Почему Джонни не может убивать?

 

Почему отдельные солдаты на протяжении сотен лет отказывались убивать врага, даже зная, что это поставит под угрозу их собственную жизнь? И почему, если это случалось на протяжение всей истории, мы в полной мере этого не осознавали?

Почему Джонни не может убивать?

Многие опытные охотники, услышав истории нестрелюящих, скажут: "Ага, охотничья лихорадка" - и будут совершенно правы. Но что такое - охотничья лихорадка? И почему люди во время охоты испытывают эту неспособность убивать, которую мы называем охотничьей лихорадкой? (Связь между неспособностью убить на поле боя и на охоте более подробно исследуется в одной из следующих глав). Чтобы найти ответ, мы снова обратимся к С.Л.А. Маршаллу.

Маршалл изучал эту проблему в течение всей Второй мировой войны. Он более глубоко, чем кто-либо другой до него, понял тысячи солдат, которые не стреляли во врага, и пришел к выводу, что "среднестатический здоровый индивид… обладает внутренним, и обычно неосознанным сопротивлением, направленным против убийства собрата-человека; сопротивлением такой силы, что он не станет лишать жизни по собственной воле, если есть возможность избежать такой обязанности. Когда речь заходит о жизни, - говорит Маршалл, - он становится сознательным отказником".

Маршалл понял механику и эмоции, возникающие в бою. Он был ветераном Первой мировой войны и, спрашивая ветеранов Второй мировой об их реакции на происходящее в бою, он понимал их, он сам это пережил. "Я хорошо помню - говорил Маршалл, - чувство огромного облегчения, которое испытывали солдаты [Первой мировой], когда переходили в «зелёную зону»". И он считал, что это "не столько из-за осознания того, что здесь более безопасно, как из-за благословенного знания, что некоторое время они не будут вынуждены убивать". По его опыту, философия солдата Первой мировой войны была "Пускай уходят, доберемся до них в другой раз".

Тщательно изучал эту тему также и Дайер, собирая знания тех, кто ими делился, и он тоже понимал, что "по принуждению люди будут убивать - люди будут делать почти всё, что угодно, если они знают, что этого от них ожидают, и находятся под сильным социальным давлением, побуждающим к повиновению, - но преобладающее большинство людей не являются прирожденными убийцами". Воздушный корпус (теперь Военно-воздушные силы) Армии США столкнулся с этим, когда оказалось, что за Вторую мировую войну 30-40 процентов всей вражеской авиации, уничтоженной в воздухе, приходилось на меньше одного процента пилотов-истребителей и, согласно Гэбриэлу, "большинство пилотов-истребителей никогда никого не сбивали и даже не пытались". Принято считать, что этим людям мешал убивать обыкновенный страх, но эти пилоты обычно летали маленькими группами во главе с теми, кто зарекомендовал себя в убийстве, они вели их в опасные ситуации, и эти люди отважно за ними следовали. Но затем приходило время убивать, они смотрели в кабину другого человека, пилота, лётчика, одного из "воздушного братства", - человека, до ужаса похожего на них самих; и вполне возможно, что, встретившись с таким человеком лицом к лицу, подавляющее большинство просто не сможет его убить. Пилоты как истребителей, так и бомбардировщиков столкнулись с ужасной дилеммой воздушного боя с подобными себе, и это значительно усложнило их задание. (Вопрос механики убийства в воздушных боях и выдающиеся открытия, сделанные ВВС США, когда те пытались предварительно подобрать "убийц" для вышкола летчиков, рассматриваются дальше в этом исследовании).

Тот факт, что среднестатический человек не станет убивать, даже если на кону стоит всё, что ему дорого, преимущественно игнорировался теми, кто пытался разобраться в психологических и социологических нагрузках на поле боя. Смотреть в глаза другому человеческому существу, самостоятельно принимать решение его убить и видеть, как он умирает от твоей руки - всё это складывается в одно главнейшее, важнейшее травмирующее явление войны. Если мы его поймем - мы поймем и размах ужаса, связанного с убийством в бою.

Израильский военный психолог Бен Шалит в своей книги "Психология конфликта и сражения" пишет, ссылаясь на исследования Маршалла: "ясно, что многие солдаты не стреляют точно во врага. К этому приводят много причин, и одной из них вполне может быть, - довольно странно, что её редко упоминают, - нежелание индивида открыто проявлять агрессию".

Почему эту причину редко обсуждают? Если Джонни не может убивать, если среднестатический солдат не станет убивать, если только не выработать в нем нужные условные рефлексы, не заставить и не предоставить вспомогательные механические и умственные средства, - то почему этого раньше не понимали?

Британский фельдмаршал Ивлин Вуд как-то сказал, что на войне только трусам нужно лгать. Я убежден, что называть тех, кто не стреляет в бою, трусами - грубая ошибка, ведь действительно, нестреляющим есть что скрывать. Или, по крайней мере, у них есть то, чем они не очень-то гордятся и о чём будут готовы лгать в последующие годы. Дело в том, что (1) напряженная, травмирующая, замешанная на чувстве вины ситуация неизбежно приведет к образованию паутины забывчивости, притворства и лжи; (2) подобные ситуации, продолжаясь на протяжении тысяч лет, превращаются в институты, построенные на запутанной паутине личной и культурной забывчивости, притворства и лжи, которые тесно переплелись за эти тысячи лет; и (3) существовали главным образом два института, касательно которых мужское эго всегда оправдывало избирательную память, самообман и ложь. Эти два института - секс и сражение. В конце концов, "В любви и на войне все средства хороши".

В течение тысяч лет мы не понимали человеческой сексуальности. Мы понимали важные вещи, связанные с сексом. Мы знали, что от него рождаются дети, и этим пользовались. Но мы плохо понимали то, как человеческая сексуальность влияет на саму личность. До того, как Зигмунд Фрейд и исследователи двадцатого века начали изучать человеческую сексуальность, мы и близко не подходили к тому, чтобы действительно понять роль секса в нашей жизни. В течение тысяч лет мы толком не изучали секс, а потому не могли даже надеяться на то, чтобы его постичь. Беспристрастное наблюдение усложнялось уже тем, что, изучая секс, мы изучали самих себя. Изучать секс было особенно тяжело, потому что каждый индивид вкладывал слишком много своего эго и самооценки в эту область, полную мифов и заблуждений.

Если бы кто-то страдал импотенцией или фригидностью, разве он или она позволили бы, чтобы все вокруг об этом узнали? Если двести лет назад в большинстве браков люди страдали от импотенции или фригидности - разве мы могли узнать от этом? Двести лет назад образованный человек, наверное, сказал бы: "У них же получилось наделать столько детей, разве нет? Они явно всё делают правильно!"

А если бы сто лет назад исследователь выяснил, что в обществе процветает сексуальное насилие над детьми, как бы общество отнеслось к подобному открытию? Фрейд сделал такое открытие - и впал в немилость и подвергся пренебрежению в профессиональной области со стороны коллег и общества лишь за то, что выдвинул такое предположение. Только сегодня, сто лет спустя, мы начинаем признавать размах сексуального насилия над детьми в нашем обществе и принимать соответствующие меры. Пока человек, пользующийся авторитетом и доверием, не начал спрашивать людей конфиденциально и уважительно, у нас не было возможности увидеть, что происходит в сексуальной сфере нашей культуры. И даже при таких обстоятельствах общество в целом должно быть достаточно подготовлено и просвещено, чтобы отбросить то, что закрывает им глаза, ограничивая их способность к восприятию.

Мы не понимали, что происходит в спальне - и таким же образом мы до сих пор не понимаем, что происходит на боле боя. Наше невежество в отношении разрушительного акта аналогично невежеству в отношении воспроизводящего акта. Если бы солдат не убил в бою, хотя это был его долг и обязанность, разве он позволил бы, чтобы все вокруг об этом узнали? А если большинство солдат двести лет назад не выполняло свой долг на поле боя - разве мы узнали бы об этом? Генерал той эпохи, наверное, сказал бы: "Они же смогли убить множество людей, не так ли? Они выиграли нашу войну, не так ли? Они точно всё делали правильно!" Пока С.Л.А. Маршалл не опросил людей, участвовавших в бою, сразу после сражения, мы не могли даже надеяться на то, чтобы понять происходящее на поле боя.

Философам и психологам давно уже знакома общая неспособность человека воспринимать то, что находится к нему ближе всего. Сэр Норман Энджелл говорит, что "история пытливой человеческой мысли вполне подтверждает то, что реже всего человек задается простейшими и самыми важными вопросами". А философ и солдат Гленн Грей рассказывает, исходя из собственного опыта на Второй мировой войне: в то время он заметил, что "мало кто из нас может по-настоящему оставаться самим собой достаточно долго, чтобы отыскать истинную правду о самих себе и этой вращающейся земле, за которую мы держимся. В особенности это справедливо, - замечает Грей, - для людей на войне. Великий бог Марс старается ослепить нас, когда мы входим в его царство, а когда уходим - он дает нам выпить щедрую чашу воды из Леты".

Если бы профессиональный солдат смог посмотреть сквозь туман собственного самообмана, если бы ему пришлось столкнуться с холодной реальностью того, что он не может делать то, чему посвятил свою жизнь, или что многие из солдат скорее умрут, чем выполнят свой долг - это превратило бы всю его жизнь в сплошную ложь. Такой человек будет склонен к тому, чтобы отрицать свою слабость со всем пылом, на который только способен. Нет, солдаты не склонны писать о собственных неудачах или неудачах своих собратьев; за редкими исключениями, письменно увековечивают только героев и славные события.

Наш недостаток знаний в этой области частично обусловлен тем, что на сражении, как и на сексе, лежит тяжелый груз ожиданий и мифов. Убеждение, что большинство солдат не станут убивать врага в ближнем бою, противоречит тому, во что бы мы хотели верить в отношении самих себя, и противоречит тому, что нам говорят тысячелетия военной истории и культуры. Но можно ли считать представления, которые перешли к нам из нашей культуры и от наших историков, точными, непредубеждёнными и надежными?

В своей "Истории милитаризма" Альфред Вагтс обвиняет военную историю как институт за то, что она сыграла весомую роль в процессе милитаризации умов. Вагтс сетует на то, что военная история неизменно пишется "с полемической целью, чтобы дать оправдание отдельным лицам или армиям, мало учитывая социально значимые факты". Он отмечает: "Огромная часть военной истории пишется если не откровенно с целью поддержания авторитета армии, то, по крайней мере, так, чтобы не ему не навредить, не раскрыть секреты армии, не выдать её слабостей, неустойчивости, упадочных настроений". Вагтс обрисовывает военные и исторические институты, которые на протяжении тысяч лет усиливали и поддерживали друг друга в процессе взаимного прославления и восхваления. В некоторой мере так сложилось потому, что довольно часто в течение истории те, кто хорошо умели убивать на войне, пробивали себе дорогу к власти. Военные и политики были одними и теми же людьми в течение всей человеческой истории вплоть до недавнего времени, и мы знаем, что книги по истории писались победителями.

Как историк, как солдат и как психолог, я убежден, что Вагтс совершенно прав. Если на протяжении тысяч лет преобладающее большинство солдат в глубине души далеко не с энтузиазмом относилось к убийству собратьев-людей на поле боя, то профессиональные солдаты и хронисты были бы последними, кто узнавал о том, что определенные попытки атаковать были неудачными.

В современном информационном обществе СМИ сделали много для укрепления мифа о легком убийстве, и таким образом стали частью негласного общественного сговора - сговора о притворстве, которое прославляет убийство и войну. Есть и исключения - например, фильм "Бэт-21" (в главной роли Джин Хэкмэн), в котором офицеру военно-воздушных сил приходится в конце концов убивать людей в ближнем бою, самолично, и он приходит в ужас от того, что наделал, - но преимущественно нам показывают, как Джеймс Бонд, Люк Скайуокер, Рэмбо и Индиана Джонс убивают людей сотнями беззаботно и без зазрения совести. Дело здесь в том, что СМИ предлагает нам так много дезинформации и так мало понимания природы убийства, как и любой другой аспект нашего общества.

Даже после откровений Маршалла о Второй мировой войне, тема нестреляющих остается неудобной для современных военных. В своей заметке в журнале "Army" - главном военном журнале Армии США - Полковник Мэтер пишет, что его опыт того времени, когда он был командиром пехотной роты на Второй мировой - в точности согласовался с данными, полученными Маршаллом, и объяснил несколько случаев Первой мировой, что позволяет предположить, что и на той войне проблема нестреляющих стояла так же серьезно.

Затем Мэтер с горечью - и справедливо - сетует на то, что "когда я вспоминаю многие годы своей службы, я не могу припомнить ни одной официальной лекции или обсуждения на занятиях, посвященных тому, как убедиться, что твои люди будут стрелять". Это касается "такого формального вышкола, как Пехотная школа тактической подготовки и командования личным составом, в которой я обучался в Италии во время войны, и Командно-штабной колледж в Форте Ливенворт, что в Канзасе, где я учился в 1966 году. Я также не помню ни одной статьи на эту тему в журнале "Армия" или других военных изданиях". Полковник Мэтер приходит к выводу: "Такое впечатление, что вокруг этой темы создан какой-то заговор молчания: "Мы не знаем, что с этим делать - так давайте об этом забудем"".

Действительно, похоже на то, что вокруг этой темы существует заговор молчания. В своей книге "Война ума" Питер Уотсон замечает, что сведения, обнаруженные Маршаллом, по большей части игнорировались в научном сообществе и в областях психологии и психиатрии, зато к ним очень серьезно отнеслась Армия США, и предположения Маршалла положили начало учреждению ряда мер в сфере вышкола. Согласно исследованиям Маршалла, эти изменения позволили получить 55-процентную частоту попаданий в Корее, и, согласно исследованиям Скотта, во Вьетнаме удалось достичь частоты попаданий от 90 до 95 процентов. Некоторые современные солдаты используют разницу между частотой попаданий во Второй мировой войне и во Вьетнаме как доказательство того, что Маршалл ошибался, поскольку среднестатическому военному командиру очень тяжело поверить в то, что значительная часть его солдат не выполнит своих обязанностей в бою. Однако эти сомневающиеся не отдают должное революционным мерам исправления ситуации и методам подготовки, внедряемым со Второй мировой войны.

Некоторые ветераны, которых я опрашивал, упоминали о методах подготовки, которые позволили увеличить частоту попаданий с 15 до 90 процентов, называя их "программированием" или "выработкой условных рефлексов", и, по всей видимости, эти методы действительно представляют собой форму классической и действенной выработки условных рефлексов (в духе собаки Павлова и крыс Б.Ф. Скиннера), которая подробно рассматривается в части "Убийство во Вьетнаме". Неприятный характер темы, наряду с примечательным успехом армейских подготовительных программ и отсутствием её официального признания - всё это может указывать на то, что тема не подлежит оглашению. Однако нет никакого секретного замысла, из-за которого этой теме не уделяется внимание. Вместо него - выражаясь словами философа-психолога Питера Марина, "грандиозный бессознательный покров", под которым общество прячется от понимания истинной природы сражения. Даже в психологической и психиатрической литературе о войне "присутствует, - пишет Марин, - какое-то воздействующее сумасшествие". Он отмечает: "Отвращение к убийству и отказ убивать" расценивают как "острую реакцию на бой". А психологическую травму, обусловленную "резней и жестокостями, называют "стрессом", будто практикующие врачи… говорят о переутомлении на работе". Как психолог, я убежден, что Марин совершенно прав, замечая: "Нигде в [психиатрической и психологической] литературе нельзя даже бегло взглянуть на то, что действительно происходит: настоящий ужас войны и его влияние на тех, кто там сражался".

Было бы практически невозможно скрывать от огласки подобную вещь вот уже пятьдесят лет, и те из военных, кто это понимает - Маршаллы и Мэтеры - пытаются докричаться до нас, но никто не хочет слышать их правду.

Нет, это не военный заговор. Покров и "заговор молчания" и вправду существует, но это - культурный заговор забывчивости, искажения и лжи, который продолжается на протяжении тысяч лет. Мы только недавно начали разрушать культурный заговор вины и молчания вокруг секса - и таким же образом мы сейчас должны разрушить другой, подобный ему заговор, скрывающий от нас саму природу войны.

 

Глава четвертая

Природа и источник сопротивления

 

Откуда берется это сопротивление убийству собрата-человека? Оно выученное, инстинктивное, надиктованное разумом или средой, унаследованное, культурное или социальное? Или сочетает в себе какие-нибудь из этих свойств?

Одним из ценнейших прозрений Фрейда стало открытие существования инстикта жизни (Эроса) и инстинкта смерти (Танатоса). Фрейд был убежден, что внутри каждого индивида постоянно ведется борьба между суперэго (совестью) и идом (этой темной массой разрушительных и животных влечений, таящейся внутри каждого из нас), а посредником в этой борьбе служит эго (самость). Один остроумный человек охарактеризовал эту ситуацию как "борьбу в запертом темном подвале; между помешанной на убийстве и сексе обезьяной и старой девой-пуританкой; при посредничестве скромного бухгалтера".

В битве мы видим, как внутри каждого солдата суматошно кипят ид, эго, суперэго, Танатос и Эрос. Ид орудует Танатосом как дубиной и воплями заставляет эго убивать. Суперэго, по всей видимости, оказывается нейтрализовано, поскольку власть и общество говорят, что сейчас хорошо делать то, что всегда было плохим. И всё-таки что-то не дает солдату убивать. Что? Возможно, Эрос, сила жизни, куда более могущественна, чем считалось раньше?

Очевидно, что Танатос существует на войне и проявляет себя во всей красе, - об этом мы хорошо знаем, - но что, если внутри большинства людей есть движущая сила, которая сильней Танатоса? Что, если внутри каждой личность есть сила, которая на каком-то инстинктивном уровне понимает, что всё человечество неразрывно связано и взаимозависисмо, и что нанести вред любой его части означает навредить человечеству в целом?

Римский император Марк Аврелий понимал, как работает эта сила, даже сражаясь в ожесточенных битвах с варварами, которые стремились уничтожить, - и в итоге уничтожили, - Рим. "Благоустройство каждой отдельной личности, - писал Марк Аврелий больше чем полтора тысячелетия тому назад, - это один из истоков процветания, успеха и даже выживания Того, что управляет вселенной. Вырвать какую-нибудь частицу, - неважно, сколь она мала, - из непрерывной цепи взаимных связей, - будь это одна из причин или какой-либо другой элемент, - означает навредить целому".

Холмс приводит свидетельство о другом ветеране, который, почти двумя тысячелетиями позже Марка Аврелия, уяснил ту же концепцию, когда видел, как некоторые из морпехов, с которыми он был во Вьетнаме, после боя впадали в состояние глубоких размышлений. Они пошли в этот бой - "и увидели, что молодые вьетнамцы, которых они убивали, были их союзниками в большей войне личного существования, молодыми людьми, с которыми они были связаны воедино своими жизнями - против безликого "они" внешнего мира". Затем Холмс даёт неподвластное времени и убедительное представление о душе американского солдата, отмечая, что "убивая северовьетнамских салаг, американские салаги убивали часть себя".

Возможно, именно поэтому мы избегаем этой правды. Возможно, по-настоящему понять величину сопротивления убийству - это также означает понять величину бесчеловечного отношения человека к человеку. Гленн Грей, ведомый собственным чувством вины и страданием, проистекающим из его собственного опыта на Второй мировой, выкрикивает боль каждого солдата, обладающего самосознанием и задумывавшегося над этим вопросом: "Я тоже принадлежу к этому виду. Я стыжусь не только дел рук своих, не только дел своего народа, но также и дел рук человеческих. Я стыжусь того, что я - человек.

"Это, - говорит Грей, - кульминация страстной логики, которая в военном деле начинается с того, что солдат ставит под сомнение какое-нибудь действие, которое ему приказали выполнить против его совести". Если этот процесс продолжается, то "осознание того, что ты не можешь действовать по своей совести, может вызвать величайшее отвращение не только к себе, но и к человеческому виду".

Возможно, мы и не придем к пониманию природы этой силы внутри человека, из-за которой он так сильно сопротивляется убийству своего собрата-человека, но мы можем возблагодарить за неё какую бы то ни было силу, которую считаем ответственной за наше существование. И, хотя эта сила, вероятно, расстраивает военных командиров, отвечающих за победу на войне, - как раса мы можем ею гордиться.

Нет и не может быть сомнений, что это сопротивление убийству собрата-человека существует и является следствием могущественного сочетания факторов - инстинктивных, разумной природы, происходящих из среды, наследственных, культурных и социальных. Оно существует, оно сильно, и оно позволяет нам надеяться на то, что для человечества в конечном счете еще не всё потеряно.

[1] Достоверность исследований Маршалла в этой области вызвала немало дискуссий. Некоторый современные писатели (такие как Гарольд Лайнбох, автор книги "Солдаты из роты К") в особенности громко настаивают на том, что скорость стрельбы во Второй мировой войне была значительна выше, чем значение, представленное Маршаллом. Но мы видим, что на каждом этапе моего исследования раскрывается информация, которая согласуется с основным положением Маршалла, а то и с полученным им процентным соотношением. Исследования полковой частоты убийств для пехоты в битвах Наполеоновской и Гражданской войн, проведенные Пэдди Гриффитом; опросы Ардана дю Пика; исследования таких солдат и ученых, как Полковник Дайер, Полковник (Д-р) Гэбриэл, Полковник (Д-р) Холмс и Генерал (Д-р) Киннард; наблюдения ветеранов Первой и Второй мировых войн, таких как Полковник Мэтер и Лейтенант Рупелл - все они согласуются с данными, полученными Генералом Маршаллом.

 

Конечно же, эта тема нуждается в дальнейшем изучении и исследовании, но я не представляю себе, зачем этим исследователям, писателям и ветеранам могло бы понадобиться искажать правду. Тем не менее, я понимаю и высоко ценю благороднейшие чувства, которые заставляют людей чувствовать обиду за что-либо, на первый взгляд порочащее честь тех пехотницев, которые принесли такую огромную жертву за прошлое нашего (и любого) народа.

 

Последний залп во этой продолжающейся битве был со стороны Маршалла. Его внук, Джон Дуглас Маршалл, в своей книге "Дорога примирения" выдвинул один из самых интересных и убедительных аргументов в его пользу. Джон Маршалл был сознательным отказником на Вьетнамской войне, и дед от него полностью отрекся. У него не было причин любить деда, но в своей книге он приходит к выводу, что большая часть написанного С.Л.А. Маршаллом "все еще справедлива, хотя то, как он жил, во многом заслуживает неодобрения".

[2] Это огромное количество выстрелов на одно убийство - это, вероятно, следствие широкого распространения автоматического оружия. Во многих случаях огонь велся на подавление и в целях разведки. И значительная часть огня велась из оружия группового пользования (например, зенитные и вертолетные пулеметы, авиационные скорострельные миниганы, делающие тысячи выстрелов в минуту) - из которого, как говорилось выше, почти всегда стреляли. Но даже с учетом всех этих факторов - тот факт, что огня велось так много, и что так много солдат с индивидуальным оружием хотели стрелять, указывает на то, что во Вьетнаме происходило что-то другое и необычное. Эта тема подробно рассматривается дальше в этой книге, в части, озаглавленной "Убийство во Вьетнаме".

[3] Это важное соображение. В этой и последующих главах, с учетом изложенного в части "Анатомия убийства", мы увидим жизненно важную роль групп (включая тех, кто отказывается убивать) и старших по званию.

[4] Маршалл также заметил, что если к солдату подходил старший по званию и приказывал стрелять, тот стрелял, но как только требующий повиновения командир уходил, он прекращал стрелять. Однако центральный предмет этой части книги - среднестатический солдат, вооруженный ружьем или мушкетом, и его явное нежелание убивать в бою. Воздействие старших по званию, требующих повиновения, и эффект совместного обслуживания оружия группового пользования, например, пулеметов, из которого почти всегда стреляют, и автоматическое оружие (например, огнеметы и автоматы) - всё это рассматривается в главе "Анатомия убийства".

[5] Я сам закончил много школ командного состава Армии США, включая базовую подготовку, курсы повышенной одиночной подготовки, Академию сержантского состава XVIII Воздушно-десантного Корпуса, Офицерскую кандидатскую школу, Базовые курсы офицеров пехоты, Школу рейнджеров, Курсы повышения квалификации офицеров пехоты, Объединенную школу вооруженного и обслуживающего состава и Командно-штабной колледж в Форте Ливенворт. И я не помню, чтобы в этих школах хотя бы раз упоминалась эта проблема.