Мария-луиза — Наполеон — генерал Нейпперг

 

“Вместо орла теперь с ней рядом одноглазый калека”.

Андре Сабуре

 

После отъезда Марии Валевской Наполеон перебрался из уединенного домика в горах в Порто-Феррайо. Работы по благоустройству комнат для Марии-Луизы подходили к концу. Наполеон, всегда во все вникавший, во всем принимавший непосредственное участие, и тут остался верен себе и для росписи потолка в гостиной придумал аллегорический сюжет в слащавом романтическом духе: два голубка, связанные ленточкой, удаляются от своего гнезда, ставшего для них тесным.

Но судьба, как известно, любит сыграть с человеком злую шутку, и когда местные художники заканчивали это эпохальное творение, Мария-Луиза занималась любовью с красавцем офицером в номере швейцарской гостиницы.

Эта ситуация вне исторического контекста может показаться читателю по меньшей мере странной. Поэтому для вящей убедительности придется, как говорится, вернуться вспять.

21 мая 1814 года Мария-Луиза въехала в Шенбрунн под приветственные крики огромной толпы. Жители Австрии встречали свою эрцгерцогиню так, словно она возвращалась в фамильный дворец после четырех лет тягостной ссылки.

— Да здравствует Мария-Луиза! Да здравствует Австрия! Долой Корсиканца! — кричала толпа.

Мария-Луиза понимала: ее возвращение на родину означает окончательную победу коалиции над Наполеоном. Прибыв во дворец в дурном расположении духа, она удалилась к себе и, в изнеможении, бросившись в одежде на кровать, разрыдалась.

На другой день, немного придя а себя, она написала Наполеону исполненное нежности длинное письмо. Вот оно.

“…Мысль о том, что ты можешь подумать, будто я забыла тебя, причиняет мне невыносимую боль, не сравнимую с той, которую мне пришлось испытать ранее. Вдали от тебя я влачу жалкое существование и, чтобы хоть как-то скрасить его, вышиваю тебе накидку, надеясь, что тебе будет приятно видеть мое рукоделие?”

Но Мария-Луиза была слабохарактерной, легкомысленной женщиной. И, несмотря на искреннюю привязанность к Наполеону, вскоре предала его и — не один раз. Первое отступничество заключалось в ее согласии поменять императорский герб на своей карете на — собственный. А какое-то время спустя она уже не имела ничего против, когда, обращаясь к ней, ее называли “герцогиней Пармской”. Мало-помалу, уступая настойчивым уговорам опытных царедворцев, она стала появляться в свете, танцевать на балах и, казалось, не вспоминала о несчастном супруге, изнывающем от разлуки с ней на далеком острове.

Ее более чем раскованное поведение шокировало не только находившихся в Вене подданных Франции, но также многих австрийцев. И в один прекрасный день старая королева Мария-Каролина, сестра Марии-Антуанетты, которая, кстати говоря, терпеть не могла Наполеона, сказала Марии-Луизе:

— Дорогая, замуж выходят один раз в жизни. И на твоем месте я привязала бы к окну простыни и убежала…

Выслушав ее, Мария-Луиза почувствовала нечто вроде угрызений совести. И на мгновение даже вообразила себя в роли беглянки. Но поразмыслив, пришла к заключению, что авантюру с простынями, которые надо привязывать к пыльному балкону, потом опускаться по ним в грязь, — такую авантюру могут позволить себе какие-нибудь неряхи, но не она-аккуратная и добропорядочная женщина.

Такой поворот мысли вполне ее устраивал и, приободрившись она написала Наполеону глупейшее письмо.

“Я счастлива, — писала она, — что ты хорошо себя чувствуешь и намерен заняться постройкой загородного дома. Надеюсь, в нем найдется маленький уголок и для меня, ведь ты знаешь, что я твердо решила соединиться с тобой, как только позволят обстоятельства, и я молюсь, чтобы это произошло поскорей. Ты, конечно же, распорядишься разбить около дома сад и доверишь мне уход за цветами и растениями. Я слышала, тебе не позволили выписать из Парижа людей для этой цели. Какая несправедливость! Как неблагородно по отношению к тебе! Меня возмущает подобная низость. Впрочем, чему тут возмущаться, если в мире, в котором мы вынуждены жить, так мало возвышенных душ!”

В июне Мария-Луиза решила поехать в Савойю, на воды. И хотя австрийский двор этого не одобрял, опасаясь недовольства Бурбонов, 29 июня она под именем графини де Колорно покинула Шенбрунн.

11-го Мария-Луиза уже была в Шамони и провела там шесть дней, резвясь на горных лугах и любуясь необозримыми ледяными просторами.

17 июня, простившись с гостеприимным городком, который, как она считала, был “отдален от шумного мира”, Мария-Луиза выехала в Экс.

В Карруже Марии-Луизе помог выйти из кареты некий офицер, которому император Франции поручил встретить дочь. Офицера звали Адам-Альберг де Нейпперг.

Барон Меневаль так описывает его в своей книге:

“Это был человек немногим более сорока лет, среднего роста, привлекательной наружности. Гусарский мундир, который он обычно носил, в сочетании со светлыми вьющимися волосами придавал ему моложавый вид. Широкая черная повязка, скрывавшая пустую глазницу, нисколько его не портила. И единственный глаз смотрел с живостью и необыкновенной проницательностью. Хорошие манеры, учтивость, вкрадчивый голос и разнообразные таланты располагали к нему людей”.

Сей дон Жуан (его победы над женщинами были бессчетны) родился в 1775 году в Вене от тайной связи графини де Нейпперг с французским офицером, чей непомерно высокий рост наводил ужас на врага и привлекал женщин”.

И далее барон Меневаль пишет:

“В заурядной в общем-то судьбе генерала Нейпперга, с которым флиртовала бывшая французская императрица, есть одна любопытная подробность: он был наполовину француз. Его отец, граф Нейпперг, будучи в Париже с дипломатической миссией, познакомился с французским офицером из аристократической семьи, и гот стал запросто бывать у него в доме. Графиня Нейпперг не осталась равнодушной к многочисленным достоинствам графа де… который усиленно за ней ухаживал. Граф Нейпперг мало интересовался женой и предоставил ей полную свободу, лишь бы она не мешала ему предаваться гастрономическим радостям и азартным играм. Между графиней и молодым офицером завязался роман, результатом которого было появление на свет генерала Нейпперга. Подтверждает сей факт письмо матери упомянутого генерала, найденное среди бумаг покойного графа де…

Такое стечение обстоятельств — повод к серьезным размышлениям для тех, кто считает, что вмешательство рока в судьбы людей не бывает случайным, но всегда имеет какую-то высшую цель”.

В 1812 году в Праге генерал Нейпперг был при Марии-Луизе в должности камергера. Увидев его теперь, она не выказала никаких признаков радости. Более то-то, она, как пишут, “испытала неприятное чувство и даже не пыталась этого скрыть”.

Сей нарочито любезный господин с манерами опытного обольстителя, не сводивший с нее пламенного взгляда своего единственного глаза, вызывал у Марии-Луизы подозрение. И она не ошиблась. Австрийский император поручил Нейппергу шпионить за его дочерью и любыми способами не допустить ее встречи с Наполеоном.

Полученные Нейппергом секретные инструкции были сформулированы вполне определенно:

“Переписка и все другие виды сообщения герцогини де Колорно с островом Эльбой подлежат самому строгому контролю. Разрешается использовать для этой цели все необходимые источники информации.

Графу Нейппергу предписывается решительно, но с подобающим тактом отвлечь герцогиню де Колорно от мысли о поездке на остров Эльбу, так как это разобьет отцовское сердце, тогда как все самые сокровенные мысли его величества — о благополучии горячо любимой дочери… В случае, если все увещания будут тщетны, генералу надлежит последовать за герцогиней де Колорно на Эльбу”.

В Экс-ле-Бене Мария-Луиза остановилась в доме, где когда-то недолго жила Гортензия. Нейппергу довольно скоро удалось завоевать доверие Марии-Луизы. Остроумный, галантный кавалер, он умел искусно покорять женские сердца, и день ото дня его ухаживание принималось все более благосклонно.

Желание стать любовником Марии-Луизы не мешало Нейппергу шпионить за ней. Даже напротив…

11 августа он послал в Вену следующее короткое донесение:

“Сегодня здесь был проездом доверенный короля Жозефа с секретным поручением на остров Эльбу. Из достоверных источников известно, что императрица в спешке написала и передала с ним несколько строк и свой локон — ко дню рождения императора Наполеона. По дороге посыльный заедет в Неаполь, куда, видимо, стекается вся информация”.

Мария-Луиза не могла не заметить, что за ней ведется постоянная слежка. И когда 18 августа с письмом от Наполеона приехал брат Марии Валевской, генерал Лачинский, она приложила все усилия, чтобы Нейпперг об этом не узнал. Она тут же написала ответ и отправила его с Лачинским.

“Я буду счастлива, — писала Мария-Луиза, — приехать к тебе, как только мне отдадут сына. По моему настоянию его уже должны были привезти сюда, как вдруг пришло письмо от отца. Он просит незамедлительно вернуться в Вену, где на Конгрессе будет решаться судьба нашего сына. Судя по всему, Бурбоны делают все возможное, чтобы отнять у меня Парму. Здесь за мной следят австрийская, русская и французская разведка и контрразведка, а г-ну де Фитц-Джеймсу приказано арестовать меня в случае, если я все же вознамерюсь поехать на остров Эльбу. Но, несмотря ни на что, верь — мое желание видеть тебя неизменно, и моя любовь к тебе придаст мне силы преодолеть все препятствия. Я уверена, что если только меня не удержат силой, мы в ближайшее время будем вместе; но пока еще трудно сказать, какой оборот примет дело.

Я постараюсь выехать как можно скорее, а сейчас не могу позволить даже краткого отдыха посланному тобой офицеру. Если станет известно, что он здесь, его могут арестовать, и тогда, несомненно, расстреляют. Ты не представляешь себе, какие строгие введены здесь порядки, даже австрийцы возмущены. Генерал Нейпперг сказал, что ему приказано изымать все мои письма к тебе…”

Да, действительно, такой приказ Нейпперг получил. Но у него был другой, гораздо более хитроумный, способ не пустить Марию-Луизу на Эльбу.

Перед отъездом, из Милана (где он командовал дивизией) в Савойю, чтобы занять пост наблюдателя при Марии-Луизе, Нейпперг заявил, поигрывая бицепсами:

— Не пройдет и шести месяцев, как я стану ее любовником, а в недалеком будущем — мужем.

Сей бравый, обходительный генерал был уверен, что неотразим. Он умно пользовался этим и достиг в отношениях с женщинами потрясающих результатов. “У этого тридцатидевятилетнего мужчины с черной повязкой, прикрывающей пустую глазницу, в жилах текла молодая, горячая кровь; он мог дать десять очков форы всем ловеласам на свете вместе взятым в деле покорения дамских сердец, и сам Дон Жуан мог бы поучиться у него искусству обольщать”.

 

В “Скандальной хронике Реставрации” описывается, как однажды в Мантуе, прибегнув к хитрости, достойной пера знаменитого Боккаччо, он соблазнил дочь хозяина гостиницы.

Остановившись в гостинице синьора Франкони, к обворожительной восемнадцатилетней дочери которого он испытывал необоримое влечение, Нейпперг заказал комнату и хороший обед. Когда девушка принесла еду, он попросил ее показать язык, пощупал пульс и сказал, назвавшись врачом, озабоченно покачав головой:

— Вы серьезно больны, и вам необходима срочная помощь. Ложитесь на кровать. Я не смогу приняться за обед, пока не осмотрю вас.

Обеспокоенный синьор Франкони поинтересовался, не могла ли дочь сначала все же обслужить, постояльцев.

— Нет, — авторитетно заявил Нейпперг, — ее болезнь очень заразна.

Лиза в сопровождении Нейпперга поднялась, в его комнату, а крайне озабоченный Франкони вынужден был обслуживать клиентов. Раздев девушку и уложив в постель, Нейпперг стал медленно ее ощупывать.

— Скажите, вот здесь вам не больно? — спросил он, сжимая руками ее груди.

— Нет, — ответила она.

— А вот тут?

Кончиком указательного пальца он при этом нежно надавил на сосок левой груди и потер его, как будто хотел стереть с него какое-то пятнышко.

Лиза смутилась и вздрогнула.

Генерал нахмурился.

— Повышенная чувствительность левого соска, — констатировал он. — Значит, я не ошибся. Посмотрим, как обстоит дело с правым.

Послюнив палец, он прикоснулся к правому соску так, словно он снимает божью коровку.

С Лизой такое проделывали впервые; из ее груди вырвался стон, похожий на хрип.

— Болезнь очень запущена, — сказал Нейпперг. — Вы находитесь на грани кризиса. Но я вас вылечу.

Он спустился в гостиную, отвел хозяина в сторону и сказал:

— Ваша дочь опасно больна, у нее заразная лихорадка в очень тяжелой форме. Я категорически запрещаю вам входить в ее комнату. Я сам буду навещать ее, пользуясь лестницей с внешней стороны дома, чтобы не заразить кого-нибудь при встрече. Два ближайших дня я буду ее кормить и ухаживать за ней. Все необходимое для этого у меня есть. Ни о чем не беспокойтесь.

Синьор Франкони горячо поблагодарил Нейпперга, и тот сейчас же поднялся в комнату к Лизе. Девушка, Растревоженная необычными прикосновениями, чувствовала, как откуда-то из глубины поднимается жаркая волна и охватывает ее всю, но, по наивности, приписывала это началу перемежающейся лихорадки.

Мнимый доктор достал из кармана какую-то баночку и, взяв на палец немного мази, стал массировать соски обеих грудей.

По телу Лизы пробежала судорога, и она опять громко застонала.

— Вы страдаете болезнью, весьма распространенной среди молодых девушек, которые долго не выходят замуж. В вашем возрасте у вас уже должен быть жених.

— Вы правы, — пролепетала Лиза, испытывая странное томление.

— Врачебный долг обязывает меня предложить вам средство, которое может вас вылечить, — произнес внушительным тоном генерал. — Скажите, вы не ощущаете покалываний вот тут? — продолжал он, указывая при этом, как пишет автор “Хроники”, бесстрашным жестом то место, которое древние называли “разбитое сердце”…

— О да, да! — воскликнула девушка, все больше возбуждаясь.

— В таком случае, всякое промедление преступно, — сказал Нейпперг. — Я буду вести себя так, как если бы был вашим мужем. Мы никому об этом не скажем, это останется нашим с вами секретом. Ведь дело касается вашего здоровья…

Тело Лизы было как натянутая струна, и девушка не сказала, а скорее выдохнула, что она согласна.

Тогда бравый генерал скинул мундир, снял башмаки и, взобравшись на кровать, с безукоризненным искусством применил свое средство.

Синьор Франкони два дня ставил свечки и молится о выздоровлении дочери, и Нейппергу никто не мешал наслаждаться прелестями восхитительной Лизы, которой, казалось, оригинальный способ лечения пришелся весьма по вкусу. Через два дня Нейпперг исчез, оставив у соблазненной им особы воспоминание о себе, как о докторе, безгранично преданном медицине.

Находясь в обществе такого многоопытного соблазнителя, Мария-Луиза подвергалась серьезной опасности. Глядя на нее единственным, но необычайно зорким глазом, он словно раздевал ее, рисуя в своем воображении сладострастные картины. Он не сомневался в скорой победе и самодовольно ждал момента, когда дочь императора Австрии станет его любовницей.

Кроме того, его забавляла сама мысль наставить рога Наполеону, так как он был порядочным вертопрахом.

 

Генерал делал все, чтобы снискать расположение экс-императрицы, но это не мешало ему продолжать шпионить за ней. Он записывал ее разговоры, имена посещавших ее людей — все, вплоть до того, как изменяется выражение ее лица при упоминании о Наполеоне.

29 августа австрийский император получил следующее донесение:

“…Ее светлость перестала упоминать в разговорах остров Эльбу и его обитателя и в данный момент не выказывает ни малейшего желания туда поехать. Но герцогиня одержима страстным желанием увидеть принца…

Ваше величество может быть совершенно спокойно: светлейшая герцогиня не делает никаких попыток установить контакт с островом Эльба, прекратилась также секретная переписка”.

В действительности дело обстояло иначе. Мария-Луиза, прибегая к невероятным ухищрениям, обманывала Нейпперга. Она регулярно получала от Наполеона и отправляла ему письма, поддерживала тайную связь с его секретными агентами и решительно готовилась к отъезду на остров.

А чтобы сборы ни у кого не вызывали подозрений, она пошла на очередную уловку: написала своему “дорогому папа”, что в ближайшее время собирается в Вену. Но, увы, на следующий день Нейппергу донесли, что Мария-Луиза встречалась с Лачинским. Он тут же сигнализировал в Вену:

“Три дня назад польский офицер (кажется, его фамилия Жермановский), возвращаясь с острова Эльба, сделал остановку на почтовой станции между Женевой и местом нашего пребывания (Франжи или Анси). С посыльным он передал записку от Наполеона императрице Марии-Луизе. Я напал на след этого человека, но узнать о цели его приезда мне не удалось; думаю, он приехал из Аламана от короля Жозефа.

Ее величество, милостиво удостаивающая меня своим благосклонным доверием, сообщила мне, ничуть, не будучи мной побуждаема, цель визита вышеупомянутого польского офицера. Император Наполеон интересуется состоянием ее здоровья и настоятельно приглашает ее величество приехать к нему”.

На самом же деле Мария-Луиза, узнав, что Нейпперг в курсе приезда Лачинского, посчитала уместным опередить его расследование и сама показала письмо Наполеона.

Три дня спустя в Вену от Нейпперга пришло следующее донесение:

“За последние десять дней три посланца Наполеона пытались склонить императрицу последовать на остров и соединиться со своим супругом, не дожидаясь высочайшего разрешения; они сообщили, что бриг императора стоит на якоре близ Генуи в ожидании ее величества. Но императрица твердо решила отклонять все предложения, ибо не хочет ранить отцовское сердце вашего величества. Эмиссары, в числе которых был и польский, офицер, граф Лончинский, с недавних пор известный под фамилией Жермановский, вынуждены были уехать, не добившись от нее согласия. Муж чтицы Марии-Луизы, капитан Гуро, служивший на Эльбе, ушел в отставку. Покинув остров, он приехал к жене и привез от императора письмо. У меня есть все основания предположить, что в письме, написанном в очень несдержанном тоне, Наполеон в довольно резких выражениях упрекал императрицу в том, что она покинула его в несчастье, а также согласилась на разлуку с сыном. Письмо это крайне огорчило императрицу, и она даже занемогла. Это новое доказательство столь непочтительного к ней отношения лишь еще больше укрепило решение августейшей принцессы не ехать на остров. Во всяком случае, эта поездка не состоится без разрешения вашего величества, ибо опасения, которые она внушает, пересиливают желание соединиться с мужем. Разумеется, императрица не отправила отставного капитана Гуро обратно на Эльбу, а, напротив, намеревается взять его со своей свитой в Вену, где за ним, вероятно, установят наблюдение”.

На этот раз, утверждая, что Мария-Луиза не хочет уезжать на остров Эльбу, Нейпперг не ошибался.

Так что же произошло на самом деле?

Последнее письмо Наполеона смутило добропорядочную душу Марии-Луизы. Мучимый неутоленным желанием, император требовал, чтобы жена приехала к нему в кратчайший срок, угрожая “увезти ее силой в случае, если она будет медлить с отъездом”.

Угроза эта, позже умело обыгранная Нейппергом со свойственным ему слащавым лицемерием, ужаснула экс-императрицу.

А мысль, что ее похитят как какую-нибудь танцовщицу из Венской оперы, упрячут в кабриолет и, возможно даже, дабы усыпить бдительность полиции, заставят переодеться в мужское платье, — эта мысль привела ее в бешенство. И державный супруг вдруг предстал перед ней в образе одного из тех циничных совратителей, которыми ее пугали в детстве.

Мария-Луиза вдруг с поразительной ясностью представила себе эту авантюру — иначе не назовешь отъезд на Эльбу — и сравнила ее с безмятежной жизнью без всяких неприятностей, неожиданных происшествий, которую предлагали ей Нейпперг и ее отец. Мария-Луиза больше не колебалась. И, отбросив сомнения и, кажется, ни о чем не жалея, выбрала спокойную, размеренную жизнь в столице Австрии.

Приняв такое решение, она еще два дня обдумывала сложившуюся ситуацию, после чего написала императору Францу I обстоятельное письмо.

“Три дня назад, — писала она, — некий офицер привез мне от императора письмо, в котором он приказывает мне немедленно приехать на Эльбу, где он ждет меня, сгорая от любви…

Спешу заверить вас, дорогой папа, что сейчас я менее чем когда-либо склонна предпринять это путешествие, и даю вам честное слово, что не предприму его никогда без вашего на то согласия. Сообщите, пожалуйста, как бы вы желали, чтобы я ответила императору.

Нейпперг мот торжествовать победу. Теперь он не только твердо знал, что доставит Марию-Луизу в Вену, но был почти уверен, что она станет его любовницей.

А через несколько дней, поторапливаемая обходительным генералом, которому не терпелось воспользоваться “возможностями, предоставляемыми путешествием”, Мария-Луиза выехала из Экса в Австрию, рассчитывая покрыть все расстояние в несколько этапов.

Как-то вечером, проезжая по Швейцарии и, очевидно, мучимая угрызениями совести, она послала мадам де Монтебелло весьма необычное письмо:

“Представьте себе, что в последние дни моего пребывания в Эксе император посылал мне одно послание за другим, настаивая, чтобы я выехала к нему. Он требовал, чтобы я сделала это тайно и никого, кроме Гуро, с собой не брала. И еще он написал, что я могу оставить сына в Вене и что он в нем не нуждается. Я сочла, что это уж слишком, и решительно ответила, что приехать сейчас никак не могу. Я опасаюсь, как бы эта переписка не стала для австрийского двора поводом отложить на неопределенный срок мое воцарение в Парме. Как бы там ни было, я постараюсь заверить министров, что в ближайшее время не поеду на Эльбу и что вообще не стремлюсь туда. Это вы знаете лучше других. Но меня беспокоит император — он такой непоследовательный и легкомысленный”.

Мадам де Монтебелло очень не нравился Нейпперг. И она догадывалась, кто виновник столь внезапной перемены во взглядах Марии-Луизы. Неприятно этим пораженная, она решилась отправить своей экс-государыне взволнованное письмо, в котором не скрывала тревоги по поводу того, какой опасности подвергается молодая женщина, находясь в обществе столь искушенного и предприимчивого военного.

Привыкшая скрывать свои чувства, Мария-Луиза для очистки совести написала в ответ:

“Вы знаете, как я нуждаюсь в ваших советах. Умоляю вас, и впредь не оставляйте меня без них. Ваши страхи относительно моих вечерних прогулок напрасны. И ваши упреки безосновательны: кокетство — даже малейшее подобие его — мне совершенно чуждо. Кроме того, мне неведомо чувство, способное покорить мое сердце, и оно по-прежнему никем не занято…

Отметим эту фразу: “…мне неведомо чувство, способное…” Что же это тогда было за чувство, которым дышало каждое ее письмо к Наполеону? Простая супружеская нежность?..

Пишу об этом единственно для того, чтобы заверить вас, что мое бедное сердце так же спокойно, как во время нашего расставания. И если мое положение стало поводом для пересудов и даже заключения каких-либо пари, то заявляю: они проиграны! Вы не станете отрицать, что предмет не назовешь соблазнительным, поэтому не требуется героических усилий, чтобы устоять от искушения”.

Через три недели этот мало соблазнительный субъект тем не менее станет ее любовником.

 

24 сентября маленький караван прибыл на озеро Четырех Кантонов, и путники посетили часовню Вильгельма Телля. Внезапно разразившаяся гроза заставила их искать пристанища в гостинице “Золотое солнце”, а по существу в постоялом дворе, расположенном на склоне горы Риги.

Наконец Нейппергу предоставлялся случай, которого он с нетерпением ждал с самого отъезда из Экса!

Вот что писал по этому поводу внук барона Меневаля:

“В гостинице на горе Риги был нарушен установленный и до той поры строго соблюдаемый порядок, а именно: дежурный выездной лакей ночью спал перед дверью в спальню императрицы. Однако в гостинице комнаты, расположенные по обе стороны коридора, имели один выход, поэтому присутствие под дверью лакея представляло некоторое неудобство для императрицы. Как бы там ни было, на этот раз дежурному лакею велели устроиться на ночь на первом этаже”.

Это позволило генералу Нейппергу без труда проникнуть в комнату Марии-Луизы. Под видом того, что хочет успокоить молодую женщину, напуганную небесным громом и блеском молний, он прилег на ее постель, прижал к себе и стал ласкать. Нейпперг знал свое дело и воспламенил Марию-Луизу там, куда вечно спешащий Наполеон наведывался лишь второпях.

Ослепленная страстью, экс-императрица забыла про грозу.

Несколько дней спустя тайный агент довел до сведения австрийского императора, каким образом генерал Нейпперг удерживал Марию-Луизу на континенте. Без всякого стеснения Франц I воскликнул:

— Слава Богу! Я не ошибся в выборе кавалера!

 

Путешествие, во время которого Нейпперг на каждой остановке проявлял чудеса на поприще любви, чему немало дивились хозяева гостиниц, до слуха которых долетали отзвуки баталий, подошло к концу. И 4 октября в семь часов утра Мария-Луиза в состоянии полного изнеможения прибыла в Шенбрунн.

Превозмогая усталость, она прошла поцеловать Орлёнка, затем поднялась к себе в комнату и, испытывая блаженство, легла в постель.

Надо сказать, что экс-императрице следовало отдохнуть и собраться с силами, так как в то время, когда дипломаты со всей Европы съехались на Конгресс в Вене; чтобы восстановить то, что за пятнадцать лет разрушил Наполеон, в столице изо дня в день устраивались балы, парады, дворцовые празднества и концерты.

Через пять дней после приезда Мария-Луиза присутствовала на приеме в том самом зале, где четыре года назад состоялась церемония ее “бракосочетания по доверенности” с императором Франции.

Из глубины своей ложи она наблюдала за тем, как танцуют Меттерних, лорд Кэстльри и другие, торжествуя победу над ее мужем, и при этом ее лицо было бесстрастно.

Время от времени она оборачивалась к Нейппергу и заговорщически улыбалась. “А тот, — как пишет Леонид Турнье в своем неповторимом стиле, — подмигивал ей единственным глазом”.

Узы, соединявшие Марию-Луизу с Наполеоном, с каждым днем ослабевали.

Были особые обстоятельства, ускорившие их разрыв. Как-то вечером в салоне, при гостях. Боссе, бывший камергер королевского дворца в Тюильри, заговорил о супружеской неверности Наполеона.

— Придворные дамы из свиты императрицы отдавались ему за одну шаль, — смеясь, рассказывал он. — Одной только герцогине де Монтебелло пришлось подарить три…

— Вы забываетесь! — оборвала его побледневшая Мария-Луиза.

Ее душила ярость, и не в состоянии больше вымолвить ни слова, она обернулась к Нейппергу. И тот моментально пришел ей на помощь. А придворные получили редкое удовольствие наблюдать, как любовник бывшей императрицы горячо защищал человека, которому он наставлял рога…

 

Получившее огласку несчастливое супружество Марии-Луизы пробудило у нее застарелые обиды. А предпринятый Меттернихом ловкий маневр усугубил отчуждение молодой женщины и правителя острова Эльбы.

Как-то утром Марии-Луизе подали странный документ, подписанный папским нунцием. Можно себе представить, с каким смятением и растерянностью прочла она, что брак Наполеона и Жозефины не был расторгнут по всем правилам и потому ее, Марии-Луизы, союз с экс-императором был недействительным; следовательно, она с 1810 года состояла в “незаконном браке”…

Далее представитель Святой церкви великодушно добавлял: поскольку мадам де Богарнэ отошла в мир иной, ничто больше не мешает двум сожительствующим Царственным особам соединиться законными узами. В заключение в документе говорилось: “Будущие поколения воздадут должное наичестнейшему и наивеликодуйнейшему монарху, его величеству Францу I за то, что он пожертвовал дочерью ради блага своего народа. Но если это чудовище (Наполеон) не оправдало наших чаяний, то это не снимает с нас ответственности за то, что мы не пресекли вовремя эту скандальную историю и продолжали считать” невинную жертву супругой того, но по канонам католической церкви мог бы стать им только теперь. Все вышеизложенное означает, что сей монстр, овдовев, стал свободен и имеет законное право вступить в новый брачный союз…”

Мария-Луиза пришла в ужас. Значит, по злой воле Наполеона она состояла с ним в морганатическом браке, а их сын — незаконнорожденный?!

Давно забытая ненависть к “французскому людоеду” вспыхнула с новой силой. Ревностная католичка, экс-императрица не могла простить Корсиканцу, что по его вине она четыре года прожила во грехе…

И не найдя ничего лучшего, она поделилась своими религиозно-нравственными сомнениями со своим любовником.

А тот, надо отдать ему должное, сумел воспользоваться сложившимися обстоятельствами. Он начал с того, что закрыл дверь на ключ, отнес Марию-Луизу на постель и, осыпав жгучими ласками, на какое-то время изгладил из ее памяти даже подобие тяжелых воспоминаний…

Невзирая на равнодушие, которое экс-императрица демонстративно проявляла по отношению к Наполеону, к концу сентября среди членов Конгресса стал распространяться слух, что она продолжала переписываться с изгнанником и тайно готовилась отбыть на Эльбу.

Нашлись дипломаты, не замедлившие воспользоваться этими разговорами, чтобы поднять вопрос о правомерности получения ею титула герцогини Пармской.

Взбешенная этим, молодая женщина обратилась к отцу. Тот с олимпийским спокойствием посоветовал ей афишировать свою связь с Нейппергом, что явится для членов Конгресса самым убедительным доказательством ее окончательного разрыва с Наполеоном.

Два часа спустя при дворе объявили, что генерал Нейпперг произведен в обер-шталмейстеры, а также назначен камергером эрц-гериогини. Это означало, что теперь он с полным правом мог находиться в одной карете со своей возлюбленной.

С тех пор они открыто прогуливались по улицам Вены, посещали концерты и даже совершали загородные прогулки.

Макс Биллар писал по этому поводу:

“Теперь даже тень воспоминаний не омрачала настоящего, и ничто не напоминало Марии-Луизе императора. Она любила Нейпперга и не старалась больше скрывать свою странную привязанность к этому человеку, „целиком завладевшему не только ее умом и сердцем, но и всем ее существом“. Она ездила со своим камергером верхом или в коляске. Случалось, они останавливались на какой-нибудь ферме и пили там молоко, заедая его хлебом домашней выпечки. Или же, сидя в рощице под деревьями, наслаждались красотой окрестных пейзажей. Любовные игры на лоне природы, прямо на траве, в укромных, живописных уголках — все это было восхитительно и очень поэтично, под стать идиллиям Геснера и пасторалям Флориана. Мария-Луиза была весела и остроумна, и это свидетельствовало о том, что она счастлива…”.

Странное пристрастие заниматься любовью под открытым небом, продолжает Турнье, привело к тому, что однажды любовники резвились так беззастенчиво, что притаившиеся за изгородью крестьяне получили “наглядный урок по части любовных утех”.

В окрестностях Вены некоторые пастухи могли похвастаться тем, что знают, какого цвета “ежик” у ее императорского величества эрцгерцогини австрийской…

Самоотречение Марии-Луизы в конце концов вразумило членов Конгресса, и герцогство Пармское было пожаловано — но не бывшей французской императрице, а неверной жене Наполеона I.