Бой или бегство, стать в позу или подчиниться

 

Мнение, что единственные варианты действия в конфликте - это драться или бежать, укоренилось в нашей культуре, и наши образовательные учреждения мало что сделали, чтобы его пошатнуть. Традиционная американская военная политика возводит его на уровень закона природы.

- Ричард Геклер, "В поиске духа воина"

 

Наше неправильное понимание психологии во время боя одним из корней уходит в неправильное применение модели драться-или-бежать к стрессу, которому люди подвергаются на поле боя. Эта модель утверждает, что, когда существо сталкивается с опасностью, в нем происходит серия физиологических и психологических процессов, которые подготавливают и способствуют бою либо бегству. Разделение "драться-или-бежать" предполагает правильную совокупность выходов для любого существа, столкнувшегося с опасностью - если только эта опасность не исходит от его собственного вида. Когда мы изучаем реакцию существ, столкнувшихся с агрессией, исходящей от его собственного вида, появляются ещё варианты - принятие позы и подчинение. Насколько я знаю, применение моделей реакции, встречающихся внутри видов животного царства, (то есть драться, бежать, стать в позу или подчиниться) к человеческому военному делу - подход совершенно новый.

Первый решающий момент во внутривидовом конфликте обычно представляет собой выбор между бегством или принятием позы. Бабуин или петух, которому угрожают, и который предпочел принять позу, отвечая на агрессию существа своего вида, не вцепляется тотчас же в горло врага. Вместо этого оба существа инстинктивно выполняют серию действий с принятием поз, которые, хотя и запугивающие, почти всегда безопасны. Эти действия предназначены для того, чтобы убедить соперника с помощью вида и звука, что принявший позу - опасный и устрашающий противник.

Если принявший позу не смог переубедить соперника своего вида, выбор сокращается до боя, бегства или подчинения. Если и происходит бой - то почти никогда не насмерть. Конрад Лоренц заметил, что пираньи и гремучие змеи кусают всех без разбору, но между собой пираньи дерутся шлепками хвостов, а гремучие змеи борются. В определенный момент такого очень сдержанного и несмертельного боя один из соперников, принадлежащих к одному виду, обычно оказывается обескуражен яростью и удалью своего соперника, и ему остается только подчиниться или бежать. К реакции подчинения прибегают на удивление часто - обычно в виде подлизывания и демонстрации победителю какой-нибудь уязвимой части тела, инстинктивно зная, что соперник не убьет и больше не причинит вреда представителю собственного вида после того, как тот сдался. Процесс, включающий принятие поз, притворный бой и подчинение, жизненно важен для выживания вида. Он предотвращает ненужные смерти и обеспечивает выживание молодой особи мужского пола в ранних стычках, когда его противники крупнее и лучше подготовлены. Если соперник его вытеснит, он сможет сдаться и дожить до зрелости, передав свои гены в более старшем возрасте.

В этом и состоит четкое различие между настоящим насилием и принятием позы. Питер Марш, социопсихолог в Оксфорде, отмечает, что это справедливо для уличных банд Нью-Йорка, справедливо среди "так называемых примитивных племен и воинов", и справедливо почти для любой культуры в мире. У всех у них одни и те же "модели агрессивного поведения", все они обладают одними и те же "хорошо организованными, очень ритуализированными" шаблонами принятия позы, притворного боя и подчинения. Эти ритуалы сдерживают и концентрируют насилие на сравнительно безвредном принятии позы и хвастовстве. В результате создается "совершенная иллюзия насилия". Да, агрессия. Да, дух соперничества. Но лишь "очень крохотный, крохотный уровень" настоящего насилия.

"Иногда попадается психопат, - заключает Гвинн Дайер, - который действительно хочет потрошить людей", но большинство участников на деле заинтересованы в "статусе, хвастовстве, выгоде и ограничении вреда". Как и их сверстники мирных времен, дети, которые сражались в рукопашном бою на протяжении всей истории (а именно детей или юношей большинство обществ традиционно отправляло на войну), в последнюю очередь намеревались убить врага. На войне, как и в войне банд, играли в "принятие позы".

В приведенном ниже свидетельстве из книги Пэдди Гриффита "Боевая тактика Гражданской войны" ми видим, как эффективно использовалось вербальное принятие позы в густых лесах Битвы в Глуши во время Гражданской войны в США:

 

Кричащих нельзя было рассмотреть, и если рота достаточно громко шумела, по звуку её можно было бы принять за полк. Позже люди говорили о различных подразделениях обеих воюющих сторон, которых криком "согнали" с их позиций.

 

Случаи, когда подразделение криком "сгонялось" с позиции, демонстрируют нам принятие позы в самой успешной своей форме, которое заставляет соперника выбрать вариант с бегством, даже не замахиваясь на вариант с боем.

 

Дополнение стандартной модели реакции на агрессию "драться-или-бежать" вариантами принятия позы и подчинения помогает объяснить многие действия на поле боя. Если человек напуган, он буквально перестает думать передним мозгом (то есть разумом человеческого существа) и начинает думать средним мозгом (то есть той частью мозга, которая фактически неотличима от соответствующей части мозга животного), а в соответствии с мышлением животного, выиграет тот, кто издаст самый громкий звук или раздуется до самых крупных размеров. Принятие позы можно увидеть в украшенных гребнями шлемах древних греков и римлян, благодаря которым их носитель казался выше и, соответственно, более яростным в глазах недруга, в то время как до блеска начищенный панцирь делал его визуально более широким и ярким. Наибольшей высоты эти плюмажи достигли в новой истории, в эпоху Наполеона, когда солдаты носили яркие униформы и высокие, неудобные кивера, которые служили только тому, чтобы их обладатели выглядели и чувствовали себя более высокими, более опасными существами.

Подобным же образом мужчины в битве испускают рёв двух ставших в позу зверей. На протяжении столетий от боевого крика солдат кровь стыла в жилах их противников. Будь это боевой клич греческой фаланги, "ура!" русской пехоты, пронзительный вой шотландских волынок или повстанческий клич нашей собственной Гражданской войны, солдаты всегда инстинктивно стремились запугать врага ненасильственными методами, прежде чем вступать в физический конфликт, подбадривая друг друга и впечатляясь собственной свирепостью, и одновременно очень эффективно заглушая удручающий вражеский клич.

Современный случай, аналогичный вышеупомянутым явлениям Гражданской войны, засвидетельствован в следующем отрывке из серии "История Армии", в котором речь идет об участии французского батальона в обороне Чипьёнг-Ни во время Корейской войны.

 

[Северокорейские] солдаты построились в ста или двухстах ярдах перед невысоким холмом, занятым французами, затем бросились в атаку с примкнутыми штыками, дуя в свистки и горны. Когда раздался шум, французские солдаты начали заводить ручную сирену, которая у них была, а один из отрядов побежал навстречу китайцам, крича и разбрасывая гранаты далеко вперед и в стороны. Когда две силы сблизились на расстояние около двадцати ярдов, китайцы внезапно развернулись и побежали обратно. Всё это длилось около минуты.

 

Здесь мы снова видим инцидент, в котором принятия позы (включая сирены, взрывы гранат и штыки наизготове) малой силой было достаточно, чтобы обратить численно превосходящие силы врага в вариант с бегством.

С изобретением пороха солдаты получили изящнейшее из возможных средств для принятия позы. "То и дело, - говорит Пэдди Гриффит, -

 

мы читаем о том, как полки [на Гражданской войне], начав стрельбу, продолжали неконтролируемо палить до тех пор, пока у них не кончались припасы или не исчерпывался энтузиазм. Пальба была таким положительным актом, и давала людям так эффективно высвободить эмоции физически, что инстинкты с легкостью брали верх над подготовкой и увещеваниями офицеров.

 

Исключительный шум от пороховой стрельбы, её превосходство в качестве средства принятия позы сделали порох лидером на войне. Если бы дело было только в чистой математике убивающей эффективности, то длинный лук все еще использовался бы в Наполеоновских войнах, поскольку длинный лук значительно превосходит гладкоствольный мушкет по скорострельности и точности. Но напуганный человек, думающий средним мозгом и делающий луком "плюк, плюк, плюк", не имеет шансов против такого же напуганного человека, делающего "БАХ! БАХ!" мушкетом.

Стрельба из мушкета или ружья отчетливо удовлетворяет глубоко укоренившуюся потребность принять позу, и даже отвечает требованиям сравнительной безопасности - если мы вспомним о том, что в истории постоянно палили поверх головы врага, и примечательную неэффективность такой пальбы.

Ардан дю Пик одним из первых документально засвидетельствовал распространенную тенденцию солдат безобидно палить в воздух просто ради того, чтобы палить. Дю Пик провел одно из первых тщательных исследований природы боя с помощью опросника, распространявшегося среди французских офицеров в 1860-х годах. Один из офицеров, отвечая Дю Пику, весьма откровенно заявил, что "немалая доля солдат стреляла в воздух с длинной дистанции", а второй заметил, что "некоторая часть наших солдат стреляла почти только в воздух, не целясь, желая, по всей видимости, ошеломить самих себя, упиться ружейным огнем в это обуревающее переломное время".

Пэдди Гриффит присоединяется к дю Пику в своих наблюдениях: он заметил, что у солдатов в бою появляется отчаянная тяга палить из своего оружия, даже когда (наверное - в особенности, когда) они вряд ли могут причинить врагу какой-нибудь вред. Гриффит отмечает:

 

Даже в упомянутых "забойных загонах" на Кровавой Тропе, Высотах Мари, при Кеннесо, Спотсильвейни и Колд-Харборе атакующее подразделение могло не только подойти очень близко к линии обороны, но и оставаться там часами - а порой действительно сутками. Таким образом, стрелки Гражданской войны не были достаточно сильны, чтобы убивать людей в больших количествах, даже в плотном строю, на большом расстоянии. На близком расстоянии они могли массово убивать - и убивали - но не очень быстро [выделение авторское].

 

По оценкам Гриффита, среднестатический стрелковый полк Наполеоновской или Гражданской войны (числом обычно от двухсот до тысячи людей), стреляющий по вражескому полку на открытой местности со среднего расстояния в тридцать ярдов, обычно делал одно-два попадания в минуту! Такие перестрелки "тянулись до полного изнеможения, или же наступление ночи заставляло прекратить боевые действия. Потери возрастали потому, что бой велся настолько долго, а не потому, что стрельба "была чрезвычайно смертоносной".

Таким образом, мы видим, что солдаты периода Наполеоновской и Гражданской войн стреляли неимоверно неэффективно. И это не говорит о проблемах со стороны вооружения. Джон Киган и Ричард Холмс в своей книге "Солдаты" рассказывают о прусском эскперименте поздних 1700-х годов, в ходе которого пехотный батальон стрелял из гладкоствольных мушкетов в цель длиной сто футов и высотой шесть футов, которая имитировала вражеское подразделение, и в результате показал 25 процентов попаданий с 225 ярдов, 40 процентов попаданий со 150 ярдов и 60 процентов попаданий с 75 ярдов. Это продемонстрировало убийственный потенциал такого подразделения. А реальность показала себя в Битве при Белграде в 1717 году, когда "два Имперских батальона продолжали стрелять, пока их турецкие противники не подошли на расстояние всего в тридцать шагов, но застрелили только тридцать два турка и были в короткий срок разгромлены".

Иногда стрельба совсем не приводила к потерям, как свидетельствует Бенджамин МакИнтайр об абсолютно бескровной ночной перестрелке в Виксбурге 1863 года, которую он видел своими глазами: "Кажется странным... - писал МакИнтайр, - что батарея может выстреливать залп за залпом в отряд такой же численности с расстояния не более чем пятнадцать шагов, и не нанести ни одной потери. И тем не менее, в этом случае всё обстояло так". Стрелки эпохи чёрного пороха не всегда стреляли настолько неэффективно, но снова и снова среднее число застреленных людей в минуту сводилось к одному-двум.

(Пушечная стрельба, как и пулеметный огонь во Второй мировой войне - совершенно другое дело; иногда на их долю приходилось более чем 50 процентов потерь убитыми на поле боя, где стреляли чёрным порохом, и в двадцатом веке на долю артиллерийского огня приходится большая часть убитых в бою. По большей части это связано с групповым процессом обслуживания пушки, пулемета или другого стрелкового оружия группового пользования. Эта тема будет детально обсуждаться дальше в этой книге, в разделе под названием "Анатомия убийства".

Дульнозарядные мушкеты могли делать от одного до пяти выстрелов в минуту, зависимо от умения пользователя и состояния оружия. С потенциальной частотой попадания более 50 процентом со средней боевой дальности по меркам нашей эпохи, частота убийств должна была составлять сотни в минуту вместо одного-двух. Слабым звеном между убийственным потенциалом и убивающей способностью этих боевых единиц был солдат. Дело просто в том, что значительное большинство солдат, столкнувшись лицом к лицу с живым, двышащим противником вместо мишени, уходят в режим принятия позы, в котором они стреляют поверх голов противника.

Ричард Холмс в своей отличной книге "Военные действия" изучает число попаданий, сделанных солдатами, в ряде исторических битв. В Сражении у Роркс-Дрифт в 1897 году небольшая группа британских солдат была окружена зулусами, значительно превосходящими их численно. Казалось бы, при стрельбе в упор, залп за залпом, в столпившегося врага, вряд ли хоть один выстрел мог пройти мимо цели, и даже 50-процентная частота попаданий была бы слишком низкой. Однако по оценке Холмса, в действительности на одно попадание приходилось приблизительно тринадцать выстрелов.

Подобным образом, солдаты Генерала Крука сделали 25000 выстрелов в Битве при Роузбад 16 июня 1876 года, убив 99 индейцев - то есть сделав 252 выстрела на одно попадание. При защите французами укрепленных позиций в Битве при Вейсенбурге, в 1870 году, французы, стреляя в наступающих по открытому полю немецких солдат, 48000 выстрелами убили 404 немца, с частотой попадания 1 попадание на 119 выстрелов. (А часть, или, вероятно, даже большинство смертельных попаданий должны были исходить от артиллерийского огня, что делает частоту попаданий французов еще более примечательной).

Лейтенант Джордж Рупелл столкнулся с тем же явлением, когда командовал британским взводом во время Первой мировой войны. Он сообщал, что смог заставить своих людей прекратить стрельбу в воздух, только когда достал саблю и пошел вдоль траншеи, "ударяя людей сзади и, когда удавалось привлечь их внимание, говоря им стрелять ниже". Та же закономерность просматривается в перестрелках во Вьетнаме, когда на каждого убитого вражеского солдата выстреливалось более чем пятьдесят тысяч патронов. "Одна из поразивших меня вещей, - говорил Дуглас Грэхем, медик Первой морской дивизии во Вьетнаме, которому приходилась ползать под вражеским и дружественным огнем, чтобы оказать помощь раненым солдатам,- это то, как много патронов может быть выстреляно в перестрелке, и при этом никто не будет ранен".[2]

Люди из примитивных племен во время войны, как правило, прямо и откровенно прибегают прежде всего к принятию позы, пренебрегая боевыми действиями. Ричард Гэбриэл указывает, что примитивные племена Новой Гвинеи были отличными стрелками на охоте, пользуясь луком и стрелами, однако, отправляясь на войну друг с другом, они снимали перья с хвостовой части стрел, и на своих войнах пользовались как раз только этими неточными и бесполезными стрелами. Подобным образом американские индейцы считали, что "добыть славу", или просто прикоснуться к врагу, куда важней, чем его убить.

Эта закономерность просматривается и в корнях западного способа ведения войны. Сэм Кин отмечает, что Профессор Гарварда Артур Нок обожал говорить, что войны между греческими городами-государствами были "немногим опасней американского футбола". А Ардан дю Пик указывает, что за все годы завоеваний Александр Великий потерял от меча только семьсот людей. Его враги несли большие, намного большие потери, но почти все они приходились на время после битвы (которая, по всей видимости, была почти бескровным состязанием по толканию друг друга), когда вражеские солдаты поворачивались спиной и начинали убегать. Карл фон Клаузевиц ясно указывает на то же самое, отмечая, что подавляющее большинство боевых потерь случалось в ходе погони, после того, как та или другая сторона победила в бою. (Почему так происходит - это тема, которая будет подробно рассматриваться в разделе "Убийство и физическая дистанция").

Как нам предстоит увидеть, современные методики вышкола или подготовительные техники частично позволяют преодолеть склонность принимать позу. Действительно, историю приемов ведения войны можно рассматривать как историю всё более и более эффективных механизмов, которые подготавливают и помогают человеку преодолеть врожденное сопротивление убийству собрата-человека. При многих обстоятельствах хорошо обученным современным солдатам случалось сражаться с плохо обученными силами партизан, и склонность плохо обученных сил инстинктивно втягиваться в механизмы принятия позы (такие, как стрельба поверх голов) давали лучше обученным силам значительное преимущество. Джек Томпсон, родезийский ветеран, наблюдал за этим явлением в бою с необученными силами. В Родезии, говорит Томпсон, их немедленная отработка действий по тревоге состояла в том, чтобы "рассыпать строй и открыть огонь... всегда. Это потому, что они [партизаны] не умели вести эффективный огонь, и их пули уходили высоко. Мы бы быстро установили огневое превосходство и вряд ли потеряли бы хоть одного человека".

Этот психологический и технологический перевес в обучении и приспосабливании к убийству продолжает играть жизненно важную роль в современном ведении войны. Его можно увидеть на примере британского вторжения на Фолклендские острова и вторжения Соединенных Штатов в Панаму в 1989 году, где грандиозный успех захватчиков и ощутимый разброс в соотношениях потерь можно, по крайней мере, частично объяснить уровнем и качеством вышкола разных сил.

Промах мимо цели не обязательно означает открытую стрельбу поверх цели, и два десятилетия на армейских стрельбищах научили меня, что солдат должен стрелять уж необычайно высоко, чтобы это отчетливо видел наблюдатель. Иными словами, умышленный промах может принимать очень утонченную форму непослушания.

Одним из лучших примеров умышленного промаха послужил опыт моего дедушки Джона, которого во время Первой мировой войны приписали к расстрельной команде. Большая часть его ветеранской гордости за те дни проистекает из того, что он сумел не убивать, состоя в этой расстрельной команде. Он знал, что команда будет звучать как "Внимание, целься, огонь", и знал, что если он прицелится в заключенного по команде "целься", он поразит свою цель по команде "огонь". Его ответом было прицелиться немного мимо заключенного по команде "целься", благодаря чему он промахивался, когда нажимал на курок по команде "огонь". Мой дедушка до конца своей жизни хвастался тем, как перехитрил армию. Конечно же, другие солдаты расстрельной команды все-таки убивали заключенного, но его совесть была чиста. Точно так же поколения солдат, по-видимому, обводили вокруг пальца командование, - умышленно или инстинктивно, - просто используя право солдата на промах.

Еще один великолепный пример того, как солдаты используют свое право на промах - приведенный ниже рассказ наёмника-журналиста о том, как он с одним из отрядов контрас Эдена Пасторы (известного как Commandante Zero) нападал из засады на мирный речной трамвай в Никарагуа:

 

Я никогда не забуду слова Сурдо, которыми он подражал публичной речи Пасторы перед боем, обращаясь ко всему подразделению: "Si mata una mujer, mata una piricuaco; si mata un nino, mata un piricuaco". Пирикуако - это уничижительный термин, означающий бешеную собаку, которым мы обозначали сандинистов, так что фактически Сурдо говорил: "Если ты убиваешь женщину - ты убиваешь сандиниста, если ты убиваешь ребенка - ты убиваешь сандиниста". И мы отправлялись убивать женщин и детей.

И вот снова я был одним из 10 людей, которым предстояло, в сущности, совершить нападение из засады. Мы расчистили себе зону обстрела и устроились ждать, когда прибудут женщины, дети и всякие остальные гражданские пассажиры, которые могут быть на трамвае.

Каждый из нас был наедине со своими мыслями. Никто не проронил ни слова о сути нашей миссии. Сурдо нервно шагал взад и вперед в нескольких ярдах позади нас, под прикрытием зарослей.

...Громкий рокот мощных двигателей 70-футового трамвая опережал его прибытие на добрых две минуты. Когда он появился перед нами, был подан сигнал открыть огонь, и я увидел, как РПГ-7 [ракета] описала дугу над лодкой и улетела в густые заросли на противоположном берегу. Застрочил М60 [пулемет], я выдал 20-выстрельную очередь из своей FAL. Наш отряд опустошал магазины, и свинец летел густо, как насекомые в джунглях.

Каждая пуля перелетела через гражданское судно, не причинив вреда.

Когда Сурдо понял, что происходит, он выбежал из зарослей, яростно ругаясь на испанском и стреляя из своего АК [автомата] вслед исчезающему трамваю. Никарагуанские крестьяне - пакостные ублюдки и выносливые солдаты. Но они не убийцы. Мы собирались и готовились выдвигаться прочь, и я во весь голос рассмеялся - с гордостью и облегчением.

- Доктор Джон "Американец в ARDE".

 

Обратите внимание на природу такого "сговора промахнуться". Не обменявшись ни единым словом, каждый из солдат, обязанных и обученных стрелять - как, несомненно, и миллионы других солдат на протяжении столетий - просто притворился неумелым бойцом. И, подобно вышеупомянутому солдату из расстрельной команды, эти солдаты испытали огромное личное удовольствие, перехитрив тех, кто хотел принудить их делать то, чего они не желали.

Еще более примечателен, чем случаи с принятием позы, - и настолько неоспорим, - тот факт, что значительное количество солдат в бою выбирают не просто стрелять поверх голов противника, а не стрелять вообще. В этом смысле их действия очень напоминают действия тех представителей животного царства, которые пассивно "подчиняются" агрессии и решительности своего противника вместо того, чтобы бежать, драться или принять позу.

Мы уже ознакомились с данными, полученными Генералом С.Л.А. Маршаллом, о том, что частота попадания солдат США во Второй мировой войне составляла от 15 до 20 процентов. И Маршалл, и Дайер предполагают, что главной причиной такой низкой частоты попаданий была низкая кучность на современном поле боя - и, действительно, фактор низкой кучности входит в сложное уравнение ограничений и разрешающих механизмов. Однако Маршалл заметил, что даже в ситуациях, когда на позиции находились несколько стрелков, на которых наступал враг, обычно стрелял только один из них, тогда как другие хватались за такие "жизненно необходимые" задания, как передача сообщение, подача припасов, уход за ранеными и корректировка целей. Маршалл ясно показывает, что стреляющие в большинстве случаев знали о том, что окружены нестреляющим большинством. И, по всей видимости, бездействие этих пассивных лиц не деморализовало тех, кто действительно стрелял. Наоборот - похоже, что присутствие нестреляющих придавало стрелкам силы продолжать.[3]

Дайер приводит аргументы в доказательство того, что в других силах на фронтах Второй мировой войны был приблизительно такой же процент нестреляющих. Если бы - говорит Дайер - "среди японцев или немцев больший процент солдат охотно убивал, то на деле они могли бы выстреливать в три, четыре или пять раз больше боеприпасов огня, чем такое же число американцев - а они не выстреливали".[4]

Существует более чем достаточно документальных подтверждений того, что наблюдения Маршалла справедливы не только для солдат США, и не только для солдат любой стороны во Второй мировой войне. На самом деле, есть убедительные данные, указывающие на то, что это исключительное нежелание убивать собрата-человека существовало на протяжении всей военной истории. В исследовании, проведенном в 1986 году кафедрой полевых исследований Британского учреждения оперативного анализа обороны, использовались исторические исследования более чем ста битв девятнадцатого и двадцатого века, и проводились контрольные испытания с использованием импульсного лазерного оружия по определению убивающей эффективности этих исторических подразделений. Целью анализа было (кроме всего прочего) определить, справедливы ли количественные данные о нестреляющих, полученные Маршаллом, для других, более ранних войн. Сравнение показателей результативности в исторических битвах с показателями результативности участников испытаний (которые не убивали своим оружием и не находились под физической угрозой со стороны "врага") позволило выявить, что убивающий потенциал в условиях испытания был намного выше, чем фактическое отношение потерь убитыми в истории. Выводы исследователей полностью подтвердили результаты Маршалла, указывая на «нежелание принимать участие [в бою]» как основной фактор, из-за которого фактическое отношение убийств в истории было намного ниже уровня, полученного в испытаниях с лазерами.

Но даже без контрольных испытаний с лазерами и реконструкций битв очевидно, что многие солдаты не желают участвовать в бою. Факты всё это время были у нас на виду - и мы бы их заметили, если бы хотели.

 

 

Глава вторая

Нестреляющие в истории