Система как различие (анализ форм)

Четвертая лекция

Я начну с самой важной и, на мой взгляд, наиболее абстрак­тной части лекции, а именно с дифференциалистского подхода или теории различия (дифференции). Мы уже видели в случае теории открытых систем, что окружающий мир чаще оказыва­ется в центре внимания, чем прежде. Это касается не только знания о том, что она существует, но и понимания, что сама от­крытая система основывается на отношениях между системой и средой и что эти отношения не статичны, а динамичны, явля­ясь как бы каналами осуществления каузальности. Уже с этих позиций было ясно, что ни одна система не может существовать без окружающего мира. Система достигла бы состояния энтро­пии или вообще не реализовалась, потому что в момент воз­никновения она тотчас же распалась бы, достигнув состояния лишенного различий равновесия.

Парсонс уже писал о «поддержании границ», («boundary maintenance») тем самым смещая акцент с вопроса об определе­нии системы через сущность, essentials, через ее неотъемлемые структуры к вопросу о том, каким образом различие между сис­темой и окружающим миром может сохраняться в условиях од­новременной смены структур. В таком случае для идентичности системы необходима только непрерывность, а не наименьшие, сущностные элементы на структурном уровне. Это было важно в первую очередь потому, что при переходе от биологической модели к вопросам теории общества нельзя было рассчитывать на критерий смерти и приходилось допускать непрерывность в развитии самых разных обществ, т.е. допускать структурное развитие, не укладывающееся в те критерии, на основе которых дается историческая характеристика или типологизация различ­ных обществ. Уже на этом этапе упрек в консерватизме, выдви­гаемый на структурном уровне, становится бессмысленным.

Что еще можно к этому добавить? Что изменилось по срав­нению с той ситуацией, которая была достигнута к концу 1950-х - началу 1960-х гг.? По моему мнению, изменение заключалось в более радикальной формулировке. Теперь можно сказать: сис­тема «есть» различие между системой и окружающим миром.

Вы увидите, что эта формулировка, которая звучит парадок­сально, а, возможно, таковой и является, нуждается в некоторых объяснениях. Итак, я исхожу из того, что система «есть» разли­чие между системой и окружающим миром. В этой формули­ровке система упоминается дважды. К этой странности мы еще вернемся обходным путем, а пока скажем только, что в основе этой формулировки лежит дифференциалистский подход или подход теории различия (дифференции).

Теория, если она хочет быть системной теорией, начинается с различия, с различия системы и окружающего мира. Если она хочет быть какой-либо другой теорией, она должна положить в основу какое-нибудь другое различие. Итак, она начинается не с целостности, космологии, понятия мира, понятия бытия и тому подобного, а она начинается с различия. Этот подход имеет как минимум столетнюю историю. Я хочу назвать лишь нескольких его предшественников, чтобы вы увидели, что эта идея не возникла в 1970-м или 1980-м г., но что ее в некотором роде «оживили» различные попытки более радикального, чем прежде, задействования понятий. Идея дифференции, различе­ний, греческого diapherein всегда существовала, но это была ог­раниченная сфера, нечто среди многого другого. Как теология, так и онтология работали с понятием бытия. Около 1900 г. это становится проблематичным.

Один из предшественников этой теории - Фердинанд де Соссюр, лингвист, который в своих лекциях, опубликованных лишь после его смерти, отстаивал тезис, что язык дан в виде различия между разными словами или разными высказывани­ями, и сам по себе не может быть представлен в виде различия между словами и вещами, как это было в классической семи­ологии или семиотике (в зависимости от того, используем мы французский или англо-американский термин).^[15] Язык функци­онирует, потому что он, как язык, может, например, провести различие между словом «профессор» и словом «студент». При этом неважно, есть ли в реальности какие-нибудь различия меж- 70                                                                                                                                                              

ду этими двумя экземплярами, обозначенными соответствую­щим образом. Используя язык, мы должны различать профессо­ра и студента. Есть ли между ними помимо этого еще разница в возрасте, в стиле одежды, в смелости и готовности вести себя не так, как все, и так далее - это уже другой вопрос. Пока язык может провести только это различение, а различие между сло­вами - это как раз тот инструмент, который поддерживает язык в рабочем состоянии и с помощью которого регулируется воз­можность последующих высказываний. Вопрос о том, сущест­вуют ли такие различия в действительности, может оставаться открытым. Конечно, не признавая того, что существует нечто, что можно обозначить тем или иным словом, никто бы, навер­ное, вообще не начал говорить, но для хода речевого действия, речевого процесса или, как мы будем говорить в дальнейшем, коммуникации решающее значение имеет различие внутри са­мого языка. Это различие отделено от проблемы референции, т.е. от того, о чем мы хотим говорить.

Эта проблема референции постепенно стала осознаваться все отчетливее, и особую роль в этом сыграла французская тра­диция. Становилось все очевиднее, что означаемое нельзя знать иначе, чем так, как оно представлено в языке, что без языка его не сделать доступным и поэтому им нельзя пренебрегать в тео­рии языка. Это привело к развитию преимущественно структу­ралистских теорий об использовании знаков и о языке.

В это же время в социологии тоже высказывались похожие идеи, причем опять-таки во Франции, а именно французским социологом Габриелем Тардом. Я не знаю, встречалось ли вам имя Габриеля Тарда в обязательных курсах по истории соци­ологии или по классике социологии. Классики у нас обычно представлены очень выборочно. Некоторые из них считаются очень значимыми, других, наоборот, игнорируют или недооце­нивают. Габриель Тард сегодня мало известен как во Франции, так и в Германии. Но он важен по крайней мере по одной причи­не. Он разработал теорию подражания, теорию распростране­ния и консолидации социальности через подражание и при этом тоже начинал не с единства, а с различия^[16]. Ведь если кто-то кому-то подражает, то для этого по меньшей мере должен быть...        71

кто-то другой. Невозможно постоянно подражать самому себе, хотя некоторые и умудряются так поступать, в особенности в области искусства. Но тогда ты сам для себя кто-то другой, кто нарисовал картину и настолько ею восхищен, что хочет еще раз создать нечто подобное. Во всяком случае, предполагается раз­личие, и в книге «Законы подражания» 1890-го года на основе этого допущения разработана завершенная социальная теория.

Сегодня нечто подобное можно найти у Рене Жирара^[17], хотя я не знаю, ссылается ли он на Тарда. Здесь тоже исходным пунктом является конфликт подражания. Человек вступает в конфликт с тем, кому он хочет подражать. Само по себе копи­рование - вполне дружеский жест. Считается, что подражают прежде всего тому, кем восхищаются. Но если блага на Земле ограниченны, тем более если мало красивых желанных жен­щин, и кто-то начинает подражать тому, кто в своих желаниях, в своем вожделении, своем desir нацелен на что-то конкретное, то эти двое становятся конкурентами, и возникает конфликт. Теория Рене Жирара занимается вопросом о том, что нужно, чтобы преобразовать эти конфликты в социальный порядок. Речь может идти, например, об искупительной жертве, о «козле отпущения». Не вдаваясь в подробности, я хочу на отдельных примерах показать, что существует традиция, согласно которой за отправную точку берется различие, а вопрос о том, что по­лучается из этого различия, становится проблемой объяснения социального порядка.

Теория информации сегодня тоже часто строится как тео­рия различия. Истоки этого лежат в ставшей уже классической формулировке Грегори Бейтсона, что информация есть «разли­чие, делающее различие» - a difference that makes difference¹*. Информация является информацией, если это не просто име­ющееся различие, но если система, реагируя на нее, изменяет 72                                                                      

свое состояние, т.е. если восприятие различия - или нечто иное, в зависимости от того, как мы представляем себе «вход» - по­рождает различие в самой системе. Положим, кто-то о чем-то не знал. Потом этот человек получает информацию, сообщение о том, что дела обстоят так, а не иначе; теперь он это знает; и тогда он уже вынужден согласовывать свои дальнейшие опера­ции с этим знанием. A difference that makes difference! И в этом случае вопрос о том, как теория приходит к своему первому различию, остается открытым. Из различия исходят и приме­чательным образом к нему же и приходят. Весь процесс обра­ботки информации располагается между исходным различием и различием, вытекающим из этого процесса. Появившееся раз­личие может, в свою очередь, быть различием, которое запустит в ход дальнейшую информацию. Этот процесс протекает не от неопределенного единства к определенному, если можно таким образом перефразировать Гегеля, а от различия к различию.

Здесь дифференциапистский подход уже достигает такого уровня, что может войти в учебники. Существуют работы о со­стоянии философской дискуссии во Франции и тому подобном, в которых уже изначально предполагается знакомство читателей с данным подходом и его тезисы лишь повторно излагаются.¹⁵ Это уже не эзотерическое знание, и в литературе его можно най­ти под рубрикой «теория различений». И в этой связи есть еще много вещей, о которых можно было бы сказать, но сейчас я хо­тел бы перейти к самой, на мой взгляд, радикальной форме дифференциалистского мышления, которая представлена в одной из работ Джорджа Спенсера Брауна.

Наверное, я сначала должен сказать, что вам будет сложно найти эту книгу - «Законы форм» - в библиотеке, потому что биб­лиотекари часто не знают, что Спенсер - это уже часть фамилии, и ставят книги Спенсера Брауна среди многочисленных Браунов, полагая, что Спенсер - его имя. Тогда, конечно, вы зря потрати­те время на поиски, если будет искать среди Браунов Спенсера Брауна. Лишь после того, как он сам это заметил и стал писать свою фамилию через черточку, проблема была решена для части ею книг. Но на самом деле ею зовут Джордж Спенсер Браун, фа­милия пишется в два слова, и в библиотечный каталог eго надо заносить под фамилией Спенсер - это на тот случай, если вам когда-нибудь придется составлять библиотечный каталог.

Текст книги представляет собой изложение исчислений. Спенсер Браун открыто заявляет, что речь здесь не идет о ло­гике, поскольку под логикой он, по-видимому, подразумевает предложения, которые могут быть истинными. Это оператив­ное исчисление, т.е. такое исчисление, которое предполагает время на преобразование используемых знаков или знака, о чем я скоро расскажу. В содержательном плане речь здесь идет о том, что нас в данном случае не сильно интересует, а именно о попытке соединить двузначную схему булевой алгебры с ариф­метикой и при этом использовать только один-единственный знак («mark»). Это вот такой крючок, который я нарисовал на доске (Рис. 5).

Рис. 5. Угол «законов форм» Джорджа Спенсера Брауна.

Есть много примечаний, замечаний и комментариев к это­му тезису, которые написаны на почти нормальном английском языке и вполне доступны для понимания. Однако суть его за­ключается в последовательности шагов по соединению знаков и их постепенному усложнению. Мне всегда легче - не знаю, так ли это у других - представлять себе сначала просто лист белой бумаги, на который затем наносятся знаки, которые затем приобретают своеобразную независимость. Один знак, потом еще знак, еще знак - так один за другим знаки последователь­но копируются один с другого. Можно повторить первый знак, этот угол, и тогда мы получим первую форму (Рис. 6):

~п=п

Рис. 6: «Закон наименовання».

Рис. 7: «Закон пересечения границы».

Однако знак можно нарисовать и внутри обозначенной гра­ницы, как бы снять ее, и тогда мы получаем вторую маркировку

(Рис. 7):

Здесь я хочу ввести еще одно параллельное рассуждение, основанное на сходной идее, но работающее с другим знаком - со стрелкой. Его автором является математик Луис Кауфман. Преимущество этого подхода в том, что с его помощью можно лучше изобразить самореференцию, при этом как бы загибая стрелку и замыкая ее в круг так, чтобы она указывала на саму себя (Рис. 8)^[18]:

Рисунок 8: загнутая стрелка Луиса Кауфмана.

Когда мы только начинаем, у нас нет ничего, кроме стрелки, и Спенсер Браун сказал бы в этом случае: «Создадим еще одну стрелку! Скопируем стрелку со стрелки!» Луис Кауфман ска­зал бы: «Сначала стрелка должна указать на саму себя». Они оба включили в свою концепцию некую странность, которая потребует в дальнейшем нашего внимания. Дело в том, что их знаки состоят из двух частей. У Спенсера Брауна знак имеет одну вертикальную линию, т.е. разделяет две стороны, и одну горизонтальную линию, некий индикатор или указатель, кото­рый показывает на одну сторону и не показывает на другую. Он сознательно задуман как один знак, но при этом состоит из двух компонентов. Правда, если с этого начинать, то возникает вопрос, кто обозначает один, а не другой компонент, не имея для этого уже какой-то знак, с помощью которого он это делает. Приходится принимать это просто так, без каких-либо объясне­ний и считать уголок Спенсера Брауна единым знаком.

И только в ходе дальнейших исчислений может выясниться, что все было совсем не так просто, как задумывало начало, если оно тогда уже умело думать, в чем тоже есть сомнения. Способ обозначения, предложенный Кауфманом, обладает тем преиму­ществом, что наглядно показывает, что все рассуждение начи­нается с самореференции. Между самореференцией и различи­ем (дифференцией), как это можно почерпнуть из его довольно загадочных формулировок, нет разницы. Или, если говорить на языке, который я введу позже, нет разницы между самореференцией и наблюдением; ведь тот, кто что-то наблюдает, должен отличать себя самого от того, что он наблюдает. Чтобы отличать себя, он уже должен каким-то образом относиться к себе. Это фиксируется в форме окружности, а все остальное, в том чис­ле математическая бесконечность, направленность процесса и тому подобное представляется как развитие самореференции. Здесь знак (в единственном числе) тоже состоит из двух частей: из тела {body), как пишет Кауфман, имея в виду длинную линию (т.е. здесь тоже нечто помещается в пространство), и указателя {pointer), который указывает направление (Рис. 9):

   >

Рисунок 9: стрелка, тело и указатель.

Здесь все начинается с различения, но, поскольку его резуль­тат должен действовать как единство, само оно не может быть обозначено или названо, а просто есть, и все.

В логике, в математике, называйте это как угодно, в общем, в исчислении Спенсера Брауна это выражено в форме указания или предписания:

«Draw a distinction». Проведи различение, иначе вообще ни­чего не получится. Если ты не готов провести различение, то ничего и не произойдет. Это имеет интересный теологический аспект, который я здесь не хочу развивать^[19], но все же замечу, что в теологии, которая представлена, например, в трудах Николая Кузанского, говорится: Богу нет нужды проводить различения. Очевидно, что творение есть не что иное, как указание: Draw a distinction. Небо и земля, затем человек и, наконец, даже Ева. Таким образом, творение - это навязывание различения, при том что Бог остается вне всяких различений. Здесь можно увидеть определенную связь с подходом Спенсера Брауна, но для его анализа она не имеет значения, так как он находится на земле, на твердой почве или, по крайней мере, на белом листе бумаги и оттуда начинает рекурсивное построение оперативных исчисле­ний знаков по направлению к большей сложности.

 

Возвращаясь к двум аспектам одного знака и уточняя фор- 76              

мулировку, Спенсер Браун утверждает, что разделение исполь­зуется только для того, чтобы обозначить одну сторону, а не другую. Это выражается двумя терминами — «distinction» и «in­dication», которые я перевожу как различение (Unterscheidung) и обозначение (Bezeichnung). Для чего еще нужно проводить различение, как не для того, чтобы обозначить одно вмес­то другого? Различение - это граница, маркировка различия (Differenz). Тогда получается две стороны, но с тем условием, что обе эти стороны нельзя использовать одновременно, ина­че различение теряет смысл. Если хотят провести различение между мужчинами и женщинами, то, наверное, следует спро­сить: «Это мужчина или женщина?» И если на это ответят: «Это микрофон», то тогда в различении нет необходимости. А если хотят смешать две стороны, то это тоже можно сделать, введя новый термин, который, в свою очередь, можно отли­чить от других сторон. Например, в данном случае это будет термин «гермафродит».

В принципе любое различение состоит из двух компонен­тов, а именно из самого различения (вертикальный отрезок) и обозначения (горизонтальный отрезок). Странно то, что разли­чение содержит в себе различение и обозначение, т.е. различает различение и обозначение. Различение, если одно должно быть включено в операцию в качестве единства, всегда изначаль­но предполагает различение в различении. Насколько я знаю дискуссию вокруг теории Спенсера Брауна, не совсем ясно, как это следует интерпретировать. Я сам понимаю его исчисление таким образом (хотя не вполне уверен, что мое понимание вер­ное), что различение как бы извлекается из различения и в итоге становится очевидно, что в различении уже изначально было различение. В операции устанавливается единство, которое не­возможно анализировать в момент начала операции. Лишь поз­днее, когда в исчисление введены возможности наблюдения, т.е. могут использоваться самореферентные фигуры, становится ясно, что уже с самого начала существовал скрытый парадокс - различение в различении.

Этого мне достаточно для изложения концепции Спенсера Брауна. Я не вдаюсь в детали самих исчислений. С технической точки зрения я никогда их по-настоящему не проверял. Эксперты говорят, что там все в порядке, что расчет гораздо элегантнее,

77

чем исходная математика, хотя при этом кое-что и теряется^[20]. Для нас - и я еще к этому вернусь - важна идея использования одного-единствeнного оператор. Что интересует меня лично и что будет интересовать нас в этой лекции, это приложение дан­ной концепции к системной теории. Вы, наверное, уже догада­лись, что различение системы и среды может трактоваться как distinction, как дифференция. На указание «Проведи различе­ние!» системный теоретик реагирует не каким угодно различе­нием, а прежде всего различением системы и среды и при этом использует pointer и indication таким образом, что обозначен­ной становится система, а не среда. Среда остается снаружи. Система на одной стороне, а среда - на другой,

Чтобы объяснить дальнейшее применение этой идеи, я еще раз обращусь к Спенсеру Брауну, который называет эту разгра­ничивающую линию, если она уже обозначена, «формой», и поэтому говорит о «законах форм». У формы две стороны. Это не только прекрасный образ или объект, который можно себе представить вне всякого контекста, но и вещь с двумя сторона­ми. Если мы хотим представить себе внеконтекстный объект, то это будет объект в «неразмеченном пространстве» («unmarked space»): знак, окружность или что-то еще на белом листе бу­маге или нечто поддающееся определению в мире, в котором встречается нечто иное, что, однако, на данный момент не оп­ределено. Форма является двусторонней по своей сути; в нашем случае две стороны - это система и окружающий мир.

Это очень универсальная идея, и анализ форм может вы­ходить далеко за рамки системной теории. С помощью этого инструментария можно было бы «обозначить» в общих чертах семиологию или семиотику, сказав, что на одной стороне «фор­мы» находится знак, т.е. то, что нужно для обозначения чего-то, а на другой стороне - обозначаемое. Так мы подходим к трех-частной фигуре, которая играет большую роль у Пирса и других ученых^[21]. Если сформулировать это более точно, то знак - это различие между означающим и означаемым. По-немецки это звучит несколько тяжеловесно. На французском языке это будет 78                                                                                                

signifiantvi signifie, и именно эти термины использует де Соссюр. Нечто обозначает нечто другое. В немецком языке мы склонны называть обозначающее, используемое в качестве знака, знаком. С помощью анализа форм можно увидеть, что знак - это форма с двумя сторонами, и что всякий раз, когда мы используем его как знак, мы должны перейти на внутреннюю сторону формы, т.е. на сторону означающего, signifiant и оперировать уже там. Таким образом, используя язык, мы допускаем, что слова обоз­начают нечто, что мы не знаем на все сто процентов.

Я полагаю, что с помощью этого очень общего понятия фор­мы, которое мы можем отделить от его узко математического применения в работах Спенсера Брауна, можно было бы разра­ботать универсальную теорию, которая выходила бы за рамки в том числе системной теории. Тогда мы имели бы дело с теорией двусторонних форм, которые могут использоваться только од­носторонне. Здесь я только укажу на это обстоятельство, потому что в нем заключена возможность еще раз релятивировать сис­темно-теоретический подход, невзирая на его претензии на уни­версальность и на высокий уровень научности на данный мо­мент (вспомните, сколько написано книг по системной теории), и задуматься над тем, нельзя ли разработать еще более универ­сальную теорию форм и потом применить ее к понятию числа и в целом в математике, семиотике, системной теории, к медиум/форма-различию между слабой и жесткой сопряженностью и ко многому другому. Но я пока ограничусь этим замечанием.

Вывод, который мы делаем отсюда для этой лекции, а значит, для системной теории, заключается в том, что «систему» можно назвать формой при условии, что понятием формы всегда будет обозначаться различие между системой и средой. Я повторяю этот тезис несколько раз, поскольку он не очень наглядный и его нужно просто запомнить. Судить о нем можно будет лишь тогда, когда будет понятно, что с его помощью можно сделать. Учитывая традицию открытых систем и дифференциалистских подходов самого разного рода, очевидно, что здесь можно до­стичь синтеза, который, вероятно, позволит включить в теорию знания из самых разных областей.

Итак, первое, что мы должны зафиксировать в рубрике «Применение к системной теории», это то, что система есть форма с двумя сторонами.

Второй стимул, который дает нам теория Спенсера Брауна, касается вопроса о том, есть ли смысл в определении системы, аналогично определению его исчислений, через одну-единственную операцию или тип операции. Если вы посмотрите на общепринятые описания и определения систем, то вы увиди­те, что этого не происходит. Как правило, системы описывают­ся с помощью множества терминов. Например: системы - это отношения между элементами. Или: система есть соотноше­ние структуры и процесса, единство, структурно управляю­щее самим собой в ходе внутренних процессов. Мы видим тут единство, границу, процесс, структуру, элемент, отношение, т.е. целую кучу терминов, и если спросить, что же их объединяет, то в конечном итоге это будет «и». Система - это И-динство (Undheit). Единство заключено в И, а не в элементе, структуре или отношении.

Вопрос в том, можно ли выйти из этого И-состояния в описа­нии объекта «система». Я думаю, это возможно, если следовать радикально оперативному или операционалистскому подходу, т.е. если представить себе, что по сути есть только один тип операции, который создает систему при условии, что на это есть время. Дело не ограничивается событием, произошедшим единожды. Если вступает в действие операция определенного типа и если к ней могут, как я люблю говорить, подсоединиться другие подобные операции, т.е. если у нее есть преемники, если она получает продолжение в виде операций того же типа, то возникает система. Ведь когда операцию подсоединяют к опе­рации, это происходит выборочно. Ничего, кроме этого, не про­исходит; unmarked space или среда остаются снаружи; система выстраивает себя как сцепление операций. Различие системы и среды возникает исключительно из того факта, что одна опера­ция порождает следующую операцию того же типа.

Как это можно себе представить? Прежде всего я думаю, что таким образом можно хорошо описать биологию живых существ, если предварительно узнать из современных биохи­мических теорий, что жизнь есть однократное биохимическое изобретение. Это определенная циркулярная структура или, если использовать терминологию Матураны, аутопойесис, цир­кулярное самовоспроизводство. В один прекрасный день такая операция циркулярного типа была запущена - по причинам, ко- 80                                                               

торые уже неизвестны и которые можно установить, только уже будучи живым существом; затем в результате эволюции разви­лось многообразие форм этого типа операции, и вот теперь есть червяки, змеи, люди и всевозможные другие формы на базе по сути одного и того же - с точки зрения химии - типа операции. Что касается операции, то здесь гарантировано единство жиз­ни в строгом смысле слова - при условии, что операция будет действовать системообразующе. Жизнь должна жить дальше; к жизни должна присоединяться жизнь; нельзя умирать сразу в момент рождения. Дополнительные изобретения, такие как разделение особей на два пола, центральная нервная система и прочее предполагают этот тип операции. Это, кстати, означает (и я еще вернусь к этому), что понятие аутопойесиса практичес­ки ничего не объясняет, кроме как раз этого запуска саморефе­ренции - операции, к которой могут быть подсоединены другие операции.

Эти идеи можно перенести на социальные системы, если удастся установить такую операцию, которая выполняла бы сле­дующие условия: речь должна идти только об одной операции, это должна быть всегда одна и та же операция, к которой могут быть присоединены другие такие же операции. Таким образом, это то, что либо прекращается, либо продолжается посредством такой же операции. Я думаю, что у нас здесь не так уж много вариантов. По сути, только коммуникация представляется тем типом операции, который выполняет это условие: социальная система возникает, если из коммуникации развивается комму­никация. Мы не должны решать вопрос о первой коммуника­ции, так как вопрос «Что было первой коммуникацией?» возни­кает уже в коммуницирующей системе. Система всегда думает о своем начале из середины. Если она достигла достаточного уровня сложности, она может задать вопрос, как все начина­лось. На него могут быть даны разные ответы, которые, однако, не помешают продолжению коммуникации, а, возможно, даже вдохновят его. Таким образом, вопросы о начале нас не инте­ресуют, или, можно сказать, они интересуют нас как вопросы среди многих других вопросов.

В данной модели интересно то, что она обходится одним-единственным типом операции. При этом сейчас можно было бы много сказать о том, что подразумевается под «коммуни­кацией», т.е. какое понятие «коммуникации» мы используем. Пока я хочу отложить этот вопрос. Значение понятия «комму­никация» равнозначно биохимическим данным о белках и так далее. Пока важно то, что есть шанс идентифицировать такой тип операции, который делает возможными все коммуника­тивные системы, сколь бы комплексными они ни становились в ходе эволюции общества, интеракции или организации. Все, что существует, основывается, согласно операциональному те­оретическому подходу, на одном и том же базовом процессе, на одном и том же типе событий, т.е. на коммуникации.

Конечно, за использованием этого понятия коммуникации скрывается определенное намерение. Если мы дойдем до этого в ходе нашего курса, то в дальнейшем я хочу еще кое-что ска­зать о теории действия. Мы уже начали обсуждать этот вопрос в связи с Парсонсом. Я не думаю, что понятие действия годится для того, чтобы в нашем контексте заменить понятие коммуни­кации, потому что обычно оно предполагает актора, которо­му может быть приписано действие, и потому что его сложно сделать понятием, относящимся исключительно к социальной сфере. Действие имеет место и тогда, когда никто его не видит, когда никого нет рядом, когда человек не ждет реакции на свое действие, например, когда он наедине с самим собой чистит зубы. Он делает это лишь потому, что знает, что так нужно де­лать. Конечно, кто-то ему об этом сказал, кто-то поставил щет­ку в стакан, но в принципе можно себе представить действие как одиночную, индивидуальную, не вызывающую социально­го резонанса операцию, тогда как о коммуникации этого сказать нельзя. Коммуникация вообще происходит только тогда, когда кто-то, пусть в общих чертах, но понимает, возможно даже, по­нимает неправильно, но, во всяком случае, понимает настолько, что коммуникация может продолжаться, и это лежит за преде­лами того, что может быть гарантировано простым использо­ванием языка. Кто-то должен находиться в пределах досягае­мости, должен слышать или уметь читать.

Я еще раз резюмирую эти два момента. Первое высказы­вание касается анализа форм: система - это различие. Второе высказывание гласит: система нуждается только в одной-единственной операции, одном типе операций для того, чтобы, если она продолжается (и это «если», разумеется, тоже очень важно), 82                                                                                   

воспроизводить различие между системой и средой, воспроиз­водить коммуникацию посредством коммуникации.

Третий момент, который тоже восходит к Спенсеру Брауну, касается понятия «reentry», повторного вхождения формы в форму или различения в то, что различено. Я об этом не рас­сказывал подробно, когда излагал теорию Спенсера Брауна. Поэтому сейчас, задним числом, я дам несколько пояснений. Вы помните, что уже исходное указание - «Draw distinction!» или «Проведи различение!» - касается операции, состоящей из двух компонентов, а именно самого различения и обозначения одной из сторон, установки относительно того, где находится тот, кто проводит различение, где он должен продолжать раз­личать. В различении уже предусмотрено различение. В терми­нологии Кауфмана оно уже скопировано в различение. По ходу развертывания исчислений Спенсер Браун, наконец, приходит к тому моменту, когда он эксплицирует эту посылку и представ­ляет повторное вхождение формы в форму, или различения в различение, как теоретическую фигуру, которая не поддается математическому расчету, т.е. ее нельзя разрабатывать в форме арифметики или алгебры, но ввиду того, что определенные ма­тематические проблемы можно решить только с помощью этой фигуры, она является как бы одним из краеугольных камней всей системы. Это ведет к теории мнимых чисел.

На том уровне абстракции, который здесь необходим, нам, вероятно, будет сложно представить себе reentry, вхождение формы в форму. Спенсер Браун рисует в своей книге круги; при этом в качестве условия всегда предполагается наличие белой бумаги. Но как только мы переходим к теории социальных сис­тем и можем предположить нормальный аппарат коммуникации, которая ведь тоже может быть коммуникацией о коммуникации, эта проблема перестает быть сложной и ситуация становится настолько прозрачной, что возникает вопрос, к чему вообще все эти теоретические усилия и сложности, если в итоге мы полу­чаем то, что уже и так давно знали. Я еще вернусь к вопросу «Зачем?», так как он в некоторой мере связан с понятием пара­доксальности. В данный момент я только хочу объяснить, что имеется в виду.

А в виду имеется то, что система может отличать себя от сво­ей среды. Операция как таковая производит различие, и поэто-                           83

му я здесь говорю о различии. Одна операция присоединяется к другой, потом добавляется третья, четвертая, пятая, потом к этому добавляется тематизация того, что было сказано до сих пор, и так далее. Все это происходит в системе. За ее предела­ми в это же время происходит что-то другое или не происходит ничего. Это мир, который имеет лишь ограниченное влияние на последствия коммуникации. Когда система должна принять ре­шения или, скажем более осторожно, должна установить связь между коммуникацией и последующей коммуникацией, то она должна уметь выяснять, наблюдать, определять, что ей подхо­дит, а что нет. Система, если она хочет контролировать свою способность подсоединения операций, должна иметь в своем распоряжении нечто, что мы для начала можем назвать самона­блюдением. Я еще вернусь к проблеме наблюдателя. Сложность заключается в том, что понятия взаимообусловливают друг дру­га, и я каждый раз вынужден исходить из чего-то, что смогу объяснить лишь позже. Это происходит в любом проекте по­добного рода. Пока вам придется принять наблюдателя или наблюдение как нечто такое, что будет объяснено позже. Итак, система должна уметь контролировать свою способность к не­прерывному присоединению операций. Во всяком случае, это касается системы, которая воспроизводит себя через коммуни­кацию. В первую очередь в случае вербальной коммуникации, но также при стандартизированном наборе знаков мы можем провести различение между тем, что является коммуникацией, а что ею не является. «Мы» в данном случае не обязательно означает отдельного индивида с его психической структурой; это тоже возможно, но вероятно также, что он в данный момент в мыслях далеко отсюда (absent-minded) и вообще не замечает, что происходит коммуникация.

Решающее значение здесь имеет то, что коммуникация сама проводит это различение между коммуникацией и некоммуни­кацией. Так, например, с помощью языковых средств можно от­реагировать на то, что было что-то сказано и что обычно не при­ходится принимать во внимание возможность того, что будет оспорен сам факт говорения. Можно с головой увязнуть в слож­ностях интерпретации или выискивать лазейки в объяснении того, что, собственно говоря, имеется в виду, но коммуникация обладает рекурсивной гарантией того, что она может основы­ваться на коммуникации, а также может и должна ограничивать то, что может быть сказано в дальнейшем (то же самое отно­сится к письменной коммуникации), и это дает ей возможность наблюдать различие между системой и окружающим миром, т.е. разделять самореференцию и внешнюю референцию. Это можно понять и по структуре коммуникации, так как комму­никация происходит только тогда, когда что-то сообщается, а именно, когда сообщается некая информация. Это уже два ком­понента. Кроме того, сообщение должно быть понято. Во-пер­вых, можно сказать: о чем-то говорится. Рассматривается ка­кая-то тема. Этой темой может быть сам говорящий. Он может сделать темой самого себя и сказать: «Вообще-то я хотел ска­зать нечто совершенно иное», или сделать информацией свое собственное душевное состояние: «Я больше не хочу, я прекра­щаю». Принципиальное значение имеет это деление на два ком­понента - сообщение и информацию. И коммуникация может продолжаться на одной или на другой стороне. Возможно два варианта: или темой коммуникации делают вопрос «Почему ты сообщил что-то, почему ты что-то сказал?» или вопрос «Может быть, ты врал?», т.е. или отталкиваются от сообщения, или от­талкиваются от информации и коммуницируют о том, что было сказано.

Это показатель того, что в саму операцию всегда изначаль­но встроено различие внешней референции через информацию и самореференции через сообщение. Это опять-таки объясне­ние общей темы «reentry»: система вступает в саму себя или копирует себя в саму себя. Коммуникация остается внутренней операцией. Она никогда не покидает систему, так как присоеди­нение тоже предусмотрено внутри системы и должно происхо­дить в системе. Я еще вернусь к этому в следующем разделе, посвященном операци