технические исследо­вания были направлены на то, чтобы рассчитать чувствитель­ность к помехам и объемную мощность подобных процессов передачи.

Между тем уже высказывается критика, хотя и скрытая, этой модели передачи. Например, Матурана совершенно однозначно утверждает, что он понимает коммуникацию или использова­ние языка, как он это называет, не как процесс передачи, а как сверхкоординацию координации организмов.^[105] Есть и другие возражения, которые, на мой взгляд, сосредоточены на двух мо­ментах. Один момент, пожалуй, довольно поверхностный. Все­гда было очевидно, что в процессе коммуникации никто ничего не отдает. У того, кто что-то сообщает, знание не пропадает из головы. Это не так, как в экономическом процессе: если ты за­платил, то этих денег у тебя уже нет, или если ты переуступил в собственность какую-то вещь, ты уже ею не владеешь. Здесь мы имеем дело с процессом, который явно носит мультиплика­тивный характер. Сначала это есть только у одного, потом это знают двое или больше, или сотни, миллионы, в зависимости от того, какую сеть мы имеем в виду. Даже если придерживать­ся метафоры передачи, то здесь мы сталкиваемся с необычным процессом передачи, при котором ничто не утрачивается, а только преумножается.

У Грегори Вейтсона в различных работах, статьях, докладах вы найдете идею о том, что в случае коммуникации речь идет о создании избыточности, т.е. излишнего знания, излишнего с точки зрения того, кто хотел бы его узнать^[106]. Если А сообщает                    _         _                                                                                                                                                                     301

что-то В, то С может уже спросить об этом или у А, или у В. Если что-то было показано по телевизору, то вы можете спро­сить об этом практически любого. Создается переизбыток зна­ния, знание преумножает само себя, и, соответственно, увели­чиваются показатели забывания или деактуализации коммуни­кативного содержания. Вчерашнее знание сегодня уже никого не интересует. Это создание избыточности описывает коммуни­кацию, но ничего не дает для понимания операции. С какой же операцией мы имеем дело? Как мы опишем операцию, которая вызывает этот эффект излишка, а затем - избирательного обра­щения, т.е. избытка и селекции? Об этом в данных критических замечаниях относительно модели передачи ничего не сказано.

Другая критика менее распространена, но, на мой взгляд, она более существенная. Здесь рассматривается вопрос о том, не предполагает ли модель передачи применительно к наблю­дателю или также к участнику, что состояние участвующих лиц известно, т.е. известно, что именно означает знание определен­ного рода в голове А и что означает знание в голове В. Ведь чтобы иметь возможность установить, что это одно и то же, нужно знать, что там вообще внутри. И если знание в голове В и знание в голове А совершенно различны, то, наверное, в этом случае сложно говорить о коммуникации. Но как вы узнаете, что знает кто-то другой? Или как вы узнаете, что определенная информация, например, на каком автобусе можно доехать до университета, одинаковая у всех? Одни предпочитают ездить на автобусе, другие не любят ездить на автобусе. Одни все вре­мя забывают номер, вынуждены спрашивать и злятся на самих себя. У других нет этой проблемы. Чем более конкретно систем­но-теоретическое представление о системах, чем больше оно соотносится с их конкретными эмпирическими состояниями, тем сложнее представить себе, что существует некое тождест­во или хотя бы сходство. Или. если сформулировать это иначе, возвращаясь к наблюдателю: конечно, наблюдатель может ска­зать, что это одно и то же. Так, сообщение о переносе лекции из одной аудитории в другую мы можем рассматривать как полу­ченное нами в готовом виде. У нас состоялась коммуникация, и то, что мы знаем, - это то, что у нас состоялась коммуникация. Я не знаю, как вы воспримите то, что вам придется перейти на другое место, или с какими затратами в вашей психической 302 ■■—                                 —                                                     —■                                       

экономике связано понимание этого, хотя в прошлый раз было сказано, что лекция состоится в той же аудитории. Мы помним о коммуникации. Почему бы тогда с самого начала не ограни­читься коммуникацией, тем более, что если бы коммуникация должна была каждый раз выяснять, в каком конкретном эмпи­рическом состоянии находятся субъекты, индивиды или целые социальные системы, например, профсоюзы, участвующие в коммуникации, го это бы чрезвычайно ее усложнило, В каком состоянии находился профсоюз в момент подписания догово­ра? Зачем это знать? Скольких трудов это стоило бы и какую задержку во времени это означало бы, если бы нужно было вы­яснять это как в психической, так и в социальной сфере? Может быть, необходимость постоянно заниматься своими собствен­ными предпосылками загнала бы коммуникацию в тупик? Но, возможно, в этом нет никакой необходимости.

Таковы два аргумента, к которым добавляется третий, но он. правда, отпадает, как только мы переходим к письменной ком­муникации. Здесь предполагается, что коммуникация осущест­вима только при одновременности сообщений и понимания. То есть не бывает так, чтобы я что-то говорил, а другой понимал бы это с определенной задержкой во времени. За счет того, что акустика, звук раздается сразу же, я слышу, как я говорю, в мо­мент своего говорения. Задержка минимальна и не регистри­руется психикой. Я исхожу из того, что и вы слышите то, что я говорю, в тот момент, когда я это говорю. Синхронность ком­муникации является ключевым моментом по крайней мере для устной коммуникации (а о ней автоматически думают в первую очередь), и по этому моменту можно выявить единство опера­ции. Коммуникация синхронна и происходит в пространстве, которое обозримо или устанавливается посредством коммуни­кации. Кто бы что ни слышал, кто бы ни сидел перед телевизо­ром, в тот момент, когда что-то говорится, он понимает то, что говорится. Так что, собственно говоря, в дальнейших размыш­лениях о единстве нет необходимости.

И лишь когда мы задумываемся о том, является ли коммуни­кацией сообщение из текстов давно минувших дней (когда мы читаем Аристотеля или Гомера, даже не зная наверняка, жил ли он на самом деле), у нас появляется проблема, связанная с установлением единства коммуникации с такими далекими вре-                                                                                                                          303

менами. 11о прежде всего здесь идет речь о гарантии единства, а именно о замещении аналитического единства пространствен­но-временным отношением. Это важный момент в коммуника­ции, который не очевиден в теории передачи.

Разумеется, любая критика теории или модели работает только в том случае, если есть встречное предложение: если это не передача, то что тогда? В концепции, которую я сейчас хочу представить и которая более подробно рассматривается в книге «Социальные системы», используется классификация, уходя­щая корнями в античность. По крайней мере, у стоиков она уже была, а в современной дискуссии она стала известна в 1930-е гг., прежде всего благодаря теории языка Карла Бюлера. Затем она переместилась в Америку и там отчасти растворилась в ти­пологии речевых актов.^[107] Суть ее заключается в делении ком­муникации на три части, которые по-разному именуются, но в принципе обозначают одни и те же аспекты коммуникации. Договоримся о терминах: я говорю об «информации» (то, о чем идет речь), о «сообщении» и о «понимании». Существуют раз­личные теоретические трактовки этой триады. Вели исходить из теории актов, то можно выявить различные типы, в зависи­мости от того, что выходит на первый план: информация, экс­прессивное поведение или получение [сообщения] адресатом. Этому посвящена обширная литература, которую объединяет ключевое слово «speech act». В этой связи можно указать на ра­боты Остина и Сёрля^ш. Впрочем, сейчас это уже развернутая лингвистическая теория, которая во многих аспектах выходит за рамки лингвистики, например, в дискуссии об интенционапь- ности. Здесь мы встречаем представление о том, что данную триаду можно разложить на типы или акты в зависимости от ос­новного элемента. Бюлер говорил только о функциях языка, т.е. не о различных актах, а о том, что язык должен выполнять все три функции: предлагать возможности для сообщения, фиксиро­вать информацию и предусматривать эффекты передачи, праг- 304 ■——                                     —                                                                                                                                                                                             —

магические эффекты или эффекты понимания.

Если мы сформулируем этот вопрос с точки зрения того, что такое коммуникация, в чем заключается ее единичное действие (unit act), в чем состоит элементарное единство системы, то это различение информации, сообщения и понимания тоже можно использовать, но только в качестве компонентов единства. Это означало бы, что коммуникация возникает только тогда, когда возникает это единство, состоящее из сообщения, информации и понимания - а это маловероятно с точки зрения эволюции. Если вы вспомните наши рассуждения по поводу языка, вам станет ясно, что коммуникация предполагает язык, который, во всяком случае, необходим для того, чтобы она осуществлялась регулярно и не ограничивалась отдельными, всем понятными жестами. Это также означает, что данное единство и его компо­ненты - информация, сообщение и понимание - не могут появ­ляться изолированно, а всегда представляют собой аспекты опе­ративно осуществляемого единства, но при этом не являются элементами, атомами или какими-то заданными состояниями, которые нужно просто скомпоновать.

Это можно проиллюстрировать на примере понятия «инфор­мация». Здесь мы снова сталкиваемся с теми аспектами, кото­рые разработал Матурана с целью критики общепринятой, в том числе биологической теории информации, в которой говорится, например, о «генетической информации»^[108]. Информация, если мы рассматриваем ее в этом контексте, - это всегда аспект ком­муникации, то, что действует только внутри системы в качестве информации и внутри аутопойесиса тоже функционирует та­ким образом, что может дать какой-то повод или, другими сло­вами, всегда присутствует, когда нужно придумать следующую операцию. Это сравнительно просто, если поразмыслить над тем, что мы понимаем под информацией. В разговорной речи мы употребляем слово «данные» и «информация», как если бы это было одно и то же, и при этом автоматически представляем себе листочки, записочки, маленькие частички или элементы, передаваемые туда-сюда. Информацию откуда-то получают и передают дальше, предварительно добавив к ней что-то свое, деформировав ее, извратив или сделав с ней что-то еще. но                                                                            305

это всегда своего рода готовый продукт, переходящий из рук в руки. Это, конечно же, вписывается в теорию передачи инфор­мации. Однако, если приглядеться повнимательнее к тому, как определяется информация, то можно увидеть, что здесь всегда имеет место удивление или выбор из нескольких возможнос­тей^[109]. Когда мы произносим какое-то конкретное предложение, оно является выбором из множества предложений, которые можно было бы произнести, и этот выбор ограничен тем, что было сказано до этого. Когда мы узнаем новость, например, чи­таем в газете новость из области спорта, что кто-то выиграл или проиграл или был настолько болен, что не смог участвовать в соревновании, мы с самого начата имеем дело с контекстом, в котором может произойти нечто подобное. Мы не знаем заранее - когда, не знаем - кто выиграет, а кто проиграет, но теннисист не может выиграть футбольный матч, так что горизонт ы отбора информации всегда каким-то образом и обычно довольно узко определены, и нам не приходится прощупывать весь диапазон возможного, прежде чем мы поймем новость. Речь всегда идет о двухчастном процессе: о диапазоне возможностей и затем об от­боре, в соответствии с которым происходит это и ничто другое.

Это, кстати, ведет к отмежеванию понятия «смысл» от ин­формации, о чем я уже говорил в разделе, посвященном смыс­лу, поскольку информация - это всегда своего рода удивление в результате выбора. Если некто повторятся, то информация здесь в лучшем случае еще содержится в том, что этот некто считает нужным повторять одно и то же. R армии, когда сол­дату отдается приказ, он всегда должен повторить то, что ему сказали, и тогда информация касается того, понял ли он приказ или нет. или же только делает вид, что понял, подчинится ли он указанию или нет - ну или что-то в этом роде, что можег быть информацией в данном случае. Но при этом всякий раз нуж­но выстраивать новый контекст ожиданий и проводить новую реконструкцию.

Это сильный ар1умент в пользу тезиса о том, что все это может происходить только внутри системы, потому что как иначе мы мо­жем гарантировать, что горизонт ожиданий, число возможностей 306 —                                                       ——                      

и, следовательно, информативная ценность, эффект неожиданности одинаковы внутри и снаружи или в одной и в другой системе? Если представлять себе некие частички, передаваемые от одного к друго­му, то это еще можно каким-то образом помыслить, но если более внимательно изучить структуру понятия «информация», эту дуаль­ную структуру горизонта отбора и собственно выбора, то уже слож­нее представить себе, как это должно происходить. Тогда, если мы хотим наблюдать, нам нужно уметь распознавать информационный горизонт (а это, разумеется, возможно) для того, чтобы установить, что для конкретной системы является информацией.

Если, к примеру, мы хотим наблюдать за тем, как бывшие социалистические политико-экономические системы созда­вали информацию об экономике, мы должны видеть, что это делалось посредством производственных планов: столько-то тонн того-то и того-то должно быть произведено и доставлено туда-то. Погом обнаруживалось, что план недовыполнен или что система не работает. Таким образом, плановики рассматри­вали показатели, которые сами же и задавали, как аппарат для сбора информации. В этом аппарате не было информации об экономической рациональности. Была только информация о плане, и если вы хотите установить, какая информация об эко­номике обсуждалась в политике, вы должны наблюдать полити­ческую систему. У нас, как мы уже говорили, другие способы получения информации об экономике, но та же самая проблема, только в другой форме. Если мы ориентируемся, к примеру, на показатели безработицы, валовой общественный продукт или стоимость валюты на внешнем рынке, то все это действитель­но обобщенные экономические показатели, но я не думаю, что крупные предприятия тоже ориентируются на них. Рамки, очер­чивающие то, что имеет значение для экономического баланса предприятия и поэтому в значительной мере определяет эконо­мическую рациональность, с одной стороны, и рамки, очерчива­ющие то, что является политически релевантной информацией из области экономики, с другой стороны, существенно разли­чаются. Нужно всегда знать, каков контекст, исходя из которого данные, раздражения (Irritationen), новости - называйте это как угодно - приобретают информационную ценность.

Теперь мы должны отмотать это обратно к нашему более абс­трактному вопросу относительно того, что информация есть ас-.                          —                                      307

пект коммуникации. Если вьг хотите знать, какая именно инфор­мация. какие предпосылки и изначальные ограничения горизон­та возможностей релевантны, вы должны наблюдать систему, в которой все это эффективно осуществляется. И если у вас другая система, то у вас и другая информация. Это согласуется с тезисом оперативной закрытости и аутопойесиса в том смысле, что ин­формация всегда является внутрисистемным процессом, аспектом операции внутри системы.

То же самое, по-видимому - и здесь не требуется дополни­тельных доказательств - относится и к сообщению, потому что без сообщения не возникает информации и без сообщения также не возникает понимания. Таким образом, кто-то должен устано­вить сопряженность с информацией и при этом быть доступным для наблюдения. Не думаю, что есть необходимость в более подробном объяснении: вряд ли кто-нибудь может представить себе коммуникацию без сообщения, если согласиться с тем, что речь может идти и о непреднамеренных сообщениях и что конс­труирование намерений, бывает, требуется для определенных целей, но, как правило, оно не нужно.

Наконец, третий компонент - понимание. Здесь тоже с самого начала очевидно, что понять можно только то, что было сказано, т.е. понимание не является чем-то таким, что может рассматри­ваться отдельно от коммуникации. Конечно, эту ситуацию можно изменить, если иметь в виду герменевтическое представление о понимании и, следовательно, покинуть сферу используемых для коммуникации тестов и трактовать мир как проблему понимания или что-то в этом роде'⁴¹. Герменевтик имеет тенденцию начи­нать с текста, но потом расширять это понятие далеко за преде­лы того, что используется для коммуникадии. Соответственно, возникает другое понятие понимания. Начиная, самое позднее, с Шлейермахера здесь прослеживается тесная связь с психическим пониманием. Если вы хотите понять, почему кто-то действует так, как он действует, то вам необязательно нужна коммуникация и вы не зависите от нее в своем понимании. Вам необходимы зна­ния, и то, что вы наблюдаете, в частности, поведение, вы должны уметь соотносить с внутренним горизонтом другого, с тем. что 308                                                                              —                                                                -

он или она, по всей вероятности, имели в виду и почему он или она видят это так, а не иначе.

Расширение понятия «понимание» допустимо и в других научных контекстах, но если мы хотим создать теорию комму­никации и в этой связи говорим о понимании, мы всегда имеем в виду один компонент, без которого коммуникация не может быть завершена и который способствует ее реализации или ак­туализации. Здесь, как и в понятии информации, подразумевает­ся не внешнее состояние, т.е. не психическое состояние самого понимающего, а условие продолжения коммуникации. Это оз­начает, что следует различать понимание и непонимание. Если кто-то не понимает того, что было сказано, например, в силу того, что не знает языка, коммуникация не продолжается или продолжается па самых простейших основаниях. Собеседники пытаются говорить по-английски - это тоже не получается, тогда они пытаются изъясняться знаками и кое-как понимают, что не по­нимают друг друга, и все это может продолжаться довольно долю, если удастся перевести коммуникацию на другой уровень. Однако обычно непонимание служит поводом для встречных вопросов и выяснений внутри коммуникативного процесса, т.е. само, в свою очередь, подпитывает коммуникацию. Если кто-то сказал что-то слишком тихо и остальные услышали, что он что-то хотел сказать, но неотчетливо поняли, что именно, они переспросят, и тогда есть возможность исправления.

Следовательно, понятие понимания включает в себя недо­понимание (MiBverstehen), коль скоро оно не прерывает ауто­пойесис. На основании недопонимания можно коммунициро- вать очень долго. Это совершенно не необходимо и даже сильно обременило бы коммуникативный процесс, если бы всякое не­допонимание приходилось прояснять. Иногда это не гак важно, поскольку следующий акт так и так определяет [дальнейший ход коммуникации]. Хотя я могу видеть, что я неправильно понял или что есть вероятность, что что-то не так, достаточно просто предположить, что дальше будет так-то и так-то. Или наоборот, тот, кто что-то сказал, замечает, что другой вложил в его слова другой смысл, но он не считает нужным постоянно его исправ­лять. По характеру или в силу социализации он не склонен учи­тельствовать, а думает так: «Ничего, мы разберемся, несмотря на эти недоразумения». 'Гак что вопрос о том, будет ли продол-                                                                                                                          ....       __      309

жаться настойчивое докапывание до истины и исправление, когда коммуникация как бы в состоянии простоя направлена на эту проблему, решается внутри системы. Будучи наблюдателем, в этом отношении легко распознать определенные закономер­ности, если проявить к этому интерес.

После того, как мы рассмотрели три этих компонента, ос­новной вопрос касается того, как конституируется единство операции или что делает коммуникацию единством. Ведь для этого недостаточно просто информации, сообщения и пони­мания; должно произойти нечто такое, что обеспечит синтез. Как это происходит? Если мы не предъявляем слишком высо­ких требований к правильному пониманию, полагая, что сооб­щающий не должен на самом деле обнаруживать свое внутрен­нее состояние и что необязательно нужно знать, из каких го­ризонтов осуществляется выбор информации, если согласиться со всеми этими прагматическими послаблениями, по-прежнему остается неясным, как образуется единство. И здесь я начал бы с понимания, что довольно четко отличает нашу теорию от лю­бой теории действия. В структуре теории, которая строится на диффсренциалистском подходе, теории различения и концеп­ции наблюдателя, эта трналичность всегда бросается в глаза. С какой стати их три? Ведь мы, как правило, имеем дело с двумя сторонами: хороший и плохой, маленький и большой, общий и особенный и что бы то ни было еще, а третий компонент мы склонны исключать. И вот теперь мы неожиданно оказываемся перед тройственным различением. Как это понимать? Может быть, задача третьего фактора - позволить увидеть два других в диаде, как различение, а потом свести их вместе? Тот, кто лю­бит уровневые модели, сказал бы, что это происходит на другом уровне. Но это не должно нас вводить в заблуждение. Пока мы можем лишь удивляться тому, что создание единства организо­вано как бы на одном уровне с диадой: что из трех компонен­тов один, так сказать, отвечает за трактовку диады - различения информации и сообщения - в качестве единства. Происходит своеобразный скачок в единство, обеспечивающий возмож­ность продолжения [коммуникации].

Вы, наверное, еще помните, что при рассмотрении теории знаков или семиотики я столкнулся с аналогичной проблемой. Есть означающее и означаемое, а что является единством это- зю —               ———                                             —                                                ——      

го различения? Что такое знак? Здесь мы тоже имеем триаду, которая широко обсуждалась в литературе, начиная с Пирса, и развивалась в направлении прагматики. С точки зрения подхо­да, основанного на теории различения, дифференциалистской теории и теории наблюдения, обращает на себя внимание то, что один компонент как бы наблюдает два других или, другими словами, занимает в этой модели позицию наблюдателя. Таким образом, если на уровне понимания не будет проводиться раз­личение между сообщением и информацией, коммуникация не состоится. В компоненте «понимание» коммуникация как раз и создает двойственность информации и сообщения, которая и делает ее коммуникацией. Простите мне сложный способ изло­жения, но я полагаю, что здесь важна точность.

Перед нами вопрос, как возникает единство, и мы не можем возложить ответственность за это на какой-то внешний фактор, который, как высшая инстанция, проявляет благосклонность, вмешивается и соединяет компоненты. Нет, это должно проис­ходить в рамках аутопойесиса в самом способе оперирования. Идея в том, что это достигается в понимании; насколько это по­нимание эксплицитно, это уже другой вопрос, но коммуника­цию мы воспринимаем, только когда видим, что кто-то что-то сказал и что этого «кого-то» и это «что-то» можно различить. Это предполагает, что кто-то говорит о себе, что он говорит: «Ну я сегодня и устал», или «Мне неохота», или «Я очень хотел бы это сделать». В этом случае он сообщает информацию о себе самом, и мы обладаем достаточно изощренным умом, чтобы не принимать информацию, которую кто-то дает о самом себе, прос­то на веру, а сразу начать думать: как это он сейчас этого хочет? Почему это он в таком состоянии или почему это он обозначает себя как человека, находящегося в состоянии желания чего-либо? Пределы этой изощренности определяются лишь временем и способностью. Если нам это важно, мы можем реагировать весь­ма утонченно; если же, как это обычно бывает, нам все равно, то и реакция соответствующая.

Мой тезис таков, что различие по отношению к информации и сообщениям в понимании является основополагающим. В противном случае мы переживаем только поведение. Оно тоже может сообщить некоторые сведения о других людях, но это не коммуникация. В понимании достигается взаимосвязь меж-                                                                                                                                                                               —                       — 311

ду информацией и сообщением, причем в значительной мере за счет языка, потому что если кто-то выражается вербально, ясно, что он хочет сообщить то, что он говорит. Тогда содер­жание фиксируется благодаря языку, а сам факт говорения по­казывает, что он хочет это сообщить. Говорение не случается с кем-то, по крайней мере, в нормальном состоянии: человек сам хочет что-то сообщить, причем именно то, что он говорит - с определенными допущениями неточности. Конечно, это может быть ложь, или тот, кто что-то говорит, может дать понять, что на самом деле он хотел бы сказать нечто другое, чем то, что он сказал. Таким образом, мы получаем доступ к тонкостям пов­седневной коммуникации, но это ничего не меняет в том факте, что синтез достигается в понимании и за счет того, что понима­ние включает в себя самое себя. Понимание, если угодно, пони­мает, что оно понимает. Оно понимает, что оно кладет начало чему-то, что речь идет не просто об объяснении мира, а об усло­вии участия в коммуникации или, если смотреть с точки зрения коммуникативной системы, об условии продолжения коммуни­кации. Если вы извлекли из сказанного недостаточно для того, чтобы самому отреагировать или чтобы следить за дальнейшим ходом коммуникации, вы отключаетесь и сами выводите себя из коммуникации. Тогда коммуникация теряет часть своей мощ­ности в отношении вовлечения (инклюзии) участников. И это осознается в понимании. Мы внимательно слушаем, следим за мыслью, думаем, пускай вяло (конечно, все это зависит от контекста), пускай зачарованно, и постоянно создаем возмож­ность совместно обеспечивать продолжение коммуникации. Это описание кажется психологическим, но и здесь, как всегда, имеется в виду уровень коммуникации. Это означает, что если коммуникация осуществляется, то можно исходить из того, что понимание присутствует в достаточной степени, хотя и всегда с достаточной степенью недопонимания.

В этом заключается причина того, что коммуникацию мож­но также описать как самонаблюдающую операцию. Вы пом­ните, как абстрагируется понятие «наблюдение». Речь идет об использовании различения для того, чтобы что-то обозначить. Различение, используемое в процессе коммуникации для само­наблюдения коммуникации, есть различение сообщения и по­нимания. Без этого встроенного самонаблюдения коммуника- 312                 ———               —                       ————                                           ■

ция вообще не могла бы состояться. Это во многих отношениях нетипичный признак, потому что обычно мы четко различаем операцию и наблюдение. В нормальные жизненные процессы, в биохимические процессы и в органическое поведение само­наблюдение не встроено таким образом. Существуют сложные механизмы обратной связи, которые предполагают возмож­ность дискриминации каких-то состояний. Если называть это наблюдением, то получится другое понятие наблюдения, и тог­да можно будет представить себе самонаблюдение, например, иммунной или нервной системы, однако разница очевидна. В коммуникации самонаблюдение неизбежно. Если мы таким об­разом распределяем понятия, то нам не избежать представле­ния, что операция и наблюдение могуч осуществляться только то ас(щ только одновременно. И вопрос в том, для чего это предусмотрено, почему это так или какую выгоду имеет систе­ма от того, что оперирует подобными ситуациями.

Ответ на эти вопросы связан с вопросом о том, чего доби­вается коммуникация, к чему она приводит, каков эффект или функция коммуникации. И здесь мы снова сталкиваемся с ситу­ацией четкого расхождения - с одной стороны, обычного пони­мания, общепринятых воззрений и, с другой стороны, распро­страненной теории, утверждающей, что смысл коммуникации заключается в установлении согласия (консенсуса). Согласно этой теории, речь здесь идет о попытке кого-то в чем-то убе­дить. Человек пытается что-то передать, перенести какую-то информацию, которой он сам обладает, в голову другого че­ловека и потом считать эту же самую информацию отправной точкой для общего мировоззрения или совместного действия. Функция коммуникации здесь состоит в установлении согла­сия. Поскольку обычно это сделать не удается или это слож­но проконтролировать, это превращают в норму, утверждая, что даже если этого не происходит фактически, все равно так должно быть. Люди стремятся к взаимному согласию. И только это является «коммуникативным действием» в терминологии Хабермаса: существует много разных типов коммуникативного поведения, но коммуникативное действие всегда ориентирова­но на достижение консенсуса^[110].

---------------- —------------------------------------- —----------------------------                  —       313

Если же исходить из концепции аутопойесиса, то становится страшно при мысли о том, что же произойдет, когда консенсус будет достигнут. Тогда, по идее, коммуникативное действие тоже должно прекратиться. Хельмут Шельски однажды задал этот вопрос Хабермаеу: «Что будет после достижения согла­сия?» Разумеется, по мнению Хабермаса, в мире столько про­блем, что невозможно себе представить, что мы когда-нибудь придем к полному согласию всех людей по всем вопросам. Жизненный мир как предполагаемый консенсус по-прежнему содержит в себе такой объем разногласий, что угроза того, что когда-нибудь мы сможем удовлетворенно откинуться в кресле и сказать: «Ну вот мы этого и добились, теперь в коммуникации нет необходимости, теперь мы единодушны», вряд ли сущест­вует. Но если проблемы комплексности или объема настолько ужасны, настолько драматичны, то какой тогда смысл требовать противоположного и таким образом встраивать в понятие ком­муникации стремление к консенсусу, как будто все остальное уже и не является коммуникацией? Почему мы превращаем не­возможность в норму? Иначе говоря, кто скажет нам, в каких случаях это должно осуществляться, если оно не может осу­ществляться ни в каких случаях? С. 314.

Эти представления связаны также с «коммуникативным дейс­твием» и с представлением о действующем лице как о ком-то та­ком, кого можно подвести под нормы, т.е. кто соответствует нормам и в процессе коммуникации ориентируется на взаимопонимание, на консенсус, или наоборот, не ориентируется на него, но в обо­их случаях совершает действие по своему усмотрению. В своем коммуникативном действии он ориентируется на норму.

Но все меняется, когда мы встаем на другую почву и говорим, что коммуникация есть отдельный независимый процесс, кото­рый хотя и может определять сообщение как действие, но этим не исчерпывается коммуникация в целом, а в лучшем случае только обозначаются адресаты (К кому мы должны обратиться, когда возникнут какие-то сомнения? К тому, кто это сказан!) или ответственность (Кто обработал информацию таким образом, что мы на нее купились, а потом выяснилось, что все было искаже­но, что-то важное упущено, риски недооценены или как это еще называется сегодня?). Коммуникация - эт о процесс, поднявший­ся над действием; он атрибутирует, приписывает, конструирует 314 ——                                        —                                      —                                                                                   

действия, но сам действием не является. В таком случае отпадает и представление о том, что [коммуникативное] единство можно осуществить в качестве действия и что это дает возможность нормативного контроля над тем. является ли какое-то действие стратегическим или инструментальным, происходит ли ущем­ление чьих-то прав или все было этически корректно, имеет ли место ориентация на категорический императив или нет.

Чтобы четко показать вам разницу, скажу, что вместо этого теория, считающая завершением коммуникативного акта, еди­ного коммуникативного события, коммуникативной операции понимание, оставляет абсолютно открытым вопрос о том. что происходит после этого, а особенно вопрос о том, какой будет реакция на понятое - «да» или «нет». Ведь для чего тогда в на­шем языке существует слово «нет»? Результат - не консенсус в нормальном или идеальном случае или его отсутствие и до­садные отклонения во всех остальных случаях. То, что возни­кает в результате, - это бифуркация. Процесс, достигший точ­ки понимания, может или принять то, что пон<