Мадам дю Кайла прибрала Францию к рукам

 

Она была некоронованной королевой.

Альфред Валлетт

 

Убийство герцога Беррийского лишило Бурбонов прямого наследника. Следовательно, ни Людовик XVIII, ни граф д'Артуа не имели более возможности продолжить свою династию. Все взгляды обратились, таким образом, на животик герцогини Беррийской, которую ее супруг оставил “в ожидании счастливого события”.

Итак, в то время как легитимисты воссылали страсгные молитвы о рождении мальчика, орлеанисты, республиканцы и бонапартисты не менее страстно желали рождения, естественно, девочки:

— Необходимо быть начеку, — говорили они. — Нас могут легко ввести в заблуждение, подменив ребенка при рождении. Потребуем присутствия свидетелей.

Король дал свое согласие на эту формальность, которая вскоре явилась причиной невероятной сцены. В 2 часа утра 28 сентября у герцогини внезапно начались роды, хотя их наступления ожидали не ранее, чем через несколько дней. Это событие вызвало необычайное смятение. Сначала послали за доктором Денё. Бедняга прибыл в парике, надетом набекрень, и никак не мог окончательно проснуться.

— Это мальчик, — прокричала ему Мария-Каролина. — Но не делайте пока ничего! Я хочу, чтобы все увидели моего сына, пока еще он связан со мною узами природы. Оставьте его лежать на простынях рядом со мной, как он и лежит, и скорее пригласите свидетелей.

Мадам де Гонто, ее компаньонка, втолкнула в комнату одного из лакеев.

— Вот вам свидетель!

Герцогиня отрицательно покачала головой:

— Этот лакей не может быть свидетелем, — сказала она, — потому что он служит в моем доме. Скорее же! Бегите за другими свидетелями!

Фрейлины бросились к дверям и вскоре возвратились, приведя с собою некоего бакалейщика по имени Лэне, который стоял в карауле, младшего лейтенанта и сержанта гренадеров. Трое мужчин оцепенели при виде представшего их глазам совершенно необычного зрелища — молодой роженицы и младенца — и не осмеливались переступить порога комнаты.

Мария-Каролина поторопила их:

— Входите же, господа, входите! Вы будете свидетелями, что родился принц и что пуповина еще не перерезана.

Покраснев до корней волос, мужчины поклонились и что-то пролепетали в ответ.

— Теперь мне нужен официальный свидетель, — объявила герцогиня. — Пошлите за маршалом Сюше.

Старый соратник Наполеона прибыл в половине третьего, преклонил колени и объявил, что дитя истинно принадлежит герцогине Беррийской и что оно — мужского пола.

Только после этого заявления доктор Денё получил разрешение перерезать пуповину…

 

Рождение герцога Бордосского, которого прозвали “дитя чуда”, переполнило радостью сердца мадам дю Кайла и ее друзей.

Получив теперь уверенность в том, что будущее династии обеспечено, фаворитка принялась укреплять свои позиции при короле. Она не брезговала даже и не очень похвальными средствами. Так, она удовлетворяла болезненное пристрастие Людовика XVIII к непристойным историям и каждый день навещала короля с новым запасом пикантных анекдотов, слушая которые, толстый монарх испытывал наслаждение.

В мае 1821 года мадам дю Кайла поведала королю о том, что приключилось с некоей мадам де С., супругой известного адвоката. Эта история позволила Зоэ подняться еще немного выше в глазах короля.

Вот эта история:

“Мадам де С., — пишет де Жюстин, — получила в дар от природы безудержный любовный темперамент, что сделало из нее одного из тех демонов алькова, каких даже и самые могучие мужчины не в состоянии насытить. Муж ее, с трудом несший бремя возложенных на него обязанностей, взывал к Небесам, чтобы ему в помощь был послан соперник, дабы облегчить ему супружескую жизнь. Однако красавица была верной женой, и бедняга адвокат, принужденный каждую ночь вести бой с превосходящими силами противника, сох от изнурения, засыпал над своими бумагами и терял клиентуру”.

Итак, весна 1821 года оказала на “вибрировавшие, как натянутая струна, нервы” мадам де С. совсем особенное действие. Совершенно обезумевшая, она иногда среди бела дня вбегала в кабинет своего мужа, выставляла находившихся там клиентов, запирала двери, располагалась на канапе и умоляла г-н де С. “набить печурку дровами”, по выражению того времени.

Муж, еще за минуту до этого обсуждавший какой-нибудь вопрос судебной процедуры, был вынужден заниматься тем, что Наполеон вовсе не предусмотрел в своем Кодексе. И хотя он и делал это, ни в чем не упрекая свою супругу, потому что любил ее, все же, не прерывая своих трудов, время от времени озабоченно поглядывал на стенные часы.

Довольно скоро несчастный адвокат был принужден искать средство избегнуть любовной тирании жены. Он нашел его совершенно случайно в тот день, когда принимал у себя в доме друзей.

Вернемся вновь к де Жюстину:

“За ужином г-н де С. заметил, что гости бросают на его супругу явно похотливые взгляды. Он тотчас же принялся разрабатывать довольно сложный и весьма хитро задуманный план действий, дабы завершить дело ко всеобщему удовлетворению и поправить свое пошатнувшееся здоровье.

В один прекрасный вечер г-н де С. увлек супругу в ее комнату и сказал ей, понурив голову:

— Дорогая, ваша скромность до сих пор удерживала вас от жалоб, но я знаю, что вы не всегда находили во мне ту жизненную силу, что бесконечно возрождает феникс к новой жизни. А это значит, что любовь, какую вы питаете к этой прекрасной птице, не находя выхода, в конце концов задуши-1 вас. Можете мне верить: я страдаю так же, как и вы. Поэтому я уже давно, не ставя вас о том в известность, искал средства дать чувствам, которые я питаю к вам, желаемое вами материальное воплощение. Сегодня вечером у меня это средство есть. Один мой знакомый врач только что указал мне некий настой, способный вновь и вновь заводить ту пружину, которую вы так часто, увы, видели сломанной.

Весьма развеселившись, мадам де С. быстро разделась и бросилась на кровать, в то время как ее супруг тщательно закрывал ставни и задергивал занавеси.

После первого любовного поединка молодая женщина, лишь частично удовлетворившая неистовство своей плоти, потребовала продолжения, а адвокат встал с постели и сказал вполголоса:

— Пойду выпью настой.

Затем он вышел из комнаты, не зажигая света. Две минуты спустя мадам де С. услышала, что муж возвращается, и с восхищением удостоверилась на ощупь в том, что настой произвел ожидаемое действие и феникс уже снова гордо расправил крылья.

Вторая схватка благополучно завершилась, и мадам де С. услышала, что ее противник вновь удалился из спальни. Когда же через секунду он возвратился, то был опять в полной боевой готовности. Молодая женщина тотчас же получила право на третье сражение, которое окончательно привело ее в доброе расположение духа. Не сомневаясь более в чудесных свойствах лекарства, она потребовала четвертой атаки. Действительность далеко превзошла все ее ожидания”.

Де Жюстин далее пишет:

“За вечер мадам де С. была участницей одиннадцати дивертисментов, один ярче другого”.

В конце концов, изнемогающая, обессилевшая, не в состоянии сдержать стоны, но переполненная радостью, мадам де С. уснула. Утром следующего дня, еще чувствуя боль во всем теле, она бросилась в спальню своего супруга. Г-н де С. брился в своей комнате, свежий, как утренняя роза. Молодая женщина осыпала мужа поздравлениями.

— Мы снова проделаем это сегодня вечером, — с великолепной простотой сказал ей адвокат в ответ на поздравления.

Действительно, в тот же вечер мадам де С. снова получила свои одиннадцать знаков любви…

Последующие ночи принесли с собою такое же наслаждение, и мадам де С., несомненно, вскоре запросила бы пощады, если бы неожиданное открытие, сделанное ею по воле случая, внезапно не прервало ее забав, достойных исполинов. Случилось так, что в один из вечеров ее партнер в пылу сражения произнес несколько нежных слов. Красавица была в ужасе: этот голос не был голосом ее мужа!

“Охваченная подозрениями, — пишет наш летописец, — она заставила себя выскользнуть из сетей наслаждения, бросилась в смежную со спальней комнату и с ужасом обнаружила там одиннадцать мужчин в одних рубашках; они ожидали своей очереди, устроившись рядышком на канапе. Тут только бедняжка догадалась, что волшебного напитка в действительности вовсе не существовало, что ее муж сам является автором дьявольского заговора, а она каждую ночь принимала знаки внимания от одиннадцати разных мужчин”.

Эта история, можно не сомневаться, безумно позабавила Людовика XVIII. Король просто не знал, как отблагодарить мадам дю Кайла за то, что она потрудилась разузнать эту историю, чтобы развлечь его. Тут-то монарху и пришла в голову мысль подарить Зоэ замок Сент-Уэн, чья стоимость достигала почти 800 миллионов нынешних полегчавших французских франков.

Вот что значит по-королевски — признаем это — оплачивать сплетни красавицы кумушки…

Когда Людовик XVIII объявил Зоэ о своем намерении подарить ей замок Сент-Уэн, фаворитка, решившая строго придерживаться избранной манеры поведения, поначалу ответила отказом.

Король, казалось, был разочарован подобным ответом.

— Доставьте же мне величайшую радость, дитя мое, и согласитесь, — сказал он мадам дю Кайла. — С этим замком связано одно из самых прекрасных воспоминаний моей жизни. В нем я 2 мая 1814 года обнародовал Конституционную хартию… И потом, ведь Сент-Уэн не очень удален от Сен-Дени, где находится усыпальница королей Франции. Вы сможете с легкостью продолжать посещать меня, когда я упокоюсь там навечно.

Мадам дю Кайла, тонко понимавшая жизнь, разразилась рыданиями. Король тоже залился слезами, и оба несколько минут плакали на два голоса.

Когда их слезы высохли, Людовик XVIII вновь робко повторил свое предложение. Фаворитка, придав своему лицу выражение покорности, лицемерно сказала:

— Сир, ваша воля священна для всех ваших подданных, и я должна подчиниться ей, как и все другие, и даже более, чем все другие… Однако мне было бы приятно, чтобы вы отказались от ваших планов. И я позволю себе покорнейше просить ваше величество оказать мне милость более не заговаривать со мною об этом…

Когда мадам дю Кайла откланялась, король, поставленный в тупик, задался вопросом, почему же Зоэ отказывается принять в дар замок Сент-Уэн? Перебрав множество предположений, он в конце концов убедил себя в том, что фаворитка не желает принимать подарок, потому что замок ранее принадлежал маркизе де Помпадур, и деликатность чувств мадам дю Кайла не позволяет ей наследовать столь легкомысленной и безнравственной женщине.

Людовик XVIII ненавидел полумеры. Он решил, что прикажет снести замок до основания и закажет постройку нового, задуманного, выстроенного и меблированного для Зоэ.

Работы начались тотчас же. Однако король опасался, что его выбранят, и не сказал об этом фаворитке ни слова. Та же все три месяца, в течение которых все газеты, двор и весь город только и говорили об уничтожении замка Сент-Уэн, делала вид, что ничего не знает об этом.

8 июля мадам дю Кайла все же согласилась сопровождать Людовика XVIII, который должен был заложить первый камень будущего замка. На месте их встретил архитектор, г-н Итторф, прочитавший изумленной аудитории следующий текст, составленный королем самолично:

“Его величество Людовик XVIII, возвратившись в свою страну, торжественно объявил в декларации, подписанной в замке Сент-Уэн 2 мая 1814 года о предстоящем вскоре обнародовании Хартии, которую он намеревался даровать своим подданным. Через несколько лет Сент-Уэн был разрушен, и король, доверив дружбе попечение о том, чтобы продлились воспоминания о его заботах о благе подданных, пожелал, чтобы эти ставшие знаменитыми руины были навсегда запечатлены в памяти будущих поколений. Сей камень, на котором по приказу его величества будет воздвигнут новый замок, несет на себе печать, наложенную королем собственноручно, а надпись на нем высечена рукой принца. Заключенный в свинцовый футляр, сей камень был помещен в основании постройки в присутствии мадам Зоэ Виктуарии Талон, графини дю Кайла. Достоинства, ум и возвышенность чувств графини сделали ее подругой короля. Ее горести, ее нежность и храбрость, которую графиня проявила в борьбе за своих детей, вызвали у его величества глубочайшее уважение. Узнав ее, король сразу же разгадал, какое утешение его дружба может ей принести”.

Чтение этого вычурно составленного документа сопровождалось аплодисментами придворных. Когда оно было закончено, пергамент с текстом поместили в ларец, а опечатанный ларец внутрь камня. Затем Людовик XVIII, краснея как школьник, произвел несколько символических взмахов мастерком.

С этого момента все королевство узнало о том, что Зоэ стала официальной фавориткой монарха-подагрика.

 

Итак, будучи отныне полностью уверенной в могуществе своих чар, мадам дю Кайла могла твердо обещать партии ультрароялистов, что их политика восторжествует. Она начала с того, что потребовала отставки герцога де Ришелье, которого даже граф д'Артуа находил слишком вялым.

Людовик XVIII некоторое время не решался изгнать из правительства того, кто всегда действовал к его полному удовлетворению. Однако Зоэ настояла на своем, и монарх обещал ей, что письмо об отставке герцога будет ему вручено еще до того часа, когда он ляжет спать. В полночь секретарь передал герцогу документ…

На следующий день Людовик XVIII, все же немного стыдясь того, что прогнал доброго и честного слугу, сделал одному из своих приближенных следующее ошеломляющее признание:

— Наконец-то у меня в доме воцарится покой…

Ставшая, в сущности, “королевой Франции”, мадам дю Кайла побудила короля призвать графа де Виллеля. Виллель сформировал кабинет министров крайне правого толка с Матье де Монморанси (тестем Состена де Ларошфуко, чьей любовницей была Зоэ) на посту министра иностранных дел; во главе министерства почт и телеграфа был поставлен герцог де Дудовилль (отец Состена), а министром юстиции назначили г-на Перонне, молодого пылкого адвоката, которого мадам дю Кайла уже давно хотела заполучить в любовники.

Такая эротико-политическая комбинация позволила и другой женщине извлечь свою выгоду: мадам Рекамье, любовница Матье де Монморанси, сделала так, что ее драгоценный Шатобриан был назначен послом Франции в Лондоне…

Могущество мадам дю Кайла было столь велико, что политики, военные, газетчики, чиновники, лица духовного звания спешили к ней в приемную выразить свое почтение. В то время как король, уронив голову на грудь, дремал в своем кресле на колесиках, Зоэ вела прием. “Просители прибывали в огромном количестве, — пишет Эдуард Перре. — Тетрадь, в которую ее компаньонка записывала краткое содержание ответов на многочисленные просьбы, сохранилась среди других рукописей Национальной библиотеки. Решительно все обращались к мадам дю Кайла: поэты, люди в поисках места, всяческие льстецы, ее подруга детства, герцогиня д'Абрантес, герцог д'Аваре, напомнивший фаворитке об оказанных ей услугах и желавший теперь получить командование 19-й дивизией”.

Ни один министр не мог противиться ее воле, и в течение двух лет бок о бок с королем, которому с каждым днем становилось все хуже, мадам дю Кайла правила Францией. Ее царствование не имело бы своей истории, если бы другая женщина (поскольку политические кулисы времен Реставрации были, что там ни говори, переполнены хорошенькими женщинами) не явилась косвенной причиной войны.

В 1822 году европейские монархи с понятным гневом узнали, что король Испании Фердинанд VII — жертва небольшой революции — содержится в собственном дворце в качестве пленника. Несчастный монарх обратился к Священному союзу, и в Вероне был собран конгресс, дабы изучить условия, при коих члены коалиции могли прийти ему на помощь. Представлять Францию на этом конгрессе было поручено Матье де Монморанси, который решительно отвергал саму идею вооруженной интервенции. Однако виконт де Шатобриан, жестоко страдавший в то время от безвестности, рассудил, что конгресс мог бы стать для него благоприятнейшим случаем показать собравшимся в Вероне нациям свои таланты диалектика, оратора, философа и обаятельного дипломата. Шатобриан известил о своих намерениях любовницу, прекрасную мадам де Дюра, та заставила своего мужа обратиться к королю и добилась назначения виконта членом французской делегации…

Шатобриан отправился в Верону, где не замедлил оттереть соперника, и Монморанси был вынужден возвратиться в Париж. Превратившийся с отъездом Монморанси в рупор официальной Франции, Шатобриан, автор “Мучеников”, желая стать также автором своей собственной “войны”, возглавил прения и выказал себя горячим сторонником вооруженной интервенции. Он потребовал для Франции — поскольку речь шла о спасении одного из Бурбонов — права самостоятельно организовать эту интервенцию.

Другие члены коалиции, довольные уже тем, что могут не принимать участия в грядущей войне, немедленно согласились с предложением виконта. И 7 апреля 1823 года французская армия, возглавляемая герцогом Ангулемским, пересекла границу Испании и вступила в город Ирун…

Итак, еще раз нескольким дамам весьма легкомысленного нрава удалось сыграть определяющую роль в истории Франции…

В продолжение всего апреля Людовик XVIII каждое утро получал некое коммюнике и поспешно прочитывал его, отбросив в сторону все иные дела. Оно не содержало, как можно было бы подумать, последние сводки о военных действиях в Испании… Оно составлялось архитектором Итторфом, на которого были возложены обязанности по строительству нового Сент-Уэна. Король пожелал, чтобы все работы были закончены ко 2 мая, годовщине обнародования Хартии.

В конце апреля король инкогнито отправился присмотреть за окончанием работ и остался весьма доволен увиденным. Итторф выстроил замок в три этажа в итальянском вкусе, перепланировал парк, расширив его до самой Сены и высадив 120 тысяч саженцев деревьев разных пород, выстроил конюшни, хлев и молочную ферму. Сады и оранжереи были наполнены самыми редкими растениями. Мебель отличалась самым изысканным вкусом. “Все здесь, — пишет историк того времени, — свидетельствует о любви дарителя к владелице замка, начиная с желобов для стока воды, выложенных полированным мрамором, и вплоть до лестницы, ведущей на чердак, с перилами резного красного дерева”…

Посетив этот замок, “настоящий храм любви”, Людовик XVIII возвратился в Тюильри и пригласил к себе мадам де Кайла.

— Дорогая Зоэ, — сказал ей король, — я только что видел футляр красивейшей в мире жемчужины. Я приехал из Сент-Уэна…

Фаворитка, все еще продолжавшая изображать полнейшее неведение относительно того, что замок предназначался именно для нее, придала своему лицу выражение вежливого любопытства, но ни о чем не спросила.

— Замка, что я предложил вам в дар, — продолжал король, — и который не позволила принять только ваша деликатность, более не существует. Он уступил место совершенно новому павильону, в коем каждый камень, каждое дерево, каждый предмет обстановки выбраны с любовью…

Зоэ по-прежнему хранила молчание. Смутившись, король развил свою мысль.

— Я велел построить этот павильон для самой красивой, самой любезной, самой умной, очаровательной и самой преданной из моих подданных. Думаю, что вы меня поняли…

Мадам дю Кайла продолжала молчать.

“После того как она столько раз отказывалась от этого подарка, — пишет мадам де Кастен, — мадам дю Кайла не знала теперь, как принять дворец и нисколько не потерять при этом своего достоинства”.

Монарх воспринял молчание своей фаворитки как новый отказ, однако весьма удачно пришел ей на помощь.

— Дитя мое, — сказал он мадам дю Кайла, — не огорчайте меня отказом, прошу вас. Вы,

похоже, все еще колеблетесь, и я вижу, что просто обязан теперь заставить вас исполнить мою волю. Вы знаете, что до сей поры я ничего не приказывал вам, но нынче я самым нежнейшим образом отдаю вам приказ: принять в дар замок Сент-Уэн…

Мадам дю Кайла, казалось, только этого и ждала. Она пала на колени перед королем и залилась слезами.

— Увы! Увы мне! — причитала она. — Я не могу ослушаться моего короля…

Восхищенный король вручил ей в знак благодарности 10 миллионов из своей личной шкатулки.

Славный, добрый человек!

На празднике 2 мая 1823 года, великолепно удавшемся благодаря искусству Изабе и собравшем весь цвет парижского общества того времени, состоялось торжественное открытие замка Сент-Уэн. Король не появился на торжествах, но присутствовал в виде изображения: под крики, впрочем, мелодичные — хористов Оперы был снят покров с портрета короля кисти Жерара…

Праздник был великолепен! Увы! Последовавшие за ним дни принесли и некоторые заботы, которые стали причиной огорчений для новоиспеченной владелицы замка. Во-первых, Беранже опубликовал песенку, в которой фаворитку называл Октавией:

Октавия! Средь праздничных пиров,

Где роскошь, где вино искрящееся льется,

Ты правишь колесницей, что несется, влекомая шестеркой скакунов,

Октавия, скажи: явила ль хоть на миг

Тебе любовь свой настоящий лик?

Здесь бог любви тебя не потревожит.

Здесь тот любим, кто страстно любит сам.

Он не позволит мертвецу на ложе

К благоухающим притронуться устам…

После подобной аллюзии, весьма нелестной для старика короля, поэт советовал Октавии избрать себе другого, более мужественного партнера:

О милая! Взгляни прекрасными очами,

Из юных выбери, так на любовь лихих,

Любовника, увитого цветами,

Неутомимого, как ты, в трудах своих…

Другие авторы не ограничивались намеками. Один из них издал книгу, озаглавленную “Маленькие советы даме, желающей получить в подарок замок”, которая в либеральных кругах пользовалась огромным успехом:

“Возьмите старика богатого и распутного, чьи желания намного превосходят его возможности. Польстите его порокам, будьте готовы предстать перед ним в самых неожиданных позах и удовлетворить его просьбы, хотя они и будут весьма и весьма далеко выходить за рамки правил благопристойности, в коих вас воспитывали ваша почтенная матушка, и господин ваш отец, и ваш исповедник. Когда вы будете совершенно уверены в том, что старик сей весь покрыт гнойниками и ноги его наполовину сгнили, позвольте ему ласкать себя и уступите его старческим фантазиям, всем его распутным выдумкам, всем грязным капризам сего трясущегося от старческой немощи ловеласа. Согласитесь быть превращенной в табакерку, в солонку, в перечницу или же в поддон, что ставят под вертел для собирания сока от жаркого. Изображайте любовь, страсть, экстаз в те минуты, когда целуете его беззубый рот. Короче, не отказывайтесь ни от одного бесчестящего вас поступка, перешагните черту, за которой начинаются разврат, подлость, угодливая покорность и продажность, — и вы получите ваш прекрасный замок…”

А это было уж вовсе не любезно…

Мадам дю Кайла, несколько раздраженная этим памфлетом и желая показать либералам силу своего могущества, решила поразить их воображение неожиданным и изумительным политическим актом — примирением Людовика XVIII с графом д'Артуа.

Фаворитка самолично разработала все детали их встречи:

“I. Монсеньор войдет в кабинет короля.

2. Ни слова о прошлом.

3. Король попросит у Монсеньора понюшку табаку, которую тот предложит королю, раскрыв свою табакерку.

4. Разговор пойдет о погоде.

5. Король протянет руку Монсеньору, которую тот почтительно пожмет”.

Все произошло именно так, как наметила Зоэ, и помирившиеся братья смогли 2 декабря 1823 года вместе наблюдать с балкона Тюильри за триумфальным возвращением герцога Ангулемского, чьи армии восстановили на троне Фердинанда VII.

В эти дни мадам дю Кайла находилась в зените своей славы. Двор и весь Париж относились к ней как к королеве Франции. Это проявилось с особой очевидностью в конце года, когда фаворитка чуть было не погибла в уличном происшествии. Следуя моде, введенной графом д'Орсэ в ту исключительно холодную зиму, Зоэ всюду ездила только в санях. Как-то вечером арабские лошади, мчавшиеся с бешеной скоростью, на перекрестке улиц Дюфо и Сент-Оноре перевернули сани и мадам дю Кайла была выброшена на лед мостовой. Подняли ее в весьма плачевном состоянии. Наутро в газетах говорилось о происшедшем событии в таких выражениях, что можно было подумать, будто речь идет о самом короле…

Однако менее “безропотные” умы воспользовались этим случаем, чтобы сказать его героине всю правду. И на следующее же утро весь Париж облетела песенка, автор которой советовал мадам дю Кайла быть поосторожнее. Однако эти советы вызвали у мадам дю Кайла лишь улыбку; уверенная в своей безнаказанности, она ощущала и свою полную недосягаемость для всех и вся. В апреле 1824 года фаворитка, точно желая удивить врагов, позабавилась тем, что сделала своим любовником г-на Перопне, молодого министра юстиции, который ей давно нравился…

Но это было всего лишь мимолетное увлечение. В тот момент Зоэ была слишком озабочена здоровьем короля, чтобы полностью отдаться пустячной прихоти.

Несчастный Людовик XVIII. Он и вправду очень быстро шел к своему концу.

“Когда короля выносили в его кресле, — пишет некий мемуарист, — то тело его сгибалось в дугу и голова почти касалась колен”.

Согласимся — это было удручающее зрелище.

11 сентября король в последний раз в жизни показался на людях. Он был в полной прострации, и лишь временами у него прояснялось в голове. Сказав герцогине Ангулемской какую-то грубость, он спохватился лишь через несколько мгновений, вышел из своего ставшего уже привычным оцепенения и произнес самую лучшую остроту в своей жизни:

— Прошу у вас прощения, племянница. Когда умираешь, не думаешь хорошенько о том, что творишь…

16 сентября Людовик XVIII причастился святых даров, как ему настоятельно посоветовала мадам дю Кайла, и вскоре после этого отошел в лучший мир.

 

На следующий день после кончины короля придворные медики произвели вскрытие. Маршал Маруон замечает, что врачи в своем заключении указали: “органы любви” у короля несколько атрофированы…

Мадам дю Кайла поплакала так, как она умела это делать; потом утешилась, увлекшись разведением овец.

В возрасте 42 лет удалившись от двора, коему она служила украшением, еще свежая, красивая, сильная телом, темноволосая женщина, м-м дю Кайла имеет ум, дородность, овец и книги, красивый замок и хорошо наполненный несгораемый шкаф. В своих сент-уэнских владениях она занимается разведением рогатого скота и скрещиванием пород. Здесь, пока весна обновляет природу и стада, подпрыгивая, щиплют на тучных пастбищах сочный чабрец и душистый тимьян, наша новая Амариллис, сидя у подножия какого-нибудь бука, вырезает на его коре символы своей былой любви, бросая презрительные взгляды в сторону Парижа — грязного и дымного города, где так печально протекли прекраснейшие годы ее юности. Если бы государственные мужи, что изредка навещают м-м дю Кайла, смогли бы последовать ее примеру, то, прекратив играть роли волков, оборотились бы в пастушков, чтобы “воротиться к своим баранам” (“Биографии придворных дам, написанные отставным камердинером”, 1826).

Тогда-то и стало известно, что любовница престарелого монарха, подагрика и импотента, для успокоения своего пыла с 1821 года имела молодого и полного сил любовника. Имя сего счастливца свидетельствовало о том, до чего же язвительно насмешлива бывает судьба.

Его звали Леруа…